Смертельное Увлечение: Погоня за Любовью. Часть 1

Анастасия Незабываемая

Смертельное Увлечение: Погоня за Любовью. Часть 1

ПРЕДЫСТОРИЯ: КОРНИ ОДЕРЖИМОСТИ

Инженер Аркадий Орлов и его жена Светлана, талантливая, но эмоционально ранимая художница, казались идеальной парой. Их жизнь в Лондоне была тихим счастьем, омраченным лишь болезнями их старшей дочери, Кати. Девочка страдала от редкого заболевания крови, и врачи разводили руками. В отчаянии, на вечеринке в богемных кругах, Светлана знакомится с Алексеем Волковым.

Волков был харизматичным антикваром и экспертом по оккультным практикам. Он производил впечатление человека, познавшего тайны мироздания. Узнав о болезни Кати, он предложил Светлане «альтернативные» методы – травы, ритуалы, работу с «энергиями». Невероятно, но Кате стало легче. Благодарная Светлана все больше погружалась в его мир. Волков видел в ней не только красивую женщину, но и идеальный объект для влияния – впечатлительную, жаждущую чуда. Между ними вспыхнул страстный, токсичный роман. Для Волкова это была не просто связь; он видел в Светлане «родственную душу», которую должен был спасти от «обыденности» брака с Орловым.

Когда Светлана поняла, что беременна, Аркадий, узнав правду, был раздавлен. Произошел тяжелейший разговор. Волкова, с скандалом, выгнали. Светлана, разрываясь между долгом перед семьей и губительной страстью, осталась с Аркадием, но погрузилась в пучину депрессии. Рождение Лизы, маленькой копии Светланы, лишь усугубило ее состояние. Каждый взгляд на дочь напоминал ей о роковой ошибке и о Волкове.

Для Алексея Волкова изгнание стало актом величайшей несправедливости. Его «любовь» переродилась в маниакальную одержимость. Он начал верить, что Аркадий украл у него не только женщину, но и «его» дочь, Лизу – живое воплощение его связи со Светланой. Его оккультные изыскания сместились в темное русло: он искал способ «вернуть свое».

Через пять лет Светлана, не выдержав депрессии и чувства вины, совершила самоубийство. Для Волкова это не было самоубийством. В его извращенном сознании это было ритуальное жертвоприношение, которое Аркадий и Лиза принесли его любви. Его психика окончательно сломалась. Он дал клятву «Теневого Клинка» – мистическому alter ego, которое он для себя создал. Он решил, что Светлана томится в «теневом мире», и чтобы воссоединиться с ней, он должен провести Великий Ритуал. А для этого ему нужна была «кровь от крови» – его биологическая дочь, Лиза. Ее жертва, по его убеждению, должна была разорвать завесу между мирами. Предыдущие убийства были лишь репетициями, попытками «настроить инструмент» и набрать силу.

Глава 1: Возвращение маньяка

Осенний дождь застилал Лондон серой, подвижной пеленой. Вода стекала по стеклам витрин, искажая огни фонарей и силуэты спешащих прохожих, превращая город в подобие акварели, которую кто-то небрежно размыл мокрой кистью. В воздухе висела промозглая, пронизывающая до костей сырость, смешанная с запахом мокрого асфальта, выхлопных газов и сладковатым дымком из трубок старых пабов.

Лиза Орлова стояла у большого окна своей мастерской-гостиной, прислушиваясь к монотонному стуку капель по подоконнику. Ее пальцы, привыкшие к тончайшей, почти ювелирной работе, нервно перебирали складки бархатного занавеса. Сегодня был день. День памяти ее матери, Светланы. Пять лет, как ее не стало. Пять лет, которые не смягчили острую, колющую боль утраты, а лишь приглушили ее, превратив в глухую, фоновую тоску, обострявшуюся в такие вот сырые, безнадежные вечера.

Мастерская была ее убежищем. Пространство, где время текло иначе, подчиняясь не стрелкам часов, а хрупкому ритму реставрации. Повсюду стояли стеллажи, заставленные фолиантами в потертых кожаных переплетах. На большом дубовом столе, под лампой с зеленым абажуром, лежала ее текущая работа – манускрипт XVIII века о средневековых погребальных практиках. Рассохшиеся страницы, побуревшие от времени, требовали всей ее чуткости и терпения. Было что-то ироничное, даже зловещее в том, что именно эта книга оказалась у нее в руках сегодня. Случайность? Или еще один мазок на полотне ее личной трагедии?

Она отвернулась от окна и подошла к камину, над которым висел портрет Светланы. Холст, написанный ею самой в счастливые, безмятежные годы. Мать смотрела с него ясными, немного грустными глазами, а в уголках губ таилась загадочная, едва уловимая улыбка. Лиза унаследовала ее черты – те же высокие скулы, темные, как спелая вишня, волосы, тот же разрез глаз. Иногда, ловя свое отражение в зеркале, она на мгновение видел не себя, а ее. Эфемерную, ускользающую тень.

«Кто ты была на самом деле, мама?» – прошептала Лиза, проводя пальцем по пыльной раме. – «И что за тайны ты унесла с собой?»

Аркадий, ее отец, никогда не был многословен на эту тему. «Она была ангелом, Лиза. И мир оказался для нее слишком жесток». Стандартная, отрепетированная фраза, за которой скрывалась бездна невысказанной боли. Лиза чувствовала это. Чувствовала в его долгих, задумчивых молчаниях, в том, как он избегал определенных тем, в той тени, которая ложилась на его лицо при любом упоминании о прошлом.

Она вздохнула и вернулась к столу. Нужно было отвлечься, уйти в работу с головой. Но едва она взяла в руки хирургический скальпель, чтобы аккуратно поддеть старый, пожелтевший листок, как внизу, у входной двери, раздался резкий, сухой звук – щелчок почтового ящика.

Лиза вздрогнула. Почта в это время? Курьеры давно закончили обход. Сердце почему-то екнуло, выдавив из легких короткий, прерывистый вздох. Она замерла, прислушиваясь. За дверью была лишь бесконечная барабанная дробь дождя.

«Паранойя, – строго сказала она себе вслух. – Просто ветер».

Но чувство тревоги не отпускало. Оно было липким и холодным, как эта ноябрьская сырость за окном. Отложив скальпель, она вышла из мастерской в маленькую прихожую. На темном полу у двери лежал один-единственный конверт. Белый, без марки, без адреса. Только ее имя, выведенное неровным, угловатым почерком: «Лизе Орловой».

Ничего особенного. Возможно, записка от соседа или рекламный листок. Но что-то в этом конверте было не так. Его неестественная белизна резала глаз в полумраке прихожей. Лиза медленно наклонилась и подняла его. Бумага была плотной, дорогой, на ощупь слегка шершавой.

Она вернулась в светлый круг под лампой и, не в силах побороть странное предчувствие, вскрыла конверт. Внутри не было письма. Там лежала сложенная в несколько раз старая, пожелтевшая театральная программка. Лиза развернула ее.

«Королевский театр. "Маленькие трагедии" А.С. Пушкина». Дата – более двадцати лет назад.

Кровь отхлынула от ее лица, оставив после ледяную пустоту. Она узнала эту программку. Она видела ее однажды, в юности, роясь в запечатанной картонной коробке на антресолях. Той самой коробке, где отец хранил вещи матери, к которой никогда не прикасался. «Личные вещи, – сухо сказал он тогда. – Не стоит тревожить прошлое».

На обложке программки не было ни единой надписи, кроме той, что была напечатана типографским способом. Но вся она – поля, обратная сторона – была испещрена рукописными пометками. Одну и ту же фразу, имя, цифры кто-то выводил снова и снова, с маниакальным упорством, то небрежным, почти исступленным почерком, то каллиграфически четким.

«Света… Света… Моя Света… Прости… Вернешься… 17… 23… Клинок…»

Слово «Клинок» повторялось чаще других. Оно было обведено в круги, подчеркнуто с такой силой, что бумага протерлась в нескольких местах.

Руки Лизы задрожали. Программка выскользнула из пальцев и плавно опустилась на стол, на открытые страницы манускрипта о смерти. Случайность? Ирония? Нет. Это было послание. Четкое, недвусмысленное и от этого бесконечно пугающее.

Кто-то не просто проник в дом. Кто-то влез в самое сокровенное – в запечатанный сундук с ее прошлым, с болью ее семьи. Кто-то держал в руках эту реликвию, эту веху в истории горя ее родителей, и изучал ее, впитывал, словно питаясь ею.

И этот кто-то знал, что сегодня – день памяти Светланы.

Паника, острая и животная, сжала ее горло. Она бросилась к телефону. Надо позвонить отцу. Предупредить. Спросить… Спросить о чем? О том, что кто-то осквернил его святыню? О том, что призраки прошлого вернулись?

Она набрала номер Аркадия. Длинные гудки. Никто не поднимал трубку. Она попробовала снова. И снова. Только монотонный, безразличный звук в ответ.

«Папа, где ты?» – прошептала она, чувствуя, как по спине бегут мурашки.

Она позвонила на мобильный матери. Абонент недоступен. Это было уже совсем странно. Они должны были быть вместе. Они всегда в этот день ездили на кладбище и возвращались к ужину, чтобы провести вечер в тихой, тяжелой скорби вдвоем.

Лиза подбежала к окну и отдернула занавес. Улица была пустынна. Фонари отбрасывали на мокрый асфальт длинные, искаженные тени. В одном из окон напротив мелькнуло движение? Или это просто отсвет? Ей почудилось, что в просвете между двумя домами, в глубокой синеве подъезда, на мгновение замерла высокая, темная фигура. Но когда она вгляделась, там никого не было. Лишь ветер гнал по мостовой жестяную банку, ее грохот сливался с шумом дождя.

Она отпустила занавес и прислонилась лбом к холодному стеклу. Дыхание запотело, нарисовав призрачный круг. Она провела по нему пальцем. Ей было тридцать лет, но в этот момент она чувствовала себя потерянным, испуганным ребенком.

«Теневой Клинок».

Это имя прозвучало в новостях несколько дней назад. Краткое, почти криминальное упоминание: «Освобожденный по УДО серийный преступник, известный как «Теневой Клинок», находится под надзором полиции». Она не придала этому значения. Мир криминала был для нее далек, как жизнь на другой планете. Это были просто заголовки, чужие трагедии.

Теперь это имя, это прозвище, лежало перед ней на столе, выцарапанное на пожелтевшей бумаге. Оно связывало воедино прошлое и настоящее, ее семью и этого незнакомого монстра.

Она снова посмотрела на портрет матери. Грустные глаза с холста смотрели на нее с безмолвным вопросом. Или с предупреждением?

Лиза медленно подошла к столу и снова взяла в руки программку. Она ощущала ее не просто как бумагу, а как объект, заряженный чужой, нездоровой энергией. Пометки, эти бесконечные «Света» и «Клинок», были не просто словами. Это была летопись одержимости.

И теперь эта одержимость вышла из тени и направилась прямо к ней.

Она подошла к двери и, дрожащими руками, повернула засов, щелкнула дополнительным замком. Привычные действия не принесли облегчения. Чувство уязвимости было слишком велико. Кто-то знал о ней все. Кто-то наблюдал. Кто-то дергал за невидимые нити, связывающие ее с давно похороненными тайнами.

Она вернулась в гостиную, погасила верхний свет, оставив только настольную лампу. Комната погрузилась в полумрак, где причудливые тени от стеллажей с книгами казались теперь не дружелюбными хранителями знаний, а сгустками неведомой угрозы.

Лиза села в кресло у камина, в котором сегодня, несмотря на сырость, не разводили огонь. Она прижала колени к груди, пытаясь согреться, но внутренняя дрожь не проходила. Она смотрела на белую прямоугольник конверта на столе, и он казался ей единственным ярким пятном в сгущающемся мраке ее страха.

Она была реставратором. Ее работа заключалась в том, чтобы возвращать к жизни то, что время обратило в пыль. Но сейчас она с ужасом осознавала, что некоторые вещи, некоторые истории, лучше бы навсегда оставались погребенными под слоем забвения. Потому что, когда они воскресают, они приходят не одни. Они приносят с собой тени. А за тенями всегда следует тот, кто их отбрасывает.

И где-то там, в промокшем до костей Лондоне, в этой ночи, сотканной из дождя и страха, он шел. Тот, кто называл себя Теневым Клинком. И Лиза Орлова, сидя одна в своей тихой, наполненной прошлым мастерской, вдруг поняла, что стала не просто свидетельницей его возвращения. Она стала его целью.

Ветер завыл в печной трубе, и этот звук был похож на чей-то бесконечно далекий и в то же время бесконечно близкий смех.

Глава 2: Загадочные исчезновения

Глухой, настойчивый стук в дверь вырвал Лизу из оцепенения. Она вздрогнула, сердце замерло, а затем забилось с такой бешеной силой, что в ушах зазвенело. Стук повторился – не грубый и требовательный, а скорее торопливый, встревоженный.

«Лиза! Лиза, это я, Джеймс! Открой!»

Голос друга детства, обычно такой жизнерадостный и спокойный, сейчас был сдавленным, почти хриплым. Облегчение, смешанное с новой порцией адреналина, заставило ее подняться. Ноги были ватными, а в груди саднило от недавнего испуга. Она подошла к двери, не выпуская из рук скальпель для реставрации – жалкое, но единственное подобие оружия.

«Джеймс?» – ее собственный голос прозвучал сипло и неузнаваемо.

Она посмотрела в глазок. На площадке, под слабым светом лампочки, стоял он. Высокий, чуть сутулый, с непослушными рыжими волосами, на которые капала дождевая вода. Его лицо, обычно оживленное и насмешливое, было бледным и напряженным. В глазах – та же тревога, что грызла ее.

Лиза, дрожа, откинула засовы и открыла дверь.

Джеймс ввалился в прихожую, не стряхивая воду с плаща. Его взгляд сразу же скользнул по ней, оценивающе, а затем упал на ее сжатый кулак с блестящим металлическим лезвием.

«Боги, Лиз… что случилось?» – он захлопнул дверь за спиной, повернув ключ. Звук щелчка прозвучал невероятно громко в тишине.

Она не смогла ответить. Вместо слов из нее вырвалось сдавленное рыдание, и она бросилась к нему, прижимаясь лбом к мокрой груди его плаща. Он обнял ее, крепко, по-дружески, похлопывая по спине.

«Тихо, тихо. Все в порядке. Я здесь».

Он отвел ее в гостиную, усадил в кресло и, не раздеваясь, принес из кухни стакан воды. Лиза с жадностью сделала несколько глотков, пытаясь заглушить ком в горле.

«Как… как ты узнал?» – наконец выдохнула она.

Джеймс сел напротив, его взгляд стал жестким, профессиональным. В такие моменты он переставал быть просто старым другом и превращался в Джеймса Фоли, журналиста-расследователя, который когда-то освещал самое мрачное дело десятилетия.

«Мне позвонил Аркадий. Минут сорок назад», – сказал он медленно, следя за ее реакцией.

Лиза замерла. «Отец? Что он сказал?»

«Он был в панике. Сказал, что за ним следят. Что он и твоя мать…» Джеймс запнулся, поправил очки. «Он сказал: «Скажи Лизе, чтобы не выходила из дома. Они знают. Они идут за ней». Потом связь прервалась. Я пытался перезвонить – трубку не берут».

«Мама… с ним?» – голос Лизы снова стал тонким, как лезвие бритвы.

«Он сказал «мы». Я предположил, что да».

Лиза закрыла глаза, пытаясь осмыслить это. Родители были в опасности. За ними следили. И теперь эта угроза пришла к ее порогу. Она показала рукой на стол, где лежала злополучная программка.

«Они уже здесь, Джеймс. Кто-то был в доме. Взял это… из коробки мамы».

Джеймс встал и подошел к столу. Он не стал сразу брать программку, сначала внимательно осмотрел ее, склонившись над столом, как хирург над операционным полем. Его лицо стало каменным.

«Черт», – тихо выругался он. Потом, не прикасаясь, указал на одно из многочисленных слов «Клинок», выведенное с особой яростью. «Это его почерк. Вернее, один из них. Он всегда так делал – менял стиль письма, словно в его голове жило несколько разных людей. Но эта манера… эта навязчивость… Это он».

«Ты уверен?»

«Я провел месяцы, изучая его послания, когда вел репортажи о «Теневом Клинке». Это он, Лиза. Сомнений нет».

Он наконец взял программку, но не пальцами, а через край рукава, стараясь не оставить отпечатков. Он изучал ее, и Лиза видела, как в его глазах загорается тот самый профессиональный, почти одержимый огонек, который она иногда в нем боялась.

«Он не просто оставил тебе записку, Лиза. Он послал тебе… реликвию. Часть своего культа. Часть твоего же прошлого. Он говорит с тобой на языке, который должен быть тебе понятен».

«Что это за даты? 17… 23…» – спросила Лиза, подходя ближе.

Джеймс задумался. «23 – это, скорее всего, число. А 17… Год? Номер дома? Пока не знаю. Но он ничего не делает просто так. Каждая деталь имеет значение». Он положил программку обратно и вдруг резко повернулся к книжным стеллажам. Его взгляд стал скользить по корешкам, выискивая что-то. «Он не просто оставляет вещи, Лиза. Он метит территорию».

«Что?»

«Он всегда так делал. На местах преступлений, на вещах жертв… он оставлял крошечный, едва заметный знак. Символ. Словно ставил печать собственности».

Джеймс подошел к полке, где стояли ее рабочие журналы и несколько любимых романов. Он водил пальцем по воздуху, словно читая невидимый текст. И вдруг замер. Его рука потянулась к старому тому Диккенса в кожаном переплете – подарку отца на совершеннолетие.

«Вот», – прошептал он.

Лиза подошла ближе. На темно-коричневом корешке, в самом низу, почти у самого низа полки, была выцарапана крошечная, не больше ногтя, метка. Тот самый стилизованный символ: кинжал, пронзающий сердце, от которого расходились ломаные линии, похожие на лучи или трещины.

Ее тошнило. Этот человек, этот монстр, не просто бросил конверт в ящик. Он стоял здесь, в ее святая святых, в ее мастерской. Он касался ее вещей. Он дышал этим воздухом. И он оставил свою печать. Словно говоря: «Ты – моя».

«Он был здесь», – голос Лизы был беззвучным шепотом. – «Пока меня не было. Или… пока я спала».

Джеймс не ответил. Он вытащил телефон и сделал несколько снимков метки, а затем программки. «Нужно звонить в полицию. Сейчас же».

Но едва он произнес эти слова, как его собственный телефон завибрировал в кармане. Короткий, отрывистый сигнал смс. Джеймс взглянул на экран, и его лицо исказилось гримасой ужаса и непонимания.

«Что?» – выдохнула Лиза.

Медленно, словно в замедленной съемке, он протянул ей телефон. Сообщение было с неизвестного номера.

«Скажи моей дочери, что я скоро приду. И передай, что ее мать скучает по ней. Она зовет ее. Слышишь? Она зовет ее из Тени».

Лиза отшатнулась, словно от удара током. Телефон выскользнул из ее пальцев и упал на ковер с глухим стуком.

«Мои… родители…» – это были единственные слова, которые она смогла выжать из себя.

Джеймс поднял телефон, его пальцы летали по экрану. Он пытался перезвонить на этот номер. Безуспешно. Абонент недоступен.

«Они у него», – сказал он, и в его голосе впервые за все время прозвучала беспомощность. – «Боги, Лиза, они у него. Он взял их не просто как заложников. Он… он включает их в свой бред. В свой ритуал».

Паника, которую Лиза с таким трудом сдерживала, вырвалась наружу. Слезы хлынули из ее глаз, беззвучные, горькие. Она схватилась за спинку кресла, чтобы не упасть. Весь ее мир, и без того хрупкий, рушился на глазах. Ее родители в руках безумца. Безумца, который считал ее своей дочерью. Который слышал голос ее мертвой матери.

Джеймс подошел к ней, схватил ее за плечи, заставил посмотреть на себя.

«Слушай меня, Лиза. Слушай! Сейчас нельзя раскисать. Ты поняла? Нельзя! Он играет с тобой. Он давит на твою слабость. На твою любовь к ним. Мы должны думать!»

«Что мы можем сделать?» – всхлипнула она. – «Мы не знаем, где он!»

«Мы знаем, как он думает!» – почти крикнул Джеймс. – «Я изучал его годами! Он последователен в своем безумии. Он не просто случайный маньяк. Он фанатик. У него есть план. Ритуал. И эти даты…» Он снова взглянул на программку. «23… Скорее всего, это число. А 17…» Он замолчал, его взгляд стал отсутствующим. «Семнадцать лет назад… Что случилось семнадцать лет назад?»

Лиза, стиснув зубы, пыталась сообразить. Семнадцать лет… Ей было тринадцать. Это был год, когда мать окончательно ушла в себя. Год, когда в доме воцарилась тяжелая, гнетущая тишина. Год, когда она впервые услышала, как родители шепотом, за закрытой дверью, спорили о каком-то «Алексее».

«Алексей…» – прошептала она. – «Мама… она иногда звала это имя во сне. Отец говорил, чтобы я не обращала внимания. Что это… что это был старый друг, который умер».

Джеймс смотрел на нее, и в его глазах что-то щелкнуло.

«Алексей Волков. Так его зовут. «Теневой Клинок» – это лишь псевдоним. Алексей Волков». Он провел рукой по лицу. «Черт. Это все связано. Он не случайно выбрал тебя, Лиза. Он знал твою мать».

Новая волна ужаса накатила на нее. Это была уже не абстрактная угроза со стороны незнакомого преступника. Это было что-то личное, что-то глубоко укорененное в истории ее семьи. Что-то, о чем ей никогда не говорили.

Внезапно в квартире раздался резкий, пронзительный звонок домофона.

Оба вздрогнули. Лиза инстинктивно прижалась к Джеймсу. Он сделал жест ей молчать и медленно подошел к панели домофона в прихожей. На маленьком экране было темно, лишь смутный силуэт.

«Кто там?» – голос Джеймса прозвучал жестко и властно.

На несколько секунд воцарилась тишина, прерываемая лишь шипением динамика. Потом раздался низкий, спокойный, почти вежливый голос.

«Детектив Джеймсон. Скотланд-Ярд. Мисс Орлова, мне нужно с вами поговорить. Это срочно».

Джеймс и Лиза переглянулись. Джеймсон? Детектив, который вел дело Волкова? Как он узнал? Как он нашел ее здесь и сейчас?

Джеймс медленно нажал кнопку разблокировки подъездной двери. «Поднимайтесь», – сказал он, и в его голосе не было ни капли радушия.

Он повернулся к Лизе, его лицо было напряжено до предела. «Готовься, Лиз. Похоже, игра только начинается. И теперь в нее играют больше двух сторон».

Лиза стояла посреди гостиной, ощущая, как пол уходит из-под ног. Она была зажата между молотом и наковальней – между безумцем, одержимым ее семьей, и системой, которая, возможно, пришла слишком поздно. И где-то там, в холодной ночи, ее родители были разменными монетами в этой смертельной игре. Она сжала кулаки, стараясь подавить дрожь. Страх никуда не делся, но к нему добавилось что-то новое – холодная, острая как бритва решимость. Она должна была их найти. Она должна была понять, какие тайны скрывало ее прошлое. Даже если эти тайны будут больнее любого лезвия.

Глава 3: Первые признаки одержимости

Шаги на лестничной площадке прозвучали тяжело и размеренно, словно кто-то отбивал молотом последние секунды их короткого затишья. Лиза неосознанно отступила вглубь гостиной, за спину Джеймса, который стоял, приняв оборонительную позу, его взгляд был прикован к входной двери.

В дверь постучали. Три четких, негромких удара. Вежливых, но не допускающих возражений.

Джеймс медленно открыл дверь.

На пороге стоял мужчина. Высокий, широкоплечий, в длинном промокшем плаще цвета мокрого асфальта. Его лицо, испещренное сетью морщин, которые выдавали скорее не возраст, а годы непосильного груза, было непроницаемым. Глаза, серые и холодные, как озерная вода в ноябре, скользнули по Джеймсу, затем нашли Лизу и остановились на ней, пронзительные и оценивающие. В его руке был удостоверяющий знак, который он на мгновение показал, прежде чем убрать.

«Детектив Майлз Джеймсон, Скотланд-Ярд. Мисс Орлова», – его голос был низким, глуховатым, без единой нотки эмоций. Он не спрашивал, он констатировал.

«Как вы…» – начала Лиза, но голос ее сломался.

Джеймсон вошел внутрь, не дожидаясь приглашения. Его движения были экономными, лишенными суеты. Он снял плащ, повесил его на вешалку, и под ним оказался строгий, слегка поношенный костюм. Он окинул взглядом прихожую, мастерскую, и Лиза почувствовала себя лабораторным образцом под стеклом микроскопа.

«Мистер Фоли», – кивнул он Джеймсу, и в этом кивке было не столько приветствие, сколько признание факта его присутствия. – «Я предполагал, что найду вас здесь».

«Вы знаете друг друга?» – спросила Лиза, все еще не в силах прийти в себя.

«Мы пересекались», – сухо ответил Джеймс, не отводя взгляда от детектива. – «Во время дела Волкова. Детектив Джеймсон не особо жаловал прессу».

«А мистер Фоли не особо жаловал полицейские методы», – парировал Джеймсон. Его взгляд упал на стол, где лежала театральная программка. Он подошел к ней, но, в отличие от Джеймса, не стал ее брать. Он просто смотрел, его лицо оставалось каменным, но Лиза заметила, как сжались его челюсти.

«Он здесь был», – сказал Джеймсон. Это был не вопрос.

«Как вы узнали?» – выдохнула Лиза. – «О программке? Обо… обо всем?»

Джеймсон медленно повернулся к ней. Его взгляд был тяжелым, невыносимым.

«Я знаю, потому что пять лет своей жизни я провел, пытаясь понять, как он думает. Потому что, когда вчера его выпустили, я поставил на вашу семью и на вас, мисс Орлова, самую большую ставку в своей карьере. И, похоже, я не ошибся».

Он вытащил из внутреннего кармана пиджака небольшой планшет, провел по экрану и показал им. На нем была карта города с несколькими мигающими красными точками.