скачать книгу бесплатно
Одесский антисемит
Знакомый израильтянин (бывший питерец) гостил в Одессе. Спрашиваю его: «Как Одесса?» – «Сейчас расскажу». И рассказывает:
Подружился с одесситом, который ему комнату сдавал. Тот как-то говорит:
– Слушай, тут… неплохо бы к моему соседу спуститься, поговорить. Но… Только я тебя должен предупредить: этот мой сосед – хороший парень, но антисемит…
– В смысле? – не понимает израильтянин.
– Ну… евреев не любит. Тебе может что-то ляпнуть… Хотя на самом деле он нормальный хлопец, к тому же сам еврей…
– Кто? – снова не понимает израильтянин.
– Ну этот… антисемит… У него в семье все евреи, но фамилию поменяли, шифровались, а сейчас из-за взглядов сына его родители боятся ему признаться.
– А ты-то откуда знаешь, что он еврей? – спрашивает израильтянин.
– Да у нас весь двор об этом знает… Просто его родители просили ему не рассказывать…
– И что? Весь двор молчит? – не верит израильтянин. – Он ничего не знает?
– Нет, – говорит друг, – причём его даже били несколько раз, потому что похож на еврея…
– А он? – интересуется израильтянин.
– А он только больше евреев стал не любить…
Израильтянин подумал и сказал:
– Слушай, а о чём мне с ним говорить? Он ещё ляпнет чего, я ему отвечу…
– Да нет, ты не подумай, – говорит одессит, – просто у него жена еврейка. Решили по её линии в Израиль перебраться. Вот… хочет расспросить, что там и как…
Спортивный интерес
Приехала моя тётя из Израиля. Поселилась у друзей. Но мы с ней часто виделись. Как-то говорит мне: «Знаешь, в Израиле нет нормальных кастрюль. И стоят они целое состояние. Похожу по Одессе – куплю себе кастрюлю». От моей помощи отказывается, но обещает держать в курсе. Звонит вечером:
«Чуть было не купила в центре. Но мне продавец сказал по секрету, что на Таирова продают такие же, но дешевле. Беру такси и лечу туда…»
«Тётя, – говорю. – Вы же одну кастрюлю купить хотите. Вам, наверное, такси как раз разницу в цене покрыло. Не мучьте себя. Покупайте просто то, что нравится».
«Нет, – говорит. – У меня проснулся спортивный интерес… Люди на Таирова сказали, что если подъехать на Посёлок Котовского, там на базарчике можно купить совершенно за смешные деньги. Сегодня не успела – съезжу завтра».
«Удачи, – говорю. – Держите меня в курсе».
Встречаемся вечером следующего дня. Тётя, прежде чем сказать «здрасте», тащит из чемодана упакованную кастрюлю. Хвастается: кастрюля стоила столько, что ей вроде как бы ещё и доплачивали, чтобы она взяла. Снимает с неё бумагу, протягивает мне…
Осматриваю, поднимаю крышку, держу кастрюлю за единственную ручку, говорю:
«Тётя, не знаю, как выглядят кастрюли в Израиле. Но… то, что вы купили, у нас называется детский горшок…»
Игры разума
В середине девяностых я проездом оказался в Жмеринке. Решил, если не изучу этот мировой очаг еврейской культуры – потом себе не прощу. Бродил по улочкам в поисках центра города, пока местные жители мне не объяснили, что это, собственно, «самый центр» и есть. Я уже хотел возвращаться на вокзал, и тут обрушился ливень. Пришлось спрятаться в подворотне. От нечего делать стал изучать почтовые ящики, прибитые к стене возле ворот. «Я. Аптекарь», – было выведено красной краской на первом. «И. Я. Аптекарь», – гордо сознавался второй. «А. Я. Сидоренко», – как-то сиротливо сообщал третий. Первый раз я видел настолько болтливые почтовые ящики. Они наперебой сообщали мне банальную историю из жизни одной еврейской семьи. Старик Яков Аптекарь выдал свою дочь Аню за приезжего специалиста товарища Сидоренко, после чего товарищ Сидоренко испарился, оставив Ане ребёнка и жилплощадь. Я живо представил себе всех персонажей в лицах. Яков тяжело кашляет и ходит, прихрамывая на правую ногу. Сидоренко – высокий, вежливый человек, с русыми редкими волосами. У Ани красивые карие глаза и килограммов двадцать лишнего веса… Почему-то Илья Яковлевич, старший сын Аптекаря, никак не хотел представляться и явно выпадал из истории.
Ливень закончился. Возвращаясь на вокзал, я набрёл на Доску почёта лучших людей города. Как сказал бы экскурсовод: «Произведение зодчества начала восьмидесятых годов…», с выцветшими от времени фотографиями. Здесь были и слесарь Исаак Шапиро, и монтажник Марк Левин, и даже прораб Самуил Пинхасович Ротшильд. Но больше всего меня поразил технолог Абрам Яковлевич Сидоренко. Он путал все карты, отменяя мои прозрения из жизни Ани, дочери Якова.
Кот по имени Доминик
1
Эта история началась с самого обыкновенного кулинарного рецепта. Должна была зайти в гости моя американская тётка. А в холодильнике, кроме фарша, ничего не было. И моей жене пришла в голову гениальная мысль. Приготовить фарш в виноградных листьях. Всё бы хорошо – только где-то нужно было эти виноградные листья раздобыть. И мы, несмотря на позднее время, пошли их искать. На улице было темно, каждый второй фонарь – разбит. Не то что виноградных листьев – мы и собственных ладоней не видели. Так и вернулись бы ни с чем, если бы не услышали настойчивый писк из подворотни. И мы, не сговариваясь, пошли на звук.
Источником писка оказался крошечный, лежавший под тусклой дворовой лампой, котёнок, судя по всему оставленный матерью без молока и умирающий. Что оставалось нам делать, как не посадить его на ладонь и не отнести домой?
При домашнем освещении котёнок оказался довольно бандитского вида. Он решительно отказался от молока из соски, но на ошмётки бульонной курочки пошёл с остервенением.
– Давай назовём его Птичкой, – предложила жена.
Рахит и дистрофия так причудливо объединились в этом существе, что он действительно стал похож на пернатого. Не хватало только крылышек за его неправильно сросшейся дугообразной спинкой.
2
…Прошло несколько месяцев. За это время моя жизнь резко изменилась. Как будто какая-то кошка пробежала между мной и моей женой. Мы стали ссориться. И однажды жена собрала вещи и переехала к матери. Но вечером всё же позвонила. Конечно, сказала она, наши отношения переживают не лучшие времена. Но у нас есть кот, которому нужна наша помощь.
Дело в том, что этот подросший и возмужавший, но ещё не вполне залечивший дистрофию красавец умудрился подхватить свищ, отчего бока его не только кровоточили, но и гноились. Он пытался вылизывать себя самостоятельно, но требовалась врачебная помощь. Заключалась помощь в том, что я держал животное спереди, а жена сзади методично опускала ему в рану ватку с какой-то дрянью. Отчего кот истошно кричал, рвал когтями мои руки и джинсы и, временами утихая, нервно закатывал глаза.
Процедура имела место дважды в неделю. Жена приезжала, и мы, не разговаривая, брались каждый за свою половину кота. И начинали экзекуцию.
К сожалению, коты не пьют алкоголь, не ругаются матом и никогда не слышали о том, что боль надо переносить стойко. Поэтому наш кот всеми доступными способами объяснял нам, что ему больно. Объяснял, в основном, мне. Причём, надо отдать ему должное, каждый раз находил всё более веские аргументы. Пока однажды не погрузил свой заражённый клык в мой большой палец.
С котом разговаривать было бесполезно. Жена водила моим пальцем в наскоро приготовленном содовом растворе и тоже вроде бы была стороной пострадавшей. Если я кого и казнил, то себя, согласившегося жить и ежедневно лицезреть этого везунчика жизни, само присутствие которого заставляло усомниться в разумном построении мира.
В этот раз жену я отослал самолично. В ближайшую неделю переносить я мог только отца и, как ни странно, нашего красавца-кота. Раны и увечья нас как-то сблизили.
3
Прошла ещё неделя. Кот, оставленный без ухода, на удивление быстро выздоравливал. Свищ рубцевался на глазах, и коричневая корочка местами уже отпадала, обнажая какое-то подобие розовой кожи. А вот моему пальцу не помогали ни содовые растворы, ни спиртовые примочки. Он разбухал, становился неопрятно-бесформенным.
Жена при очередном визите, увидев мой палец, запаниковала и потащила меня в ветлечебницу. Какая-то практикантка, дежурившая в тот день, внимательно нас выслушала, посгибала мой палец с той брезгливостью, с которой ветеринар и должен осматривать людей. Узнав, что кот домашний, она немного оттаяла и, в конце концов, согласилась выдать мне для человеческого врача справку, назначение которой я так до конца не понял. Но вот то, что касается самого содержания справки… Вот что там было написано:
«Кот по имени Доминик (так звали этого везунчика), проживающий по такому адресу: дом такой-то, квартира такая-то, укусил гражданина Небольсина такого-то числа такого-то месяца. Подпись».
Выходило, что кот, «проживающий по адресу», укусил какого-то бездомного гражданина… Так я прочёл эту справку. Что ж, унижения только начинаются. Чем хуже – тем лучше, решил я. И промолчал.
4
Вслед за ветлечебницей мы посетили поликлинику. Вывеска над дверью районного врача внушала надежду: «Кандидат медицинских наук, хирург, доктор Такой-то». Непонятно было, что кандидат и хирург делает на приёме в районной поликлинике. Непонятно было, пока мы не постучались и не вошли.
Лицо хирурга напомнило мне физиономию одного моего знакомого печатника, потомственного алкоголика Витю.
Витя любил уходить в месячные запои. Поэтому его зарплату приходила забирать жена. Как-то незадолго до описываемых событий я зашёл к нему на работу, и Витя филигранно выцыганил у меня деньги на маленькую пивную кружку. После чего, не снимая синего рабочего халата и не переобув тапочек, – незаметно исчез. Ни родные, ни милиция так и не смогли его найти. Кто-то, правда, через полгода рассказывал, что видел Витю на паперти, возле центрального собора. Он был всё в том же синем халате и тех же тапочках. Становилось понятно, отчего кандидат медицинских наук работает в поликлинике на приёме.
Хирург был трезв как стекло, но всё в нём говорило, что пьёт он крепко и запой – не чужое для него слово. Осмотрев мой палец, больно нажав на него, он радостно постановил: будем резать! После чего мы приступили к организационной части. Наркоз лучше купить самим, бинты и вату – тоже. Ну и кандидат от дополнительного вознаграждения тоже не отказывался. При условии, конечно, что деньги вперёд. Короче, через часа полтора мы вернулись с бинтами и наркозом. Вбежали на 2-й этаж поликлиники, прошли коридором, толкнули дверь…
Доктор не зря напомнил мне печатника Витю. Он сидел в своём кабинете на столе, счастливо-пьяненький, что-то объяснял медсестрёнке, путаясь в словах. А та, вежливо наклонив голову, пыталась спастись от перегара.
– О! А вот и ребята, – радостно сообщил доктор, покачиваясь в нашу сторону. – Прошу к операционному столу!
И нетвёрдой походкой направился мыть руки.
Жена обожгла сострадательным взглядом. Потянула за руку: «Ладно, идём искать другого врача». Я задумался. После чего махнул рукой и отправился за хирургом.
5
Я лежал на жёстком холодном столе. Хирург, пошатываясь, ходил по комнате и пил воду из массивной колбы. Другой рукой он обмахивался, пытаясь прийти в себя.
Дальнейшее было скорее муторно, чем больно. Щёлкали ножницы, падал на пол скальпель. Встал я со стола с чётким ощущением, что врач отрезал у меня одну фалангу большого пальца. А чтобы я не испугался – подложил в повязку кусок резины. Несмотря на абсурдность этой мысли – я никак не мог выгнать её из головы и сразу же поделился ею с женой.
– Да ну! – не поверила она. Но сквозь повязку на палец всё же нажала. – Не больно?
– Нет, не больно…
6
На перевязку я направился в собственный день рождения. И, пока врач разворачивал запёкшийся кровью бинт, спросил:
– Извините, а пить я могу?
Хирург не понял.
– Ну пить. Водку, вино, пиво…
Хирург опять не понял.
– А что? Не наливают?
– Да нет, – терпеливо объяснял я. – У меня день рождения. Так вот – могу я выпить или не стоит?
Я знал, у кого спрашивать.
– А как же, – хирург расцветал на глазах. – Конечно, можешь. Нет… Ну конечно, не напиваться. Ну триста грамм, ну четыреста… – он почему-то стал серьёзным, – не больше. А чего ты спрашиваешь?
– Да вот, – говорю, – друг мой, врач по профессии, считает, что не стоит.
– Врач говорит – «нельзя пить»?! – не поверил он. – А что за врач?
– Студент медицинского института, – объяснил я.
– А, студент, – успокоился хирург. – Это бывает, – продолжал он, разматывая бинты. – Нельзя, говорит. Так и говорит? – неожиданно, всё ещё не веря, спросил у меня.
Я неопределённо мотнул головой, дескать, так и говорит… А врач все ещё разматывал бинты. И я с нетерпением ждал появления своего пальца.
7
Но то, что я увидел, оказалось настолько фантастичным, что я… в общем, попытаюсь просто описать это.
Мой палец был сверху прорезан в двух местах, и в отверстия – продет резиновый жгутик. Концы жгутика два раза обернуты вокруг пальца, и на втором витке эффектно завязаны на бантик.
Созерцая палец, я, честно говоря, забыл обо всём остальном. Настроение моё улучшилось, сделалось как-то весело и празднично. Отчего-то мне показалось даже, что отныне всё будет хорошо. Что какая-то чёрная полоса в моей жизни закончена, и вот теперь даже врач дарит мне в подарок мой собственный палец, завязанный на бантик.
…Кот Доминик спустя полгода перестал проживать по адресу улица Такая-то, дом такой-то. Укатился от нас, как колобок, в поисках лучшей жизни, проще говоря – поправился и сбежал. А справку я потерял – ещё несколько лет демонстрировал её во время пьяных посиделок, а потом – испарилась она, растаяла вместе с прежней моей жизнью.
Праздник свободы
1995 год, Одесса. Я тогда только с первой женой развёлся. Жил с отцом. И котом Домиником. Но кот, в данном случае, не в счёт. Однажды возвращаюсь домой с работы. Звонит уже бывшая жена: «Геша, с праздником!» – «Какой ещё праздник?» – спрашиваю. «Здрасте! – говорит жена. – Сегодня же ваш еврейский Песах! Не знал?»
Ну, поблагодарил… Полез на шкаф. Там у нас с прошлого года початая упаковка мацы лежала.
«Пап! – кричу. – Сегодня Песах. Сядем, наверное. Отметим?» Открыли холодильник – пусто. Только бутылка водки стоит. Осталась с какой-то вечеринки.
В магазин бежать не стали. Сели, пьём некошерную к Песаху водку, закусываем мацой. Папа задумался.
«Что-то я забыл… – говорит. – А Песах – какому событию посвящён?»
Я уже что-то читал, куда-то приглашали… Начинаю тарабанить: «Смотри. Были евреи рабами в Египте…» Минуты не проговорил, смотрю – у папы глаза увлажнились. А я и не помню, чтоб он плакал. Да и выпили-то – по чуть-чуть. «Пап, ты чего?» – беспокоюсь.
«Знаешь, – он отвечает, – в детстве, ещё когда мы жили в Трансильвании, я должен был на Песах подойти к отцу и спросить о празднике. А мой отец начинал важно пересказывать. Прямо, как ты сейчас».
«Ну, ты же сам спросил…» – оправдываюсь. А отец уже не слушает, только повторяет: «Вот так, сначала отец мне рассказывал, теперь – ты…» Папа совсем расклеился. Да и я не знал, как его успокоить.
И вдруг отец поднимает голову. Говорит: «Знаешь, я в детстве всегда на середине седера засыпал. Так что, давай, рассказывай. Чем там у них всё закончилось…»
Тётя Витя
Как-то сидели с друзьями у меня дома. Вдруг приходит родственник. На минуту зашёл, по какому-то мелкому делу. Поговорили, он прощается. Мои друзья спрашивают: «Это кто-то из твоей семьи?» – «Да, – говорю. – Дядя Миша, муж тёти Вити».
Народ как эту «Витю» услышал – заржал. Я объясняю, что его жену зовут Витольда – нормальное такое имя, «а не то, что вы подумали, козлы».
Долго мне эту «тётю Витю» вспоминали, только где-то о каком-то родственнике заговорю – тут же находится весельчак, который спросит: «Это какой? Это муж тёти Вити?»
Короче, прошли годы. Я уехал в Израиль. Женился. Мы с друзьями по скайпу общаемся, иногда даже дни рождения так справляем.
Как-то звоню, счастливый. Говорю: «Можете меня поздравить, девка у меня». Друзья поздравляют, кто-то за бутылкой побежал. Говорят: «Как назвали?» – «Роми, – говорю. – Но между собой называем её Ромкой».
Друзья затихли. «А что, хорошее имя!» – говорят.
И уточняют: «Геша, напомни, а кем твоя дочь Ромка приходится тёте Вите?»
