Месяц Безумного Волка

Россия, такая Россия

***Родина начинается с эр.По привычке рычанье усиля,мы плохой поощряем примерфонетический в слове «Р-р-рысИя».Уж тогда бы сказать «Р-р-рысиЯ»,чтобы каждый, пусть русский, но крысий,утвержденьем фальшивым «И я!»мог хоть как-то примазаться к Рыси.***Что сказать о России —широкой и длинной стране,ее тайном пороке – мечте о чудном и высоком,о судьбе малахольной —летать между делом к Луне,о Царице Небесной,что смотрит не глазом, но оком?Что сказать о России? Столбов огневых кутерьма,что воспел на разломе временколченог однорукий.Высшей мерой за это прозренье Россия саманаградила его, от забвения взяв на поруки.Рифма тянется к рифме,чтоб тень навести на плетень.Если спросят тебя —что ты можешь сказать о России? —петухом кукарекни, кастрюлю на темя наденьи язык покажи,чтоб тебя второй раз не спросили.Пискаревское кладбищеКак темны мои мысли…Как небо сегодня светло…Как мешают автобусы —сердце услышать мешают…Иностранные люди на камни наводят стекло,иностранные люди, вздохнув, навсегда уезжают…Этот рваный огонь… Ну зачем я стою у огня,словно маленький мальчикпред небом, пред жизнью, пред смертью?Мне понять надо больше,чем может вместиться в меня, —я себя посылаю как будто в другое столетье.Как давно в это небонеслышный мой крик отлетел…Для входящих сюдасохранить его громким сумейте!На холодной земле перед смертью я хлеба хотел.Я согреться хотел.Я забыться хотел перед смертью.Здесь – могила моя.Я лежу в этой красной земле —бесфамильный мертвец,не оплаканный пеньем и звоном.Только тянутся розы слепыми корнями ко мне,только синее небо высоко, как над стадионом.Только кружатся ласточки,щелкает флагами высь.Наконец-то вокруг все как надо идет,все – как надо!Возвращаюсь к живым —на работе меня заждались,ухожу, как лунатик, из этого скорбного сада…Я на сотню людей, что заденут меня рукавом,и на тысячу лет,что пройдут надо мной незаметно,сохраню ощущенье —как мертвый стоял на живом,а точнее – как смертный стоял на бессмертном.***Мы жили между яблоней и вишней,как ежиков счастливая семья —хоть Волочёк, но был он все же Вышний —тот Китеж-град, где уродился я.Еще я помню имя Агриппина,смешное слово – что ни говори,звать бабушку я забывал так длинно,ее назвал я бабушкой Агри.Агри спала на сундуке в прихожей,сундук менялся в стол, склад и кровать —как бы в каюте. Нравилось пригожейей теплую погоду называть.И бабушка, не атаман ни разу,алмаз и жемчуг в сундуке храня,из сундука вытаскивая фразу,за борт ее бросала для меня.И мне среди разбоя и туманасветили эти бледные огни:«Пускай тебя подряд сто раз обманут,ты только никого не обмани».Сундук уплыл, невидимый для глаза.Но иногда сквозь темноту и лед,вся белая, всплывает эта фразаи в черных волнах памяти плывет.Хоть долго я беспамятству учился,для нашей жизни плохо я гожусь,как ни лечился, я не долечился —убью легко, а обмануть стыжусь.***Ни рак с его клешней, ни конь с его копытомне заходил сюда, наверное, лет сто,в лесу царил тоски и времени избыток,линялая лиса косилась из кустов,нарушивши покой некрашеных крестов.Искал я не плиту – хоть малую отметку,под комариный звон и сам себе не рад,я молча отозвал уставшую разведку,и кочку выбрал я с крестом, но наугад,и прикоснулся к ней, оставить чтоб заметку —мол, был я здесь, и я не виноват.И что? И – ничего. Ни ветра, ни ответасырой земли, как сказки говорят,Земля была безвидна, как до Света,тверда и холодна, как Родина моя,но некий Дух уже носился где-то,мою судьбу не видя, но творя.Ломаю в жизни я комедию, не драму,и толком не пойму – где зритель, где я сам,но иногда тот лес, почти как рай Адаму,мне грезится, хоть я не верю чудесам, —там бабушка моя, не имущая сраму,как дым Отечества, восходит к небесам.Сон в новогоднюю ночьТощих в сон мой пришли семь коров,и толпа набежала народу —каждый голоден и нездоров,проклинает судьбу и погоду.Я спросил одного молодца:«Что ты ропщешь на жизнь молодую?»Он ответил: «Мы алчем песца,пусть покажет, где раки зимуют».И вдали показался зверек,но толпа онемела вопросом —это был не песец, а сурок,золотистый, с коричневым носом.Он пропел нам, что меху суркане страшна непогода любая,и, упершись руками в бока,нам вприсядку исполнил Бабая.Новогодний веселый азартподхватили и Маши и Вовы,и, тучнея у всех на глазах,молоком наливались коровы.Явь в новогоднюю ночьПомню ночь новогоднюю, Мраморный залв сером кубе, что именем Кирова звался,грубых гаванских мальчиков, кто что сказал,почему я на улице с ней оказался.Помню глаз подмалеванный и напудренный рот,помню, как я уверен был, что так не бывает, —мне хотелось назад, но я ехал упрямо впередв жестяном, громыхающем, мерзлом трамвае.Помню мост Володарского, там я устало зевнул.Помню, как на рукав две снежинки упали.Помню, как бритвой он слишком рано взмахнул.Помню, как ее блеск мы при луне увидали.Помню длинного тела короткий полет,от удара тяжелого брызнули льдинки,от воды набежавшей черным окрасился лед…Я нагнулся – шнурок завязать на ботинке.***Весна, не весна, только знаю —испортив тебе аппетит,на хату твою, ту, что с краю,саврасовский грач прилетит.Усядется молча, и черный —как если бы кожу содрать —тебя проберет до печенокземли заоконный квадрат,затянет протяжно и голо,метель зажимая в горсти,унылую песню монгола —но ты ее в душу впусти!Так будь же хоть этому верен —проснувшийся правдой живет.В конюшне твоей сивый мерингнилую солому жует…Приди, потрепи ему холку,коль нечего больше отдать,слезу урони, хоть без толку,да выразись в бога и мать!Исполнись хоть этого смысла —катарсиса в темных тонах,а ту, что на стенке повисла,картину Малевича – нах!***По вечерней заре кукунулось три раза,недостроенный дом шевельнулся вдали,в небесах прокричало: «Гляди в оба глаза!» —прокурлыкали мне журавли.Мне смотрелось вовсю, растопырив гляделки.По всему горизонту, закат теребя,только мошки летали да прыгали белки —это ведь не урок для тебя!Я впустую смотрел, но внезапно под ветромколыхнулись две ветки впритирку со мной,запевая зеленую песню об этом —что стояло меж мной и луной.Мне судьба ничего показать не хотела,только голос ее что-то мне посулил —там, за гранью души, на окраине теланедостроенный дом проскулил.***Те, кто чего-нибудь стоят,мир этот заново строят,вроде Большого Фиделяиз маленького борделя.Те, кто чего-нибудь стоят,ночью по-волчьи воют,а те, кто с присвистом дышат,мечтают залезть повыше.Те, кто чего-нибудь стоят,слово несут простое,а те, кто с присвистом дышат,книжки умные пишутпро то, как мир перестроятте, кто чего-нибудь стоят.***На ужин закажу-ка я политику —не забыть бы поперчить и посолить —и скажу себе, как доктор паралитику:«Постарайтесь хоть ушами шевелить».Шевельну рогами и копытами,подниму высокую волну,с красной тряпкою и песнями забытымия отправлюсь на последнюю войну.И во мне самом – от памяти до печени —все ощерится, чему идти на слом,а винтовками народ очеловеченныйпрошагает над моим столом.***Что тебе снится, крейсер «Аврора»?Наверняка не я с седою бородой,не два моих кота, не три моих актера-стиховорения, которые нескорозакончу я, пока что над водойвисящие, как бабочка, в которойсебе мы снились в темноте ночной,а на рассвете… Что еще за бредни?!Я на тебе, как на самом себе, стою.Проигран бой, и я хочу последнимпокинуть тонущую палубу твою.***«Предприниматель» – слово это дико.Чем в ухе русского оно отозвалось?Привычка лгать. Два-три рекламных крикада вечные «А хули?» и «Авось».Нехватка чернозема на Руси,соборности, державности и братства,зато имеет всяк – хоть не просил —избыток желчи, бедности и блядства.Мы издавна с собою не в ладах,и нас корежит по привычке древнейизбыток керосина в городах,нехватка электричества в деревне.Происходя от взбалмошных макак,но к праотцам забывши уваженье,мы знаем «что», но не умеем «как»,верченьем заменяя продвиженье.А жизнь проходит каждый день зазря,и, соль себе на рану посыпая,скажу: «Тридцать второго мартобрямедведь во сне взревел, не просыпаясь».***Трудно не выть на лунуперед отеческим гробом.Глядя на «эту страну»,трудно не стать русофобом.Трудное мне по плечу,галстук сменив и рубаху,память свою залечу,словно больную собаку.Вспомню я песню одну —такие сейчас не поются:«Трудно уйти на войну,легче с войны не вернуться».***Ни слова, о друг мой, ни вздоха,судьба – чемодан и вокзал,на родине будет все плохо,как Хазин намедни сказал.На родине будет все скверно,все беды сольются в одну,но ты, начитавшись Жюль Верна,из пушки взлетишь на Луну.Жидовских банкиров там нету,и каждый простой селенитиз лунного света монетучеканит, про жизнь не скулит,инфляцией пренебрегаети, щупальцами шевеля,глядит, как внизу умираетпостылая Матерь-Земля.Хазинскому форумуНа этом форуме – едри его в качель! —так много мудрости (греби ее лопатой!),что самый искушенный книгочей,слепой, полубезумный и горбатый,постигнет Истину, которую ничейне мог доставить возмущенный Разум,смотревший на эпоху третьим глазом,кипящий в темноте над унитазом.Поймет он, что капитализм протух,бюджет Америки никто не залатает,но три доллара все же лучше двух,и, не имея оных, зарыдает.И каждый здесь, как боевой петух,бьет в морду и Обаме и Бараку.Лишь Нестеров, чтоб лично не ввязаться в драку,взамен себя послал туда свой аватар – собаку.Разговор с дятломТам в городе, а здесь на небесах,там в скверике, а здесь на перекресткедуши и тела… Я не при часах,отмерь полвечности, давай-ка по-матросски,по-сталински за жизнь… О боже мой,опять наш тет-а-тет не состоялся!Куда, куда? Добро бы хоть домой,да нет, он просто как с цепи сорвался.Он в спешке, на резиновом ходу,руками в рукава не попадая,бежит: «Сюда я больше не приду,не для меня беседа эта злая!»Вернись домой и, отходя ко сну,приди ко мне, пока еще не поздно.«Зачем?» Затем, что дятел бьет сосну,наверное, для сотрясенья мозга.Птицы РоссииНад всей Испанией безоблачное небо,а над Россией – черт ее возьми! —Дериватив барометр понижает,седой, но черный, Шев разинул клюв,как птица Пенис, вставшая из пепла,кружит – тяжелый, словно мокрый снег —и каркает: «Кто виноват? Что делать?»Подохли Алконос и Гамаюн,а Сирин нервно курит в коридоре,посматривая в потолок – когда жоткроется безоблачное небо?Рах с Метом клювом гирю теребят,надеются ударить ей по рынку,оправдываясь, словно канарейки —мол, гвозди нынче так подорожали,что для постели не укупишь их.Лишь Нестер подозрительно нетради-ционное чего-то там клекочети торт с названьем «Птичье молоко»не то чтобы с тоской, но вспоминает.***Либо время прокисшее, либоя всегда против шерсти пою,только бледная немочь верлибрараздражает щетину мою.Наползает, безлик и бесцветен,на язык этот чуждый налет,а поэты – беспечные дети:кто его не сотрет, тот умрет.Полукровка молитвы и песни,на которых Россия стоит, —русский стих без меня не воскреснет,а воскреснет, так не воспарит.Но, по праву и сына и внукаснова Слово являя на Русь,я в набеге открытого звукаи высокого неба вернусь.По макдональдсам, пням и корягам,обретая в пути меч и щит,сквозь игольное ушко к варягаммне б из греков себя протащить.***Я крупно Россию увижу —так светлое видят во сне,как только подъеду к Парижу,а лучше – приближусь к Луне.А лучше – на смертном пороге,когда сам себе господин,придут ко мне малые богисмоленских лесов и равнин.Послы полномочные скита,великой державы живой,я жил незаслуженно сытона вашей земле трудовой.Я жил… а теперь уж не буду —ни горе, ни радость, ни грусть…Возьмите меня, чтоб повсюдуя с вами остался, и пустьна самом крутом повороте,чтоб свет все увидеть могли,мелькну – огонек на болоте,пузырь этой черной земли.

Персональный бестиарий

М. С.

О, как протяжно и непонятомы вырастали из кроватей,как тесны становились комнатыи пиджаки – коротковаты!Когда смеясь, когда печально,блестя набитым кулаком,мы начинались – безначально,как от границы далеко.Как до границы – запрещенно,не надо бы, а мы все шли…И ход парадный вел – крученый —почти от уровня земли.А наверху, как на вершине,жила сутулая судьба:чтоб становиться нам большими —как будто с пеной на губах.Надгробье отцаПод этой коричневой глыбойпутем плавников или крылты стал воробьем или рыбой,взлетел или тихо уплыл.А может быть – божья коровка —резвишься ты в летнем раю,и я, повернувшись неловко,по пьянке тебя раздавлю.Прости мне постыдную тяжестьноги, что пока что со мной, —ведь Та, кто не веники не вяжет,уже у меня за спиной.***

И. Б.

Раскроется город, как будто прекрасная роза,уставшая жить, дотянувшая зря до мороза,и розой петлицу украсит плешивый и пылкийпоэт, разорвавшийсямежду тюрьмой и бутылкой.И три поколения, три лепестка отлетят —останутся в городе дети и внуки блондинов:брюнеты, как бабочки, в ласковом танце сгорят,порхая вокруг золотого огня Палестины…Лишь тихая моль – середина полночного сна —сведет наши тени,чтоб, в сонные воды вглядевшись,увидели мы, как исчезнет большая страна…Засим отпущаеши… или же Камо Грядеши?***

Г. С.

Не человек, не сокол,без крыльев и без ногвознесся ты высоко,а все же – выше Бог.Берешь ты авторучку,она как током бьет,а Бог тебе получкуза это подает.За это кормит хлебом,за это иногдапоказывает небо,где падает звезда.Мы пущены по кругу —волы на молотьбе —стихи читать друг другу,ты – мне, а я – тебе.То слева жизнь, то справа,то – флейта, то – труба,то для меня – забава,то для тебя – судьба.***

В. С.

Лысый муж ружье кривоезарядил, себе не рад,в белый свет палит он стоя,как бездушный автомат.Слово за слово дуплетомпопадает в небосвод,отражаясь рикошетомто в колено, то в живот.Маму с дамой он рифмуети с аврорами коров,с каждым выстрелом рискуетстать добычей докторов.Он – король до сердца голый,и незнамо для чегоизучают дети в школебиографию его.***

Д. Х.

Земля стоит на черепахе —старухе в каменной рубахе.Употребляя алкоголь,старуха делит мир на ноль —типично русская беспечность,что порождает бесконечность.Располагая тяготеньем —страданьем нашим и терпеньем,старуха весело живет,то нас стреляет вполз и влет,то нам – летящим на заре —подкинет точку и тире,словишек мелкие дровишки…Но иногда из нашей книжкистаруха падает в окно,и нам становится темно.Капитаны

В. С.

Живут они, не тужат – такие времена! —Играют, а не служат: погоны, ордена…На север уезжают спокойно, как на юг,их жены провожают, на цыпочки встают.Чего там огорчаться, недели не пройдет,и можно возвращаться – пустячный перелет!А капитанам помнится, сегодня и всегда,красное солнце, белая вода,высокие заботы вечной мерзлоты —подземные заводы, бетонные ходы,где не спасает часто свинцовая броняот тихого несчастья без дыма и огня.В палату капитанов поправиться зовут.В палате капитаны живут и не живут.Домой приезжают смущенно – как без рук,и жены не рожают – любовников берут…Уходят капитаны без чая по утрам,ходят капитаны за смертью по пятам.Короткая стрижка. Чеканные слова.Медовая коврижка. Седая голова.***

О. М.

«Вот и снова пора листопада», —нам поэт с придыханьем споет,и ты спросишь: «Оно тебе надо? —журавлиный короткий отлет,чтобы ты в никуда ниоткуда —даже тень не скользнет по траве —прокурлыкал, погода покудане отметилась в календареоктябрем, чтобы ты… ну не знаю…чтобы там… ну неведомо гдепролетел, заблудившись трамваем,растворился в земле и воде?»Но хотя нам еще на работевыдают и любовь и паек,на глухой человеческой нотепусть поэт нам и дальше поет,как летят, уносимые ветром,золотые листки сентября…А кого мы жалеем при этом,заклинанье творя про себя?***

Г. М.

Черный дом на горе головой задевает луну,а над ним и под ним бесноватые краски заката…В этом доме когда-то я взвесил любовь и войнуи отсюда ушел по чужому приказу когда-то.Полустанок, забытый на долгие те времена,в кои ломом махал я и ел из казенной посуды,все прошло, кроме жизни:любовь, и печаль, и война, —я вернулся к тебе,как тогда возвращались повсюду.Полустанок заброшенный, долго тебя я искал,подвела меня память,как будто дворняжка простая…Протащи меня, время, по этим горячим пескам,голоса паровозов,как прежде, повсюду расставив!Я вставал спозаранку и пни корчевал дотемна,на ветру к бороде примерзали кора и сосульки,а над домом проклятым все так же стояла луна,и пиликала скрипка, и мухи шалели от скуки.Я пройду мимо дома, ему ничего не сказав,среди ночи возьмет менямедленный-медленный поезд,я случайным попутчикамврежу три раза в «козла»и на этом совсем успокоюсь.***

М. А.

Отбыла ты в такие края,улыбнувшись от уха да уха,что, загадку давно не тая,проживает поэма твоя,как привычная птица и муха.Твой целебный загадочный свет,голубой, как зарница с Босфора,словно сшитый не нами жилет,облегающий твой силуэт,позабыт и вернется нескоро.Твой круиз из карниза в туман,что достался тебе за бесплатно,вспоминается, как балаган,как готический пухлый роман,что листаешь туда и обратно.Равнодушно встречая восход,постороннему зову внимая,даже кошка к тебе не придет,после ночи бессонной зевая,словно слава твоя мировая.***

Н. О.

Ты меня приняла полустанком,которому нет двадцати,где еще до сих пор не замыленылюди, и звезды, и кони,приняла-поняла,что возможно всю жизнь провести,пролетая сквозь годыв изысканном спальном вагоне.Поняла… нет, не так —стал доступен удел и ударбез оглядки сойтии пуститься в решенье простое…Что поделать,вдвоем наша стая была хоть куда —только не было мира,куда ее можно пристроить.А потом напоследок привиделась нам темнота,что на волю просилась из нашего духа и тела,как безглазый ребенок-двойняшка,скулила внизу животаи, как птица ночная,с невидимым шумом взлетела.Я слова не люблю —их подделать легко и стереть —сотворенные нами вторичные мелкие твари,то ли дело на голову криво кастрюлю надеть,и руками всплеснуть, и тебя по коленке ударить!***

М. Б.

Одна талантливая поэтессапридумала физика-недотепу,который спросил, напирая на аллитерации:– Как можем мы жить, если над каждымвисит более сорока тонн тротила?За окном было пусто и холодно,глухо было в кармане, пойти было некуда,и я – ни за что ни про чтооказавшийся в эпицентре вопроса —вдруг понял, как стосковалсяпо черному хлебу правдысреди поэтических анчоусов и выкрутасов.А действительно, КАК?И я, грешным делом, поверилобратному процессу переработки бумагив древо познания добра и зла —какие плоды звенели на его ветках?Сначала мне доказали,что трава прорастет все равно.Экое утешение на старости лет.Я – человек! Как бы мне не свихнутьсяот этого счастья кузнечика!Потом обстоятельно и подробно(за это время можно было зачать человекаили спалить государство)мне рассказали о бедных греческих узниках,о Вечном Женском Началеи Хранителе Времени,болтающем с интонациямижмеринского портного.Чтение этой литературы,злоупотребляющей заглавными буквами,напомнило мне кормлениепавловской собаки с фистулой в брюхе,и я подумал, что право тревожить мирзаслуживают лишь те, кто могут его изменить.Да, технократия, да!Да, элита рабочего класса —стеклодувы и операторы станций слежения,программисты и наладчики гироскопов!Благодаря вас, мы бредем по колено в навозе,но благодаря вам наши авгиевы конюшнибудут решительно вычищены,даже если потом придется начать все сначала —с червяка!Так мы живем.Одни переламывают мир, как двухстволку,другие в эту минуту спрашивают по радио,возьмет ли человек в космос ветку сирени, —более дурацкого вопроса я просто не знаю! —до тех пор, пока им доступно не объяснят:лучше не иметь слуха и голоса,чем музыкально кричать «и-го-го!».Поэт, ставящий больные вопросыи отвечающий на них в манерепервого ученика,подобен зубному врачу,который говорит человечеству:«У тебя болен зуб мудрости,но я не буду лечить его —пусть болит!»***

А. П.

Под сердцем шевелитсяосколок прежних лет:красивая певицапоет, сходя на нет.Маэстро на роялеиграет – как летит,далекий от печали,макушка – в конфетти.Счастливый, он не знает —не по его уму —что руки простираетпевица не к нему.Меня зовет певица —живой воды глоток —и праздник этот длится,пока в розетке ток.***

И. К.

Обретя неизбежность ухода,с легким сердцем и песней в крови,муравей в ожидании Годасобирает пожитки свои.Что возьмет он? О чем пожалеет?Кто ему будет брат? Кто жена?От поэзии быстро жиреют,за границей она не нужна.Всяк кусок ему станет не главный,и в рюкзак под затяжку ремнейне засунет он плач Ярославныкак иллюзию прожитых дней.Впрочем, наши пристрастья и вкусыза тебя не тобой решены…Он идет, победитель дискуссий —семисаженный Князь Тишины.***

А. К.

Светофор чуть качался, как яблоко желт.Я от женщины шел, я от женщины шел.На углу – ну и ночь, не метель, а потоп! —замерзал человек, распахнувший пальто.Замерзал человек – то ли пьян, то ли глуп,он стоял на углу и кричал на углу:«Ты мне только пиши! Ты мне только пиши!»А кругом – ни души, ни единой души.Зеленели снега у закрытой пивной.Он кричал, как корабль,он кричал, как журавль, —человек. Я его обошел стороной.***

О. В.

Где птицы взлетают – я там ничего не хочу.Где птицы садятся – примите меня в эту стаю!Не бойтесь меня, я лицо свое отворочу,секретов не выдам, увижу в толпе – не узнаю.А что в голубом ты, так я тут совсем ни при чем,скорее, в багровом мой путь без конца и начала,И я на прощанье тебя не задену плечом,чтоб с легкой душою и ты мне в ответ промолчала.***

Б. П.

Зеленых человечков артель «Напрасный труд» —то мне растопят печку, то мусор подметут.То пропадают пятна на скатерти моей,то прибежит обратно горячесть батарей.Как будто на неделе даны мне семь суббот,я в духе сплю и в теле, не ведая забот…Но догорает свечка, и – путаясь в ночи —зеленых человечков не вижу – хоть кричи!Стою среди развалин магических щедрот,вдвойне рационален, как Бойль и Мариотт.Огромная, как туча, хотя на вид легка,несделанного куча уже до потолка.Тружусь как зверь. Не тает, а все растет она,минут уж не хватает для отдыха и сна.Не спи, не спи, художник, не предавайся сну,как железнодорожник, что воет на луну.

Прогулки

***Кузнечик стрекотал, и спелая малинароняла в чащу красную слезу,и купина еще была неопалима,но бури глаз смотрел на суету внизу.Внизу был я, подстриженный под ежик,из пустоты нас кто-то изваял —там были многие, и ты был тоже,вас не уменьшится, когда исчезну я,когда, проливши пиво по усам,на интернете чуточку потренькав,пройду я по Земле и Небесам,где – в зеркале, а где – на четвереньках.Оставлю вам два, может, три стиха —про равенство бессмыслицы и смысла,про зверя, говорящего «Ха-ха!»,про шапку, что на дереве повисла.Оставлю вам картину на стене —игру теней и разноцветных пятенс названием «Три женщины в огне»,которую хотел купить Шемякин.***Обернувшись цыганом с медведем,при когтях и седой бороде,мы с тобой на телеге поедемпо земле, небесам и воде.Мы с тобой – ты и я! – на скрипучей,спотыкаясь – удел наш таков —между радугой, Богом и тучей,и приедем в Страну Дураков.Замяучим, залаем собакой,Дураков собирая в толпу,завлекая их красной рубахойи звериной морщиной на лбу.И зачтется нам в плюс – тунеядцам —рукотворная та благодать:над тобой будут бабы смеяться,надо мной мужики хохотать.И споем мы с тобою, и спляшемкраковяк для усталых сердец,и покажем и нашим и вашим,как легка эта жизнь под конец.***В этом городе не было огнегривого льва,и вола, что исполнен очей, я не встретил.И высокие звезды виднелись едвасквозь вечернюю дымку, их свет был несветел.А прохожие были мелки и пусты,словно полые куклы, гонимые ветром,но щемило внутри от чужой красотынеобычного города, слышался в этомтам и здесь одинокий блуждающий звукв обиходе привычного духа и тела —это чья-то душа, выпадая из рук,на асфальте, а может, граните звенела.Много раз в ночь мою этот сон приплывал,словно Пьяный Корабль в неземном переводе,каждый раз я наутро с кровати вставалс головою больной и слезами на морде.***Амфибрахия длинное телопод колодой угрюмо лежит —на осеннее мокрое деловышел Дождь-Мутный-Глаз-Вечный-Жид.Спотыкаясь о наши могилы,никогда не сбиваясь с ноги,он идет – долгополый, унылый,вездесущи его сапоги.Он уйдет в никуда из природы,по дороге роняя слезу,и мы выползем из-под колоды,чтоб на ужин словить стрекозу.***Воздавая должное Сократу,чашу подносящему ко рту,доверяю Юнгу, как солдату,попадающему в муху на лету.В тех краях, куда все полетим мы,растеряв значительность свою,бессознательный нас ждет, но коллективныйБог, которого увидел Юнг.В анекдоте, песне или байкеты всегда среди живых живой —архетип в засаленной фуфайке,с общим сердцем, общей головой.Все впервые сыграно и спетодо тебя, в предвечии времен,и – какого ни возьми поэта,не придуман он, а повторен.Превратится уголь раскаленныйв головешку на исходе дня,и в простор, не нами сотворенный,я шагну, свободный от огня.***Облик Ярилы бледнеет в блинах —ест его тело еврей и вайнах,сикх, и особенно страненв этой толпе христианин.Я никогда никого не молю,просто Ярилу с икрою люблю,а ежели пусто в кармане —с маслом, а лучше – в сметане.После какого-то праздника, с болью в боках,домой воротиться не мог я никак —брел я по пыльной дорогев рубище, мраке, изжоге.И напоследок под утренний гулЮнг с укоризной мне в ухо шепнул:«Ты коллективного Богаупотребил слишком много».***Поле что-то хотело сказать,проявить себя в солнечном блеске,но пришлось ему лапы связать,и очнулась душа в перелеске.В пере-топтанном, пере-житом,пере-думанном, пере-солённом,где я воду носил решетом,и лечился углем раскаленным,и бродил – сам себе Бармалей —одиночка среди одиночек,а русалка с высоких ветвеймне пропела про синий платочек.…Этот сладкий медлительный яд —близкий морок доступного рая,где деревья на месте стоят,не рождаясь и не умирая…***В чистом поле на дереве шапка висит,собирая дождинки и ветер,я сто раз проходил там от сих и до сих,