скачать книгу бесплатно
– Падай на матрас, – и кивает на своё лежбище. – БГ он слушает… Сейчас услышишь, что такое настоящий звук!
Ладно. Пока я заваливаю свою тушу на его матрас, он врубает звук. И тут начинается. Идёт крутой запил. Чудик бегает вдоль аппаратуры с выпученными глазами и орёт: «Так, где мужик падал?» Я пальцем тычу в сантиметрах двадцати над колонками и медленно веду пальцем вниз… «А гитара? Гитара где вступила? Слышал?»… Ну, гитара где-то за окном… Такой он мне аудиообъём показал, что после того, как композиция закончилась, я ещё с минуту головой мотал, как будто хотел звуки из ушей вытрясти.
– Вот это музыка, – говорит он, чуть приходя в себя. – А твой БГ – плоская картонка…
– Круто! – говорю. – Что это было?
– Это? Припортовый завод, – отвечает. И увидев, как много мне это объяснило, – ведёт к ламповой схеме.
– Вот он мой Припортовый завод, вид сверху. Правда, похож? В нём все звуки и есть. Усилитель это. На заказ леплю одному крутому мэну… До этого Академию Жукова лепил, но я её уже продал… Ладно, садись на пол. У меня чай есть и чёрный хлеб. Угощу…
Боже, каких ты разнообразно-талантливых людей создаёшь! Не успеваешь удивляться.
Жук
Девяностые годы. У моего друга Андрея тогда фирма была. Полиграфические услуги, разработка фирменного стиля, дизайн. А я на него работал.
Как-то рабочий день к концу идёт, сидим, думаем, что надо бы винца прикупить, ну и вызвонить кого-то на преферанс. Вдруг, без звонка, приходит клиент. Солидный такой, с кожаным ридикюлем. Говорит:
– Мы жуками интересуемся. Сейчас общество регистрируем. Как вы насчёт визиток, фирменных бланков? Поможете?
Мы с Андреем переглянулись…
– Извините, чем вы интересуетесь? – переспрашивает Андрей.
– Жуками, – невозмутимо отвечает клиент.
Ну, разные клиенты бывают. У каждого свои жуки в голове. Короче, Андрей начинает ему идеи для логотипа бросать. Не буду врать, что он тогда предлагал, – запомнился только жук с раскрытыми крылышками и раскинутыми лапками, наподобие леонардовского человека, вписанного в круг.
Клиент глазами хлопает, говорит:
– Смело! Но я бы хотел что-то более консервативное…
Андрей спрашивает:
– Что, например?
Клиент оживился, видно, что готовился к встрече.
– Я понимаю, вы художник, у вас воображение развито, а мне бы хотелось такое… ну, чтобы сразу было понятно, чем мы занимаемся. Поэтому на логотипе я бы хотел видеть… Например, фару или колесо…
Клиент был из общества владельцев автомобилей «Жук-Фольксваген».
Отвальная
Не приведи Бог видеть еврейский бунт…
Провожали в Израиль Семёна. Шумно, много еврейского люду, хотя и не его только. Большинству по двадцать лет. Только из армии. Когда выпито было достаточно, кто-то, самый шальной, предложил: «Здесь рядом женское общежитие – идём знакомиться».
Молодое дело – нехитрое. Пошли толпой. Пост охраны прорвали, не слушая бабушку на вертушке. Смели подоспевших то ли охранников, то ли дружинников – вернее, они просто благоразумно расступились. Оккупировали почему-то один только этаж. Я стеснительный. Даже после лошадиной дозы спиртного – подозрительно скромен и трезв. Потерялся. Не знаю, что делать. Подхожу к девушкам, пытаюсь умное что-то сказать, теряюсь и отхожу. Кто-то мне говорит: «Идём искать Шимона…» Я обрадовался. Всё ж какое-то дело. Стали, стучась, по комнатам проходить. Некоторые, правда, открытые были.
Заходим в первую. Сидит там один из наших, отмечавших. Присел на диван и опешившей девушке что-то «втирает». Прислушался.
«Слушай, “Асса” – это обязательно к просмотру. Скажи ещё, что Гребенщикова не слушаешь…» Тут он на нас обратил внимание, деликатно пятящихся в коридор. «Вы куда?.. Шимона ищете? Я с вами… Пока, Света, а “Ассу” обязательно посмотри…» Ходим из комнаты в комнату. Семёна ищем, хотя на самом деле всех собираем. Девушки, поначалу испугавшись, теперь шалеют от такой «гоп-стоп» компании. Некоторые даже обижаются.
Пока все спустились – выход перекрыли. Подкрепление из мужского общежития вызвали. Но пьяным – море по колено. Перепрыгнули через вертушку, растолкали молодых салаг и на улицу вывалили. Идём. Я рядом идущего спрашиваю: «А Семён-то где?» – «Да вроде домой ушёл. Ему завтра рано вставать», – отвечает. «А хорошо прошлись. Будет что вспомнить…» Вот вспоминаю…
Не приведи Бог увидеть еврейский бунт, бессмысленный, но деликатный…
Когнитивный диссонанс
Лет двадцать назад в Одессе зашёл одноклассника проведать, а у него сабантуй по какому-то поводу. Компания…
Публика богатая, в массивных золотых побрякушках, и какая-то мутная… Ладно, сидим за столом. Пьём водку, разговариваем. Вдруг один говорит, обращаясь ко мне:
– А вот евреи же страну разграбили, народ – споили. А бабло себе прикарманили.
Я обычно спокойней штукатурки, а тут забухтел что-то, поднялся, стал угрожающе приближаться. А он даже не испугался, просто не понял.
– Да ладно тебе. Чего возбухаешь? Молодцы! Уважаю!
…Даже не знаю, как мне это своё состояние описать… Есть такое выражение «двойной когнитивный диссонанс»?
Шейка
Однажды жена, осмотрев меня критически, сказала:
– Как-то ты захирел на моих украинских разносолах. Надо бы тебе что-нибудь твоё, исконное приготовить. Будут заказы?
Я обнаглел и попросил шейкес. Жена тяжело вздохнула и, как фея из «Золушки», пошла на кухню готовить.
Не помню, сколько часов прошло. Короче, когда шкурка была с курицы снята и нафарширована, взяла жена нитку, иголку и стала зашивать. Я рядом стою. Ценную информацию подсказываю. Стежки считаю. У жены руки заняты – она меня коленями с кухни прогоняет. Позвала только, когда курицу в духовку нужно было ставить.
Шейка готовится. Мы сидим, ждём. Пересохшие от нетерпения губы облизываем. Наконец, жена смотрит на часы. «Пора», – говорит. Идёт, достаёт. Ставит на плиту… У меня нервный тик от нетерпения делается. И в этот момент… планово отключается свет (не знаю, как сейчас – в те годы в Одессе практиковалось, на час выключали). Я говорю: «Давай свечи зажжём и при свечах её…» Жена, блин, романтик, саркастически на меня смотрит: «Шейка при свечах… Нет. Как-то шейка со свечами у меня в голове не укладывается… Час подождём, ничего с нами не случится».
Час проходит за моими воспоминаниями о том, как бабушка готовила шейку… Уже готовая меня убить жена смотрит в тёмное окно и, вероятно, про себя читает какую-то христианскую молитву о смирении. Ну… или шепчет что-то из своего любимого Ходасевича… Наконец свет неожиданно появляется, сразу во всём доме. Мы синхронно смотрим на плиту и видим…
Мы видим нашего кота, толстого увальня Малыша, который, склонившись над шейкой, аккуратно разгрызает зубами нитки и жадно заглатывает фаршированную начинку. Мы орём и бежим к шейке. Кот, после секундного размышления, ныряет из кухни в комнату и прячется под кроватью.
Не помню, чем мы поужинали. А шейку я с тех пор не ем. Как подумаю о ней, сразу вспоминаю нашего Малыша, вгрызающегося в начинку. А ведь могли съесть её романтично, при свечах, за разговорами о Шиллере, о славе, о любви… Читая друг другу стихи, облизывая пальцы и представляя звон бокалов.
В день памяти мамы
Маму мой старший брат называл «итальянской женщиной». Громкая, руки – радость антисемита: даже по телефону говорила, жестикулируя, прижав трубку плечом к уху. Прямо, как Толстой – не могла молчать. Если рядом не было людей – разговаривала с кошками, голубями.
Была искренна, как ребёнок. Если кого-то не любила – тот узнавал об этом сразу же. Без приглашения приехал муж племянницы, которого недолюбливала, подозревая в неверности жене. Пока он распаковывал чемоданы, став напротив него, так и сказала:
– Ты мне не нравишься, слышишь? Если уж приехал – можешь жить, но кормить тебя не стану и к холодильнику – не подходи.
Внешне походила на турчанку или узбечку – с красивым, слишком восточным лицом. В сорок выглядела на двадцать пять.
Люди к ней липли. В очередях не отпускали, пока не расскажут всю свою жизнь. Помню, когда вернулся из армии и возил маму в больницу на химию (у неё долгие годы была онкология), какой-то мужичок вдруг стал признаваться ей в любви. Говорил, что искал её всю жизнь и звал замуж.
Мама в это время выглядела изнурённой, по крайней мере, смотрелась на свои пятьдесят… «Жених» был явно моложе. Мама спокойно ответила, с детскими нотками в голосе: «Молодой человек, меня мой взрослый сын везёт на химиотерапию в больницу. А вам лучше говорить такие слова своим сверстницам». А когда пришли домой – усадила меня за стол. Открывала шкафчики. Говорила ровным голосом:
«Я скоро умру. Ты должен знать, где и что лежит. Твой папа слишком в небесах – лучше я объясню тебе».
Мне всегда казалось, что на отца она не обижается, считая, что он живёт в вымышленном мире… Как-то я пришёл, когда мама была дома одна. Она сидела на полу, перед ней были сложены горкой папины буклеты по живописи эпохи Возрождения, книги о Леонардо, анатомические учебники Бамеса. Мама подожгла их, и книги только начинали разгораться. Я улетел на кухню, схватил чайник, наполнил водой и, расплёскивая, бросился в комнату тушить.
Я залил огонь. Продолжала тлеть только обложка книги по строению человека, лежавшая на самом верху горки. Я сел рядом с мамой и обнял её. Так и сидели на полу, бесконечно рассматривая испорченные, мокрые обложки.
Говорухин
Жена спрашивает:
– Слушай, а правда, что у тебя в детстве, в Одессе, за стенкой жил режиссёр Говорухин?
– Да, – говорю. – За одной стенкой Говорухин с женой и собакой, а за другой алкоголик дядя Ваня с сестрой и труднопроизносимой польской фамилией… Помню, постоянно лежал под дверью, а через него приходилось переступать. А он добрый был. Извинялся и конфетки из кармана протягивал.
Жена напряглась:
– Кто под дверью лежал? Говорухин?
– Почему Говорухин? Сосед дядя Ваня. А у Говорухина была собака замечательная. Первый в Одессе бассет-хаунд. Бывало, выведет он его на прогулку. И, знаешь? Голова большая, глаза умные, губы свисают.
Жена с сомнением:
– У Говорухина?
– Да нет же! У его собаки. Бассет-хаунда.
– А Говорухин-то что? – спрашивает жена.
– А что, Говорухин? Стена-то одна, а подъезды разные. Встретишь его, когда он собаку выходит выгуливать, скажешь: «Доброе утро!», он в ответ кивнёт задумчиво. Подойдёшь, погладишь… Шёрстка такая колючая…
Жена кивает:
– У Говорухина.
Кошкин дом
У знакомого в квартире жила енотовидная кошка. Злобное такое существо с удлинённой мордочкой. Когда мы приходили к ним в гости – оно сидело в кресле и угрожающе на нас шипело. Хозяева предупреждали, что это «шшшшш» не просто так. Не одна нога была прокушена в этой комнате из-за опрометчивых движений. Так как хозяева тоже её побаивались, проход в комнату был примерно таким: хозяин брал свёрнутый ватман и, отмахиваясь от животного, проводил гостей к столу. Потом, отмахиваясь тем же ватманом, шёл на кухню за припасами. Ставил на стол, и тут обнаруживалось, что кому-то не терпится в туалет… В руки снова брался ватман… Хозяин дежурил, как верный оруженосец под дверью, а потом провожал за стол. Пока он не возвращался – оставшиеся за столом нервно оглядывались, но стол, вероятно, был заколдованным местом… Кот не решался к нему подходить…
И вот однажды, после хорошей дозы спиртного, я проснулся утром на диванчике. Оглядевшись, я обнаружил, что кот мирно спит в моих ногах. И даже урчит (урчал он, кстати, как трактор). Никого, кроме меня, в комнате не было. Попытался двинуться – кот недовольно зарычал. Хотелось в туалет, хотелось чая с лимоном, хотелось кричать и звать на помощь. Я позвал на помощь. Кот поднялся и перелёг мне на спину. Он был примерно в полтора раза больше обычного кота, и я даже как-то прогнулся под его весом.
Очень хотелось в туалет. И я решился на безумный поступок. Микроскопическими передвижениями я спустился с кровати на пол и стал на четвереньки. Самое удивительное, что кот продолжал лежать на моей спине. Теперь, как индийский слон, маленькими шажками коленей и ладоней, я стал продвигаться в сторону туалета. Кот урчал. Выйдя из комнаты, я ошибся. Пошёл в сторону второй комнаты, хотя туалет был рядом с кухней. Разворачивался я каким-то хитрым способом, на рёбрах ладоней, опираясь на одно колено, а второе вытянув как в «ласточке». И надо же было…
Когда до дверей туалета оставалось каких-то пять ладонных шагов, шумно открылась дверь второй комнаты и из неё выглянула голова хозяина. Обнаружив этот конный проход, он исчез и снова появился уже с ватманом… Увидев ватман, кот поднялся на моей спине, вгрызаясь в неё когтями.
Я понял, что медлить – смерти подобно. И взлетев с низкого старта, головой открыв дверь, влетел в туалет. Кот, цепляясь когтями за рубашку, влетел со мной. Там он, наконец, отцепился и прыгнул на пол. И вот теперь мы стояли в узком туалете, лицом к лицу. Я оказался быстрее и вылетел пулей из него, закрыв за собой дверь. Очнувшийся кот стал бить лапой по двери.
Я понял, что спасён, но в туалет всё одно хотелось… Никогда не забуду, как мы вдвоём с хозяином выкуривали кота из туалета. Я взялся за ручку двери, хозяин изготовился с ватманом. Я резко открыл дверь, хозяин ловко оттеснил его ватманом, точно это была клюшка для гольфа, и я влетел в туалет… Закрывая, я слышал, как хозяин взвизгнул. Кот всё же успел один раз достать его лодыжку.
Удар со стороны классика
Однажды я узнал, что последний классик идишской литературы Ихил Шрайбман посвятил моему прадедушке целый рассказ. Я стал пытать отца. Он отвечал неопределённо, мало что знал и вообще слабо интересовался темой. Он боготворил живопись и архитектуру, мог часами смотреть на репродукции Леонардо и Тициана, восторженно рассказывал о своём преподавателе Щусеве, а литературу считал делом неблагородным и бесполезным. Пришлось предпринять целое расследование.
По косвенным данным я установил, что нужная мне книжка называлась «Рашковские рассказы». Около месяца я искал по всем библиотекам, пока однажды не наткнулся на неё. Мне согласились выдать книгу, с условием, что я не вынесу её из читального зала. Прошло, наверное, часа полтора, прежде чем я наткнулся на нужный мне рассказ. И я прочитал: «Удастся ли Земле второй раз родить такого идиота, каким был этот господин…» И дальше три страницы Ихил Шрайбман очень ругал моего прадедушку за глупость и пустое бахвальство. Я героически прочёл рассказ до конца.
И прочитав, согласился со своим отцом, что писание книг – занятие для людей грубых и злопамятных.
Автобиография
Я родился в нестандартной еврейской семье. Пока других еврейских мальчиков и девочек отдавали на скрипку, фортепиано, а самых бездарных водили на шахматы, мой отец, архитектор по профессии, мечтал вырастить своих детей художниками. Все возможные блаты в Одесской художественной школе – у него были. Даже если бы я нарисовал на вступительных экзаменах спичечный коробок – круглым, мне было не отвертеться. Поэтому, в отличие от своего, более покладистого в детстве, брата, я сказал решительное: «нет». Отец очень опечалился и заявил, что его младший вырастет разбойником. Мама его утешала, объясняя, что я, в крайнем случае, могу стать писателем – ведь читаю же я для чего-то эту «прорву книг».
– Представь, – говорила она, – старший станет художником, младший – писателем. Мы вырастим приличных еврейских детей, которыми сможем гордиться.
Но брат вырос. Стал менее покладистым, поступив в Художественное училище им. Грекова… но на скульптора. Что, несомненно, уже нарушало папины планы. А потом и вовсе бросил училище, став обыкновенным гениальным механиком. Зато он понимает суть вещей. Не дай бог спросить у него, как устроен движок машины. Лекция на полчаса обеспечена. Он назовёт всё, включая последний винтик. Как-то по телефону я задал ему простой вопрос:
– Как здоровье?
Брат стал объяснять внутреннее строение человека. Иногда, отвлекаясь, я забывал, что он говорит о человеке. Мне казалось, что он разбирает движок машины.
А я так и не стал писателем. Пишу что-то, пишу постоянно и даже, кажется, немного кормлюсь с этого, но не писатель. При этом, когда я чувствую запах скипидара, разглядываю заляпанный красками мольберт и наблюдаю отмокающие в стакане кисточки, испытываю резкий приступ ностальгии… Мама, будь она жива, сказала бы, наверное:
– Один мой сын – гениальный механик, другой – что-то пишет, бог его знает что… Гордиться нечем…
Вот так, с возрастом, понимаешь, что в детстве нужно быть покладистей и слушаться родителей. Особенно, если у них есть блат в художественной школе.
Фобии
У нас же всех есть свои фобии. Мы все кого-то ненавидим, кого-то боимся. У меня, к примеру, две фобии. Я боюсь крокодилов и парикмахеров. Крокодилов – даже не знаю почему – грехи прошлых жизней, наверное. А парикмахеров… Вот парикмахеров – очень даже знаю.
Во-первых, они постоянно крутят ножницами в опасной близости от ушей. А во-вторых – стригут не так, как их просишь. «Мне, пожалуйста, покороче». – «Вам так не пойдёт!» Потом смотришь на себя – ну чистый Гоголь. Оказывается, мне так идёт. Для меня сходить к парикмахеру, как для других, наверное, посетить стоматолога.
Однажды, видя мои страдания, мне вызвался помочь мой отец. Он у меня был архитектором. Я думаю, если человеку здания доверяют проектировать – неужели с головой не справится. И согласился.
Папа минут пять крутился возле меня, прикидывая, что бы ему такого выстроить: рококо или готику. Потом принялся швейными тупыми ножницами кромсать мои пряди. Я насторожился. По его губам и выражению глаз я понял: что-то идёт не так. Но папа, не останавливаясь, вырубал на моей голове целые просеки. Я не роптал. Он в это время участвовал в реконструкции Одесского оперного. Где я, а где Оперный. Неужели не ясно.
Ещё несколько прядей полетело на пол.
«Так, замечательно, – сказал он. – Пойду возьму ножницы поменьше».
Папа вышел из комнаты. Я стал разглядывать себя в зеркало, пытаясь понять: что именно папа ваяет. Что-нибудь в стиле Гауди или ратуши Лира. Я даже не сразу заметил отца, который стоял в дверях уже в плаще и шляпе.
«Мне нужно выйти ненадолго», – сообщил мне отец. Он ещё немного полюбовался на свою работу, после чего добавил: «Знаешь, так оставлять нельзя. Сходи в парикмахерскую. Если будут расспрашивать – скажешь, что вернулся из экспедиции».
С тех пор я хожу к распроклятым парикмахерам, которые стригут меня под Гоголя.
