Научи меня любить

Наталья Поль

Научи меня любить

Глава 1

Мика

Мне было двадцать – возраст безрассудной юности, когда душа жаждет полета навстречу ветру, не омраченному ни единой тенью сомнения. Но именно тогда, в двадцать, моя жизнь словно застыла, навеки пригвожденная к мертвой точке. Тогда я навсегда потерял ее. Ту, что была дороже всего на свете. Ту, чей образ до сих пор является мне во снах, спустя долгих пять лет. Ту, чье имя невозможно с легкостью вычеркнуть из памяти, чьи черты не стереть из сердца. Ту, что значила для меня больше, чем музыка, которой я жил.

Я никогда прежде не знал, что такое настоящая потеря, пронзающая тело острой, щемящей болью, разрывающая в клочья мою и без того израненную душу. Даже в четырнадцать, когда я лишился самого дорогого человека, подарившего мне заботу и поддержку в самые темные дни, даже тогда я не испытывал такой нестерпимой муки. Он дал мне нечто, благодаря чему я не сломался окончательно, нечто, что до сих пор помогает держаться на плаву. Он подарил мне музыку. Но чтобы рассказать эту историю, нужно вернуться к самому ее началу, на десять лет назад, в те времена, когда я был еще ребенком.

Мать никогда не любила меня. Я был нежеланным ребенком, горьким напоминанием о разбитом сердце юности. Если бы не дед, настоявший на моем рождении, я бы никогда не увидел этот свет. Мой отец, которого я совсем не знал, оказался лишь мимолетной страстью, оставившей после себя лишь боль в душе Агаты Габриэловны и меня – живое воплощение ее утраты. Агата Габриэловна… Женщина редкой красоты, с вороными, чёрными кудрями, ниспадающими на плечи, и карими глазами, такими теплыми, как утренний кофе. Она всегда держалась с достоинством, сохраняя видимость благополучия даже в самые мрачные дни, коих было немало. Но после моего рождения в ее сердце поселилась тьма. Я был живым укором, и она с трудом могла смотреть на меня. Лишь дед, заменивший мне обоих родителей, спас меня от участи быть никем. Он дал мне имя, фамилию и отчество, и я вечно буду ему за это благодарен. Пусть я и не унаследовал светлые волосы и грубые черты лица моего отца, но все же в моих чертах было нечто от него, что распаляло ненависть матери ко мне. О том какой был мой отец внешне я узнал совсем случайно обнаружив под подушкой в спальне матери его фотографию. Должно быть мама его сильно любила, если хранила её, но об этом мне вовсе не хотелось знать.

Зато я был копией Габи – Габриэля Фернандеса, моего деда. Истинный испанец, он в молодости переехал в Россию и навсегда полюбил Тверскую область. Весьегонск – наш город, покорил его своей живописной природой. Жили мы скромно, в отличие от его богатых родителей, оставивших фазенду в Мадриде двоюродной сестре моего прадеда.

То, как я жил, сложно было назвать жизнью. Мать все чаще топила горе в вине, забывая обо мне. Я был предоставлен сам себе. Учеба не привлекала, но дед, пока был жив, не давал мне спуску. Он твердил, что образование – это мой шанс встать на ноги. Поэтому я с ранних лет грыз, как говорится, гранит науки и мог похвастаться поступлением в престижный вуз. Но к моему сожалению этому не суждено было случиться.

Время шло, и дед слабел. Здоровье его ухудшалось, денег не хватало. Пока Габи получал пенсию как заслуженный адвокат, мы еще держались на плаву. Он мечтал, что когда-нибудь и меня пристроит в эту сферу.

Все изменилось с его смертью. Помню тот день, как сейчас. Я рано вернулся домой, физкультуру отменили, и я спешил к деду с отличной отметкой по математике. Но он уже не дышал. Он сидел в своем любимом кресле, тихо покачиваясь, и казалось, просто уснул. Но, подойдя ближе и легонько пощекотав его, я понял: что-то не так. Раньше дед всегда реагировал на мои попытки его разбудить, а тут – тишина. Так я узнал, что его больше нет.

Мать работала официанткой в ресторане, куда в шестнадцать лет пристроила и меня. Вместо того, чтобы учиться я вынужден был работать уборщиком отчего моя успеваемость покатилась в тартарары. В вуз я так не поступил. Денег не хватало, чтобы расплатиться с долгами. Но это еще была жизнь, пока в нашем доме не поселился Толик. Грыжко Анатолий Михайлович, как он любил, чтобы я его называл. Деда не было в живых уже три года, и этот человек с первого дня невзлюбил меня. Все деньги матери уходили к нему. Он считал себя хозяином, говорил, что мы ему обязаны за то, что он погасил наши долги. Мне удавалось прятать свои небольшие заработки. С шестнадцати лет я копил, отказывая себе во всем. Никаких свиданий, посиделок с друзьями в барах, новой одежды. Я собирал на мечту – уехать в Москву и начать жизнь с чистого листа.

Ах да, я был копией своего деда. Ярко-зеленые глаза, длинные густые ресницы, темные брови и слегка вьющиеся черные волосы – я выделялся из толпы. И еще я играл. Играл на гитаре хорошо, талантливо, как и мой дед. Он подарил мне ее однажды, сказав:

– Береги «Ласточку» как зеницу ока! Она тебя еще прославит!

– «Ласточку»? – удивился я.

– Именно! – кивнул дед. – Когда-то в юности мне ее подарил один известный певец, заметив мой талант.

– Но как он мог заметить твой талант, если у тебя не было инструмента? – засмеялся я.

Дедушка задумался.

– Да, ты прав! – рассеянно подтвердил он. – Однажды, когда сильно нужны были деньги, я пел в парке Победы. Там-то меня и заметил тот человек.

– И он просто отдал тебе свою гитару?

– Не поверишь, но да! Я и сам тогда был удивлен.

– Вот дела! – только и сказал я, не спросив главного: почему гитара называлась «Ласточкой».

С шести, а может, и с пяти лет я начал заниматься на ней. Дед помогал, подсказывал, а я схватывал все на лету. К десяти годам я уже мог похвастаться хорошей игрой, что бесило моего отчима. Свою злость он показывал кулаками и бранью. Я не понимал, что моя красивая мать нашла в этом куске дерьма. Выпивка не портила ее. Она оставалась такой же молодой, какой я помнил ее в детстве. Тогда я даже гордился ею. Но не теперь, когда она связалась с этим альфонсом Толиком. Он был крепким, с обвисшим животом, темной щетиной и цепкими, хитрыми карими глазами, прожигавшими во мне дыру.

Конечно, я продолжал играть и после смерти деда. Именно тогда я и сочинил свою первую песню, которую усовершенствовал втайне.

"Ты всегда был и останешься светом в моей жизни" – так она называлась.

Уже час я бился над лирической песней, но слова, словно строптивые кони, не желали ложиться на бумагу, повергая меня в тихую панику. Сегодня вечером – мой первый выход на публику, а я, как назло, не могу выжать из себя ни строчки. Да и не горел я желанием выступать в ресторане. Я сочинял и играл для души, и, конечно, для дедушки, который, я верил, слышит меня. Но на днях мою игру услышал кое-кто другой. Игорь Николаевич, мой начальник. Он буквально ворвался в подсобку, где я репетировал, и застыл, ошеломленный. "Вот черт, зачем я вообще здесь начал играть?" – промелькнуло у меня в голове, и я виновато оглядел внушительную фигуру босса. Высокий, подтянутый, с темной, всегда безупречно уложенной шевелюрой, Игорь Николаевич в свои пятьдесят с небольшим выглядел превосходно. Конечно, возраст давал о себе знать: серебро пробивалось в волосах, а в уголках губ залегли морщинки – следствие частых улыбок. Но это его не старило, а, напротив, придавало шарма. Он был одет с иголочки: коричневый кашемировый пиджак, накрахмаленная белая рубашка и отутюженные до блеска черные брюки. На добром лице пробивалась легкая небритость. Несмотря на стремление казаться строгим, в душе он оставался дружелюбным человеком, что я в нем ценил больше, чем показную роскошь богатых выскочек, озабоченных лишь количеством нулей на счету.

– Мика! Да ты, оказывается, настоящий талант! – воскликнул он радостно, подходя ближе.

Забыл представиться. Мое полное имя – Микаэль, что в переводе с греческого означает "подобный Богу", кем я, конечно же, не являюсь. Имя это мне никогда не нравилось, и я не понимал, почему дедушка выбрал именно его. В узком кругу меня звали по-разному: мать – Микаэлем, отчим – Мишкой, дедушка – Мигелем, или Микой. Так называть себя я позволял лишь самым близким, которых было немного. Игорь Николаевич, к моей вящей гордости, оказался в их числе.

В напряжении я смотрел в возбужденное лицо начальника, ожидая, как говорится, приговора. Мне почему-то казалось, что он сейчас уволит меня без каких-либо рекомендаций. Ведь никто из персонала не позволял себе вольностей на рабочем месте. Все уважали Волкова Игоря Николаевича и беспрекословно выполняли любые его поручения.

– Слушай, у меня возникла одна грандиозная идея! – наконец произнес он, почесывая небритый подбородок. – А что, если ты сыграешь эту композицию сегодня вечером на званом ужине в моем новом ресторане "Белый Лотос"?

– Я?

– Да, ты! Просто не вижу никого, кто справился бы лучше. – Тут же отозвался начальник. – Мика, выручай! Дело – труба. Время поджимает, а подходящего музыканта я так и не нашел. Гости хотят изюминку, экзотику, а ты, как мне кажется, идеально подходишь под этот типаж.

В моих глазах мелькнуло сомнение, и Игорь Николаевич, заметив это, решил надавить.

– Ну, что тебе стоит? Всего лишь раз выступить, спеть пару песен. Я обещаю, в долгу не останусь. По окончании вечера получишь щедрый гонорар, – сказал он, прекрасно зная о моей нужде в деньгах.

– Ладно, так и быть, сыграю, – сдался я. – А кто мои слушатели?

Игорь заметно воодушевился.

– О, это сливки общества. Обухов Илья Романович! Слышал о таком? – Заметив мое недоумение, он хмыкнул. – Ну, конечно, откуда тебе знать? Ах да, Илья Романович занимается строительством. Его филиалы по всей России, да и за границей тоже. У него есть дочь, в которой он души не чает. Собственно, у нее день рождения, и они решили отметить его в моем ресторане. Ей исполняется восемнадцать, и Илья Романович настаивает на необыкновенном шоу в ее честь.

Меня начало распирать от негодования. Я терпеть не мог этих напыщенных аристократов, не знающих, куда девать деньги. Первым порывом было отказаться, но внезапно в памяти всплыл образ дедушки, убеждавшего меня не отступать от мечты, и я промолчал.

– Сколько вы мне заплатите? – вместо того, чтобы развернуться и уйти, спросил я.

– О, очень много! Денег хватит надолго.

– Договорились! Что ж, пойду готовиться, – сказал я, укладывая гитару в чехол. Моя мечта была так близка, что дышала мне в затылок. «Габи, скоро я уеду отсюда и стану знаменитым», – подумал я, подходя к двери.

– Браво, Мика! Прошу, не подведи! – крикнул мне вслед Игорь Николаевич, прежде чем я покинул комнату.

Глава 2

Лина

Ожидание встречи со Стасом терзало меня, словно тонкая нить, натянутая до предела. Уже час я томилась в своей розовой обители, усердно расчесывая непокорную волну светлых волос, ниспадающих до талии. Уход за ними был тяжким бременем. Эти упрямые кудри, доставшиеся от природы, вызывали во мне бурю недовольства. Мысль о каре все чаще посещала меня, но мама, с ужасом, застывшим на ее безупречном лице, категорически пресекла мои порывы.

Мама была воплощением элегантности и порядка, возведенных в абсолют. Даже в своем облике она была безупречна. Темно-каштановые волосы, неизменно туго заплетенные в изысканную прическу, лоснились, словно фамильный сервиз, выставленный на солнце. Минимум косметики на лице, но какой эффект! Властный взгляд карих глаз поражал воображение. Мы были словно два разных полюса. Она – светская львица, обожающая приемы и дискуссии в закрытом женском клубе. Я же – бледная копия отца, голубоглазого блондина. Характером, видимо, пошла в бабушку, Валерию Константиновну, которая, в отличие от моего расчетливого отца, отличалась неуемным озорством и удивительной способностью влипать в самые невероятные истории. Как жаль, что я знала ее так мало. Она ушла, когда мне едва исполнилось десять. И меня всегда мучил вопрос: как у такой доброй, отзывчивой женщины, посвятившей жизнь благотворительности и создавшей фонд "Дом сердечной Обуховой", мог родиться такой холодный и расчетливый сын, как мой отец? Фонд, конечно, существует и поныне, но отец перестал появляться там после смерти матери, что, мягко говоря, не красит ни его, ни нашу семью.

Обухов Илья Романович. Звучит весомо, как имя владельца строительной империи, которая за годы его правления взлетела до небес, приумножив капитал в тысячи, если не в миллионы раз. Впрочем, точных цифр я не знаю – никогда не вникала в его дела, чем он, признаться, всегда был недоволен. Ему почему-то вздумалось, что именно мне суждено возглавить баснословное царство лет этак через пять. Видит во мне, наверное, хватку и серьезность – ни разу, дескать, не подводила. Только вот это совсем не моя история. В свои почти восемнадцать я знаю, чего хочу. И, увы, это не отцовская компания. С самого детства меня манила кисть, и я втайне предавалась своему увлечению. Помню, как однажды, гуляя с бабушкой по набережной, завороженно наблюдала за художником, с поразительной точностью переносившим на холст черты лица светловолосой девушки. Вернувшись домой, я тут же заперлась в своей комнате. Взгляд упал на вазу с пышными красными розами. И я, подражая тому художнику, принялась срисовывать ее, пока не добилась почти идеальной копии. Тогда и пришло осознание моего истинного призвания. Но родители мечты не разделили. Вместо художественной школы меня отправили на унылый факультет финансов. Однако я не сдалась. Продолжала рисовать, лелея надежду когда-нибудь вдохнуть жизнь в свою мечту.

Итак, распутав упрямые пряди, я затянула волосы в высокий конский хвост, выпустив у лица две кокетливые волны. Едва коснувшись век нежными бежевыми тенями, я достала из сумочки прозрачный блеск для губ и застыла перед зеркалом в нерешительности.

Голоса с первого этажа нашего трехэтажного элитного особняка вырвали меня из задумчивости.

– Здравствуйте, Марианна Вячеславовна! Ангелина дома?

Послышался шелест глянцевого журнала, – мамина утренняя слабость под чашку крепкого, дымящегося кофе.

– Здравствуй, дорогая! Поднимайся, может, ты уговоришь мою не пунктуальную дочь поторопиться. Она уже час собирается, а нам еще за Аллой нужно заехать, которая, кажется, опять сорвалась с цепи. Представляешь, разбила свой новенький седан!

При упоминании моей своенравной сестрицы я невольно закатила глаза. Кровные узы не сделали нас ближе. Алла рано повзрослела и в свои девятнадцать с хвостиком жила отдельно. Однажды она просто потребовала у родителей квартиру в центре города, заявив, что устала от их навязчивой опеки. Родители, конечно, уступили. Ей никогда ни в чем не отказывали. Алла всегда была образцом для подражания. Ее любили, ею восхищались, ей завидовали. Даже парень, в которого я когда-то влюбилась, обратил внимание на мою сестру, что причинило мне острую боль. Поэтому сегодня я собиралась с особым тщанием, зная, что Стас Громов обязательно будет на вечере. Ах да, забыла сказать: мы с сестрой были настолько разными, что даже цвет волос у нас был диаметрально противоположным. Алла – жгучая брюнетка. Ее прямые волосы каскадом ниспадают на плечи. Она часто стрижется, не скрывая этого, и мама ее всегда поддерживает. В отличие от меня. Разбитая машина Аллы не вызвала у мамы и тени упрека, тогда как за малейшую провинность меня ждала суровая кара.