Месяц Безумного Волка

Месяц Безумного Волка

Леонид Нестеров

© Леонид Нестеров, 2017

ISBN 978-5-4483-5961-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Вступление

Не цветы, не собаки,не мужья и не жены —всего-навсего знаки,в зеркалах отраженные,мы читаем друг другато с улыбкой, то плача…В том не наша заслугаи не наша удача.

Звезда над школой

***На городском вчерашнем пустыре,где мятая газета белым зверемшевелится в кустах, и страшно думатьо сумеречной жизни утиля,вечернюю – с французским и английским! —воздвигли школу. Браво, исполком!Прощаю волокиту с телефоном,недвижный лифт, а также – унитазатекущую трубу… Сим победишь! —теперь в районе спальном появилосьгде душу отвести по вечерам:рыбацкие, до бедер, натянубахилы – утешенье рыболованенастной постаксаковской поры —и – к школе! Потому как ни одназвезда не колет глаз, не озаряетстроителями вздыбленную землю.В два счета можно в лужу оступитьсяи насморк получить. Лишь где-то там,у горизонта, слабое сияньеогромных окон – праздничный корабльплывет как будто в темном океане.Примерюсь, загляну в иллюминатор —костистый распоясавшийся жительнезнаемых глубин… А за окномглаголы совершенные спрягаетхор голосов… Вот то-то и оно!Не телевизор смотрят, не читаютроманы про блондинок и шпионов,не маленькую давят на двоих…Диковина, и только! Отгребу,чугунными ногами спотыкаясьпо страшному ночному пустырю,пойду домой… И вдруг меня возьметпо совершенству, свету и надежде,которая у этих – за стеклом! —тоска такая, что на полдорогеостановлюсь, но зарево ужечуть видимо, а утром на работук семи… еще тащиться в темноте…Пусть рухнет дом, и опустеет сад,и маленький зеленый человечек —трехглазый, шестипалый, с птичьим клювом,не знающий, на рынке что почем, —придет и запалит звезду над школой!И мы, от нетерпенья обалдев,потянемся под светом беспощаднымсебя забыть и заново учитьсянелепому искусству цирковому —уменью жить достойно на Земле…Вчера столбы вкопали, но пока —сказали – нету денег на проводку.А маленький зеленый человечекуже до Португалии добрался —иначе чем погоду объяснить?***Прогулявшие Школу, на что вы надеетесь?Не удастся украсть вам у Клары кларнет.Прогулявшие Школу, во что вы оденетесь,чтобы место занять на параде планет?Прогулявшие Школу, вы зря ерепенитесь —ваш текущий успех и почет не в зачет.Прогулявшие Школу, никуда вы не денетесь —дверь вот-вот отворится, и Дьявол войдет.***Наши прошлые дни и дорогипозабывши, как стон и как стыд,мы стоим на высоком пороге,каждый словно гвоздями прибит.Каждый словно… Не надо метафор!Их тщета утомила меня.Белый враг наш не соль и не сахар —Белый День, что бледнее Коня.Он придет неожиданно скоро,полыхая холодным огнем,и от нашего дома-позоранаше счастье ускачет на немВ те пространства к неведомым далям,в окруженье невиданных стран,чье дыханье пропахло миндалем,как Бобо, как цветок, как циан.***Мрачный лес был без края,а лучше сказать – без предела,Солнце скупо светило, седины мои серебря.Из кустов на меня серо-бурая белка гляделаи сказала мне вдруг:«Человек, не стыдись сам себя!»Долго-долго приказа того,а быть может мольбы, отголоски,то взлетая по-детски альтово,а то уходя на низы,донимали меня:я немножечко стал Заболоцким,а немножечко – Васей Блаженным,а может, Линь Цзы.Мне по жизни теперьникогда не летать вольной птицей,не скользить легкой теньюсреди беззаботных теней.Слишком трудное дело —себя и тебя не стыдиться,тяжелее работы, пожалуй, на свете и нет.***Хватало и кефира и вина,в избытке было девочек и пива,но, словно огненные письмена,пришли березы в середину пира.Клубился дым, и поднимался ОН,и явственно видением и словомсказали мне: «Ты взвешен и сочтени найден легким, теплым и дешевым».И среди них неопалимый кустотвесил мне недобрую улыбку:«Мы изблюем тебя из наших уст,как времени избытую ошибку».Они ушли попарно и толпой.И впрямь, я нужен им, как рыбе зонтик.Слезу уронишь? Ну и черт с тобой!Оглянешься? Лишь лес на горизонте.***Усохшие травинкив мазуте и пыли —четыре половинкименя ко мне пришли.Столпились у постели,нарушили уют —и тело мое ели,и пили кровь мою.Шутили между делом —подобие людей —и становились теломтеплей и розовей.А я, узнавший ценусебе, издалекасмотрел на эту сцену,как будто с потолка.Залаяла собака.Ответила женаи дочь, но я их знакане понял ни хрена.***Деревья не боятся высоты —им дождь струится каплями для сердца,но к высоте не прикасайся ты —на высоте тебе не отогреться.У высоты так радости скудны —шальная пуля и живая птица,с какой ни приглядишься стороны,твое там сердце не захочет биться.Но иногда – о это «иногда»! —для самых нерастраченных и лучшихдорога открывается туда —храни тебя Господь на всякий случай!Пройдешь по ней ты не по воле ног,сорвешься мигом – капелька простая!И сразу перевернутый бинокльк твоим глазам как будто бы приставят.Земля лицо уменьшила свое,букашками – машины, люди, звери…Лишь горе обнаженное твоестократно увеличилось в размере.***Когда-нибудь, в Полночь Открытых Дверей,кобель, Божий старец и сука,незваный татарин, презренный еврейвойдут в мое сердце без стука.По всем закоулкам и не торопясьпройдутся бесшумно, как тени,вникая в души хитроумную вязьи жил тугодумных сплетенье.Я буду для самой невзрачной Мумураспластан, как будто на блюде, —пусть каждый возьмет, что потребно ему,а что непотребно – забудет.С добычей уйдут они. Ночь на дворе.Ни зги… Полнолуние им бы!Ну разве что плешь моя, вся в серебре,им светит подобием нимба.***Дождь не пролился, и снег не растаял,разве что искры погасли в золе.Время, вглядись в нашу черную стаю,что разлетелась по белой земле.Что в нас глядеться? От корки до коркинас прочитать наши дети смогли —скачут нелепые, как поговорки,наши хромающие костыли.Баба – не птица. Урок – не наука.Пузо – железо. Беда – не одна.Может быть, завтра я высвечусь внукамв виде слепого немого пятна.Ручки и ножки… Прощай, человечекречи, не вышедший из берегов,ни расставанья не будет, ни встречи —был ты таков или не был таков.

Месяц Безумного Волка

***Отплытье будет незаметное,и не поднимется галдеж,когда не то что в кругосветное,а в круготемное уйдешь.Исчезнешь ли? Какая разницатвоим словам или делам?Вернешься ли? Не будет празднества —чай, не Колумб иль Магеллан…Так не хватай руками потнымижизнь, лучше бороду побрейи, чтоб игру закончить понтами,ходи с бубей, ходи с бубей.***Как тебя назовут – таким поплывешь ты назад.Назовут Сыном Божьим,свечу в изголовье поставят —по знакомой тропинке потащишься в рай или ад,выбирая из двух —арифметика, в общем, простая.Воспоет государство,имя-отчество к стенке прибьют —тебя Сталин на Бардо,а может быть, Путин обнимет,рукотворный, но Вечный, Огонь,Мавзолея приютосенят тебя крыльями, станут твоими.Кто меня назовет, ошибется вдвойне и втройне —я – квадратик мозаики желтый на синем,треугольник зеленый на красном —почему бы и нет?Кем хотел бы я быть, у меня и у вас не спросили.До чего хорошо умереть бы ни этим, ни тем,чтоб сказали: «Он темен былнашей прозрачности ради,только булькало что-то там в той темноте,только сыпались искры,как от кошки, которую гладят».***Тридцать второго числав месяц Безумного Волкарека, что меня унесла,вспять повернет ненадолго.Словно бы пса, супротивболи последней и дрожи,в белую ночь возвратитмальчика в чертовой коже.Он, на придумки горазд,пальцами веки поднимети на неведомых васвзглянет глазами седыми.Буйство времен и систем…Грязь и кровавые пятна…Что он увидит пред тем,как уноситься обратно?Короток праздник земной…Речка слезой небогата…Лягут меж вами и мнойотмель и два переката.***Между трех кораблей пузырилась рубаха,нахлебавшись воды незастегнутым ртом,и спокойно, без лишнего мата и ахаповторял мегафон: «Человек за бортом!»Простирала рубаха то руки, то ноги,«Всех прощаю, – кричала, – меня всяк прости!»И по шлюпочной первостатейной тревогеторопились матросы рубаху спасти.На руках раздувались и вновь опадалижилы в ритме гребков – некрасивый красив.Так, наверное, Белый на черном рояленашей жизнью играет от «до» и до «си».И кипела волна под напором тельняшки,от дыхания потных натруженных тел,а счастливый владелец несчастной рубашкибеззаботный и голый над ними летел.Он летел в ту страну, где не плачут, не стонут,где любому работу по сердцу дают,где в огне не сгорают и в море не тонут,где тебе безразлично – что север, что юг.И смеялся в душе, что рубашки за-радитам внизу истязают себя – ха-ха-ха!И не ведают, что его ждут в Китеж-граде,а рубашка – обманка, трава и труха.И на это ему высота ничего не сказала,никогда не сказала, что он потому не упал,что в полете ему эта сила гребцов помогалаи такой же Спасатель под мышки держал.***Запасная скамья человековтак длинна, что не видно конца.Подвывая и прокукарекав,я сажусь, постаревший с лица.Знаю, место мое у параши —молодые сидят впереди,их Наташи, и Маши, и Дашиприжимают к горячей груди.Но труба разлетится по нервам,и расколется небо огнем,и последний окажется первым —я тотчас позабуду о нем.В этот Свет, где проявлены сути,он войдет, позабыв про меня,и на горло себе не наступит,чтоб безумную песню унять.Я останусь без дела и слова,снова путая яви и сны,и по старой привычке по новойв тупике, на скамье запасных.***А был ли мальчик? Может, зверь, —спрошу, от смелости бледнея, —меня не выше, но длиннее,прошел, крадучись, через дверь,для нас закрытую теперь?А может, пролетевший ангел,на время в человечьем ранге?А может, бес? Поди проверь!А может, мачо горячос красавицей через плечопророкамболил? – так вернее.Спою. Совру. В кармане фигузапрячу в книжный переплет,и Бог, предчувствуя интригу,в библиотеке эту книгуна два столетья заберет,прочесть чтоб задом наперед.А был ли мальчик? По легенде,нам ложка дорога к обедне,а на поминках мы давноедим руками, пьем вино,перед глазами все смешалось,и остается лишь одновоспоминание: как жалостьс печальным шумом облажалась.***Неприкаянней динозавра,завершаю свою игру.Кто заменит меня послезавтра,если завтра я вдруг умру?Эй вы, кто там, долейте пива —отстоялся мой путь земной,поднимите выше стропиладля того, кто идет за мной!Веселясь не с нами, а с ними,он – я вижу его прыжок —с запылившейся полки сниметпредназначенный мне пирожок.***От Багрового деда до внуканам досталась одна маета,и полезная жизни наукане дана, а скорей, отнята.Не по-взрослому и не по-детски,в двух шагах от детей и жены,мы стоим и, как зверь в перелеске,никому ничего не должны.И в последнем нестарческом горе —очи долу, но брови вразлет —я еще напишу на заборевсе, что в голову эту взбредет.***Я не знаю – в кровати иль в поле, во ржи,на столе или в спальном вагонемама с папой сложили меня. Подержи,словно тяжесть, меня на ладони!Кто б ты ни был, я весь у тебя на виду,незатейливый, как Буратино.Как пришел я, не ведая, так и уйду,только знаю – с тобою единыйя останусь восторгом грядущей беды,этим мигом небрежного взглядаи прощального крика земли и водыне услышу, да мне и не надо.Удержи меня музыкой или в горсти,словно шарик, надутый тобою,мимоходом прости, а потом отпусти,и я в небо взлечу голубое.***По ком мной плакалось? А может быть – зачем?А может быть, забавы просто ради?А может быть… Да ну ее в качель —страницу, надоевшую тетради!Мной плакалось про музыку глушинечеловеческой, куда мы все заходимпопеременно в поисках душии ничего в потемках не находим.Мной плакалось, как праведник спесив —лишь к Богу тянет бледные ладони,а грешник выбивается из силспасать рубаху – ведь рубаха тонет!Мной плакалось, как будто к ноябрюпусты леса, лишь скудный дождик льется.Пришел апрель, и я вам говорю:вчера мной плакалось. Сегодня мной смеется.***Тебе – веселому и голому —пришла повестка на правеж,не позабудь приставить голову,когда на улицу пойдешь.Не позабудь собраться с мыслями,чтоб было все как у людей,но вазу с яблоками кислымис той самой яблони разбей.Пускай Добро и Зло закатятсяв далекий угол под кровать,чтоб любопытной каракатицепришлось их раком собирать.А дверь тихонько отворяется…Пора идти и старику,который на полу валяется,сказать последнее «ку-ку!».

Венок сонетов

ВступлениеТебе посвящаются, жизнь,сто строчек последней недели,уж все мы глаза проглядели,когда ты ударишь? – скажи!Ни выпить нам, ни закурить —мордастым твоим запевалам,должны мы – ни много ни мало —хоть в слове тебя повторить.И черные камни – у ног,и синее небо – в Начале,и красная дрожь иван-чая —как будто последний звонок.Сейчас небеса разведути выпустят нас на арену —нам лучше ослепнуть, наверно,на эти пятнадцать минут.1Переложу себя на Голоса:на реквием, а лучше на мазурку —так опускают камешки в мензурку,чтоб вычислить удельные веса.О чем поешь, мой хриплый, пропитой?О чем молчишь, мой ангельский, приятный?Какие солнца и какие пятнасокрыты за мелодией простой?Во времени, как посреди травы,в том Голоса по-своему правы,что требуют вниманья и участья.Все некогда прислушаться к себе —своей эпохе и своей судьбе,чтоб целое звучало тише части.2Чтоб целое звучало тише части,пусть пламенем от головы до ногпройдет по мне причастности поток —вмешательство непрошеного счастья.Замолкни, Голос счастья и ума,чтоб не сказало будущее хмуро,что за моей повадкой трубадураскрывается расчетливость сама!Оставь мне пропасть, чуждую другим,сгустившееся время, серный дым,рогов и крыльев редкие напасти,кокетливый, ехидный Голосок,крючок и рыбку, сито и песок,шквал памяти – моей сильнее власти!3Шквал памяти моей сильнее власти,корабль Благоразумия, прости —достаточно сидели взапертиоптовые и розничные страсти!Крещендо, Голос – главная улика,которую инспектор приберег:как на две плахи – вдоль и поперек —меня – вот так! – хватает на два крика.Да! Виноват! Не умолчу, не скрою —как потерявший ветер я не стоюрасходов на такие паруса!В защиту под сурдинку, анонимно,на перекрестке шлягера и гимнапусть жизнь себя споет за полчаса.4Пусть жизнь себя споет за полчаса —пройдет передо мной зерно, помада,гостиница, фабричная громада…А может быть, июльская роса?Перемелю, осилю эту костьсомнительных вопросов и ответов,ведь жизнь – в собачьем виденье предметов —есть верность, выполнение и злость.Я, понедельник начиная с драки, —в житейском толковании собаки —несу свой крест у Бога на виду.Наверное, приятней в светлой ленипарить над суетою поколений,сформировав за пазухой звезду.5Сформировав за пазухой звезду,как пенсию – печатью и распиской:«Сим подтверждается, что небо близко», —я в дом суровый песенку введу.А ну-ка потеснитесь, Голоса,вам – барственным, почти что порционным,вам – телефонным, полупокоренным,отставки выпадает полоса.Садитесь ближе, беглое дитя,вернувшееся столько лет спустя,и мебелишку не судите строго…А в этот миг, особенно нужна —как менестрелю долга и рожна, —мне повторится дальняя дорога.6Мне повторится дальняя дорогаот праотцев до некоего дня,пока сдирала песенка с менятри шкуры подоходного налога.Я временем платил и удивленьем —бесценная валюта юных лет,в итоге чтобы мне – физкультпривет! —махнула правда хвостиком оленьим.Но вскоре ветер зрелости моейпрошелся, словно древний суховей,как засуху, вручил мне резкость слогаи, песенку оставив на земле,меня вознес, как будто бы в седле,пониже червяка, повыше Бога.7Пониже червяка, повыше Бога —простецкий человеческий удел,которым в совершенстве я владели думаю владеть еще немного —настолько, чтоб сказать тебе, эпоха:спасибо, что под солнцем и лунойесть расстоянье в песенку длиноймеж временами выдоха и вдоха!Лишь песенка да скверная погодаостанутся как продолженье родав нечаянно случившемся году,когда в той высоте, где – против правил —архангел сник и дьявол след оставил,я с маршевою выкладкой пройду.8Я с маршевою выкладкой пройду —задиристый кузнечик голосистый,исчезнувший под скаткою ворсистой,доверившийся Страшному Суду.Но вещий сон мне снится иногда —как Страшный Суд на одуванчик дунулза то, что ничего тот не придумалв свою защиту, кроме «да» и «да».И я, лишенный как бы оперенья,прозрачен стану до самозабвенья,среди имущих душу сир и наг…Я просыпаюсь, Голосам подвержен,и понимаю – в сущности отвержен —все будет так. Но будет все не так.9Все будет так. Но будет все не так.Пол отскребут и вымоют посуду,когда вне расписания отбудуя в те пространства, где приспущен флаг.Какой бы горн ни требовал меня,какая бы заварка ни кипела,не предложу я ни души, ни тела,воистину спокойствие храня.И так пойдет привычно служба эта,как солнце отоваривает лето,как дрозд поет и расцветает мак…Но час придет, и Голос за стеноюнапомнит все, не сделанное мною,как молнию подчеркивает мрак.10Как молнию подчеркивает мрак,являя в ней абстрактную возможность,так некто, позабыв про осторожность,откликнется на мой масонский знак.Он, оценив судьбу мою – в уме —и просчитав эпоху – больше телом,отмерит горькое зерно: «Он сделал!» —и сорок бочек дыма: «Он умел!»О чем ты раньше думал, счетовод,под вечер просвещающий народ?Зачем ты утром не пришел за мною?..«С эпохою кто был накоротке,всегда потом – в дурацком колпаке!» —сорвется Голос лопнувшей струною.11Сорвется Голос лопнувшей струною.Багряный лист погаснет в ноябре.И может быть, взаправду – на зарея распадусь на облачко льняное.Поэтому ответственному генупозвольте заявление всучить:«Прошу моей горчинкой огорчить —как вылепить – очередную смену!»У жизни есть замашки бюрократа,а может быть – медведя иль солдата:просителя не пустит на порог.Бессмертия не сыщешь и в помине:и в дереве, и в подвиге, и в сынелишь есть чередование тревог.12Лишь есть чередование тревогдобра и зла, как солнышка и снега,и эта повторяемость набега —бессмертия единственный залог.Так что же вы хотите, Голоса?Давайте рассчитаемся по кругу:я – первый – брошу солнцепек и вьюгу,а ты – последний – веру в чудеса!Какой он есть – печальный и безгрешный,живущий в общежитье и скворечне,искомый идол, аленький цветок?Не он ли часто прячется меж нами —дитя природы с длинными ногами,привычное, как пол и потолок.13Привычное, как пол и потолок,сожительство тревоги и восторга,вне запада звучащий и востоканавеет Голос – вечный ветерок.Мой пасынок, любовный Голос мой,для вечного мала моя арена —так вечным клочьям полиэтиленасегодня тесен бедный шар земной.Статистик я – впервые на коне.Зачем-то сверху поручили мневсе мерять бухгалтерией двойною:внизу – пустыни, наверху – дожди…Век двадцать первый пляшет впереди,и тень любви – уловлена спиною.14И тень любви – уловлена спиною —скользнет теплом и холодом по мне,отчетливая, словно на Луне,согнувшаяся, как бы под виною.Но я по праву гения морокине повернусь, не отклоню лица,чтоб взгляда осужденного стрельцане оторвать от виденья дороги…Я над моим грядущим днем сегодняпройду, как истребитель всепогодныйпроходит над обломком колеса,и – не высчитывая, что дороже, —сверкну, исчезну, растворюсь – и все жепереложу себя на Голоса.МадригалПереложу себя на Голоса,чтоб целое звучало тише части,шквал памяти – моей сильнее власти.Пусть жизнь себя споет за полчаса.Сформировав за пазухой звезду —мне повторится дальняя дорога —пониже червяка, повыше Богая с маршевою выкладкой пройду.Все будет так. Но будет все не так.Как молнию подчеркивает мрак,сорвется Голос лопнувшей струною:лишь есть чередование тревог,привычное, как пол и потолок,и тень любви – уловлена спиною.ПослесловиеСпасибо сделавшему жизнь моюне камнем, а прозрачной паутинкой,летящей то на север, то на юг,поющей песню, как бы под сурдинку,в твое многоголосие манялюбого, чья душа на перепутье,за то спасибо, что там нет меняи памяти об этом лилипуте,за то, что ты уста мои разверг,и слышать мне себя почти не стыдно,за то, что после дождичка в четвергвзойдет заря и солнце будет видно.

Пять писем к одной женщине

1Достались мне на этойпрокуренной землеразменная монета,бумага на столе,суббота, воскресенье,звезда над головой,любви твоей спасенье,котенок нежный мой!Ах, белые колени,немая череда —как белые ступениневедомо куда.Так призрачна и шаткатропинка в этот рай.Резвись, моя лошадка,доверчиво играй!Беда тебя не тронет,пока сто раз на днюв слепых своих ладоняхлицо твое храню.2Мой дом забыт – он не проигран в карты,не конфискован и не подожжен,он был оставлен мною как-то,как будто громом поражен.Я, пораженный будто громом,маячу на краю земли.Не стань мне домом, о, не стань мне домом,как звездный свет, как желтый лист!По-прежнему среди равниныстоит мой дом в кольце путей,колокола рождений и смертей —там рюмки отбивают именины.Привычка там тоскует на пороге,собака ожидает у дверей…Не стань мне домом, как концом дороги,событьем в бесприютности моей!И – далеко! И – глаз не опуская!Не плачь по мне и жизни не жалей…Не стань мне домом, словно птичья стаянад низкими квадратами полей!3Ты – для каждого ветра трава.Я – для каждого времени веха…Зарастает дорога сперва,а потом не видать человека,а потом – не пылит, не гудит,ни заботы, ни долга, ни дела,только вольная птица сидитна макушке моей заржавелой.А потом – от меня ни следа,лишь случайно – нетрезвый, наверно, —человек проберется сюда,ошалевший от солнца и ветра.Он пройдет по – зеленой – тебе,а куда и зачем – неизвестно,удаляясь, как рябь на воде,растворяясь, как дым поднебесный.4Задыхаясь и потея —от работы взмылен он —оголтело Галатеюоживлял Пигмалион.Мне она досталась проще —поздний вечер, ранний снег…Я тебя в какой-то рощевидел во вчерашнем сне.Затесался между наминеобычный ритуал —я ветвистыми рогамигруши с яблони сбивал.А внизу в траве зеленойжили те, которых нет,помню, что слезой соленойзахлебнулся я во сне.Кровь, бесцветная, как лимфа,хлынула. И что с того?Но пришла нежданно рифмаповторением всего.Видел я тебя живую,всю – как редкий минерал,всю – как рану ножевую,от которой умирал.5Золотистые сполохи в листьях,что свою затевают игру,без расчета, без цели и мыслиразвлекая себя на ветру,да малиновый звон иван-чаянад сиротством звериных могил,что звонит, никого не встречая,потому что уже проводил.Среди леса, как будто случайны,проржавевшие рельсы лежат,указав направление тайны,все равно – что вперед, что назад.Вот и все. Остальное легко мнебудет выключить – как отрубить.И себя перед смертью не вспомню,и тебя постараюсь забыть.

Попытка автопортрета

***Мы разбросаны поодиночке,словно клюква – от кочки до кочки,а вокруг запятые и точки,словно звезды на Млечном Пути.Издавая красивые звуки,изнывая от жажды и скуки,мы опаснее черной гадюки —на болоте легко нас найти.Осторожно по жизни ступая,берегись нас почище трамвая —на куски разорвет наша стая.Мы – поэты, а ты – человек.Не играй с нами в карты и прятки,а скорее беги без оглядки,сам себе наступая на пятки,вздыбив волосы на голове.***Не ходи сюда, сынок,не плети себе венок —поперек и вдоль аллейздесь гуляет Бармалей.В музыкальной шкуре он —в нем играет патефон,ручку крутят наверху.Понимаешь, who is who?Ими он пока храним —солнце яркое над ним,а под ним наоборот —черный мрак и тонкий лед.***Шестерка быть мечтает козырем —известна формула сия.Кем стать – горою или озером —не раз задумывался я.И посреди равнинной пустоши,сбиваясь голосом на вой,высокое с глубоким спутавши,бывало, бился головойоб этот псевдоионическийфрейдистский перпендикуляр,потом бесстрашно, но паническив глубины темные нырял,где нет ни памяти, ни зрения,и тихо, словно на Луне,и боязливо жмется к Временивоспоминанье обо мне.***Несостоявшийся портретповешу на стену я скоро,смотрелось чтобы мне вослед,как Алитет уходит в горы.Напрасно конь его заржет,и дева рухнет на колени,когда в повозку запряжетоленя он или тюленя.И налегке, без барахла,не столько дальше, сколько вышепомчится он, упившись в хлам,в обитель Гаршина и Ницше.А что он жил не просто так,неоспоримая улика —в глаза вам глянет пустотаненарисованного лика.***Если бы я был царь,сменил бы я календарь,велел считать не года —любовь и печаль, тогдатри собаки томуназад (а возможно, вбок)было виденье ему,да не пошло оно впрок.Только в который разкольнуло сердце и глаз.Возле Нарвских воротв зеркале сточных воднаградою из наградвсплыл ему Китеж-град.Видел он дивный храм,полный людей и зверей,входов сто было там —не сосчитать дверей.Что смутило его —выхода ни одного.И с пустотой в горстях —авось поймут и простят —он повернул каблукв сторону наук.Искал не Дом и не Свет,не Начало Начал,то искал, чего нет,нашел любовь и печаль.Слепленный из кусковот кепки и до носков.***Накрываясь медным тазом,посмотрю я третьим глазомстарое кино.Проходил там, как на рынке,от брюнетки до блондинки —кто? Мне все равно.Говорил старинным сказом,выпивал двух зайцев разом —водку и вино,слов прозрачнее росинкии чернее керосинкибыло в нем полно.В каждой песне был солистом,пусть не в меру мускулистым,но зато давно.***Даль повенчана с Богом, а жизнь коротка —смех, да плач, да десяток событий,поле жизни моей продается с лотка —прикупите к своей, прикупите!Ты войдешь в этот шумный и яростный бреди, стихи почирикав-почиркав,обнаружишь, что разницы, в сущности, нетмежду Небом, Землей и Овчинкой.Все они – ближний Громи пронзительный Свет,и, доверившись глазу и уху,удивишься, что разницы, в сущности, нетмежду мною, тобою и Ктулху.Се СинбадСедьмое странствие Синбада —сберкасса, слава, суета,сердец случайных серенада,скулеж семейного скота…Сержант серийный, сын Сатурна,смутьян смиренных светляков,скрывает суть свою – скульптурностоящих столбиком сурков.Слепой сверчок, смычок суфийский,Синбад седьмой смакует сон —самум свирепый, суд сирийский…Синбада спас султанский слон.Сжимая саблю самурая,сосредоточенно сердит —сиделец старого сараясияний северных среди.Смахну слезу. Скажу со смехом:«Синбад, спасибо! Соловьяслабо сожрать, сухим скелетомстихотворение суля?»***Мои читатели ходили по воде,толпу тремя хлебами насыщали,входили в ров со львами и вездеменя на выдохе прощали.Но был один. Непостижим уму,не одобрям-с, не водрузим на знамя,страдательный залог не шел ему,действительный? Но я не сдал экзаменна исповедь, на глубину морщин,такую, чтобы в каждой – по закату,на разделенье следствий и причин,на черный хлеб и белую зарплату,на… И на этом оборву кино —понятно, что отселе, но доколе?Ведь крякозябрами мне все равноне выразить его, как ветер в поле.***По жизни проходил он акробатом —секунда каждая обратным сальто пахла.Психически – немножечко горбатым,физически – лепи с него Геракла.Постился он, по двадцать дней не евши,его любили женщины и звери.Психически – от книжек охуевший,физически – постигший йоко гери1.Смотрел он на брюнетку и блондинкукак на цветок, лишь для него раскрытый.Психически – с компьютером в обнимку,физически – умытый и побритый.Вокруг него менялись люди, даты,он оставался молью не потрачен.Психически – уволенным солдатом,физически – мы о таких не плачем.А в жизни предсказуемости нету,и он умрет без видимой причины.Психически – обрадовшись рассвету,физически – беззубый, но в морщинах.***Сада такой тишины не упомню я.Ветер унялся, и еж не шуршит.Ночь на пороге, простим ее, темную.Дню соберем на поминки души.В доме все странно —будто меня никогда здесь и не было,словно прошли без меня здесь века и века,девочка Машаникогда по комнатам этим не бегала,пыльной крышки рояляее никогда не касалась рука.Из зеркала пялится темное чучелом чучело,глаза до того беспокойные —оторопь прямо берет.Вот ты какая, реинкарнация Тютчева…Сердце – где справа,а член, как и был, – где перед.***В прошлой жизни я был ископаемым,залегающим столь глубоко,что в спецовке своей промокаемойза меня получал молокотот шахтер, что по пьянке улыбистоймне кайлом по макушке стучал,чтобы я – протяженный и глыбистый —чистым звоном ему отвечал.В этой жизни я весь на поверхности,на ладошке – вдали и вблизи,без ужимок изящной словесностине вгрызайся в меня, а скользи!А в конце, словно лыжник с трамплина,оттолкнись от меня, и тогдамы с тобой станем небом единымв жизни будущей и – навсегда.