скачать книгу бесплатно
– Вот, возьмите, мне главное – поскорее в Черемуху попасть, а там я возьму билет на поезд до К. Может, продадут без паспорта…
Машина глухо взревела и рванула с места, будто гоночный болид. В такую метель это было равносильно самоубийству, но Ника молча вжалась в кресло и вознесла краткую молитву о спасении путешествующих.
И ей стало казаться, что все происходящее – не более, чем сон. Метель, чужие края, чужие люди, вечное одиночество, собственная потерянность и собственная жизнь. Была только странная боль, как бывает, когда рушатся надежды и предают мечты или лучшие друзья.
Светало. Метельные хлопья, белыми ртами целующие стекла машины, стали бледней. Натужно шипящие «дворники» расчистили ветровое стекло так, что стала хорошо видна дорога и бесконечные ряды заснеженных деревьев. Серое, белое, черное – мир был выдержан только в этих красках. Ника поняла, что не худо было бы перекусить, и полезла в пакет за вчерашними пирогами. Даже холодными они сохраняли свою мягкость и румянец, однако, нащупав нечто теплое и завернутое в тряпку, Ника извлекла прощальный и тайный подарок бабки Варвары, а может, это вовсе Николай постарался.
Развернув выцветшую байку, Ника обнаружила закопченный чугунок, полный горячей отварной картошки, политой маслом и посыпанной размягчившимся укропом.
– Красотища-то какая! – прошептала она.
Андрей искоса глянул на нее:
– Хорошо вас кормят, однако!
– Это баба Варя, – пояснила Ника. – Я у нее переночевала, добрая женщина. Хотите перекусить?
– Нет, я не голоден.
– Тогда я одна.
Ни ложки, ни вилки не было, но Ника приноровилась ухватывать картошку пальцами. Давно не едала она такой вкусноты – картошка, продававшаяся в супермаркетах Никиного города, должна быть объявлена биологическим оружием первого уровня опасности после вкушения такого-то чуда! Лишь опустошив две трети чугунка, Ника поняла, что пора остепениться. С сожалением спрятав свой тормозок, Ника сентиментально проговорила:
– Свою новую книгу я посвящу бабке Варваре!
– А вы что, писательница? – спросил Андрей и закурил. Дым его «Уинстона» исчезал в щели бокового стекла. – Нет, серьезно?
– Куда уж серьезнее. Двадцать с лишним книг в жанре иронической фэнтези, десять лет каторжного труда!
– Что ж вы делаете в такой глуши? Сами-то небось из Москвы?
– Нет, но почти. Я ехала к подруге в К., но пока не доехала.
– Голову надо иметь, – проворчал водитель. – Нечего из поезда выскакивать почем зря.
– Ничего, – Ника вдруг преисполнилась оптимизма. – Это даст мне материал для новой книги. Так романтично! Героиня, потерявшись в глуши, едет на попутной машине и, пообщавшись с водителем, понимает, что он ее судьба.
– Э-э, вот этого не надо!
– Да вы не волнуйтесь, уважаемый! – рассмеялась Ника, надеясь, что ее смех звучит завлекательно, а не напоминает карканье. – Это всего лишь вольный полет фантазии.
– А подруга ваша тоже… такая же?
– Да, мы с ней соавторы, – легко солгала Ника. – Вместе написали книгу, получили за нее премию, теперь я еду к ней отдохнуть. Из К. мы хотим махнуть в Китай – я всегда об этом мечтала.
– Большая, видать, премия…
– Не жалуюсь, – кивнула Ника.
И внутренне задала себе вопрос: какого, спрашивается, черта она столь изощренно лжет? Какой смысл в этой лжи, наслоившейся на другую ложь, умножаемую до семижды семидесяти раз? Это все потому, зло решила Ника, что тебе, дуре, хочется выглядеть круче и интересней, чем ты есть на самом деле. В реальности ты глупая и вздорная толстуха-неудачница, которая по-настоящему нужна только кредиторам, поэтому и врешь столь виртуозно. Ну-ну, толку-то от этого вранья. Водила еще решит, что ты везешь в своей сумке миллионы и пристукнет тебя посреди этой глуши. И труп в лесу прикопает. Под ближайшей сосенкой.
Ника опасливо покосилась на Андрея. Пока он не производил впечатления человека, готового проломить ей голову монтировкой. Но на всякий случай лучше заткнуться. Ника покрепче прижала сумку к груди и притихла. А на водителя вдруг напала разговорчивость.
– О чем книгу-то написали? О любви небось?
– Нет. О смерти. И еще о смысле жизни.
– Ну и в чем смысл?
– В этом вопросе мы не договорились. И каждый читатель должен решить это для себя сам. Смысл для каждого свой.
– Во-во. Я, пока помоложе был, тоже все смысл искал. А потом понял: нету никакого смысла, живем – небо коптим, за кусок жратвы деремся. Чтоб кусок был послаще, надо денег побольше, значит, смысл – денег добыть. Не добыл – сдох в конуре, урвал кус – живешь с удобствами. Простая политика.
– Это да.
– Вот ты, – Андрей мотнул головой. – Ради чего книжки пишешь? Какой в них смысл? Прежде – денег заработать, потом – прославиться, а значит, – опять денег срубить с поклонников. Верно?
– Верно, – Ника вздохнула. – Но хотелось бы не только денег и славы…
…И тут же ей вспомнился один литературный вечер в библиотеке. Героями вечера были поэты и прозаики из ближнего провинциального городка. Путем обивания порогов госчиновников, призывов к меценатам и спонсорам, сложных финансовых манипуляций им удалось издать практически за свой счет литературный альманах. Назывался альманах претенциозно – «Новый ковчег», насчитывал полтора десятка имен авторов, известных не дальше порога своего дома и имел тираж тридцать семь экземпляров. Рассматривая липкий от некачественной краски альманах, Ника размышляла: чего ради была проделана вся эта работа? Понятно, каждый мученик пера и ноутбука хочет опубликовать свои произведения, но почему за свой счет?! Смысл?! Все равно, что фрезеровщик будет платить государству за то, что изготовляет для того же государства всякие шарики-подшипники. Тут возник следующий вопрос: если произведения публикуются за средства автора, может быть, в этом вина собственно опусов? Понятно, что в свое время «Моби Дик» и картины Ван Гога считались верхом бездарности, и их создатели при жизни не получили за свою работу ни гроша, но сомнительно, чтобы те же «новоковчеговцы» хоть отдаленно обладали дарованием подобного уровня. В свое время крепко ударившись о поэзию Пастернака, Рильке и Рембо, Ника прежде всего в чужих ямбах и анапестах искала некое «зерно пламенного растения – чуда», когда строфа или катрен бьют в душу с силой раскаленной чугунной молнии, и потом весь день болит голова от сознания собственной никчемности перед чужой гениальностью. Она несколько лет входила в состав жюри городского конкурса молодых поэтов «Ступени» и разочаровывалась снова и снова, читая нечто натужное, пустословное, глупо-наивное. «Новоковчеговцы» молодыми отнюдь не были, однако стихи их так же скрипели, как колеса несмазанной телеги, ударялись то в напыщенно-кондовую русофилию, то в глубокую философию на мелких местах, то в сентиментальную лирику, тягучую и приторную, как вареная сгущенка.
…Слово взял весьма пожилой «новоковчеговец», поэт и эссеист Вилен Водопьянов. Был он, видно, глуховат, поэтому говорил громко, чеканно и довольно агрессивно. Бегло описав текущую ситуацию в литературной жизни России вообще и родного города в частности, он принялся крушить и клеймить. В число сокрушенных и заклейменных попали «пошлые дамские детективы», «сатанинская фэнтези», «тупые боевики» и, само собой, «омерзительная эротика». Досталось всем авторам (фамилии, правда, не назывались), которые творят ради денег, а не для возрождения «Русской идеи», духовности, национального самосознания, исторической парадигмы и прочих симулякров. Меж тем, как они, смиренные «новоковчеговцы» сохраняют и продолжают в своих непризнанных шедеврах традиции высокодуховной поэзии и прозы; сердца их истекают кровью, видя, как идет нравственное разложение российского народа, как совсюду, из всех СМИ льется пошлость, масскультура, воспевается нравственное уродство, потребительское отношение к жизни и уход от реальности в дурманные чащи интернета. Мощная была речь, словно говорил не неопрятный желчный старик в засаленном кителе железнодорожника, а гигант литературной мысли, коему под силу стереть в моральный порошок даже непотопляемого Никиту Джигурду (который кстати, был особо помянут как образчик абсолютного культурного обнищания нации).
Насчет Джигурды (мир хне и бижутерии его!) Ника была согласна. Но пустить под откос все собственное творчество и ощущение мира она тоже не могла. Тем более, что ее книжки не подходили ни под одно из определений, данных Виленом Водопьяновым. То есть, предполагается, были такого уровня бездарности, что о нем даже говорить непривычно.
Потом поэт читал стихи. В основном – плач Ярославны мужеского пола над погибающей под игом масскультуры российской самобытности. Также имелись стихи, приводящие на память евангельскую притчу о мытаре и фарисее, ибо суть их сводилась к сентенции: «Благодарю Тебя, Боже мой, что я не таков, как прочие пииты, борзописцы, колумнисты, рецензенты и эссеисты! Пишу верлибры два раза в неделю, бесплатно раздаю десятки тысяч советов начинающим авторам!» Поэту аплодировали, но Ника заметила, что некоторая часть публики, в основном местная интеллигенция, от которой проку не больше, чем от перекидного календаря в солярии, сидит и перешептывается, брезгливо-завистливо поджимая губы.
Когда же следующий «новоковчеговец» завел пятистопную волынку любви к родным и несчастным простором, с места вскочила дама, которую Ника знала, как сущую занозу в седалищах всех редакторов местных СМИ. Дама, клацнув очками, направила на поэта обвиняющий перст и вскричала:
– Вы лицемеры!
Повисло неуютное молчание, как бывает, когда в переполненном лифте вдруг запахнет анонимным кишечным выхлопом. Поэт спал с лица и переглянулся с коллегами:
– Простите… Что вы имеете в виду?
– Для начала я представлюсь. Марианна Бакланюк, доцент кафедры исторического краеведения, заместитель главного редактора альманаха «Приокские звезды». Как человек, напрямую занимающийся литературно-издательской деятельностью, я утверждаю, что вы добились публикации вашего, так сказать, альманаха только путем лицемерного благоговения перед администрацией вашего города! Вы их подкупили!
– На каком основании вы это заявляете?! – взвизгнул Вилен Водопьянов. – Это наглая инсинуация! Мы омыли своим потом и кровью каждый рубль, вложенный в издание этого сборника! Мы действовали абсолютно бескорыстно, только ради сохранения и поддержания традиций великой русской классики!
Леди Марианна поморщилась:
– Лучше назовите размер взятки, которую вы сунули вашим чиновникам от культуры!
– Безобразие! – возопила «новоковчеговская» дама, напоминающая миниатюрное чучелко геккона. – Да как вы смеете! Для издания этого сборника мы тратили свои собственные деньги, отказывая себе во всем! Неужели вы не понимаете, что только благодаря изданию подобных альманахов и остается на высоком уровне русская литературная традиция!
– Да что вы заладили: «традиция, традиция»! Это просто смешно!
Все загалдели, засуетились, словно включилась пожарная сигнализация. «Новоковчеговцы» сидели красные, как маки, и нервно переглядывались. Ника поняла, что следует спасти ситуацию, подняла руку и выкрикнула:
– А можно вопрос?
Голос от природы Ника имела зычный и мощный, да и годы пения в церковном хоре не прошли впустую. Так что галдеж поунялся, люди стали оборачиваться на нее, и Ника невольно поежилась: противно оказываться в центре столь пристального внимания. Но в то же время ей, как Павке Корчагину, хотелось сыпануть ехидного коммерческого табачку в пресное тесто хранителей русской традиции.
Один из них взглянул на нее благосклонно и изрек:
– Пожалуйста, мы внимательно слушаем.
Ника встала, понимая, что сейчас все смотрят на нее, и пожалела, что надела серое платье. Надо было изумрудное с черными кружевными вставками; в нем она похожа на Медной горы Хозяйку предклимактерического возраста.
– Меня зовут Ника Перовская, я сотрудница этой библиотеки, но кроме того, я еще и писатель. Коммерческий писатель. Десять лет я писала книги в жанре фэнтези для одного из московских издательств, они выходили хорошими тиражами, я получала гонорары…
При слове «гонорар» лица Вилена Водопьянова и Марианны Бакланюк стали напряженными и чересчур внимательными.
– Я хочу спросить: почему вы уверены, что именно вам дано право хранить и продолжать русские традиции? Почему вы считаете, что коммерческие писатели их не хранят и не продолжают?
– Это легко объяснить, – голос у дамы-геккона был одновременно шипящим и визгливым, такая вот странность голосовых связок. – Вы сами сказали, что пишете ради денег! Но это неправильно! Все великие русские писатели были бескорыстны и творили ради высшей идеи, во имя истины, добра и красоты! Когда человек не думает, сколько ему заплатят за стихотворение или рассказ, он творит, основываясь на высоких мотивах! В то время как вы корыстны и продажны, вам наплевать, что ваши книги испортят литературный вкус подрастающего поколения, вы преследуете сиюминутные цели – урвать кусок пожирнее!
– А разве вы не урвали бы кусок, если б вам его предложили? – усмехнулась Ника. – Разве неправильно – профессионально делать работу и требовать за нее соответствующее вознаграждение?
– Существование творческой личности несводимо к одному только поиску заработка! – непреклонно заявила Марианна Бакланюк. – Писать ради денег – невыносимо пошло! Есть высшие мотивы для творчества!
– Подскажите, какие, – Ника заметила, что коллеги тоже смотрят на нее с брезгливым ужасом.
– Ну, – помедлила леди Марианна. – Просвещение современников, например.
– А если современники не хотят просвещаться? Если они хотят отдохнуть за легким романчиком, чтоб не забивать голову? И им пофиг все эти милые родины, родники-поля-леса, вечные ценности и прочая белиберда?
– Как вы смеете, хищница, – скорбно возгласила дама-геккон. – Вам должно быть стыдно! У вас нет ничего святого!
– Это да, – кивнула Ника. – Точно нет.
– Вы хотите сказать, – поднялся с места Вилен Водопьянов, – что вы не патриотка?
– Да, я не люблю Россию, – кивнула Ника. – И я не боюсь в этом признаться. По-моему, ненормально восхищаться русскими березками и не замечать, как эти березки вырубают ради строительства очередного супермаркета. Или автостоянки.
– Именно из-за таких, как вы, – завопила Марианна Бакланюк. – Березы и срубают! И строят всякие… злачные места!
– Да, вы правы, – кивнула Ника. – Знаете, я заметила одну интересную тенденцию: ни одного современного российского писателя-фантаста невозможно назвать патриотом, даже с натяжкой. Во многом это обусловлено принципами жанра: фантастика рисует прежде всего иные миры. Но не странно ли, что люди готовы читать о родине Волкодава, чем о каком-нибудь Скотопригоньевске, где очередной Смердяков размозжил голову очередному Карамазову? Поймите, патриотизм сейчас, скорее атавизм, только не все могут сказать об этом так же свободно, как я. Повесить на сумку георгиевскую ленточку – это не патриотизм и писать проникновенные стихи о нашем славном прошлом – тоже.
– Тогда, что же, по-вашему, есть патриотизм?
– Ну, хотя бы бесплатно убираться в собственном подъезде, не дожидаясь, пока на эту работу наймут узбечку или таджика.
Ника села, ощущая себя центром звенящей от ярости тишины.
Некоторое время царило молчание, а потом Вилен Водопьянов сказал:
– Пусть она выйдет. Или уйдем мы.
К Нике подошла заведующая читальным залом и тихо сказала:
– Ты чего творишь? Ты сдурела? Иди на абонемент, а то они взорвутся от злости.
Все это она вспоминала, пока машина мрачного Андрея мчалась сквозь метельную круговерть. В машине было тепло, Ника осоловела и с благодарностью погрузилась в сон, исцеляющий от всех неприятностей и болезней. Поэтому она не видела, как из снежной пелены навстречу им вырвалась потерявшая управление фура и снесла машину Андрея с откоса, легко, как стирают пыль с зеркального стекла.
Глава пятая
Стакан наполовину полон
Гениальный и кроткий, мудрый и всепрощающий Борис Леонидович Пастернак сидел за хлипким столиком в фойе библиотеки и раздавал всем желающим экземпляры «Доктора Живаго» с автографом. У него было лучистое лицо, как у пророка Моисея, сходившего с горы Синай с каменными скрижалями, и Ника боялась прямо взглянуть на своего кумира. Не чуя ног, она подошла к столику и поклонилась в пояс автору «Спекторского».
– Что тебе, чадо? – ласково спросил Борис Леонидович. – Книгу мою?
– Да. И еще билет в будущую жизнь!
– Я не раздаю билетов, – лицо Бориса Леонидовича стало грустным, – Но я знаю того, у кого билет можно получить.
И он достал из-под стола небольшую клетку с морской свинкой дивной красоты:
– Это Эклерчик, самый умный свин на всей земле. Попроси у него счастливый билет.
– Прямо так и попросить?
– Именно.
Ника наклонилась к клетке:
– Уважаемый Эклерчик, дай мне самый счастливый билет, ты же умный и добрый!
– Дать-то могу, – сказал Эклерчик ворчливо. – Но ведь ты же все профукаешь в один миг! Ты же жить не умеешь!
– А ты мне дай такой, чтоб я и не профукала, и жить научилась.
– За него придется заплатить.
– Я заплачу. Сколько?
– Три миллиона долларов по нынешнему курсу.
– Ой, многовато!
– Так ведь и билет-то такой – один на всем свете! Ладно, уступлю за полтора мильёна. Или даже за мильён сто пятьдесят. И пакетик сладкой кукурузы.
– Все равно много, тем более, что я в долгах…
– Что с тобой поделаешь, бери уж, деньги потом отдашь. Вижу, нуждаешься ты здорово.
Эклерчик покопался в подстилке клетки и вытащил крошечную бумажную полоску.
