Монада. Маленькая история о большом одиночестве

Монада

Маленькая история о большом одиночестве

Наталья Винокурова

© Наталья Винокурова, 2025

ISBN 978-5-0067-1031-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Монада. Маленькая история о большом одиночестве

1. Несвеженькая

Вот тут-то мы с вами и встретились – прямо под кухонным гарнитуром. Давайте, можете поближе меня рассмотреть, пока я тут лежу. Одна моя нога в нише под Катиной тумбой. Вторая под таким углом, что с первого взгляда может показаться, что она сломана, но не переживайте, с ней всё в порядке. Мои плохо окрашенные волосы закрывают большую часть моего плохо накрашенного лица, и за это им большое спасибо. Думаю, если бы вы сразу увидели мое лицо, то желание рассмотреть меня поближе пропало бы мгновенно. Правая щека немного растеклась по ворсистому советскому ковру. Я помню этот ковёр. Два года назад мы с Катей сняли его со стены и постелили на пол, чтобы ногам было тепло. Тогда мы еще не знали, что спустя столько времени им воспользуется моя щека. Если бы я это знала, подарила бы Кате на новоселье новый ковер. Помягче.

Моё тело пролежало в одном положении часов шесть. Ни один сустав не желал двигаться. Голова отекла и стала больше похожа на арбуз: и по размеру, и по весу. Не успела я с этого посмеяться, как по арбузу кто-то постучал:

– Может, она умерла?

– Вот что ты мелешь? Ей, наверное, плохо вчера стало.

– Кать, ты мне скажи лучше, когда ей станет хорошо. Вся кухня вон, как после бомбёжки.

– Тоже правда. А постучи ещё!

Мишка постучал ещё раз.

Я захотела ему ответить, но не смогла разлепить рот и в комнате послышалось мычание.

– Нет, Катерин, у нее речь уже отняло. Может, инсульт?

– Миш, а что там у тебя с работкой сегодня?

Тут уже сдержаться было невозможно. Сухие губы медленно разлиплись, и я захрипела от смеха. Катерина была уверенным обладателем черного пояса по пассивной агрессии. За долгие годы дружбы я заметила, когда Катя выходила из себя – на её губах появлялась нездоровая улыбка, а в речи – дополнительные суффиксы.

– Всё, побежал одеваться.

Видимо, Мишка тоже это знал. Мы с Катей остались на кухне вдвоем. Следующие полчаса она приводила меня в божеский вид, потом еще полчаса пыталась привести в порядок кухню, на которой мы вчера успешно посидели, перетирая все подробности моего романа.

– Саша, вы разошлись?

Да, меня зовут Саша. Да, мы разошлись. Я кивнула.

– Окончательно?

– Он мне ещё не сказал.

Тут нам придется прояснить еще кое-что. Не знаю, как расходитесь вы, но мы с бывшим пилили хвост наших отношений уже полгода. Мы тщательно собирали все свои претензии друг другу, чтобы выяснить всё одним махом. Потом разбивали пару тарелок, хватали друг друга за руки, кричали, что больше так жить невозможно, и я уезжала на неделю к Кате. У Кати я много плакала, много пила, много ела и очень много говорила. Миша, который был вынужден при этом присутствовать, из-за своей огромной любви к Кате и не менее огромной любви к свежим сплетням, часто маячил на горизонте, время от времени вздыхал и что-то недовольно бормотал себе под нос. Временами он просто цокал языком и уходил, а иногда и прямо спрашивал у Кати «Когда уже?», кивая в мою сторону. Потом, как водится, мой, на тот момент бывший парень, присылал мне пару смс, мы созванивались, чисто символически ходили в кино, обнимались на остановке, а потом… Короче говоря, потом заканчивалась неделя, я собирала свои пожитки и ехала обратно.

Сейчас все пожитки снова были здесь, на Катином балконе, а значит, неделя началась.

– Боже, Катя, если бы ты знала, как я устала. Знаешь, что он вчера сказал? – моя рука потянулась к недопитому бокалу.

– Я представляю, Санечка. Вы, наверное, многое друг другу наговорили. – Катина рука немного подвинула бокал к себе.

– И про работу мою сказал, и про зарплату, и про то, как я выгляжу, и про то, что раньше я была совсем другая. Как будто он сейчас такой же!

– Это, конечно, все очень печально, но что ты собираешься делать дальше?

Я допила чай и понесла кружку в раковину:

– Ничего, конечно! Я-то тут причем? Научится разговаривать как нормальные люди – пусть приходит. А пока он не извинится – нет, эта телега никуда не поедет. – как-то было некрасиво, что я со вчерашнего дня оставила недопитое вино. Я снова потянулась к бокалу, но Катя уже взяла его в свою руку:

– Именно про телегу я хочу поговорить.

– Ты о чем?

– Санечка, – так, разговор будет неприятный, – помнишь, когда ты в первый раз приехала и спросила сколько можно побыть, я сказала: «Столько, сколько нужно»?

Я молчала и пыталась покрепче сжать в руках деревянную столешницу.

– Так вот, похоже я себя переоценила. Давай пересмотрим этот момент.

Я столешница. Я стойкая, твердая, покрытая лаком деревянная столешница.

– Боюсь, тебе нужно съехать. Мне, правда, жаль, что я не поговорила с тобой раньше.

Стойкая, твердая, покрытая лаком деревянная столешница вдруг начала истекать слезами:

– Катя, ты чего? Мы же с тобой шесть лет дружим. И что теперь? Это из-за Миши? Это он тебе сказал?

– Да нет, при чем тут Миша? Он даже не знает о нашем разговоре. Это я так решила.

Из-за отчаянной попытки слиться со столешницей в одно целое, мои пальцы отекли и, кажется, треснул один ноготь.

– Понятно. – глухо сказала я. Или подумала, или все-таки сказала. Уже не помню. Ноги стали ватными и плохо двигались. В голове шумело. Эх, Катька, ну как же так? Я была уверенна, что мы, как обычно, завалимся на диван, Катя сделает свои фирменные горячие бутерброды, заварит нам чай с лимоном, и мы вместе под «Холодное сердце» обновим друг другу маникюр. Потом придет Мишка и мы весь вечер будем смеяться и чистить картошку. Потом мне напишет мой бывший… Господи, а если он не напишет? Если он, как и Катька, тоже передумал? Вдруг он тоже решил забыть, как нам было хорошо, и просто выкинет меня из своей жизни? Что мне тогда делать? Кого я себе найду?

Все стало мутным. Я не помню, складывала ли я свои вещи или уже начала упаковывать чужие. Кажется, я трижды обувала кеды, снимала их, укладывала в чемодан, снова доставала, обувала, снимала и засовывала в чемодан. Когда я в последний раз завязывала шнурки, перед моими глазами появилась бумажка с номером телефона и адресом. Откуда-то издалека, будто из-за глухой стены, донесся голос Катьки:

– Это адрес моей прошлой квартиры, я там жила до Миши. Она очень хорошая, правда немного… Несвеженькая. Но, я думаю, тебе понравится. Я договорилась с хозяином, чтобы ты посмотрела. Цена очень приятная.

Я смяла бумажку в кулаке и пошла за чемоданом. И как я его вообще сюда заперла? Видимо, на вчерашнем энтузиазме, он казался мне пушинкой. Теперь я пёрла эту громадину к двери и мне казалось, что он привязан к моей шее веревкой. Если сейчас споткнусь и он мне переломает мне пару позвонков – я только обрадуюсь. Хоть квартиру не нужно будет смотреть.

Я толкнула дверь и вышла в подъезд.

– Сань.

Господи, главное не заплакать. Главное не плакать. Я столешница. Я деревянная, прочная, стойкая.

– Саш, все будет хорошо.

Нет, мантра про столешницу не помогла, и я разрыдалась прямо в подъезде. Вот соседям будет на что посмотреть через глазок.

– Ну, Саш…

– Вот что? Что. Мне. Делать.

Каждое слово я пыталась сказать четко и быстро вставить его между отдельными всхлипами. Я посмотрела на подругу через слёзные линзы. Это были мои специальные линзы, чтобы хуже видеть. Я надеялась, что она мне что-то скажет. Что она не будет просто вот так пялиться на меня своим грустным лицом, а скажет хоть что-нибудь. Что мне делать? Пойти в спортзал? Сменить работу? Сделать стрижку? Записаться к психологу? Сходить в церковь? Найти другого мужика? Или лучше двух? Из всех возможных вариантов Катя выбрала свой:

– Я не знаю.

Я зашла в лифт не попрощавшись. Внизу я молча впихнула чемодан в такси и пока садилась не посмотрела наверх. Думаю, Катя была на балконе. Она всегда выходила, чтобы махнуть мне рукой. Хотя, кто его знает, может, сейчас не вышла. Может она и это решила изменить. Я уткнулась лбом в стекло и буркнула: «Дура». Кому я это буркнула – не знаю.

– Ну что, какой адрес?

Я дёрнулась. Совсем забыла про таксиста. А куда мне, собственно, ехать? Я вспомнила квартиру, где мне всегда были рады. Где пахло пирогом, который готовили на варенье с чаем и орехами, а перед сном взбивали подушки так, что гусиные перья всю ночь впивались в кожу. А вот утром… Внезапно у меня начался острый приступ мигрени, и я протянула таксисту мокрую от пота бумажку с адресом.

Катя забыла добавить, что квартира была не в центре. Мы петляли улицами города минут тридцать и, наконец-то, остановись в поросшем амброзией дворе старой пятиэтажки. Я вытащила чемодан, махнула таксисту и набрала номер хозяина. Ответил бодрый старческий голос. То, что голос бодрый – радовало, то, что старческий – не очень.

– Аллоу! Кто это?

– Это Саша, я от Кати. Она вам, наверное, говорила про…

Уточнить, что там говорила Катя, я не успела. Скрипучий собеседник быстро перехватил инициативу:

– А, Катюшка, да-да! Когда вам показывать квартиру?

– Да я, собственно, уже под подъездом.

– Отлично, я буду через 15 минут, подождите в палисаднике.

Дедуля бросил трубку. Я осмотрелась. Думаю, палисадником это было, когда дедуля еще не был дедулей. Теперь же весь участок порос кустами амброзии вперемешку с одуванчиками, разросшимися так густо, что хлипкий низенький заборчик еле сдерживал это буйство зелени.

Я села на лавочку, которая, как и мои волосы, отчаянно ждала покраски, и закурила.

Боже, неужели все правда закончилось. Нет, вряд ли. Я слишком хорошо нас знаю. Нужно подождать недельку и все будет как раньше. Он напишет, я позову нас на кофе, и мы со всем разберемся. От этих мыслей мне стало немного легче. За домом что-то громко затарахтело и во двор въехала каштановая девятка. С водительского сиденья бодро выскочил седой дедуля в клетчатой рубашке с барсеткой в руке, и кинулся ко мне.

– Это вы от Катюшки?

Я кивнула. Дедуля активно потрепал мою руку в дружеском рукопожатии. На носу у него были огромные очки, которые увеличивали его глаза раза в три, а так как он был на голову ниже меня, можете представить, как сильно он был похож на совёнка. Еще эти седые волосы, ну точно, пух.

– Очень приятно! Сергей Петрович. Проходите в подъезд, второй этаж, налево. Тут аккуратно, лампочку все никак не вкрутят. За перила не держитесь, они хлипкие такие, вечно скрипят. Ещё, не дай бог, сломаем, а тут женщина по подъезду такая, знаете. Не хочу, в общем, с ней ругаться. Сюда, налево.

Мы остановились возле старой, обшитой искусственной кожей двери. Сергей Петрович достал ключ и с усилием открыл её.

– Тут просто чуть повозиться надо, замок старый. Вы, когда открывать будете, чуть надавите и вверх! Вот так, видите? Вверх её! И она пойдёт. Сама квартирка хорошая. Однушка. Вон балкон какой, видите? Я его сам месяц назад красил. Большой балкон. Сейчас в новостройках таких не делают. Построят метр на метр и мучайся. Только тут тюль старый, видите? Вы как проветривать будете, двигайте его. Я вот сейчас тут дверь открою, а то воздух спёртый. Я сюда давно уже не заходил, надо и проветрить. Закроете потом сами.

Сергей Петрович продолжал тарахтеть, описывая все прелести квартиры, а я начала осматриваться. Помню, мы с одноклассником раз в неделю заходили к его бабуле, занести продукты, так как старушка, в силу возраста, уже не так часто ходила в магазин. Как ее звали? Нина Григорьевна? Инна? Не помню. В общем, мы у нее пили горячий компот, и она нас отпускала с кулёчком конфет на улицу. Вот она жила точно в такой квартире. Старый письменный стол с облупившимся лаком, крашенный пол, советская мебель. Правда, технику Сергей Петрович, видимо, частично обновил. Вот и микроволновка, и холодильник. Еще и окна пластиковые вставил. Я зашла в ванную – она была вся выполнена в зеленом цвете, кроме унитаза. Он почему-то был, как и девятка, каштановый. Может, это его любимый цвет? Все было старое, но чистое.

– А что по оплате? – спросила я у Сергея Петровича. Он сидел в коридоре, что-то рассказывал про времена, когда клеили эти обои и вытирал лоб платочком.

– Можно сказать символическая! – он показал сумму на пальцах.

Не знаю, к чему была такая конспирация. В квартире, кроме нас, все равно никого не было, но я согласилась. Сумма, действительно, была символическая.

Петрович хлопнул себя по коленям.

– Вот и отлично! Тогда в первых числах будем рассчитываться. Давайте я вам покажу, как тут со всем справляться.

Со всем, это было точно сказано. Сначала Петрович объяснил, как «справляться» с диваном, потом со счетчиком, потом вспомнил про плиту и стиралку. Все в квартире требовало особого отношения и индивидуального подхода. Мне даже стало завидно.

Мы рассчитались за первый месяц и Петрович пошел к выходу.

– Так, ну, вроде, все. Будут проблемы, зовите, я рукастый, все умею. – я про себя скрестила пальцы, чтобы помощь мне не понадобилась. – Я вам говорю, квартира отличная. У меня тут мама жила, царство ей небесное.

Что-то внутри меня сжалось. Кажется, желудок.

– Но вы не переживайте. Она не здесь умерла. В больнице. – мне стало полегче. – Здесь ей просто стало плохо.

Мне тоже поплохело, но хозяин квартиры уже успел уйти, напоследок звякнув замком.

Стало тихо. Я намеренно громко вздохнула. Прямо очень тихо. Мне вдруг показалось, что я, один в один, героиня американского ужастика, которая забрела в старое поместье. На всякий случай я крикнула:

– Эй, тут кто-нибудь есть?

Слава богу, все оставалось таким же тихим. А может, дух бабушки просто не знал законы американских ужастиков и не сообразил, что сейчас его коронный выход.

Я продолжала думать страшные мысли, одновременно успевая потеть и дрожать. Второй этаж. Даже если предположить, что я не нужна умершим, вдруг через окно залезут живые? Я не знаю этот район, и дом выглядит довольно старым. Откуда я знаю какие тут соседи? Может, местные уже прознали, что квартира пустует? И вообще, я же никогда не жила одна?! С чего я вообще взяла, что у меня получится прожить тут месяц?! Доживу ли я вообще до завтра?

По спине побежали мурашки, а в груди что-то сильно сжалось. Сердце стало так громко стучать, что я не слышала ничего кроме его стука. Коридор начал стремительно темнеть. Кажется, за углом начала расти чья-то тень. Круглая. Огромная. Вот она потянулась к коридору. Расползаясь в пространстве, пятно медленно поползло ко мне. Я услышала страшный, высокий визг. Что-то больно впилось мне в руку. Мир закружился и старый, обитый линолеумом пол коридора, полетел мне прямо в лицо.

2. Кардиолог

Мой бывший был не самым постоянным человеком. То он делал широкие жесты в виде дорогих подарков, то отчитывал, что мне нужна от него каждая копейка. Иногда мы сливались с ним в одну любвеобильную массу и оставались в таком состоянии все выходные, а иногда он принципиально делал вид, что меня нет, и сливался в одну массу с ноутбуком. Временами мы ворковали друг с другом так, что в наших диалогах были слова только с уменьшительно-ласкательными, а иногда я видела, как его слюна падает на ковер, когда он орёт и хватает меня за плечи. Но чтобы бить по лицу? Нет, такого я не припомню. Или, может… Нет, точно не было. С чего вдруг сейчас ему бить меня? Может, я сошла с ума?

Но нет, вот же он. Стоит надо мной, бьет по лицу, кричит и тычет мне в нос что-то жутко вонючее. Он наклонился еще ниже, подставил смердящую тряпку прямо мне под нос и закричал:

– Нюхай, давай!

Это уже не в какие рамки не лезло. От возмущения я замотала головой и вдруг…

Мои глаза наконец разлиплись, и я смутно различила старую квартиру и старика в огромных очках.

Старик с платком в одной руке и маленькой бутылочкой чего-то очень вонючего в другой, сидел рядом на корточках.

– Ну, слава богу, я уже хотел скорую вызывать! Сашенька, что же вы не сказали, что вы сердечница? Я бы вам таблетки оставил, если плохо станет.

Я уставилась в пол. Голова гудела. К горлу временами подкатывали волны тошноты. Я подлезла к стене и постаралась дышать медленно и глубоко.

– Я не сердечница.

Петрович возмутился еще больше.

– Как это не сердечница?! Сажусь в машину, шарюсь по карманам, уже думал, неужели ключи от машины здесь забыл, как слышу, орёт кто-то. Я думал, убивают! Выскакиваю, а это из моей квартиры! Ну, я и прибежал. Дверь открываю, а тут вы. Это хорошо, я с собой всегда аптечку вожу, без нее никак. Так я за ней вниз, потом наверх. Пока добежал, чуть у самого сердце не выскочило. Уже седьмой десяток, все-таки. Думал скорую вызывать!

Еще раз, дабы обозначить масштабы произошедшего, уточнил Петрович.

Я снова поборола тошноту.

– Но у меня такого никогда не было.

– Ну, не было. – дедуля снял очки и со вздохом протер их чистой стороной платка. Вернув очки на место, он сдвинул брови к переносице и серьезно спросил. – Сколько лет?

– Двадцать девять.

Петрович многозначительно хмыкнул, и ехидно сказал:

– Пора бы и к кардиологу сходить.

Я закрыла рот рукой, чтобы не потерять челюсть. Так про мой возраст еще не намекали. Я думала, что услышу это, максимум, от внуков, когда, как и Петрович, разменяю седьмой десяток. Ну и хамло! Возмущение отрезвило меня и придало сил. Я медленно, но твердо встала на ноги и холодно, насколько это было возможно, ответила:

– Со мной все в порядке. Спасибо.

Но Петровича это не переубедило.

– Не надо мне вот это, в порядке! Я второй раз бежать не буду, не мальчик! Поедем в больницу, пусть врач скажет. А потом уже, пожалуйста, делайте что хотите.

Петрович засунул в барсетку бутылочку, платок и, недовольно бубня под нос замечания в мой адрес, зашаркал к двери.

А вдруг, правда, сердце? Ладони снова покрылись потом. Я ведь ни разу не была у врача. Может, мне пора стать частым гостем у терапевта? Вдруг Петрович прав, и я слишком хорошего мнения о своем здоровье?

Я с грустью взяла сумочку, еще раз обвела взглядом злополучный коридор, и поплелась за своим спасителем на улицу.

Ехали мы до ближайшей поликлиники молча. Петрович сосредоточенно следил за дорогой, а я смотрела на темнеющие улицы. Близился конец сентября, а значит, день стремительно шел на убыль.

Я говорила, что терпеть не могу осень? Нет? Вот, сейчас говорю.

Мы плавно подрулили к серому зданию поликлиники. Петрович быстренько выскочил, подхватил барсетку и бодро зашагал в сторону пластиковых дверей. Не могу поверить, он в свои семьдесят двигается активнее, чем я в двадцать девять. Может, действительно, пора завести карту в местном амбулатории и начать активно ей пользоваться?

Пока я переводила дух после подъема, мой герой уже взял табульку к кардиологу и активно шаркал в сторону нужного кабинета.

Кабинет был на первом этаже, что меня очень обрадовало, так как вид шустрого старичка постепенно переставал расстраивать и начинал раздражать. Темный коридор больницы был пуст. Так как дело шло к вечеру, мы с Петровичем оказались единственными посетителями.

– Ну, удачи! Я тут вас подожду.

Эх, дорогой мой седовласый друг. Как бы мне хотелось поменяться местами и также с улыбкой оставаться сидеть в прохладном темном коридоре в ожидании новостей. Но, делать было нечего, и я постучала в дверь.

Кардиологом оказалась женщина лет пятидесяти. В ее кабинете царил полумрак и, судя по ее виду, полумрак тут царил во вторую очередь. В первую очередь царила она, конечно. Такая серьезная, даже немножко суровая, она восседала на своём кресле и заполняла какие-то, видимо, очень важные бумаги. По крайней мере, насупленные брови выражали важность бумаг или, как минимум, важность конкретной строчки, над которой она нависла. Мне стало жутковато, что она сейчас так и надо мной нависнет.

Женщина оторвалась от документов и тыкнула ручкой в кресло напротив. Как только я оказалась там, где нужно, дама достала бюллетень и начала опрос:

– Фамилия, имя.

– Королёва Александра.

– Возраст?

– Двадцать девять.

Рука кардиолога стремительно заметалась, тщательно выписывая все данные, которые я знала о своём теле. Я постаралась как можно точнее описать ей что случилось, было ли такое раньше и как вообще у меня в последнее время обстоят дела со здоровьем. После очередной заполненной строки врач, наконец, сказала:

– Проходите на кушетку. Посмотрим, что там с вашим сердцем.

Я сняла кофту и легла рядом с аппаратом. Дама закрепила проводки, включила экран и нахмурилась. Я с трудом подавила желание спросить: «Ну что?». Наверное, еще рано. Хотя она так хмурится. Лучше бы она комментировала вслух все, что видела. Но нет. Кардиолог упорно молчала, хмурилась и следила за скачущими зигзагами. Может, сейчас уже можно спросить: «Ну что?». Прошла целая вечность, пока она отклеила все присоски и махнула рукой в сторону моей кофты: «Одевайтесь». Наконец-то, вот он мой звездный час:

– Ну что?

Дама еще раз всмотрелась в напечатанную диаграмму, черкнула в своих бумагах пару строчек и сказала:

– Ничего.

Я села на своё прежнее место и попыталась заглянуть в описание своих сердечных ритмов. На мой непрофессиональный взгляд могу сказать только то, что они выглядели довольно симпатично, но больше мне это ни о чем не говорило.

– В каком смысле, ничего?

Кардиолог потянулась за печатью и прицелилась под своим заключением.

– В том смысле, что с сердцем у вас все в порядке, так что, – она сделала паузу, чтобы громко клацнуть печатью об бумагу, – это вам не ко мне.

Я окончательно растерялась.

– А к кому тогда?

И тут кардиолог сделала то, чего я совсем от неё не ожидала. Она посмотрела в выписке мое имя и, почему-то, улыбнулась. Не подумайте, улыбалась она приятно, но в тот момент резкая перемена на ее лице меня совсем не порадовала.

– Сашенька, смотрите как обстоят дела…

Второй раз за сегодня ко мне ласково обращались перед не самыми хорошими новостями, а вариант имени «Сашенька» уже успел стать моим нелюбимым. Пока я думала об этом, рука врача потянулась к стопке с направлениями к специалистам совершенно другого рода.

3. Другое направление

Вы когда-нибудь были у психотерапевта? Я – ни разу. Но есть у меня одна родственница, которая была. И даже не один раз, а целых три.

Старая подруга моей мамы, (старая, только потому что общаются давно, так-то ей всего пятьдесят два), ходила на терапию после того, как ее уволили с работы. Скорее даже дело было так. Свету уволили с работы, месяца два она была в алкогольном анабиозе, но потом свеженькая и бодренькая прибежала к нам в гости. Как у неё получилось сохранить цветущий вид после двух месяцев терапевтического пьянства – не спрашивайте. Мне бы ее секрет, и я бы избежала пары очень неприятных встреч. Так вот, прибежала Света, будучи выше себя прежней ровно на 12 сантиметров, и продемонстрировала изящный каблук новых туфель. Мы, разумеется, ее похвалили (и за бодрый вид, и за изящный каблук) и Света после чая поспешно удалилась домой. Но, как оказалось, удалилась она дня на три. Потом она пришла на чай и продемонстрировала новые сапожки. Через пару дней она принесла лаковые лодочки в коробке. Потом кожаные ботиночки. Потом босоножки на танкетке. Так, жертва кадрового сокращения и ближайшего обувного, начала появляться у нас с завидной регулярностью, 1—2 раза в неделю. Сначала мы думали, что это Света так старается держаться, но потом, подслушав ее разговор с бывшим мужем оказалось, что Света совсем не держится. Хуже того, Свету конкретно понесло на разорение обувных полок в попытках возвыситься хотя бы на 12 сантиметров над злосчастным зданием по улице Фрунзе, которому она отдала 16 лет своей жизни.

Мы с мамой перебирали все варианты вежливо намекнуть на необходимость «помощи со стороны», но пока мы думали, уже кто-то другой записал Свету на ближайший сеанс к мозгоправу. Туда Света сходила те заветные три раза и перед ней встала дилемма: потратить пару тысяч на четвёртый сеанс или на обувной шопинг. И, взвесив все за и против, Света логично рассудила, что плачет она одинаково, но приятнее, все-таки, плакать в новых туфлях. Так сеансы у терапевта были спешно прекращены.

Мама моя поставила точку в этой истории заявив, что приличные люди такой пошлостью, как походы к психологу не занимаются, а сор из семьи можно выносить в совочке только в квартиру ближайшей подруги.

Вот, пожалуй, и все мои знания об этой теме.

Ну и, пожалуй, добавлю ещё мое личное наблюдение. Во время учебы наш филологический соседствовал как раз с психологическим и, иногда во время перемен, мы пересекались с местными студентами. Глаза их вечно были полны грусти и сочувствия, как у спаниелей, которые познали всю тяжесть жизни. Логично рассудив, что грусть эта не должна выходить за пределы ее носителей, я стала избегать и этих редких пересечений в коридорах.