скачать книгу бесплатно
Бритт посмотрела на конец стола, как будто удивилась, обнаружив ее там.
– А я-то думала, что она родилась в раковине, из морской пены.
Ванда поправила очки на носу. Она обычно делала это не пальцем, а морща лицо и кривя верхнюю губу, пока волшебным и гротескным образом очки в прозрачной оправе не вставали на место прямо под ее челкой.
– Ее отец готовит булочку под названием «Персидская» по секретному рецепту. Он своего рода знаменитость.
Я сделала большой глоток второго кроваво-апельсинового мартини, еле удерживаясь от того, чтобы посоветовать Ванде заткнуться. Но внимание продюсеров уже было привлечено. Повеяло гендерно-нейтральным ароматом, когда все три головы одновременно повернулись в сторону Ванды. Она села немного прямее, ободренная. Это был первый раз за все время наших встреч, когда Цербер проявил интерес к тому, что она хотела сказать.
– «Персидская»? – Бритт перекатила ножку бокала с вином между длинными загорелыми пальцами. – Как кот? Или ковер?
– Или как Ближневосточная империя, – добавила Ванда, доставая телефон. – Ее происхождение остается загадкой.
– Как экзотично, – отозвался Бретт, поправляя льняную тунику землистого цвета.
На самом деле «Персидская» и экзотика – вещи прямо противоположные. Это глазированное кондитерское изделие, изобретенное в Северо-Западном Онтарио, а название придумал и скормил журналистам мой дядя.
– Не могу поверить, что вы никогда не слышали о ней. – Ванда стучала по своему экрану. – Люди выстраиваются в очередь за ними каждый день. – У меня тут есть статья из New York Times…
С дальнего конца стола Коллетт пристально смотрела на меня, как бы говоря: «Утихомирь ее». Она злилась на Ванду, которая в тот момент уводила нас все дальше от цели ланча – заставить этих людей вложиться в наше шоу. Кроме того, инстинкты старой школы Коллетт подсказывали ей, что мне лучше не ассоциироваться с розовой булочкой, обжаренной во фритюре, из какого-нибудь захолустного городка, независимо от того, насколько они популярны в Instagram.
Но продюсеры уже склонились над телефоном Ванды, чтобы получше рассмотреть булочку.
– Что это, собственно, такое? Пончик?
– Что-то вроде венской выпечки, – взволнованно объясняла Ванда, пролистывая фотографии людей, запихивающих булочки в рот. – Или пончика из слоеного теста без дырочки. Даже Сабин не знает секретного рецепта.
– Да просто глупая местная традиция, – отмахнулась я, наконец поставив пустой стакан прямо на салфетку. – Так, для туристов.
Она бросила на меня укоряющий взгляд.
– Скажи это «Залу кулинарной славы».
Особенность Ванды в том, что, хотя она и прирожденная рукодельница (я нашла ее в маленькой грязной пекарне на Дандас-Уэст, где она готовила потрясающую выпечку), у нее была уникальная способность становиться тем, кто вам нужен – чирлидером, экспертом по связям с общественностью – еще до того, как вы поймете, что он вам нужен. Короче говоря, между нами существовала некая нездоровая связь, о которой я не любила слишком глубоко задумываться.
– «Фрэнсис Роуз отмечает сорокалетний юбилей в кондитерском деле» – как это мило! – прощебетала Бри, отрываясь от телефона. – Это твой отец?
Я кивнула. Знала о годовщине, не совсем же я отдалилась от семьи. Жизнь унесла меня за тысячу миль от них, но zia[3 - Тетя (итал.).] Стелла по-прежнему звонила раз в месяц, чтобы прокомментировать мои видео, вес и рецепты.
– Похоже, будет вечеринка. – Бретт выхватил телефон из рук Ванды. – Надеюсь, ты поедешь?
– Ни за что. – Я обхватила пустой бокал и подала знак официанту.
Коллетт бросила на меня еще один испепеляющий взгляд. Полагаю, это было связано с третьим мартини, но я ведь отлично знала, что в той дорожной кофейной кружке, которую она повсюду таскала с собой.
– О, но тебе нужно поехать. – Бретт вернул телефон Ванде. – Мы только что говорили об этом, правда? – Он оглядел своих коллег.
– У тебя такая замечательная история, Сабин, – сказала Бри. – Но кое-что…
– Упускается, – подсказала Бритт. Она явно была леди-боссом.
Я откинулась на спинку стула, сложила пальцы вместе и почувствовала глубокое раздражение, несмотря на медленно разогревающийся во мне джин. Что упускается? Моя жизнь – открытая книга. Нельзя набрать столько подписчиков, сколько есть у меня, будучи отшельницей. Добавьте к этому две кулинарные книги, ставшие бестселлерами New York Times (третья, просроченная, не в счет), регулярное появление на утреннем шоу CTV «Доброе утро, Канада», кучу наград Streamy, которые я получила, линию посуды, которую запустила совместно с Food Network, все статьи в Food & Wine, журнале Toronto Life, The Globe и Mail – и это неполный список. Думаю, что за пять лет я охватила больше публичных площадок, чем большинство людей за всю жизнь.
Ванда нахмурилась. Это она открыла эту вонючую банку с червями. Sweet Rush – одно из самых популярных шоу о выпечке на YouTube. Сабин неизменно входила в тройку лучших ютуберов страны – с тех пор, как пять лет назад разразился скандал со свадебным тортом. Она была не какая-то однодневка.
– Конечно, – улыбнулась Бри. Мне показалось, что они по очереди улыбнулись одной и той же хрупкой улыбкой. – Но речь идет не о пиаре. Мы знаем все о свадебном торте, о романе с Рейнольдсом Уитакером. Женщина, которая в одиночку сразила самого прославленного шеф-повара города, отмеченного звездой Мишлен…
– Номинация в журнале Forbes, – подсказала Ванда.
– Топ-инфлюенсер в сфере питания. – Бретт кивнула. – Мы все это знаем.
Я заметила, как Колетт в конце стола пробудила к жизни инстинкты агента. Она достала из сумочки ручку и блокнот. Вот он, настоящий разговор, к которому мы готовились целый год и еще неделю танцевали вокруг да около. Продюсеры собирались поделиться со мной своими мыслями.
– Ты крепкий орешек, – продолжила Бритт. Ее тон подразумевал, что все было хорошо, но не совсем. – Но тебе не хватает уязвимости.
– Уязвимости, да! – Бретт щелкнул пальцами. Это был осуждающий, убедительный звук. – В каждом эпизоде «Что в твоей кладовой?» люди будут уязвимы. Они приглашают вас в свои дома, на свои кухни, позволяют снимать их детей и собак, их глубокое желание стать профессиональными кондитерами. Соревнуются за шанс стать следующей звездой телевизионной выпечки. Но что ты даешь им взамен?
– Шанс стать следующей звездой телевизионной выпечки, – отрезала я. Потому что именно так это шоу и будет работать. Ванда и я без предупреждения навещаем двух разных пекарей-любителей в их домах и предлагаем им задание: испечь что-то только из тех ингредиентов, которые случайно оказались у них под рукой. Затем мы сталкиваем их лицом к лицу и оцениваем то, что получилось. Это вроде как реалити-шоу. Практически. Участники, разумеется, соглашаются на это испытание, но им не говорят, когда именно мы появимся. Как только они приглашают нас войти, у них есть два часа, чтобы доказать свой подлинный кулинарный талант. Это что-то значит. Зрители увидят, как они трудятся. Тем временем мы заглядываем «за кулисы» и сравниваем их дома, образы жизни, детей. Вы будете болеть за мать-одиночку с двумя детьми, живущую в пригороде? Или за несостоявшегося актера, снимающего квартиру-студию в центре города? Каждый участник получает право на один звуковой сигнал за эпизод. Это означает, что мы останавливаем часы и они могут сделать специальный запрос на ингредиент, которого им не хватает. Побольше сливочного масла или сахара, которые мы им привезем. Еще они могут попросить о помощи: Ванда закатает рукава и взобьет яйца с сахаром в швейцарскую меренгу или сделает все, что потребуется.
Мы написали пилотный эпизод – ну, Ванда написала пилотный эпизод, – чтобы аккуратно вписаться в шаблон реалити-шоу. Он имел клишированную структуру с достаточным количеством отхождений, чтобы заставить людей потерять формулу из виду.
– Я судья, – ответила я Церберу. – Вот и вся моя роль.
Они смотрели на меня так, словно видели в первый раз. Наверняка оценивали. Тридцать пять лет. Бывшая модель – не буду отрицать, внешность помогла мне добиться успеха. Темные волосы, черные глаза, оливковая кожа и широкий рот. Ровные белые зубы, которые просто необходимы для любого приема пищи на камеру. Я не была худой с тех пор, как перестала на постоянной основе употреблять наркотики, но какой хороший пекарь будет худым? Тем не менее, моя одежда или легко свисала с меня, или вызывающе прилипала к телу. Я всегда была готова к съемке. Вот что они видели.
– Но располагаешь ли ты к себе? – Мои брови, должно быть, взлетели до линии роста волос, потому что Бри быстро обвела рукой стол. – Очевидно, что нас – да. Но аудитория – это совсем другое дело.
– Давайте спросим алгоритмы, – парировала я. Или джин парировал. Я понимала, что все, что делают эти люди, каждый их шаг, основан на какой-то чертовой машине. Я повернулась к Ванде, которая была занята тем, что ковыряла языком кусочки льда в своем стакане. Пришло ее время выполнить работу хранительницы моей империи социальных сетей и поделиться некоторыми с трудом добытыми статистическими данными. Сейчас все зависело от точности.
Верная себе, Ванда поставила бокал и наклонилась вперед.
– У Сабин более шести миллионов подписчиков на платформах социальных сетей, так что я бы сказала, что да.
Но Бритт снова посмотрела на меня.
– Телевидение – это немного другое.
– Мужчинам намного проще, – сочувственно сказала Бри. – Ты будешь и судьей, и присяжными, – добавила Бретт. – И плохим полицейским.
– Если бы только у тебя был ребенок, – вздохнула Бритт.
– Или собака, – предложила Бри. – Собаки вызывают симпатию.
– У меня аллергия, – заявила я. – И на собак, и на детей.
Какой был смысл в обхаживании, которым мы занимались всю неделю, – а на самом деле весь год, – если они не собирались давать зеленый свет нашему шоу? Мой стул слегка покачнулся на садовом гравии. Я опустила руку на стол, чтобы не упасть, но приложила слишком много силы, и столовое серебро громко зазвенело.
Коллетт начала быстро щелкать ручкой одной рукой. Она протянула через стол другую и положила ее на мою. Это должно было выглядеть как жест доброты, но на ощупь было похоже на железные тиски.
– Итак, насколько я понимаю, – начала она ободряющим тоном, – у вас есть для нас несколько заметок.
Щелчок механической ручки сработал. Все взгляды устремились на руку Коллетт. Облако мозгового штурма рассеялось, и три продюсера откинулись на спинки стульев, больше не соединяя свои мысли в один нейронный путь.
Коллетт улыбнулась акульей улыбкой, за которую я платила ей пятнадцать процентов от своего заработка. Она знала, что все, что происходит сейчас, повлияет на наше шоу.
– Мы принесли вам сценарий «Что в твоей кладовой?», чтобы сотрудничать. Так что если вам кажется, что Сабин следует что-то сделать для своей репутации, мы прислушаемся.
Официантка подошла принять наши заказы, но Бритт отмахнулась от нее. Проработав в ресторанах десять лет, я начала презирать этот жест. Но это заставило меня осознать определенный факт. Мы были там не для того, чтобы сотрудничать. У Цербера было свое видение в трех их головах, и мы либо соответствовали ему, либо нет.
– Давайте начнем с тех булочек, о которых упоминала Ванда.
Глава третья
Ванда
Сабин шла так медленно, и я начала подозревать, что она была под веществами и нам придется нести ее по трапу к терминалу.
Это был бы не первый раз.
– Приготовьтесь к сцене, – саркастически предупредила она, опираясь на мою руку. – Они не видели меня девять лет. Может, десять. Наверняка подерутся за право нести мой чемодан.
Я улыбнулась Полу. Было бы здорово, если бы хоть кто-нибудь захотел нести ее багаж.
– Вам двоим лучше будет затаиться на этих выходных, – продолжила она. – Тут люди неэффектные. Держитесь подальше от чужих глаз, но убедитесь, что все под контролем.
Ей не нужно было напоминать об этом Полу. Он всегда крепко держал камеру, балансируя ею на одном плече. За последние три года она практически стала частью его лица. Я всегда удивлялась, когда он опускал ее, открывая карие глаза и мягкий подбородок. Пол – довольно молчаливый тип. Выпускник технического колледжа, скакал по разным коммерческим проектам в качестве парня на подхвате, пока Сабин не взялась за него, позволив ему управляться с камерой. Теперь он снимал исключительно для нашего канала на YouTube, а я для него писала, продюсировала и редактировала.
Он уже прислал мне кадры, на которых Сабин притворно паниковала во время турбулентности. Мы с ним были слаженной командой.
Сабин шла так медленно, что я едва заметила, когда она остановилась. Стены прохода были увешаны рекламой местных предприятий. Она засмотрелась на одну, на которой была изображена девочка, сидящая со скрещенными ногами на ковре-самолете, парящем над зданием пекарни. Я отступила назад. Девушка на плакате была одета как джинн, с высоким хвостом и глазами, подведенными красным. Одной рукой она держала булочку, а у другой целовала кончики сложенных вместе пальцев. Облако розового дыма окутывало ее и ковер, образуя слова: Bennett’s Bakery! Сорок лет всемирно известной «Персидской»!
Реклама была колоритной, но я помалкивала, потому что Пол снимал через мое плечо. Я снова уверилась в том, что инстинкты не обманули меня, когда мы приехали сюда на длинные выходные. Эти семейный бизнес с секретным рецептом и причудливая история успеха в маленьком городке – то, что нужно.
К тому времени, как мы покинули трап и оказались в маленьком здании терминала, остальных пассажиров уже не было видно. Желтый знак указывал на пункт прибытия, получения багажа и стоянку такси в одном направлении, а на другой рейс – вниз. Сабин на мгновение остановилась под знаком, словно ориентируясь. Затем я заметила, как она расправила плечи, поправила тюрбан Нормы Десмонд и бросилась к эскалатору. Я шла на шаг позади нее, Пол отстал еще больше. Мы вроде как позволяли ей чувствовать, что она сама занималась своими делами. Сабин безумно нервничала перед встречей с отцом. Он был успешным пекарем, о котором она никогда не упоминала и редко говорила.
Звучало идеально на мой вкус.
Мой-то отец звонил мне минимум два раза в день, несмотря на то что я жила с ними. Ни он, ни мать не могли распоряжаться деньгами, чтобы вести нормальную жизнь, и если бы не моя помощь с первоначальным взносом, у нас не было бы даже крыши над головой. Несмотря на то, что отец иммигрировал с Филиппин тридцать лет назад, его английский, как правило, подводил всякий раз, когда ему приходилось делать что-то хоть сколько-нибудь официальное, например, продлевать водительские права, платить за ипотеку или договариваться с соседями. Неважно, что мой семнадцатилетний брат Мэнни прекрасно справлялся бы с любой из этих задач, именно я была старшей из четырех детей и единственной девочкой, так что я только и слышала Ванда то да Ванда сё. В моем возрасте я должна была нежиться на пляже и покупать красивую одежду, но вместо этого ходила на собеседования родителей и собрания близнецов, регулярно обыскивала ящики Мэнни на предмет наркотиков и отслеживала электронную почту отца, чтобы убедиться, что он не предлагал родственникам из своей старой страны место для проживания в новой.
Так что я была очень рада этой продолжительной поездке на выходные. Я ничуть не пожалела о том, что Сабин позволила втянуть себя в это во время обеда с «Цербером». Они хотели видеть ее корни. Мне бы тоже хотелось на них посмотреть.
Сабин тщательно подготовила историю своего пути к успеху. В этой части для меня не было никакой тайны. Шаги были просты: быть красивой, выбрать нишу, переспать с важной шишкой, а затем дождаться подходящего момента, чтобы сокрушить его и извлечь выгоду из его падения. Мне было ничуть не жалко Рейнольдса. Старичье вроде него уже должно было знать, что это та цена, которую ты платишь за возможность переспать с горячими молодыми женщинами. Расплата была всегда, просто в последнее время она заключалась в общественном порицании. Если ты достаточно глуп, чтобы пойти на это, что ж, пусть твоя голова покатится с плахи. А вот эта часть истории Сабин – те годы, которые она провела здесь, в этом изолированном северном городке – оставалась для меня неизвестной. И я не была уверена на сто процентов, что она сама осознавала, что она для нее значит.
Глава четвертая
Сабин
Только после того, как толпа вокруг багажной карусели поредела, я поняла, что никто не приехал забрать нас.
– Ты уверена, что сказала им правильный номер рейса? – спросила Ванда, хмурясь и посматривая в телефон. Она сидела под большим каноэ из березовой коры, подвешенным к потолку. Интересно, что если бы веревки порвались и лодка упала прямо на нее? Странно, и почему у меня возникла эта мысль.
– Они опаздывают, – бросила я, хотя и не знала наверняка.
– Мои отец, брат и мать звонят, даже если меня нет в городе часа два. – Она покачала головой. В семье Ванды всегда что-то было не так, она вечно о чем-то заботилась, и обычно это было связано с их домом в Паркдейле. Викторианский особняк, должно быть, стоил миллиона два с тех пор, как этот район окончательно пал жертвой имущественных войн в Торонто, но снаружи выглядел как развалюха. Сегодня днем, когда я остановилась, чтобы забрать ее по дороге в аэропорт, могу поспорить, водитель Uber подумал, что я ходила туда закупиться наркотиками. Я была внутри всего несколько раз: в полуразрушенном фойе всегда царил полумрак и пахло «Бенгаем», клейким рисом и спортивной обувью. Гостиная и столовая были превращены в бесплатные спальни для представителей различных ветвей семьи Окампо, которые просрочили свои туристические визы в поисках лучшей жизни. По словам Ванды, у ее отца слишком большое сердце. Недавно он отправил двадцать тысяч долларов четвероюродному брату, чей дом снесло ураганом. Я понимала, что такое эта «лучшая жизнь», ведь моя семья тоже ее искала. Только они нашли ее много лет назад, и гораздо более эгоистично. Мужчины приехали первыми, а их жены и дети последовали за ними с четкими указаниями не оставлять никому адреса для писем.
Раздвижные стеклянные двери открылись для последнего пассажира и впустили вечерний воздух, пропитанный ароматом авиатоплива и сосновой смолы, а за ним – слабый запах капусты из дымовых труб бумажной фабрики. Летом дни здесь длились вечно. Я сняла солнцезащитные очки и осмотрела зону прилета, которая служила и зонами выдачи багажа и регистрации. Ее переделали, но это все еще был тот же крошечный аэропорт моего детства. Когда покидаешь дом и не возвращаешься в течение многих лет, нет того человека, кто мог бы проверить точность твоих наблюдений. У меня не было ни братьев и сестер, которые могли бы оспорить мои слова, ни фотоальбомов, хранивших в себе краски и нюансы. У меня было лишь несколько воспоминаний, которые, как я полагала, были подлинными. Но со временем и они приобрели собственные форму и цвет.
Одно из них относилось к тому дню, когда я приехала сюда из Италии с бабушкой, тогда я была еще ребенком. Мой отец, Франческо Розетти, уже пять лет жил в Тандер-Бей. Он выучил английский, отказался от итальянского имени и превратился в успешного шеф-кондитера и совладельца процветающей пекарни. У меня было смутное воспоминание о том, как он приезжал за нами в этот самый аэропорт. Тогда прибыл мой корабль в новую жизнь, по-моему, момент был довольно кинематографичный. Мне было чуть больше четырех лет, а значит, мой отец никогда меня по-настоящему не видел. Почему-то я с самого начала разочаровалась.
Бабушка болтала о нем без умолку с тех пор, как мы сели в самолет в Неаполе. Мне сказали, что он пекарь, и поэтому я ждала, что на нем будет белый фартук. Вместо этого он больше походил на принца, элегантного в весеннем шерстяном пальто и рубашке из египетского хлопка. При росте шесть футов у него были плечи, похожие на квадратный дверной проем, настороженные темные глаза, безмятежный лоб. Красивый. Когда он увидел мою бабушку, улыбка обнажила его широкую челюсть и белые зубы. Потом я узнала, что он редко ей пользовался. У него был прекрасный нос с горбинкой, сильный, без типично ястребиного вида, как у его соотечественников. Темные волосы были аккуратно подстрижены вокруг черепа, который можно было бы прокрутить на токарном станке. В Канаде он называл себя Фрэнсисом. Или, скорее, другие называли его Фрэнсисом, потому что он был не из тех, кто часто говорит о себе. Бабушка никогда бы так его не назвала. В возрасте четырех лет мое ухо уловило немного английского языка из телевизора в гостиной школы при аббатстве. Голос Фрэнсиса звучал женственно, но сам он таким не был.
Он еще не знал, каково это – быть отцом, поэтому, когда увидел меня, несмотря на все усилия выглядеть счастливым, он был скорее в шоке. Тело его напряглось. Если бы поблизости был стул, кто-нибудь наверняка попытался бы его усадить. Он посмотрел на меня так, словно пытался понять, откуда я взялась и как вернуть меня обратно, пока никто не заметил. Такого у меня не было в общении со взрослыми. Я была красивым ребенком, словно херувим из эпохи Возрождения, монахини часто спорили из-за того, кто будет расчесывать мои волосы. Но он даже не принес мне игрушку или что-нибудь еще, чтобы растопить лед, и в результате меня было не убедить поцеловать его или даже посмотреть ему в глаза.
Я была слишком высокая для своего возраста, крепкая, как дровяная печь, и не желала сидеть на месте. Пока носильщики выгружали наши вещи с багажной карусели, я пробиралась между чемоданами, всеми силами стараясь не мешать.
– Может, если она застрянет, это ее чему-нибудь научит, – задумчиво пробормотала бабушка по-итальянски.
Отец опустился на колени, положил руку мне на плечо и внимательно, без улыбки, посмотрел мне в лицо. Почему-то я была уверена, что увиденное ему не понравилось. Чтобы показать ему, что мне безразлично его мнение, я вырвалась и перекинула ноги через багажную ленту, выставив задницу на обозрение всего аэропорта.
– Да, ты был таким же, – сказала бабушка, как будто прочитав его мысли. – Un diavolo in bicicletta.
Дьявол на велосипеде. Такой я была.
* * *
– Как зовут твоего кузена? – Спустя десять минут ожидания Ванда выхватила мой телефон, начав прокручивать список контактов.
– Энцо, – ответила я.
– А фамилия?
– Ты думаешь, у меня в контактах полно людей по имени Энцо?
Ванда набрала номер и, скрестив ноги, наклонила голову набок. Я сразу поняла, когда Энцо ответил на звонок, потому что она выпрямилась и улыбнулась. Она всегда делала так, когда говорила по телефону.
– Нет, это ее помощница, Ванда. Мы ждем в аэропорту. – Она замолчала, а потом энергично закивала. – В Тандер-Бей.
Видимо, действие успокоительного прошло, потому что я почувствовала прилив раздражения на Энцо за то, что он забыл заехать за нами.
– Когда? – Ванда вскочила на ноги. Она шагнула к Полу, который, прислонившись к колонне, возился с камерой, и пробормотала ему что-то неразборчивое.
Потом она повернулась и зашагала ко мне, ее лицо приняло странное выражение.
– Когда? – снова спросила она, кусая уголок рта. – Мы в аэропорту. Сабин в аэропорту. Ждет. Тебя.
Я не понимала, зачем она повторяет все дважды. Наверное, их диалог был не очень-то замысловатый. Она опустила трубку.
– Это был твой кузен, – начала она.
