Багровый закат

— Смотри, — и Давид срезал стебель. — Видишь, он напоминает удлиненную трубку-губку, из неё выступает смола. Если смолоносицу подсушить, она долго и хорошо горит.

— Теперь я знаю! — удовлетворённо вспомнил Ицгар. — Именно из смолоносицы Шифра делала фитили к субботним свечам. Я видел в её руках точно такие же губчатые стебли.

Идя за стадом, они все больше и больше углублялись в густую чащу леса. Перед ними пронеслась небольшая семейка газелей, промелькнуло несколько зайчишек, взлетела шумная стая куропаток, лакомившаяся фисташками.

Со всех сторон доносились голоса лесных голубей: ду-ду, ду-ду… Их дополняла частая дробь дятлов, без устали долбящих прочную кору вековых деревьев.

Примерно в полдень стадо приблизилось к ручью. Овцы с жадностью приникли к воде.

— И нам пора передохнуть, — присел на корточках Давид. Он открыл пастушью сумку и вытащил лепешку с сыром.

Ицгар остановил его.

— Давай устроим пир! Мы не так часто с тобой встречаемся.

Он развязал свернутый кусок светлой ткани, опоясывавшей его хламиду, расстелил в тени рожкового дерева и разложил прихваченную с собой еду.

Рядом с ними в густых колючках терновника резвилась стайка щеглов. Их желтые закрылки и багровые воротнички то и дело мелькали перед юношами. Изредка среди этой ярко раскрашенной стаи попадались скромные сероватые пеночки, искавшие свою долю пропитания.

Насытившись, Давид подошел к густому фисташковому дереву. Вспугнул задремавшего филина. Нашел сохранившиеся с прошлого года орешки, расколол, предложил Ицгару. Тот, в свою очередь, поднявшись на цыпочки, достал на рожковом дереве пересушенный темно-коричневый стручок. С загадочной улыбкой переломил надвое, вытащил несколько совершенно одинаковых черных зерен. Показал их Давиду и сообщил, что в торговом деле эти зерна используются как самая маленькая гиря. Её называют — карат.

— Золото и черный душистый перец, — сообщил он своему другу, — взвешивают на весах именно этими, самыми крохотными гирьками.

Давид с интересом посмотрел на небольшие черные шарики, затем неожиданно спросил:

— Вы с Нимродом не раз бывали у Степного моря, правда ли, что на его поверхности плавают большие черные глыбы смолы, напоминающие туши буйволов?

— Правда, — ответил Ицгар.

— И они тоже используются в торговом деле?

Ицгар кивнул в знак согласия.

— Расскажи, — попросил Давид.

— Мы с Нимродом не раз отвозили в Рим эту смоляную массу. Римляне, как и греки, называют её асфальтом, а наше Степное море — Асфальтовым озером…

— Зачем им нужен асфальт? — с явным интересом спросил Давид.

— Его нагревают в больших металлических чанах, от чего асфальт делается жидким, как сметана, — объяснил Ицгар, — потом корабельщики смешивают его с песком, покрывают им днища кораблей и лодок снаружи и изнутри.

— Зачем? — еще больше удивился Давид.

Ицгар улыбнулся.

— Понимаешь, — издалека начал он, — воды Степного моря, откуда берут эти смоляные глыбы, очень соленые, но даже в этих водах асфальт не размокает. Он отталкивает от себя любую воду.

— Понимаю, — кивнул Давид, внимательно слушавший друга, — ты хочешь сказать, что днища кораблей и лодок, покрытые этой черной массой, не пропустят внутрь ни капли воды?

— Да, — подтвердил Ицгар, — ведь еще во время всемирного потопа повелел Всевышний праведнику Ноаху, чтобы тот сделал себе ковчег из дерева гофер и осмолил его изнутри и снаружи. Помолчав, он продолжил:

— По водам Степного моря к этим глыбам подплывают лодочники, набрасывают на них канты, как на настоящих буйволов, и тянут к берегу. Когда мы были в Риме, нам рассказывали, что римские врачи используют асфальт также для лечения людей.

Последнее утверждение Ицгара вызвало улыбку недоверия на лице Давида.

Друг явно привирал. Уж кто-кто, а он, Давид, знает, что нет ничего лучшего для лечения людей, чем травы, растущие на земле Израиля, которые собирает Шифра.

Но он не успел все это высказать своему собеседнику, так как услышал от него еще более поразительную новость. Ицгар сообщил, что римляне используют асфальт и для изготовления благовонных мазей.

Этого Давид уже не мог выдержать и, недоверчиво, спросил:

— А не мажут ли римляне также и на хлеб этот самый асфальт… вместо масла?

— Ничего подобного я не слышал, — чуть насупившись, ответил Ицгар. — Ты попросил? Я рассказал.

Некоторое время оба молчали.

Следуя за стадом, друзья подошли к зарослям колючего кустарника. Ицгар издали увидел висевшие на ветках красновато-желтые плоды. Они напоминали небольшие глиняные кувшинчики, которые Элька ваял для лечебных и ароматических мазей.

Видя, с каким интересом Ицгар рассматривает кустарник, Давид, чувствуя необходимость загладить нанесенную другу обиду, сказал, что это бедренец и тут же попросил срезать охапку зеленых веток с висящими на них "кувшинчиками". Сам же высек огонь и разжег небольшой костер.

— Теперь брось эти ветки в огонь, — предложил он Ицгару.

И, хотя ветки были полны зеленых листьев, они, подобно выстоявшемуся сушняку, мгновенно вспыхнули. Вспышка сопровождалась раскатистым треском горящих "кувшинчиков". И Давид, прислушиваясь к этому треску, в свою очередь, рассказал Ицгару, как однажды его отец Шмуэль положил в огонь кузнечного горна охапку именно таких веток с множеством "кувшинчиков" и они затрещали и разом сгорели. В горне ничего не осталось — ни пепла, ни тепла…

— Вот почему в народе говорят, что болтовня глупых людей напоминает треск бедренеца под котлом, в котором варится суп.

— В этих местах, — рассказывал Давид, — мы срубили для дома Шифры несколько сикомор. Римляне часто используют это прочное дерево в строительстве. В дождь оно не намокает. Не пересыхает даже в самые сильные хамсины. Дерево сикоморы, — заключил Давид, — хорошо сохраняет тепло зимой, а в летний зной — прохладу.

Так, в незамысловатых разговорах и постоянных переходах прошел день.

Домой они возвращались, когда солнце склонилось к западу. Давид неторопливо обошел стадо. Осмотрел овец. Особое внимание обратил на самок, готовившихся подарить ему новых ягнят. Все они сгруппировались вокруг вожака, возлежавшего на огромном плоском камне.

Овец не надо было гнать. Насытившись сочной травой и отдохнув, вожак стада — крупный и решительный козел, не ожидая команды пастуха, неторопливо поднялся и направился в сторону Модиина. За ним потянулось стадо.

Здесь же, у ручья Давид и Ицгар нарезали для дома по небольшой охапке ветвей душистого вереска — мирта. Они немного задержались, рассматривая группу медлительных аистов, охотившихся у ручья. Заметив людей, птицы не взлетели, лишь немного отошли и недовольно защелкали огромными желтыми клювами.

Проходя мимо хрупких кустов крушины, Давид остановился. Он обратил внимание Ицгара на множество ягод, усеявших эти кусты.

— Ты знаешь, как называются эти ягоды? — обратился он к Ицгару, забывшему недавнюю размолвку.

— Да, — уверенно ответил Ицгар, — собачьи.

— Верно, — кивнул Давид. — Если сварить эти ягоды и их соком натереть серебряный шекель, он будет блестеть как золотой. — И тут же, с улыбкой спросил:

— Хочешь, я сделаю для тебя золотой шекель?

— Хочу, — ответил Ицгар, — но… сначала сделай для меня серебряный.

Оба рассмеялись.

Глава 4

Казнь легионера

Имя Эльки — гончара из Модиина, как и его отца, светлой памяти, Эльазара бен Рехавама, с годами становилось все более и более известным. Если покупатель был заинтересован в хорошей кружке, тарелке или кувшине, он искал на донышке изделий маленькую печатку "Алеф— Алеф", используемую Элькой.

Тем не менее, на обширном дворе гончарных мастерских скопилось немало изделий с этой самой печаткой.

Тяжелая, полная лишений жизнь односельчан, не позволяла им покупать даже самую необходимую кухонную утварь. Это положение еще больше осложняла трехлетняя засуха и непрерывно увеличивавшиеся римские налоги. Римляне не делали скидок на засуху. Долги росли.

Элька не раз пытался отвозить изготовленные им горшки, амфоры, кружки, тарелки на рынки Иерусалима, Лода, Рамлы, Яффо. Но, как правило, возвращался без существенной прибыли. Все уходило на оплату охраны небольшого каравана, хотя римские власти тщательно контролировали дороги Иудеи.

Нелегко было и с местными продавцами-перекупщиками. Они бессовестно занижали закупочные цены, в то время как сами продавали элькины изделия в два-три раза дороже.

Элька нуждался в постоянном заказчике, готовом платить справедливую цену. И такой заказчик, наконец, появился. То был Маний Аквилий Гай — офицер-интендант Пятого легиона, расквартированного в Эммаусе.

Элька исправно выполнял все его заказы и в течение года передал легиону более пятисот гидрий, целых шесть сотен объемных амфор для масла и вина, более пяти тысяч подносов, множество кружек, тарелок и иных изделий, заказанных Аквилием Гаем.

На выполнение этих заказов Элька истратил все свои сбережения, а также деньги, которые дал ему купец Нимрод, намереваясь заполнить целый корабль изделиями Элькиной мастерской, чтобы отвезти их на рынки Кикладских островов.

И, если бы не сбережения Шмуэля, Эльке пришлось бы очень туго, как и многим его односельчанам.

Но однажды положение резко изменилось. И об этом следует поведать читателю.

На зимние квартиры в Иудею, известную своим солнцем и мягкой бесснежной зимой, прибыла с Северных провинций империи Вторая когорта Пятого Македонского легиона.

Помощник центуриона опционер Корнелий прошел с легионом немало тяжелых дорог. Полил соленым солдатским потом не одну тысячу миль.

Пятый легион не только участвовал в кровавых сражениях, но вместе с солдатами Четвертого Скифского, прокладывал стратегические дороги по новым странам, присоединенным к Римской империи.

Участвовал в завоевании Фракии. Служил в Иудее.

Временный лагерь Пятого располагался в Эммаусе, небольшом селении, находившемся в нескольких милях от Модиина, в западной части Иудейских гор.

В послужном списке Пятого легиона Корнелий многие годы числился опционером, то есть помощником центуриона, однако в центурионы так и не был произведен.

По служебной линии ему не везло, хотя и был он опытным солдатом, не раз отличался в отчаянных схватках. Тем не менее каждый раз ситуация складывалась таким образом, что его кто-то опережал и должность центуриона, если говорить прямо, не всегда справедливо доставалась другому.

Нет, Корнелий не роптал на Фортуну. К нему хорошо относился трибун — командующий легионом, но все же на душе Корнелия было неспокойно.

Это беспокойство усилилось, когда его неожиданно вызвали в штаб легиона.

И, действительно, с этого момента его судьба резко изменилась.

Однако до этого вызова произошли важные события, надолго связавшие судьбу Корнелия с судьбой Эльки и других героев нашего повествования.

В расположение Пятого легиона из Рима прибыл специальный посланник генерального штаба — легат Публий, он же Главный военный архитектор Армии.

Публий привез Приказ императора о преобразовании временного лагеря Пятого легиона в Эммаусе в постоянный.

Однако легату пришлось заняться и другими делами, непосредственно не связанными со строительством постоянного лагеря.

Как выяснилось, в кассе легиона не доставало крупной суммы денег и главный интендант легиона, отвечавший за состояние финансов, предстал перед императорским посланником.

На вопрос легата, что произошло с деньгами, последовал уверенный ответ интенданта:

— Деньги были направлены в Модиин как оплата за продовольствие, которым жители округа снабжали легион в течение года, а также за множество керамической посуды в которой перевозилось и хранилось это продовольствие, а так же за другие услуги, понадобившиеся легиону. Однако, — без тени смущения продолжал интендант, — где-то по дороге деньги исчезли.

— Высохли, как вода в знойном иудейском климате? — с иронией спросил легат.

— Нет! — последовал твердый ответ. — Подозреваю, что деньги были захвачены грабителями.

Затем интендант доверительно объяснил:

— На дорогах Иудеи всегда неспокойно.

— Когда и где были захвачены деньги? — задал вопрос гость из Рима. При этом он сделал ударение на слове "захвачены".

Главный интендант, приняв вопрос легата как подтверждение того, что высокий гость поверил в захват денег грабителями, либо сделал вид, что поверил, торопливо продолжил:

— Ваша светлость! Клянусь честью офицера, что деньги были захвачены грабителями!

— Не спеши с ответом, легионер! — предостерегающе сказал легат.

И в мыслях интенданта мелькнула тяжелая для него мысль: "Придется отдать этому римскому вельможе часть денег, которые осели в моём кармане. Сколько ему дать? И возьмёт ли?" — вдруг усомнился интендант, но сразу же успокоил себя: " Все они — и вельможи, и сенаторы — разъезжают по провинциям только для того, чтобы содрать где только можно, и как можно больше…"

Его возвратил к действительности монотонный голос легата:

— Если грабители захватили деньги у твоего казначея, то это были все еще твои деньги. Однако есть и другое предположение, — продолжал легат. — Деньги были отняты силой во время их перевозки казначеем легиона для передачи жителям Модиина.

— Конечно же! — обрадовался главный интендант. — Была и такая возможность! — и вновь с огорчением подумал, что придется не менее трети отдать этому молодому римскому грабителю.

Легат укоризненно покачал головой.

— Ведь тогда вина падает на того, кто призван блюсти порядок и закон в провинциях, находящихся под эгидой Его Божественного Величества Императора, да бесконечно продлятся дни его!

Значит это опять же твоя вина, легионер Маний Аквилий Гай!

При этих словах легата, крупные капли пота выступили на одутловатом лице главного интенданта легиона.

— И, наконец, третий вариант, — методичным, бесстрастным голосом произнес легат, как того требовало Римское право. — Если ты или твои люди успели передать деньги представителям округа Модиин, то тогда это уже их деньги? Итак, на какой стадии пропали деньги?

" Вот он — нужный ответ! — обрадовался интендант. И в его воспаленном мозгу мелькнула тяжелая для него мысль: — Пожалуй, отдам ему половину!"

— И он быстро ответил:

— Мои люди не только успели передать деньги, но и осушили по кружке вина в знак завершения сделки! И только потом возвратились в расположение легиона.

Легат насупился и мрачно произнес:

— И вновь ты поторопился, легионер Гай. Если твои люди передали деньги представителям округа Модиин, предъяви расписку, которая должна была храниться в сундуках архива легиона, но… там её не обнаружили.

Гай быстрым движением смахнул расплывшийся по лицу пот.

— Нет, я ошибся! Прости легат! — взмолился интендант, прости!!!

Деньги пропали… — И он неожиданно понял, что загнан в тупик.

Он пал на колени и начал двигаться к восседавшему на кресле легату.

— Помилуй! Господин мой! Помилуй и пощади! Я… виноват!

— Встать! — неожиданно резко скомандовал легат. — Римский воин на коленях!! Это страшнее воровства! Вечный позор тебе, Гай!

Он подошел к замершему на коленях интенданту и сорвал с него имперские знаки отличия.

— Ты предстанешь перед трибуналом.

Интенданта Пятого легиона Мания Аквилия Гая казнили перед строем когорты спустя две недели. Все его имущество и денежные накопления, приуроченные к отставке, были переданы в казну легиона.

В приговоре трибунала было особо отмечено, что денежные накопления легионера Гая во много десятков раз превышали накопления других чиновников легиона того же ранга. И эти накопления были сделаны в имперских денариях, а не в обычных легионных монетах.

А спустя три дня, после казни Гая в штаб легиона был вызван опционер Корнелий. Он был назначен главным интендантом Пятого легиона.

Для Корнелия это было, наконец, бесспорное повышение в должности. Но опять-таки, какое отношение имел он, Корнелий, боевой командир, к обязанностям Главного интенданта?

Весь его многолетний опыт заключался в командовании центурией, при отсутствии центуриона. Он умело поддерживал дисциплину, следил за исправным состоянием одежды и обуви у солдат центурии. Контролировал наличие и исправность оружия. Шел в первой линии во время боя.

Ему даже несколько раз доверялась охрана символа легиона — могучего быка с грозно выставленными вперед рогами.

" Все это было!" — не без удовлетворения вспоминал Корнелий. Он хорошо исполнял свои обязанности, но справится ли он с новой должностью?

"Не дадут человеку спокойно выйти в отставку, — ворчал про себя Корнелий, — и служить-то осталось всего полтора года."

Но приказ есть приказ, и когда Корнелий явился в штаб за инструкциями, соответствующими его новой должности, он с облегчением узнал, что в помощь ему выделены два писаря.

В обязанности одного из них входила регистрация денежных операций легиона, хранение документации, а также денежных сбережений солдат. Документация и деньги находились в хорошо охраняемых сундуках за что писарь, отвечавший за сохранность сундуков, получил кличку "сундучник".

Второй исполнял должность секретаря, что явно льстило Корнелию.

Однако у него у него не оказалось времени, чтобы разобраться в деталях. Его сразу же вызвали к архитектору легиона. Здесь собрались все главные офицеры.

Из дальнейших разговоров Корнелий понял, что легат прибыл из Рима, вовсе не для того, чтобы разобраться в пропаже денег и наказать виновных.

Уж кто-кто, а Корнелий, побывавший во многих местах империи, знал, что таких преступлений в провинциях было много и для борьбы с ними, не хватило бы всех легатов и сенаторов империи вместе взятых.

"Да и сам Рим, — с горечью думал Корнелий, — в последние годы не служил примером высокой честности"…

Легат прибыл совсем по другой причине. Он привез с собой приказ императора о превращении временного лагеря Пятого легиона в постоянный.

"Значит, Рим навсегда закрепляется в Иудее", — подумал Корнелий, но когда он услышал из уст легата, что постоянный лагерь должен быть расширен не менее чем в пять раз, он понял, что дело еще серьезнее — предстоит новая военная кампания. Но, против кого? Видимо против Парфии."

Для планирования и наблюдения за всеми этими работами с легатом прибыл геометр-землемер.

Спустя три дня Корнелия вновь вызвали к легату, и тот передал ему перечень всех необходимых для строительства материалов. Среди этих материалов выделялось огромное количество обожженных кирпичей, плиток, а так же отесанных стволов сикомора и кедрового дерева.

Об этом приказе вскоре узнал весь легион.

Из уст в уста понеслась веселая шутка, что Главный архитектор армии, присланный из Рима, решил превратить Иудейскую провинцию во Второй Рим….

Тем не менее, выполнение приказа было для них законом, к тому же, архитектор принадлежал к императорской фамилии, а значит, здесь никакие шутки не уместны. Можно легко потерять голову.

Для самого Корнелия это вовсе не было шуткой. Именно ему предстояло в немыслимо короткие сроки обеспечить строительство лагеря огромным количеством материалов.

Время доставки кедровых стволов в Эммаус было точно известным — оно равнялось времени пути кораблей из Ливанской провинции до Аскалона, и еще несколько дней — до Эммауса. Однако этот срок не удовлетворял легата. Он кивнул в сторону густых лесов, покрывавших многие районы Иудеи и тут же велел второй манипуле, строившей дороги, заняться изготовлением отесанных стволов из сикомор и кедров и срочной доставкой этих стволов в Эммаус.

Невыполнимой казалась задача изготовления огромного количества обожженных плиток и кирпичей.

Будучи человеком непосредственным и прямым, Корнелий решил поделиться своими сомнениями именно с архитектором, который дал ему это задание. И был приятно удивлен, когда обнаружил в архитекторе не сухого, цедящего сквозь зубы слова, римского вельможу, каких немало встречал за годы службы, а сравнительно молодого человека, выражавшего явно сочувствие Корнелию.

И Корнелий вспомнил его страдальческое лицо, когда тот присутствовал при казни бывшего Главного интенданта легиона Гая.

Молодой человек рассуждал вслух.

— Есть несколько путей получения необходимого количества кирпичей и плиток, — неторопливо сказал Публий. — Мой опыт строительства постоянных лагерей: Шестого Железного в Киликии, Десятого Фретумского в Кире и, наконец, Первого Италийского в Херсонесе Таврическом, показал, что наиболее эффективными из этих путей являются: — первый — построить временные печи, завезти необходимые материалы и организовать обжиг на территории самого лагеря. Однако, — архитектор задумался. — В окрестностях Эммауса нет подходящих участков земли. Но, если, все же мы выберем именно этот путь, то понадобиться строительство хороших подъездных дорог.

— В горных условиях Эммауса, — архитектор продолжал размышлять вслух, — подобное строительство займет много времени, обойдется дорого. К тому же, — он вновь сделал длительную паузу. — Хорошие подъездные дороги останутся хорошими и для противника, если тот попытается атаковать лагерь.

— Итак… — Публий надолго замолчал, отчего у Корнелия пробежала дрожь по спине. Неужели он, Корнелий, получил приказ, который не сможет выполнить?! А значит, именно он, Корнелий, а не кто-либо другой, окажется виновным в невыполнении приказа самого Императора!

И перед его взором во всех подробностях невольно промелькнула кровавая картина недавней казни его предшественника.

" А что если?"…

Он неуверенно обратился к Публию:

— Я — македонец. В армии Великой Римской Империи более двадцати лет, однако, не забыл, как в детстве работал в мастерских македонских керамистов. Нельзя ли здесь, в Иудее, использовать местных гончаров? — более уверенно завершил свое предложение Корнелий.

— Именно этот путь я и имел в виду, — подтвердил архитектор, и с некоторым удивлением и явным одобрением посмотрел на Корнелия — За дело, македонец! В любую минуту готов прийти к тебе на помощь. Рассчитывай на это.

Корнелий почувствовал, что и сам Главный архитектор армии не совсем уверен в возможности выполнения привезенного им приказа. И надеется на него, Корнелия, не меньше чем Корнелий на архитектора.

Глава 5

Бат-Шева

У входа в новый дом Шифры, висел кусок железа. Много лет тому назад это железо было подвешено кузнецом Шмуэлем у ворот его друга, покойного горшечника Эльазара бен Рехавама и его младшей сестры — Шифры.

За долгие годы железо превратилось в ржавый ком, осыпающийся мелкими рыжими крошками, однако при ударе молотка он всё еще издавал громкий хриплый перелив, предупреждая хозяев о приходе гостей.

Новый дом находился рядом со старым. Между дворами возвышался пологий каменистый холм. Однако этот холм скорее объединял, нежели разделял дворы Бен-Цура и Шмуэля.

С высот Титуры оба двора казались двумя частями переметной сумы, переброшенной по обе стороны большого верблюжьего горба.

При переезде в новый дом Шифра не захотела расставаться со старым куском железа и попросила Бен-Цура перенести звучащее напоминание о её юности, далёком и волнительном времени.

Рабочий день Шифры, как и у множества односельчан, начинался задолго до восхода солнца. Как только забрезжит рассвет, она поднималась кормить кур. Однако птицы просыпались еще раньше. Чуть за полночь, могучий рыжий петух вытягивал голову, увенчанную высоким красным гребнем, и издавал такое громкое "Ку-ку-ре-е-ку-у-у!!!…", что не просыпались, разве что, только усопшие.

И этот крик, подобно эху, многократно повторялся десятками птиц, содержащихся в курятниках односельчан.

Куриное мясо по-прежнему было прибыльным делом для многих жителей Модиина. Оно пользовалось большим спросом на рынках Иерусалима.

Значительную часть кур и яиц закупали римские власти.

Несмотря на крики птиц, Шифра услышала приближавшийся топот лошадей. Вскоре последовало несколько энергичных ударов по железу.

Так не звонил никто из односельчан, насторожилась Шифра. — Это не мог быть и Бен-Цур — он ушел в синагогу даже раньше, чем поднялась Шифра. Возвращался же он лишь с восходом солнца.