скачать книгу бесплатно
Мы тоже рады были встретить человека, который читал «Маугли».
– Мы собираемся восстановить пошатнувшееся состояние дома Бэстейблов, – объяснил Освальд. – Мы много чего напридумывали и решили испробовать все средства. Средство Ноэля – это поэзия. Ведь великим поэтам платят?
Дама рассмеялась (она была ужасно веселая) и сказала, что она тоже вроде как поэтесса, а длинные полоски бумаги – это гранки ее новой книги рассказов. Оказывается, перед тем, как книга становится настоящей книгой со страницами и обложкой, ее печатают на полосках бумаги, а писатель делает пометки карандашом, чтобы показать печатникам, какие они идиоты, раз не понимают сразу, что хотел сказать писатель.
Мы рассказали даме о поисках сокровищ и о том, что собираемся делать дальше. Она попросила показать стихи Ноэля, но он засмущался и пробормотал, что ему что-то не хочется.
– Послушай, если ты покажешь мне свои стихи, я покажу тебе свои, – предложила веселая леди.
Тогда он согласился.
Леди прочитала стихи Ноэля и сказала, что они ей очень понравились. И что картинка с «Малабаром» просто отличная. А потом сказала:
– Я пишу серьезные стихи, как и ты, но у меня есть один стишок, который может вам понравиться, потому что он о мальчишке.
Она дала нам этот стишок, я его переписал и сейчас вставлю в книжку, чтобы вы поняли – некоторые взрослые дамы не так глупы, как другие. Мне ее стих понравился больше стихов Ноэля, хотя я сказал ему, что меньше, а то у него был такой вид, будто он вот-вот заплачет. Конечно, я поступил плохо, ведь надо всегда говорить правду, как бы она ни огорчала людей. Я обычно так и поступаю, но мне не хотелось, чтобы Ноэль разревелся в вагоне.
Вот стихотворение той дамы:
«Когда просыпаюсь я солнечным утром,
В окно погляжу – и ликую, как будто
Все новые игры подарит мне день,
Играть никогда-никогда мне не лень.
Меня поджидают десятки открытий,
И сто приключений, и тыща событий,
Все то, что из мальчика делает мужа,
Но взрослым все это как будто не нужно.
Я часто гадаю: неужто они
Такого не делали в прежние дни?
Всегда они были – само послушанье,
Не прыгали в пруд, не возились с мышами?
Ты должен играть в магазинные игры,
И кошку не сметь перекрашивать в тигра,
Тебе не дают ни петарду взорвать,
Ни даже сестренку в ловушку поймать.
В поднос барабанишь – и тотчас накажут,
Гостей напугаешь – и в сладком откажут.
Рыбалку не любят смешные невежды –
Ведь ты там промокнешь, испортишь одежду.
Они опасаются даже хлопушек,
Хоть нет безобидней на свете игрушек.
И им никогда я не мог объяснить,
Как надо порядочный день проводить!
Что лучше попозже приду я на ужин,
Раз есть приключенья – мне ужин не нужен.
Зачем же так рано ложиться в кровать?
Могу я еще хоть часок поиграть?
Невежливо, взрослые, громко шептаться:
„Уф! Можно проказ до утра не бояться!“»
Дама рассказала нам еще много всяких историй, но я их не запомнил. Она разговаривала с нами всю дорогу, а когда мы подъезжали к Кэннон-стрит, сказала:
– У меня есть два новых шиллинга! Как думаете, они помогут вымостить путь к славе?
– Спасибо, – сказал Ноэль и хотел взять шиллинг.
Но Освальд, который всегда помнит, как ему велено себя вести, заявил:
– Большое спасибо, но отец говорит, что мы ничего не должны брать у незнакомых людей.
– Вот невезуха! – воскликнула дама. Ее послушать, так она была не настоящая дама, а скорее веселый взрослый мальчишка в платье и шляпе. – Вот досада! Но вам не кажется, что, поскольку мы с Ноэлем оба поэты, меня можно считать кем-то вроде его родственницы? Вы же слышали о братстве поэтов, не так ли? Нас с Ноэлем можно считать тетей и племянником, как думаете?
Я просто не знал, что на это ответить.
– Очень честно с вашей стороны слушаться отца, но давайте сделаем так, – предложила дама. – Вот шиллинги, а вот моя визитка. Когда вернетесь домой, расскажите обо всем отцу, и, если он не позволит взять деньги, можете их вернуть.
Мы взяли шиллинги, дама пожала нам руки и сказала:
– До свидания и доброй охоты!
После мы рассказали обо всем отцу, и он ответил, что все в порядке, деньги можно взять. Когда же увидел визитку, сказал, что нам выпала большая честь, потому что та леди пишет стихи лучше, чем любая другая из нынешних леди. Мы никогда о ней не слышали, и она казалась слишком веселой для поэтессы.
Старый добрый Киплинг! Мы обязаны этими двумя шиллингами тебе и твоему «Маугли»!
Глава пятая. Поэт и редактор
Было совсем неплохо очутиться в Лондоне одним, без взрослых. Мы спросили, как пройти на Флит-стрит, где, по словам отца, находятся все редакции газет. Нам сказали, что надо идти прямо по Ладгейт-хилл, но оказалось, что совсем по-другому. Во всяком случае, не прямо.
Мы добрались до собора Святого Павла, и Ноэль захотел туда зайти. Мы увидели, где покоится Гордон… Вернее, увидели его надгробный памятник. Он очень плоский, учитывая, каким выдающимся человеком был генерал[4 - Чарльз Джордж Гордон – один из самых знаменитых британских генералов XIX века. Убит при осаде Хартума во время англо-суданской войны.].
Выйдя на улицу, мы топали еще очень долго, а когда спросили у полицейского, тот сказал, что нам лучше вернуться через Смитфилд[5 - Смитфилд – главный мясной рынок Лондона. Раньше тут было также место казней. В XVI веке, когда в Британии брали верх то католики, то протестанты, здесь сжигали тех, кого считали еретиком.]. Так мы и сделали. Теперь там уже не сжигают людей, поэтому было довольно скучно, к тому же Ноэль очень устал. Он у нас слабенький, наверное, потому что поэт. Мы съели по булочке в лавке, еще по булочке – в другой, разменяв наши шиллинги, и уже под вечер добрались до Флит-стрит.
На улицах зажглись газовые и электрические фонари. Мы видели веселую рекламу мясного экстракта «Боврил», на которой мигали разноцветные лампочки.
Войдя в редакцию «Дейли рекордер», мы попросили разрешения встретиться с редактором. Офис редакции был большим и очень светлым, отделанным медью и красным деревом, в нем горели электрические лампы. Нам сказали, что редактора сейчас здесь нет, он в другом офисе.
Что ж, мы снова пошли по грязной улице и попали в очень скучное место. Там в застеклённой кабинке, похожей на музейную витрину, сидел человек, который велел нам написать, как нас зовут и по какому мы делу. Освальд написал: «ОСВАЛЬД БЭСТЕЙБЛ И НОЭЛЬ БЭСТЕЙБЛ ПО КРАЙНЕ ЛИЧНОМУ ДЕЛУ».
Потом мы ждали на каменной лестнице, где было очень холодно. А человек в застеклённой кабинке смотрел на нас так, как будто мы походили на музейные экспонаты, а не он. В конце концов к нам спустился мальчик и сказал:
– Редактор не может вас принять. Пожалуйста, напишите, по какому вы делу.
И рассмеялся.
Мне захотелось дать ему подзатыльник. Но Ноэль сказал:
– Я напишу, если ты дашь мне перо, чернила, бумагу и конверт.
Мальчик ответил, что лучше бы послать письмо по почте. Но Ноэль ужасно упрямый, это его самый большой недостаток. Он заявил:
– Нет, я напишу сейчас!
Я поддержал его, сказав:
– Посмотри, как подорожали марки после забастовки угольщиков!
Мальчик ухмыльнулся, а человек, сидящий в стеклянном ящике, дал нам ручку и бумагу.
Ноэль начал писать. Освальд пишет лучше, но Ноэль хотел всё сделать сам. На это ушло очень много времени и письмо получилось все в кляксах.
«Дорогой мистер редактор, я хочу, чтобы вы напечатали мои стихи и заплатили за них. Я друг миссис Лесли, она тоже поэтесса.
Ваш преданный друг,
Ноэль Бэстейбл».
Ноэль хорошенько облизнул и запечатал конверт, чтобы мальчик не прочитал письмо, когда понесет его наверх, потом надписал «Очень личное» и отдал. Я подумал, что толку от этого не будет, но через минуту ухмыляющийся мальчик вернулся. Он больше не ухмылялся, он стал ужасно вежливым.
– Редактор просит вас подняться к нему, – сказал он.
Мы начали подниматься. В здании было много лестниц и коридоров, странно пахло и раздавался непонятный звук, похожий на жужжание. Мальчик, ставший очень вежливым, объяснил, что пахнет чернилами, а шумят печатные станки.
Миновав множество холодных коридоров, мы подошли к двери, мальчик открыл ее и впустил нас. Мы очутились в большой комнате с большим мягким красно-голубым ковром и ревущим камином, хотя стоял только октябрь. За большим столом с выдвижными ящиками, заваленными бумагами (точно такой же стол есть в кабинете отца) сидел джентльмен со светлыми усами и светлыми глазами. Он выглядел очень молодым для редактора – намного младше нашего отца. У редактора был такой усталый и сонный вид, как будто он встал спозаранку, но вел он себя крайне любезно и понравился нам. Освальд подумал: «Похоже, редактор – умный человек», а Освальд – признанный физиономист.
– Итак, вы друзья миссис Лесли? – спросил редактор.
– По-моему, да, – сказал Ноэль. – По крайней мере, она дала нам по шиллингу и пожелала доброй охоты.
– Доброй охоты, вот как? Ну а что насчет стихов? Который из вас поэт?
Не понимаю, как он не понял этого сразу. Все говорят, что у Освальда для его возраста очень мужественный вид. И все-таки я подумал, что будет глупо обижаться, поэтому ответил:
– Вот мой брат Ноэль. Он и есть поэт.
Ноэль побледнел. В чем-то он до отвращения похож на девчонку.
Редактор пригласил нас сесть, взял у Ноэля стихи и начал читать. Ноэль бледнел все больше, я уж подумал – он сейчас упадет в обморок, как тогда, когда я держал его руку под холодной водой после того, как случайно порезал его зубилом.
Прочитав первое стихотворение – про таракана – редактор встал и повернулся к нам спиной. Воспитанные люди так не поступают, но Ноэль считает, что он сделал это, «чтобы скрыть свое волнение», как пишут в книгах.
В конце концов, прочитав все стихи, редактор сказал:
– Мне очень нравятся ваши стихи, молодой человек. Я могу вам заплатить… Дайте-ка подумать, сколько же?
– Как можно больше, – ответил Ноэль. – Видите ли, нам нужна большая сумма денег, чтобы восстановить пришедшее в упадок состояние дома Бэстейблов.
Джентльмен надел очки и пристально посмотрел на нас. Затем сел.
– Хорошая идея. Расскажите, как она пришла вам в голову. Кстати, вы уже пили чай? Мой вот-вот принесут.
Он позвонил в колокольчик, и мальчик принес поднос с чайником, толстой чашкой, блюдцем и всем остальным. Потом ему велели принести еще один поднос для нас, и мы стали пить чай с редактором «Дейли рекордер». Наверное, для Ноэля это были минуты торжества, хотя мне пришло это в голову только после. Редактор задавал нам много вопросов, и мы многое ему рассказали, хотя, конечно, я не стал рассказывать постороннему обо всех причинах, по которым мы решили, что наше семейное состояние нужно восстановить. Мы пробыли с ним около получаса, а когда уходили, редактор снова сказал:
– Я напечатаю все твои стихи, мой поэт, а теперь скажи, сколько ты хочешь за них получить?
– Не знаю, – ответил Ноэль. – Видите ли, я писал их не на продажу.
– Зачем же тогда ты их писал? – спросил редактор.
Ноэль ответил, что не знает… Наверное, ему просто захотелось.
– Искусство ради искусства, вот как? – У редактора был такой довольный вид, как будто Ноэль сказал что-то умное. – Ну-с, устроит ли вас гинея?
Я читал, как люди теряют дар речи и немеют от волнения, читал о людях, цепенеющих от удивления, радости или еще от чего-нибудь, но никогда не знал, как глупо это выглядит, пока не увидел Ноэля, который уставился на редактора с открытым ртом. Ноэль побелел, потом покраснел, потом сделался пунцовым, как будто на палитре растирали все больше и больше красной краски. Но он не сказал ни слова, и за него пришлось ответить Освальду:
– Думаю, вполне устроит.
Итак, редактор дал Ноэлю соверен и шиллинг, пожал нам обоим руки, но после хлопнул Ноэля по спине и сказал:
– Гляди веселей, старина! Это твоя первая гинея, но не последняя. А теперь ступай домой, и лет через десять можешь принести мне новую порцию стихов. Но не раньше… Понимаешь? Я беру твои стихи просто потому, что они мне очень нравятся, хотя вообще-то мы не публикуем стихов. Мне придется предложить их другой газете, где работают мои знакомые.
– А что публикуется в вашей газете? – спросил я, потому что отец всегда покупает «Дейли кроникл», и я не знал, что печатают в «Рекордере». Мы выбрали эту газету из-за ее великолепного офиса и светящихся часов снаружи.
– О, всякие новости, – сказал редактор, – и скучные статьи, и кое-что о знаменитостях. Может, вы знакомы с кем-нибудь из знаменитостей?
Ноэль спросил, что такое «знаменитости».
– Ну, королевы, принцы, титулованные особы, а еще писатели, певцы, юристы… Или те, кто делает что-то умное или злое.
– Из злых я никого не знаю, – ответил Освальд, жалея, что незнаком с Диком Терпином или Клодом Дювалем – вот тогда бы он рассказал о них редактору! – Но я знаю кое-кого титулованного… Лорда Тоттенхэма.
– Безумного старого протекциониста? И как вы с ним познакомились?
– Мы не настолько близко знакомы, чтобы с ним разговаривать, но каждый день в три часа он шагает по вересковой пустоши, как великан. За его спиной развевается черный плащ, как у лорда Теннисона[6 - Альфред Теннисон – поэт XIX века, любимый поэт королевы Виктории.], и он все время беседует сам с собой.
– И о чем же он говорит?
Редактор снова сел и принялся вертеть в руках синий карандаш.
– Мы только один раз были настолько близко, чтобы разобрать слова. Он сказал: «Проклятие страны, сэр, разруха и запустение!» А потом снова зашагал вперед, колотя по кустам утесника, словно по головам своих врагов.
– Отличный описательный прием, – сказал редактор. – Что ж, продолжай.
– Да это все, что я знаю. А, вот еще: он каждый день останавливается посреди Пустоши и оглядывается, нет ли кого-нибудь поблизости, а если никого нет, снимает воротничок…
Редактор перебил – хотя перебивать грубо:
– Ты не сочиняешь?
