#СтранаОдесса, или Шутки в сторону! Юмор Натальи Викторовны

Всю свою голову свертела за разглядеть, где так согрешила, чтоб посылать на неё такое наказание? Причём тут Фира? У неё приличные ноги. И даже руки. Я говорю тебе за Мишеньку, Ада! Шобы Мишенька бросил скрипку! И аспирантуру? И надежды матери?

Марек, отойди от духовки. Не трогай Барсика. Ты руки мыл? Мацаешь животное не пойми чем. Делает из себя вид, что он Бетховен. Таки тот, хотя бы музыку писал, а ты просто не слышишь. Потакает Мишеньке во всём. Даже форшмак ему понравился. Да, тот. Ой, Марек, шоб всем так везло, как он вкусный. Идите с Барсиком, смотрите «Семнадцать мгновений». Таки вам полезно про предателей. Их там стреляют.

Нет, ты слышала, Адочка? Я устраиваю скандал. Нашёл себе Хрущёва. Я просто имею таки своё мнение. И не стучу ботинком по трибуне, хотя надо бы. Когда приезжают? Да сегодня, сегодня. Вечером. С ней. Издрасьте, не бери дурного в голову. А где ты видела нынче хорошее? Несчастная мать – дети разбежались будто тараканы, у них там дихлофос вкусней. А теперь везут с собой военнопленных, как в том анекдоте.

Что приготовила? Ну, разумеется. По твоему рецепту. Конечно, с имбирём. Ой, Адочка Борисовна, не строй из себя свекровь, я сама такая. Погоди, дай платок возьму. И карп, да. И пракес. Нет, мне нравится, она смеётся с Розы Львовны. Всё, некогда мне тут с тобой. Рыба сгорит, а ноги – на пороге!

История одиннадцатая. Цветочки-розочки

– Розочка таки Львовна, стесняюсь спросить.

– Марек, стесняйся у мамы на обеде, когда пятый голубец лопаешь.

– Розочка, та я только три штучки съел.

– И два, когда я отвернулась. У тебя за ушами так трещало, аж Аркадий Михалыч, дай бог ему здоровья на долгие года, чтоб жить с твоей мамою, оглох. В отличие от меня. Так что я прекрасно слышала, как морю голодом бедного мальчика. И ничего, что тому мальчику сто лет в обед, и он таки без пяти минут дедушка. Марк Аркадьич, у вас есть добавка по существу вопроса? Ах, нет. Тогда я слушаю, – не то, чтобы Роза Львовна пилила семью, но иногда находило. «Курвометр зашкаливает у Розки», как выражался в такие моменты сосед, Семён Григорьевич. «Особенно после семейных обедов с мамой супруга», – добавлял он.

– Я хотел узнать, Розочка, – снова приступил к разговору Марк Аркадьевич. – Когда мы с тобой в магазин поедем, за обоями, – он увидел, как Роза Львовна выпрямилась, и прибавил скорости словам. – Дело в том, что завтра мы встречаемся с Фимой по поводу заседания в среду, и…

– Ах, в среду, ещё и с Фимой, с этим бездельником, возомнившим из себя юристом от бога.

– Он отличный специалист, Роза, шоб мы так жили, как он выступает в суде. Не путай божий дар с яичницей, если хотела сказать слов за его таки неположительный характер. А в магазин ты вполне можешь сходить с Адой Борисовной или Софочкой. Консультация же с Фимой мне необходима, как тебе твой Барсик. Вчера он, между прочим, погрыз моё выступление, и счастье ваше с ним, шо – черновик!

– Не трогай Барсика, уже вцепился в бедное животное. Марк Аркадьевич, у меня от тебя сейчас блохи в мозгах заведутся. Что ты имеешь мне сказать? Скачешь с темы на тему, как соленый гриб из тарелки твоего папы, когда он вилкой наколоть его хотел. Чтоб тебе прямо не сказать: Розочка! Таки я завтра иду к Фиме пить коньяк и расписывать пульку, и мне начхать с нашего третьего этажа на твои обои.

– Розочка!

– Марек, иди уже, не исполняй. С обеда пораньше играет бедной женщине на нервах, а не одной ноты не знает. Стой! Шлёма будет?

Марк Аркадьевич слегка напрягся: его «да» обернется для него в «нет» или лучше сделать вид, что оглох?

– Скажи ему, чтоб отдал деньги, и без разговоров.

– Розочка.

– Розочка знает всё. Как твоя мама, и даже больше. А обои я куплю в цветочек, как у Адочки, но только красивее. И не говори мне потом, шо у тебя от них голова болит, – Роза Львовна вышла из комнаты.

– Фима? Фима, моё почтение. Передай Шлёме, чтоб он завтра не приходил. Я? Таки приду. Наверное, – Марк Аркадьевич приложил трубку ко лбу. Цветочки? Не так уж и плохо, лишь бы не розочки, одной ему вполне достаточно, чтоб все так жили!

История двенадцатая. Террорист

– Бог посылает каждому проблемы по его силам. Ты помнишь этот анекдот? Так шо одно из двух: либо ты можешь справиться ними, либо это – не твои проблемы. Да. Ты не думай, так и скажу. Имею сообщить, скажу, Розочка, шо Барсик – таки не моя проблема. Но почему оно мне морочит голову? Через него умру скоро совсем! – к концу речи, обида в голосе Марка Аркадьевича достигла высоких нот – вскарабкалась на них, как кошка на дерево.

Барсик, «этот шаромыжник – пустите ночку переночевать, глядь, а оно уже впёрлось вместе с хвостом, и сидит теперь, не сдвинешь, как того Фиму, когда он с ужином переборщит»; так вот Барсик, пользуясь случаем – отсутствием Розы Львовны, нарушил пакт о ненападении. «Террор. Устроил фирменный террор, – изрёк супруг Розочки, лежа на полу. Сопел возмущённо, – чтоб у него слюни кончились! Совершил подкат. Таки возомнил за себя Черенкова, только гетры не хватает. А ты Марек валяйся, как на футбольном поле, освистанный со всех сторон».

Марк Аркадьевич заохал, закряхтел.

– Чтоб у Хаима в палатке молоко никогда не скисало – вот как ты мне надоел, Барсик, – он пытался нащупать на ковре очки, слетевшие со лба во время падения. Но лёжа на спине это делать неудобно – раз, а два: кот, «эта шельма», решил, что с ним заигрывают, и также пытался подтянуть лапой очки к себе.

Марек искал, Барсик играл и пытался укусить за пальцы. Марк Аркадьевич отмахивался. Барсик нападал. Обстановка слегка накалилась. Очки, уже забытые, лежали в сторонке. Перед глазами Марка развернулся список, в котором огненными буквами горели злодеяния кота, как в аду перед грешником, наперечёт:

«1.Погибший халат.

2.Туфли: новые – одна пара; коричневые (стоптанный задник на левом) ещё ничего – одна пара.

3. Тапочки, войлочные, в клеточку, мама подарила – две пары.

4. Обои, подранные, как моя жизнь – зачем мне новые в цветочек?

5. Черновик защиты», – он тронул затылок, – 6. Шишка. И хоть всё за бесплатно, радости с этого мало. С Шлёмы нос – радости, скажем прямо», – он, наконец, сел, схватил кота за шкирку. Барсик прикинулся ветошью и затих.

– Не надо так на меня молчать, как говорят в Одессе, – Марк Аркадьевич слегка тряхнул животное. – А ты знаешь, шо у нас ещё говорят? – кот приоткрыл один глаз. – Шо женщина была создана для того, чтоб мужик не сдох от счастья. А мне это не грозит: и де то счастье? Нет! Хотя женчина – есть. И кот! И сдохнуть – тоже есть, – тут Марек развёл руки, и Барсик открыл второй глаз. – И де то счастье ещё раз, я тебя спрашиваю? Нет, не гадят, конечно, но и не завидуют! Спросите Марека, и он вам скажет почему. А чего завидовать, и здесь, и между вас, когда это животное, – он драматически потряс Барсиком. – Чтоб ему Ной таки перед мордой убрал трап на свой ковчег! Когда даже это животное вертело мнение обо мне как хочет!

Марк Аркадьевич отпустил кота, который стал подавать первые признаки жизни, а потом и вторые – мяукать, выворачиваться и царапаться. Барсик шлёпнулся и галопом помчался из комнаты, только хвост мелькнул.

– И когда Розочка вернётся, – кричал вслед кошачьему футболисту Марк Аркадьевич, – когда она вступит в сей вертеп, я таки ей всё скажу на этот раз, и об ней, и об тебе. Не Барсик ты, а альфонс со всех сторон. Скажу и вообще не посоветуюсь!

Через три дня, перед обедом:

– Марек, не пудри мне мозги, их, может, не видно у меня, но они есть. Говори кратко, будь талантлив, бо у меня дел по горло. Ой, скажешь! Где ты и где кот? Тоже мне, нашёлся потерпевший: гляди, свидетели набегут. Марк Аркадьич, ну ей-богу, ты не в суде, не строй из себя…

– А я таки и есть жертва, Розочка! – перебил супруг. – И, если не этого пушистого террориста, то – твоей любви к нему, чтоб все так жили. Налей мне жиденького. Да погуще. Ну, что там? Как мама? Как Лев Михалыч?

История тринадцатая. Кашне с маками

– Марк Аркадьич, таки я дико извиняюсь, можно сказать, помираю от скромности, но имею спросить: вы шо, пойдёте в этом на работу? – голос Розочки настиг супруга практически на дороге, когда одна нога ещё здесь, но вторая уже на улице, завернула за угол; когда румяное утро одарило квартиру и настроение Марка Аркадьича ярким солнцем, словно улыбка первоклассника на линейке первого сентября; когда…

– Нет, он мне молчит, как рыба об лёд. Как будто я хочу таки знать, где Шлёма, этот беспутный сын своих несчастных родителей прячет заначку в правом кармане старого пиджака, шо висит у него в сарае, гордо именуемом гардеробом.

Марк Аркадьич мял в руках шляпу и чувствовал себя школьником в кабинете директора и мог поклясться вчерашним голубцом, шо он таки не знал о заначке, а Розочка…

– А Роза Львовна всё знает, кроме одного, – подтвердила его мысли супруга. – Когда ты решил, шо полотенчико Миры Борисовны лучше кашне? Я, конечно, приветствую изо всех сил твою таки лояльность к сестре моего отца, и даже больше – тебе к лицу эти вышитые маки. Прекрасно сидят. Ромашки освежают и придают смекалки интеллекту, шо нынче брызжит с твоих щёк, я аж ослепла. Мы уже с Барсиком имеем полчаса молчать об этом, но шо таки скажет тётя Мира, когда приедет и не обнаружит своего подарка на стене? Ты знаешь, Марек?

Тот послушно кивнул. И посмотрел в зеркало. Сомнений нет: Розочка не придумала и не придиралась, на шее, как родное, прохлаждалось кухонное полотенце. Подарок Миры Борисовны на 8 марта. И уж лучше проиграть процесс иль съесть свою шапку, нежели родственница обнаружит непочтительное отношение к её дарам. А чёрное кашне в приятную бежевую клетку надсмехалось с верхней полки.

– Так и шо? Мы сделаем нам с тётей Мирой приятное, и вернём инвентарь на кухню? Или имеем продолжать, как Хрущёв на трибуне с ботинком? Тогда возьми хотя бы обувь в руки, шоб походить на кукурузного Соломона хоть слегка.

Марек молча стянул с себя маки и ромашки. Градус настроения, было упавший, снова стремился к небу. Он таки сейчас выйдет за порог, и даже без двойки за поведение; с работы позвонит Шлёме, шобы сказать, какой тот дурак и сын своих несчастных родителей, шо не меняет место дислокации заначки 30 лет, а Розочка… А Розочка Львовна приготовит вкуснейший ужин, бо никакая тётя Мира не испортит теперь ей настроения.

– Ну, я пошёл, Розочка?

– Та иди уже, тоже мне Слава Зайцев нашёлся. Не забудь купить вечером хлеба. Мира Борисовна таки любит свежий. Шоб все так жили, как мне нравятся её визиты, – Роза Львовна захлопнула дверь.

История четырнадцатая. В командировку!

Марка Аркадьича послали. Натурально, шо вы. В командировку. Не очень, чтобы далеко, и не совсем на долго, в соседний город. Но таки попробуйте вы это объяснить семье и с одного раза.

– Таки нашли на ком выехать, – сказала Роза Львовна. – Ой, здесь лучше молчи, Марек. Говорить надо было в кабинете у этого пройдохи Шлёмы, и махать саблей, а не подписывать свои три буквы на той туалетной бумаге, шо вы называете приказами в этой вашей конторе.

Ты что, таки думал, я приду в радость и брошусь к шифонэру за рубашками? Ты ж видишь, спешу – лопатки сводит от усилий. Бедная женщина останется одна на целых три дня и в страшную пургу, и в жару, и за разглядеть как цветут вишни за окном ей будет некогда в печали. И она должна спешить? Я вас умоляю. Скажи мне в ухо, и по буквам, я хочу увидеть, чтоб понять. Почему бы в командировку не отправить Фиму? Ему таки без разницы, где протирать штаны, но нет! Пусть едет Марек, оставляет Розу сиротой. И Барсика.

– Розочка.

– Несчастный кот.

– А помнишь, ты плакала, когда…

– Кто плакал? Я? Когда? Марек, я плачу каждый день за нашу жизнь, шобы с тобой не спорить. И всё впустую. Напомни мне конкретно, за какую секунду моего горя ты имел сказать?

– Когда мы…

– И я об чём. Ну, хорошо, не Фиму послать, я знаю его маму. Тогда бы – Изю. За его цорес страшно посмотреть, с тех пор как ушла Циля. Хотелось бы мне знать, сколько лимонов за один присест он слопал, шоб таки иметь этот скорбный вид.

– Когда мы не смогли поехать к Мишеньке.

– За тот размер зарплаты, шо даже Барсик не вытерпел, ушёл смеяться под диван? Марек Аркадьич! Если я не поминаю мозоль, эту кровавую рану, оно не значит, будто их нет в моей душе навсегда. Ты знаешь, что соль – белая смерть, но солишь и солишь щас, не покладая рук. Шобы так жил твой начальник, как ты диету соблюдаешь.

– А теперь я получу командировочные, Роза, и премию за то, что не пошёл в отказ, – удалось таки внести в речь супруги Марку Аркадьичу своё предложение – больше, чем на семь слов. Практически как депутату в микрофон какого-нибудь четвёртого созыва в последнюю секунду по регламенту. – И мы вполне себе иметь позволим поездку.

– Марек, тебе белья три пары хватит? А носков? Чемодан, пожалуй, возьми тот, шо брали мы в Москву, примета верная, таки счастливый чемодан. И не забудь утром пирожки в дорогу захватить. Пойду поставлю тесто.

История пятнадцатая. В стихах.

Роза Львовна делает скандал

Таки я делала базар сегодня, Марек:Вместо селёдки попала с Сонькой в свару.Издрастье: имеет он спросить вопрос – с какой.С Козюльскою. Той самой, шо училася с тобой.За твой форшмак я униженье час терпела.Она той ржавой рибе всё дифирамбы пела,Таки за паспорт всем тонко намекала мойТа Сонька. Не сдержалась, я вступила в бой.Да не дралась я, Марек, шо за бред несёшь.Я с Молдованки, или где, меня «за ради» – не возьмёшь.Твоя Козюльская узнала, шо, почём, куда – в словах и так.Ещё я с рыжими с базара не заводила драк.И рибу мне покойницу всучить не просто, вей,Как ни старалась бы, как ни хотелось ей,Твоей бандитке Соньке, хоть вы ходили вместеЗа поучиться жизни. Скажу, и даже с лестью,Шо вас учили плохо, как ни крути. Не спорь.И завтра на базар пойдёшь таки со мной,Шоб видела лахудра та с Привоза,Я женщина приличная, не фунт тебе навоза:При муже, при при авоське, это факт.Прокашляйся. Не я ж себе придумала форшмак!

Поспели груши в саду у дяди Саши

Маленькие истории большой деревенской жизни

История первая. У вас товар, у нас…

Дядя Саша урвал козий рог. Можно сказать, по дешёвке. Не всем так везёт, но могло бы хуже получиться.

Владелец четырёх углов, одного забора, восьми соток и трёхколёсного «Ижа», дядя Саша жениться не любил. Но надо. Не век же куковать. Принцип «врёшь, не возьмёшь» – в сторону, огород ждать не будет. Кто-то ж должен его окучивать, помидоры вырастить, соленья-варенья накрутить! Женюсь, какие могут быть игрушки, каждую весну решал дядя Саша. До последнего бурака в земле, а там – вот бог, вот порог, не сошлись характерами. И здравствуй, зимняя холостая жизнь!

Во всех вопросах дядя Саша советовался с дядей Ваней и его гармошкой. Они ж кореша, как Бен Аффлек и Мэтт Дэймон, что из Голливуда. Никакая Дженнифер Лопес без одобрения не прошмыгнёт! На том стояла и стоять будет мужская дружба.

– Эх-ма, кутерьма:

Нынче будет праздник!

Поцелуйте вы меня,

Это не заразно! – с утра гармонь особенно весела: кандидатуру невесты утвердили единогласно. Стратегия выработана. Достаточно нахрабрившись, друзья вступили на тернистый путь сватовства к некой Марьяне, вдовой девушке с козой.

Вечерело. Заходить решили с тылу, огородами, без церемоний, но с фанфарами. По пути встретили козу. Паслась привязанной на первой травке. С пылу-жару и в целях демонстрации лучших хозяйственных качеств, решили возвратить живность в стойло. За первый попавшийся рог. Коза упрямилась и идти не хотела. Бодалась бы с женихом долго, но с подворья в огород вышла Марьяна.

– Эх, хвост на помост,

Что за рыба – диво!

Наливайте, будет тост

За девушек красивых! – обрадовалась гармошка.

Возможно, дядя Саша довёл бы до логического конца объяснение на тему «не крал я козу» невесте, непринуждённо поигрывающей лопатой, но:

– Крррак! – хрустнуло в тиши, и вот коза – на воле, рог – в руке!

– Ба-лам-ба-лам-трам-па! – грустно растянулась до земли гармонь.

Опустился солнечный занавес в розовых облаках, притихли птицы. По большаку, в закат, хромали две фигуры.

– Не так всё плохо, как его малюют, – вздохнул дядя Саша, крутя трофейным рогом. – Хоть и не задалось…

– Эх, ток-кипяток —

Эпическая сила!

Не могу найти пути —

Снегом завалило! – согласился дядя Ваня.

История вторая. Сам себе кузнец

(Летопись дяди Саши)

1993г. Катерина – не по купцу товар. Потрачено 7500 рубликов (как один!), выпито 5 пузырей самогону. И что: перепутала петрушку с кинзой, тьфу! В гараже прибралась… Помидоры накрутила – в рот не возьмёшь, хозяааайка! Расторгнул контракт досрочно. Как говориться, вы уходите, слава Богу, или остаётесь, не дай Бог!

1994г. Галюнчик – не по товару купец. Посвататься, как воды попросить. Ибо тазобедренная композиция и организма общая инсталляция – есть высокохудожественное произведение искусства. У Микеланджело бы слюнки потекли, как есть говорю. Выпито 3 бутылки. Уплочено – 21 тыща да сверху скока-то там американских тугриков в ларьке у Гришки Куркуля за зелье иностранное. Кто сказал, что рожей не вышел?!

…Гармошку Ване порвали. Огород зачах. Без любви и ласки.

1995г. Ольга – выйди на крыльцо, покажи лицо. Вот это удачно даму сердца подобрали! Выпито для храбрости – не счесть! Кошелёк – утерян. Зато: огород вспахала, дом прибрала, печь подбелила, куры-гуси причёсаны, несутся! А, таки, где любимые штаны? Где транзистор? Где кружка пивная, из ресторану в качестве сувенира прихваченная?!

Разошлись, как в море корабли! В виду противоположных взглядов на личную собственность. В отместку выпил духи.

1996—1997гг. Клавдия – из серии «ой, не надо меня уговаривать, я и так соглашусь». Репей, а не женщина! А самогон – 15 тыщ за пол-литру, не хочешь? Покупать не буду. Забудьте, Клава, навеки.

1998г. Марьяна – женщина видная, бывшим мужем, там, отцом – необременённая. Козы – в придачу. Короче, у вас товар, у нас – купец, собою очень молодец! Водка по чём? По деньгам. Самогон – по 20 рупчиков. Так шо ж ты молчишь?! Заводи гармонь!

Всё одним днём случилось. Не свезло, тока козий рог напоминал, «шо щастье было так близко».

Дядя Саша жениться не любил, в отличии от сватовства. Потому как: «Идёшь к милушке – цветы под ногами распускаются»!

– И земля под ногами трескается, – добавляли селяне. – Вот как Сашке большой и чистой любви хочется. Эх, кузнец, блин, своего счастья, – сочувствовали.

История третья. За дешевизной

Задумался дядя Саша о бытии своём. Прикинул к носу ситуацию. Оргвыводы озвучил дяде Ване, товарищу по авантюрам:

– Удешевлять надо процесс!

– Сватовства? – уточнил дядя Ваня. Подмигнул. Наиграл гармонью свадебный марш.

– Да тю на тебя! – возразил дядя Саша. – Употребления!

И показательно щёлкнул пальцами в области горла.

– Одно другому – действие прямо пропорциональное, – заметил соратник, и добавил, соглашаясь. – Самим гнать дешевле.

Так в протокол и записали. Дело за малым – рецептурой. Провели соцопрос. Интервью сообразили на троих. Сахар, мёд, конфеты, патоку откинули из-за «такой нынче дороговизны». Приуныли, было, да вовремя вспомнили, что дядя Ваня карьеру в начале лета сделал, устроился сторожем на бахчу.

– Арбузы! – хором и громко воскликнули друзья. Громче вопил разве что Архимед «Эврика!» в ванне. Сколько позаимствовали с полей, история умалчивает, но хватило. Бражку приготовили, аппарат собрали, день Х настал.

– Ну, пробный шар, – потёр довольно руки дядя Саша. – Как насчёт процедить?

– Ой, я тебя умоляю – шо там той семачки? – не терпелось дяде Ване. – У нас не змеевик – зверь! Проскочют, и не заметит. Не тяни резину!

Процесс запустили без подготовки. Главный свидетель таинства – рыженькая собака по кличке Хока. Особа юркая, звонкая, и то прочувствовала момент: возлегла у аппарата молча.

– Сань, а, Сань? Чегой-то с ним делается? – дядь Ваня первым обратил внимание: бак, словно паровоз, вдруг запыхтел. Затрясся угрожающе.

Мужички замерли. Хока выставила ухо. Затем зарычала, и задом сдала позиции. Подальше от шайтан-машины. Та же подпрыгнула и засвистела неистово, будто ошалевший чайник.

– Ложись!!! – гаркнул дядя Саша.

– Бах! Трах-бах! Ба-бах! Бамс!

Бак – в клочки! На потолке – розовые кляксы в стиле Ван Гога. Осадки в виде «шо там тех семачек». Амбре сивушных масел в воздухе. Печальные слезы первача на полу. В углу истошно завывала Хока.

Дядя Саша с трудом поднялся. Стряхнул арбузные дреды с волос. В сердцах пнул дядю Ваню:

– Говорил тебе, цедить надо, дурбалая кусок!

Тот вылез из укрытия. В долгу не остался. Слово за слово, кулаком по столу, расплевались. Загребая пыль гармошкой, изорванной в пылу спора, дядя Ваня остановился у калитки:

– А не гонись за дешевизной! Ещё сам Пушкин подметил! Тьфу! – и ловко увернулся от сапога.

История четвёртая. Алыча раздора

В год неурожайный на невест, где-то между Марьяной и «чёрным вторником», случился БабыЛюбындядьСашинский конфликт. Ссора зрела, как алыча на дереве. Том самом, что коварно выросло возле межи. Формально – принадлежало бабе Любе. Фактически – раскинуло жадные ветви над всей территорией двух соседских огородов. А у дяди Саши кризис: ни одной жены в доме, и компота страсть как хочется. Кваса – на донышке, да и в том – мошки. Грусть-тоска. Одна надежда – на ягодный взвар. Из алычи, конечно!

– «Паровоз наш мчится прямо на границу», – мурлыкал дядя Саша. Дело спорилось. Ведёрко наполнялось.

– Воруешь? – раздался из кустов голос бабы Любы. Словно удар гонга.

– Ни пальцем! – заявил дядь Саша. – На исконно своей земле падалицу собираю.

– Дерево-то моё! – прищурилась соседка.

– Да за ради бога! – согласился любитель компота. – Тока есть один нюанс!

– Шо? Сам ты Ганс! Антихрист, бесячий сын! Люди добрые, послухайте як фашистом обзывають! Сам оккупант – воруеть среди дня!

В воздухе запахло комплиментами и обидами прошлых лет. Как говориться, смотрите репортаж. В красном левом углу – тяжеловес, обладатель чемпионского платка крест-накрест, баб Люба. В синем правом – золотой призёр, трёхкратный фингалоносец, дядь Саша. На кону – компот!

– Та алыча, что ко мне упала в огород – моя, – доказывал «бесячий сын». – И не одна ваша галоша сюда не ступит!

– Сам ты халоша! На ось, выкуси! – баба Люба возмущённо сложила дулю и описала ей дугу. – Нет, вы побачьте на юнца! Усё в песку, шо из штанов просыпался! Туда же – халошей ругаться! – кукиш приземлился в аккурат возле носа противника. Дядя Саша скосил глаза. Прижал ведёрко к груди.

Кусты жалобно затрещали. Баба Люба вылезла из засады. В опасной близости от дяди Саши зарябили цветочки на ситцевом бюсте. Соседка протянула руки и вцепилась в ведро. Дёрнула на себя. Противник не растерялся, на то он и антихрист, дёрнул обратно. Туда-сюда раз пять.

– Брэйк! – воскликнуло ведро под натиском сторон. И лопнуло.

– Да и мать его так! – поддержал посудину дядя Саша. В сердцах развёл руки с половинками ведра над бабой Любой. Алыча брызнула в стороны весёлыми каплями.

– Вот такой компот, – жаловался дядя Саша другу, зашивая майку. – Наварил, хоть запейся!

История пятая. Траур по Борису Ивановичу

В деревне Пузырики случился траур. Приспущены флаги. И тихо, как никогда. Хоронили Бориса Иваныча.

Мужчины горестно вздыхали. Каждый из них помнил совместные забавы, мимо Бориски, как звали они его по-простецки, спокойно никто не проходил. Каждый норовил подразнить и почитал за честь сразиться. Женщины, конечно, сочувствовали, но в глубине души радовались. Жалко его, конечно, но ведь тиран был и деспот. Людей не любил категорически, особливо женский пол и детей. Видно, чувствовал страх перед своей особой.

– Эх, что ж ты, дурья башка твоя, натворил? – горю дяди Саши не было предела.

– Сань, да не убивайся ты так, – пробовал утешить его дядя Ваня по-дружески. – Это ж не человек, козёл всего лишь!

– Много ты понимаешь, – огрызнулся хозяин животного. – Он получше некоторых людей будет. А производитель какой? А рожища? А силища? Пойди сыщи теперь такого другого!

Рога и мощь козла-то и сгубили. Оторвался ночью с привязи. До бочки с зерном добрался Борис Иваныч и объелся. Околел к утру. Не бодаться теперь ему с мужиками, не пугать наскоком ребятню да жёнок.

Дядя Саша ссутулился, хлопнул молча калиткой и впервые не позвал дядю Ваню с собой. А ведь какой повод – выпить за упокой хоть и козлиной, а всё-таки, души. Иван аж гармошку уронил от удивления, но страдания друга понял, напрашиваться не стал.