Ануш и Борька

Нэлли Крестова

Ануш и Борька

Ануш и Борька

«Как много людей чувствуют себя лишними в этом мире. Покинутыми, забытыми, истосковавшиеся по вниманию и теплу. Но когда две одинокие души встречаются, между ними возникает особенная дружба. Теплая, искренняя, бескорыстная. Эту дружбу берегут и несут сквозь годы трепетно и нежно.»

Приложив ладонь ко лбу козырьком, Борька всматривался в хмурую даль. Под свинцовым небом простиралось бескрайнее поле со множеством могильных холмов. Где-то там, под одним из них, покоилась дорогая его сердцу Ануш.

– Эй, парень! – окликнул Борьку потрепанный мужичок неопределенного возраста. – Это тебе провожатый нужон? – Он поднёс к глазам бумажку с четырёхзначным номером, и взмахом мозолистой руки, пригласил следовать за ним.

Борька едва успевал за шустрым мужичком, лавируя между щербатых могильных камней, покосившихся крестов и облупленных плит. Обогнув полуразвалившуюся оградку, провожатый, наконец сбавил шаг.

– Не поспеваешь? – хохотнул он. – Где уж за мной угнаться? Я тридцать лет по этим тропкам хожу, каждая кочка знакома. По именам, почитай, всех старожилов знаю. Многих уж и родичи позабыли. А я прибираться на могилки хожу. По-другому никак. Моя вотчина. Я тута главный. Смотритель кладбищенский. Во как! А так-то по-простому – Митричем меня кличут.

Митрич придержал рукой колючие плети хмеля, нависшие над тропинкой, пропуская Борьку вперед.

– Ну вот и пришли! – Он указал на покосившийся неокрашенный крест. – Как схоронили, так ни разочку никто не навестил. А ты-то, даже цветочка не принес, – осуждающе цокнул языком. – Поди, не чужая? Бабка?

Борька отвернул лицо, чтобы скрыть набежавшие слезы.

– Гостюй! – горько вздохнул Митрич. – А я пойду. Дорогу обратно отыщешь?

– Обождите! – Борька остановил смотрителя. – Нужно машину у шлагбаума встретить. Памятник везут.

– Да ну? – Митрич раззявил беззубый рот. – Коли памятник везут – другое дело! Встречу и до места провожу! – Он сорвал с давно не стриженой головы засаленную фуражку и, размахивая ею, как флагом, заторопился к воротам.

Борька присел на корточки перед насыпью с крестом и сжал в руке комья сухой земли.

– Ну вот и свиделись, Ануш.

Высоко над головой тревожно вскрикнула птица, а порыв ветра принес свежий запах дождя и волнующие воспоминания.

Семь лет назад

Анна вывела шестилетнего сына Борьку из подъезда и усадила на влажную, после ночного дождя, скамью.

– Сиди и не смей никуда уходить. Понял? – приподняла капюшон его стеганой курточки и туже затянула шарф. – После пяти вернусь, – махнула на прощанье рукой и в считаные секунды скрылась за углом дома.

Борька проводил маму взглядом, шумно вдохнул холодный, утренний воздух. Он знал, что сидеть придется долго, и чтобы развеять скуку, стал болтать ногами, задевая носками ботинок небольшую лужицу под скамьей. Мутная вода, взрываясь фонтаном, обдавала брызгами руки, лицо, оседала частыми крапинами на непромокаемой курточке. Борька морщился, зябко поёживался и часто-часто моргал мокрыми ресницами.

Поднялся и окреп ветер. Небо в считаные минуты заволокло серой завесой, заморосил дождь. Тихо покачиваясь, скрипело старое дерево у скамьи, опадая, кружились сухие листья.

Упавшей к ногам сухой ветке, Борька обрадовался. Орудуя веткой как шпагой, стал нападать на невидимого противника.

***

Ближе к полудню Ануш нехотя поднялась с постели. Нашарила ногами тапки и поплелась на кухню, массируя рукой затекшую поясницу. Еще один день, похож на предыдущий: скука, боль и одиночество. Когда же небеса сжалятся и призовут к себе?

У батареи, пышной шапкой поднялось тесто. Умелыми, выверенными движениями, Ануш распластала тесто в лепёшку и отправила на противне в духовку. Зажгла огонь под чайником и развела в стороны цветные ситцевые занавески.

Прямо под окном, на потемневшей от влаги скамейке, сидел парнишка. Капюшон его легкой курточки закрывал глаза, а полосатый, растянутый шарф свисал неопрятной лапшой до самых колен. Не замечая, что за ним наблюдают, мальчуган был занят своими делами: крошил печенье, собравшимся у его ног голубям, хлестал веткой по стволу старого тополя, а устав, задирал голову, рассматривая проплывающие по небу тучи.

Ануш отвлеклась на закипевший чайник, налила в пиалу желтый ромашковый чай. Подперев голову рукой, задумалась о семье, которой у нее уже не было.

Муж Серго и сынишка Артем по утрам спешили на кухню, где на столе, под льняным полотенцем их дожидались горячие лаваши. Артем грел ручонки о хрустящую золотистую корочку и непременно интересовался:

– «Сметану, не забыла купить?»

Ануш целовала сына в темную макушку, разливала по чашкам чай и любовалась, с каким усердием он макает кусок горячей лепешки в сметану, сдобренную чесноком.

– «Мужик растет», – подмигивая мужу, тихо радовалась она. – «Опора нам в старости будет!»

Серго не суждено было дожить до старости, а Артём вырос, обзавелся семьей и о матери вспоминал не чаще, чем раз в месяц. Исправно ходил за продуктами и лекарствами, но даже когда она пекла его любимый лаваш с зеленью и солоноватой брынзой, он лишь торопливо хватал кусок на бегу. «Звони, если что», – наскоро целовал мать в сморщенную щеку и убегал.

Но она никогда не звонила и ничего не просила. Не привыкла докучать и быть слабой.

Ануш смахнула слезу, отхлебнула остывший чай и снова устремила взгляд в окно. Мальчишка все еще сидел там, на посту у скамьи, как маленький часовой. Сжавшись от холода, он растирал окоченевшие ладошки и беспрестанно болтал ногами.

«Пора домой, совсем замерз, бедняжка», – подумала Ануш, и сердце ее сжалось от тревоги, когда к скамье, с яростным лаем кинулся большой, серый пес. Мальчишка, спасаясь от клыкастой угрозы, запрыгнул на скамью с ногами, замахнулся веткой.

Ануш не стала ждать исхода неравной схватки. Накинув на плечи пуховую шаль, она, забыв про ноющую боль в пояснице, поспешила на помощь маленькому незнакомцу.

– Брысь! – топнула она ногой, прогоняя пса. – Совсем совести нет, на малышню нападать!

Пес ощетинился и, грозно рыкнув, нехотя отступил в сторону.

– А ты чего домой не идешь? – Ануш протянула руку, помогая мальчугану спрыгнуть с лавки.

Борька смотрел на маленькую, седую женщину, спасшую его от собаки, огромными голубыми глазами, и молчал. Ануш взяла его зябкую ладошку, чувствуя, как мелкая дрожь пробирает его до костей.

– Где твой дом?

Борька махнул рукой в сторону соседнего подъезда.

– Хочешь, провожу! – она легонько потянула его за мокрый рукав курточки.

Но Борька будто врос в скамейку. Упираясь, он прижал подбородок к груди и засопел. Ануш опустилась рядом на влажные доски, заглянула ему в глаза.

– Маму ждешь?

Борька хлюпнул носом, кивнул.

– Айда ко мне греться! – она обняла его за худенькие плечики. – Будешь в окошко маму выглядывать, не пропустишь. Борька не стал долго раздумывать над выгодным предложением. Ноги давно превратились в ледышки, руки покрылись гусиной кожей, и больше всего на свете хотелось тепла. Не сводя глаз со скамейки, он робкими шажками поплелся вслед за своей неожиданной заступницей.

В чужой квартире царили чистота, уютное тепло и дразнящий аромат свежеиспеченного хлеба – запахи, которых отродясь не бывало в его собственном доме. Ануш помогла маленькому гостю освободиться от верхней одежды, заботливо пристроив курточку на теплую батарею, и пригласила его на кухню.

– Садись-ка к окошку, здесь куда приятнее, чем на сырой лавке прозябать, – проговорила она, укрывая табурет шалью. И, опомнившись, всплеснула руками: – Захлопоталась я с тобой и про хлебушек совсем забыла!

Со скрипом открыла дверцу плиты, и в маленькую уютную кухоньку вырвался обжигающий жар, а вместе с ним – волшебный аромат, исходящий от противня с аппетитной выпечкой.

От этого головокружительного запаха у Борьки заурчало в животе. Он жадно сглотнул слюну, нетерпеливо заёрзав на табурете.

– Кушать хочешь? – ласково спросила Ануш. Не дожидаясь ответа, она разломила на большие куски горячую, хрустящую лепешку.

Борька с упоением макал дымящийся кусок лаваша в блюдце со сметаной, от которой так приятно пощипывало язык чесноком, и запивал янтарным, необыкновенно вкусным чаем.

– Ешь-ешь, вон какой худенький! – приговаривала Ануш. – Как хоть зовут-то тебя?

Борька вытер перемазанные сметаной губы, улыбнулся и, не проронив ни слова, отправил в рот очередной кусок лепешки.

Ануш ласково погладила мальчишку по голове и впервые за долгие годы почувствовала себя нужной и по-настоящему счастливой.

***

Анна вышла за заводские ворота и поспешила к автобусной остановке.

– Анька! Подожди! – вдогонку прокричала подруга Галина.

– Спешу, Галка, догоняй! Борька с самого утра на улице кукует.

– А чего это ты его на улицу в такую погоду выставила?

– Второй раз за месяц соседей топим. Пусть в наказание на улице торчит, может, поумнеет? Вот уж наградил бог дурачком, мучайся теперь.

– Какой же он дурачок? – не согласилась Галина. – Шесть лет всего, а от книг не оторвать, все читает и читает.

– Толку-то, что читает? Лучше бы говорить научился. Умник недоделанный.

– Ну ты зря так! Он же к твоему приходу и яишенку сообразит, и чай нальет. Я знаю.

– Да-да, расхваливай его! И чай нальет, и соседей зальет. Пусть хоть недельку посидит на свежем воздухе, может, тогда поймет, что краны нужно закрывать.

***

Борька приметил маму еще издали.

– Стой! Ты куда? – встревожилась Ануш, когда ее маленький гость спрыгнул с табуретки и пулей понесся в прихожую.

Выглянув в окно, она увидела молодую женщину, нервно озирающуюся по сторонам.

– Вот и маму дождался. А я говорила – не пропустишь!

Она помогла Борьке натянуть курточку, зашнуровала ботинки, и только убедившись, что все в порядке, отпустила его за порог.

***

Анна похолодела, не увидев сына на обычном месте. Сердце кольнула тревога.

– Борька! – позвала она озираясь. – Борька! Где ты, чертёнок?

Заметив, как мальчишка выныривает из чужого подъезда, Анна судорожно выдохнула.

– В подъезде грелся? Надо же, додумался. А как воду перекрывать, так каждый раз напоминать нужно. Пошли скорее, замерзла жутко и есть хочу.

Дома Анна, ворча, вывернула карманы Борькиной курточки, извлекая оттуда комки размокшего печенья.

– Почему не съел? Вредничаешь? Ходил голодным весь день? На, смотри, пирожок из столовки, как ты любишь, принесла.

Она усадила сына к столу, налила молока и положила на салфетку жареный пирожок с картошкой. Борька, не взглянув на угощение, молча убежал в комнату.

– Вернись! – Анна прокричала вслед. – Ну куда ты? Поешь хоть! Заболел, что ли? Или обиделся? Все равно дома одного больше не оставлю, и так соседям за потоп половину зарплату отдавать. Все из-за тебя, бестолкового. Наказан ты! На целую неделю! Слышишь?

***

Всю ночь Ануш снился маленький мальчик с ежиком светлых волос. Она пекла для него сдобные булки и румяные пирожки, а он, уплетая их за обе щеки, смотрел на нее огромными голубыми глазами. И от этого на душе становилось так хорошо и спокойно.

Как всегда, ближе к полудню, Ануш неторопливо заправила постель и, шаркая мягкими тапками, побрела на кухню. Движения отточены до автоматизма: тесто – на противень, чайник – на плиту, занавески на окне – настежь.

И тут Ануш не поверила своим глазам: на мокрой скамье, в легкой курточке и полосатом растянутом шарфе на шее, сидел ее вчерашний знакомый. Она тихонько постучала костяшками пальцев по запотевшему стеклу. Мальчик вздрогнул, повернулся на стук, и, увидев ее, расплылся в улыбке.

– Иди же скорее сюда! – она поманила рукой, замечая, с какой радостью мальчишка побежал к подъездным дверям.

– Ты Боря? – пропуская в прихожую, уточнила она. – Слышала, как тебя мама звала. – А я – Ануш. Отец назвал, в честь персидской принцессы. Мечтал, видно, что буду красивая, богатая да счастливая.

Борька вдруг заливисто рассмеялся и, что-то, проговаривая, беззвучно зашевелил губами.

– Чего это ты хохочешь, маленький озорник? Это сейчас я старая, седая и страшная. А в молодости, знаешь, какая была? Брови-стрелы. Косы до самой поясницы.

Борька снова зашелся в веселом хохоте.

– Не веришь? А ну, пойдем со мной, – притворно нахмурив седые брови, Ануш поманила мальчишку в комнату.

Устроившись на полу перед стареньким комодом, она извлекла из ящика заветный альбом с выцветшими черно-белыми фотографиями. Обретя благодарного слушателя, Ануш щедро делясь воспоминаниями о муже, сыне и давно ушедших родителях. Борька, завороженный ее рассказом, внимательно кивал, то хмурил брови, то озарялся улыбкой, тыкал пальчиком в незнакомые лица на пожелтевших от времени снимках, требуя все новых и новых историй.

Внезапно комната наполнилась сизым, едким дымом, а запах горелого хлеба неприятно защекотал нос. Ануш с досадой отложила альбом.

– Ах ты, Боря, разбойник! Это все ты виноват! – ворчливо приговаривая, она с трудом поднялась с пола. – Заболтал меня совсем, про хлебушек-то забыла!

Борька первым сорвался с места и помчался на кухню, где принялся отчаянно размахивать полотенцем, рассеивая густой дым, клубившийся у духовки.

– Ну и кто это теперь есть станет? – Ануш, сокрушенно вздохнув, поставила на стол противень со сгоревшей лепешкой. – Одни угольки остались!

Борька, нетерпеливо обжигая губы, с хрустом отгрыз горелую корку и, довольный, показал оттопыренный пальчик.

– Вот и жуй своего горелыша, раз нравится, – пряча улыбку в уголках губ, продолжала притворно ворчать Ануш. – Другого-то все равно нет.

Всю неделю Борька гостил у Ануш. За это время она будто ожила, воспрянула духом, с удовольствием хлопотала по хозяйству, варила каши, ароматные супы и пекла полюбившиеся мальчишке лепешки.

***

– Галка, мне кажется, Борька у кого-то пригрелся. Дома от еды нос воротит, – Анна поделилась с подругой терзавшими ее подозрениями. – За неделю щеки вон как наел. И не выпытаешь у шакалёнка ни слова.

– Нашла из-за чего переживать? Радоваться надо. Не на улице же ему скитаться, тем более дожди зарядили.

– Что, если отберут у меня сына? Знаешь, сколько сердобольных развелось, норовящих в семью чужую влезть? Вдруг уже в опеку накапали? А разве есть у меня выход? – оправдала себя Анна. – Беда, а не ребенок! То соседей зальет, то молотком стены долбит. Выпрут нас к чертям с таким жильцом. А мне с таким трудом удалось квартиру снять, с моей-то зарплатой.

– Сдай Борьку в интернат, – буднично посоветовала Галина. – Там и присмотрят, и накормят. Встанешь на ноги, заберешь.

– Не приживется он там, волчонок. Чужих дичится, да и молчит с тех пор, как сожитель мой, пьяный, с топором по общаге гонялся, напугал пацана до смерти. А ведь Борька неплохой. И посуду помоет, и приберет…

– Ты думай, Анька, думай. Иначе всю жизнь себе исковеркаешь. Вон Лилька, в прошлом году в Турцию сорвалась, деньги лопатой гребет, матери уже вторую шубу прислала. А мы чем хуже? Давай тоже рванём? Ничего с Борькой за пару лет в детском доме не станется.

***

Ночью Анне грезилась далёкая Турция. Ласковое море плескалось у ног, спелые персики таяли во рту, а восточные шейхи устилали путь шёлком и осыпали драгоценными каменьями.

Разбуженная раскатом грома, за несколько минут до трели будильника, она некоторое время прислушивалась к монотонному стуку капель о подоконник. Тяжело вздохнув, посмотрела на спящего у стенки сына.

– «По рукам и ногам с тобой связана»! – она погладила топорщившийся ежик его светлых волос. – «Рвануть бы сейчас на заработки, жилье своё купить», – Размышляя о своей дальнейшей судьбе, Анна нехотя выбралась из-под тёплого одеяла. – «А вдруг повезет – за богача выскочу? Может, и правда, Борьку в интернат отдать, как Галка советует? Угораздило же меня в семнадцать родить! Был бы еще пацан как пацан, а тут… недоразумение одно. Решено, нужно что-то менять! Молодая же еще совсем, нужно не только о сыне, но и о себе думать».

Наскоро приняв душ, Анна подвела глаза перед настольным зеркальцем, прошлась щеточкой с тушью по ресницам и озорно подмигнула своему отражению.

– «Красотка! Ну красотка же? Все заморские принцы моими будут»!

Она только собиралась разбудить Борьку, как за окном прогромыхало, и ливень припустил с неистовой силой.

– Как ни, кстати, эта гроза, – сетуя на непогоду, Анна поправила одеяло на спящем сыне. – Повезло тебе. Спи, маленький варвар. Надеюсь, к моему приходу в квартире не будет, ни пожарных, ни полицейских.

Встретившись с Галиной у проходной, Анна сразу же оттащила ее в сторону и заговорщицки прошептала:

– Я всё обдумала. Летим в Турцию!

– Так и знала, что согласишься, – Галина подпрыгнула от радости. – Здесь нам ловить нечего. Посмотри на нас! Молодые, красивые, здоровые, а работаем на этом проклятом стекольном заводе.

– Ты права, – энергично кивнула Анна. – Пока загранпаспорта делаем, Борьку в интернат оформлю, – на секунду задумалась, виновато отвела взгляд. – Мне же отдадут сына, когда вернусь?

– Отдадут. Больно он кому нужен? – успокоила Галина. – А с паспортами заминки не будет. Двоюродная тетка в паспортном столе уборщицей работает, быстренько это дело обтяпает.

***

Борька проснулся, но глаз не открыл, лениво постукивая ладонью по стене в унисон дождю, барабанившему по подоконнику. В квартире царила непривычная тишина. Ни торопливых маминых шагов, ни хлопанья дверцы шкафа, ни привычного уху крика:

– «Подъем, соня! Я опаздываю!»

Не дождавшись команды к подъему, Борька сбросил с себя одеяло, прошлепал босыми ногами по рассохшемуся паркету. Заглянул на кухню – пусто, в ванную – никого. Мамы нигде не было. Наскоро натянув одежду, он втиснул ноги в ботинки и обмотал вокруг шеи длинный, полосатый шарф. Но стоило потянуть за дверную ручку, как стало ясно – заперто. В отчаянии Борька пнул дверь ногой, сорвал с себя куртку и выволок из-под стола старый, деревянный ящик с инструментами, оставленный прежними хозяевами квартиры. С отверткой в руках он взялся за дело, выкручивая шурупы, удерживающие ручку. Затем, орудуя молотком, принялся, остервенело, дубасить по замку, пока его яростный стук не выманил на лестничную площадку соседку.

– Опять хулиган разошелся?! – завизжала она. – Вот я матери нажалуюсь и участкового позову. Пусть вас, паразитов, выселят к чертям собачьим! Ну никакого житья от этого слабоумного.

Борька знал: мама накинется на него с кулаками, и сквозь слезы зло прошипит: «– Одни убытки от этого ребенка! Зачем только на свет появился?»

Он отложил молоток и вернул ящик с инструментами на его законное место, под столом. Прохаживаясь по комнате, время от времени колотил кулачками по стене, выплескивая наружу злость. Как же могла мама его не разбудить? В голове отчетливо возник образ Ануш: как она нетерпеливо топчется у окна, выглядывая его. Не дождавшись, накладывает в глубокую тарелку дымящуюся овсяную кашу, в которой тает кусочек сливочного масла, и, всплеснув руками, шепчет: – «Что-то Боренька припозднился, так гляди, и каша застынет».

При упоминании о еде в животе Борьки заурчало. Сдавленно всхлипнув, он поплелся на кухню. Намазал на почерствевший кусок хлеба маргарин и сделал глоток остывшего, недопитого мамой чая. После недавней ароматной лепешки со сметаной несвежий хлеб казался пресным, а маргарин напоминал безвкусный пластилин.

Чтобы отогнать навязчивую тоску, начисто вымел комнату и протер пыль. Сварил последние четыре картошины, нажарил полную сковороду любимого, мамой, лука. Она всегда радовалась, когда на кухне пахло жареным луком, и непременно хвалила Борьку:

– «Ну, хоть какая-то от тебя польза».

Время тянулось медленно, до вечера было еще далеко. Устроившись на продавленном диване, он достал зачитанного до дыр «Гулливера». Но ни захватывающие приключения, ни знакомые до каждого штриха картинки, обычно увлекавшие его в мир фантазий, где он, как герой, отважно сражался с морской стихией, сегодня не могли отвлечь. Где-то глубоко внутри, нарастало гнетущее чувство тревоги. Каждой клеточкой своего маленького сердечка он чувствовал, как волнуется Ануш. Отложив книгу, он подошел к двери. Убедившись еще раз, что замок достаточно крепок, вернулся в комнату и распахнул окно, подставив лицо хлещущим струям ливня.

– «Вроде и невысоко», – подумал Борька – «Всего-то второй этаж, можно запросто спрыгнуть!» Но внизу, на перекопанной клумбе, зияла огромная грязная лужа, да и соседка снизу непременно поднимет крик, если он помнет ее увядающие астры. Матери сразу нажалуется… Он перевел взгляд на водосточную трубу за окном. Если встать на подоконник, до нее можно дотянуться рукой. А спуститься по трубе – дело нехитрое. Сколько он труб за свою жизнь облазил, и не сосчитать.

Недолго раздумывая, он ступил на узкий карниз и, вцепившись в скользкую от влаги трубу, повис в воздухе. Спуск оказался труднее, чем он предполагал. Труба была плотно прикреплена к стене и не поддавалась объятию, руки и ноги предательски соскальзывали, а сил удержаться оставалось все меньше. Собрав остатки воли, Борька зажмурил глаза и камнем полетел вниз.

***

В обеденный перерыв Анна нехотя ковырялась вилкой в остывшем пюре. Мечтательно закатив глаза к потолку, она, казалось, видела совсем другую жизнь.

– Знаешь, Галка, я уже чувствую соленый бриз, представляю, как рассекаю лазурные волны на белоснежной яхте в компании молодого, красивого турка… Хотя, ладно, пусть не молодого и красивого, главное, чтобы деньги в карманах водились. Возраст – дело десятое.

– Точно! – подхватила Галина. – С молодых что взять? Нужно папика окучивать, до нитки обобрать и домой, пока не раскусил.

– Вернусь года через два, Борька как раз повзрослеет, поумнеет, станет послушным, и заживем припеваючи.

Анна, словно ставя точку в своих грезах, завернула в салфетку зажаренный до коричневой корочки пирожок и с притворной бодростью продолжила:

– И буду я не столовские объедки ему таскать, а пирожные, да крем-брюле. Пусть мальчишкам во дворе хвастается, какая у него крутая и богатая мама… Если, конечно, к тому времени он заговорит.

– Ему бы к психологу, Ань. Запустишь – хуже будет.

– Когда, Галка? Ты же знаешь, времени в обрез. Всю неделю вкалываю, как проклятая. А в выходные больница не работает. На частного денег не напасешься. Да, заговорит, никуда не денется! Он, мне кажется, нарочно молчит. Сколько раз замечала: стоит у окна, бубнит что-то себе под нос. Я подойду – сразу молчок. Как будто я перед ним виновата. Да мне самой от этого козла досталось! Похлеще, чем Борьке. Не только бил, но и душил, скотина, до полусмерти.

– Ну ты сравнила! Борька – еще ребёнок.

– Какой же он ребенок? Седьмой год пошел… Галка, какое сегодня число?

– Первое октября.

– Так у него сегодня день рождения! Семь лет исполнилось! Как я могла забыть? После работы забегу, вторую часть «Гулливера» куплю… И тортик, конечно. Хотя… Нет, все же выкрою на тортик! Не каждый день ребенку семь лет исполняется.

В этот момент из кармана завибрировал телефон. Анна, взглянув на дисплей, поморщилась.

– Соседка звонит. Чует мое сердце, день рождения отменяется! Опять этот чертёнок что-то учудил. Ну я ему покажу! Сама виновата, оставила без присмотра. Да? – ответила она, принимая вызов.

С каждой секундой румянец с ее лица сходил, уступая место мертвенной бледности.

– Что? Что случилось? – Галина трясла ее за руку, требуя ответа.

– Борька… из окна выпал… В больницу везут…

– Тьфу! Вот тебе и Турция, – ядовито процедила Галина. – Будешь теперь за калекой ухаживать.

Смерив подругу недобрым взглядом, Анна сорвалась с места и понеслась в сторону раздевалки.

***

Пожилой доктор с седой остроконечной бородкой, встретил Анну с улыбкой.

– Да не волнуйтесь вы так, мамочка. С вашим сорванцом все в порядке. Ему сегодня ангел-хранитель крылья расправил! Приземлился на рыхлую землю, ни царапинки! А окна, вы уж теперь крепче закрывайте, раз у вас парашютист в доме завёлся. Можете забирать! Он в третьей палате, ждет, не дождется.

На кровати, рядом с насупившийся Борька, сидел полицейский с блокнотом в руке. Завидев взволнованную молодую женщину, вбегающую в палату, хитро прищурился.

– Вот и дождались, летун, твою мамашу. Может, хоть теперь, заговоришь?

И, обращаясь к Анне, с наигранной усталостью вздохнул:

– Уже сорок минут пытаюсь хоть словечко из него вытянуть!

– Он же не умеет говорить! – Анна бросилась к Борьке, прижала его к себе и дала волю слезам, которые душили ее все это время. – Что ты за наказание такое? За какие грехи мне достался? Где твои вещи?