Кошка в сапожках и Маркиз Людоед

– Вы очень добры, – я сделала книксен и скромно потупилась. – Разрешите тогда задать вам вопрос… Чисто из профессионального интереса.

– Спрашивайте, – позволил он.

– Почему вы сказали, что Марлен вас не любит? – выпалила я и посмотрела ему прямо в лицо. – Вы поссорились? Вы чем-то обидели её?

Я ожидала, что и тут придётся вытаскивать каждое слово клещами, но Огрест ответил сразу:

– Нет, ничем не обидел, – сказал он резко. – Но Марлен – непростой ребенок. Я уже говорил вам. Она рано потеряла родителей, много пережила, мы должны относиться к ней снисходительно.

– Она потеряла родителей, когда была младенцем, – возразила я. – Вряд ли для ребенка её возраста это такой болезненный удар. Рядом с ней мадам Броссар, вы…

– Вот поэтому я ещё раз напоминаю, что вы – не семейный врач, – сказал Огрест вроде бы мягко, но мне сразу расхотелось с ним откровенничать и расспрашивать. – Проявите свои профессиональные качества, если есть такое желание. У вас неделя.

– Благодарю, что разрешили, – сказала я быстро. – Будет ли мне позволено действовать своими методами?

Маркграф посмотрел на меня с сомнением, а потом словно бы нехотя кивнул и предупредил:

– Только не навредите никому.

– И в мыслях не было! – возмутилась я. – Как вы могли подумать!

Он пробурчал что-то невнятное, а я сразу перешла в наступление:

– Позвольте мне съездить за каплями для Марлен?

– Зачем вам? – угрюмо спросил Огрест.

– Хочу посмотреть город, – я пожала плечами, показывая, что никакого злодейства не замышляю.

– Хорошо, действуйте на своё усмотрение. Я распоряжусь, – сказал маркграф и ушел, а я осталась в коридоре, кусая губы и пристукивая каблуком.

Возможно, разумнее было бы взять деньги и вернуться, но маркиз Людоед словно бросил мне вызов, и я просто не могла его не принять. Вот так расписаться в собственной беспомощности и уехать? Меня посчитали ведьмой из-за какой-то глупости, и я заплакала в платочек и гордо удалилась в столицу? Чтобы вы потом насмешливо кривились, месье Огрест, когда слышали о пансионе мадам Флёри? Нет, такого удовольствия я вам не доставлю. Посмотрим, сможете ли вы избавиться от меня.

Но больше всего меня возмущало отношение к Марлен. Если ты – дядя, если ты любишь племянницу, которая осталась сиротой, то зачем создавать вокруг ребёнка какой-то ледяной шар? Почему не рассказать о ней всё, не обсудить её характер, привычки, чтобы мне проще было подступиться к девочке? К чему было доводить её до истерики, когда можно спокойно объяснить, что красные сапоги – не ведьминский знак, а просто красивая обувь.

И госпожа Броссар… Какую роль она играет в этой истории? Добрый ангел-хранитель семьи или, наоборот, злой гений? Что она там нашептывала Марлен на ухо? Может, молитву читала, отвращающую нечистую силу?

После обеда я подошла к господину Планелю и объявила, что еду в город вместе с ним. Госпожа Броссар слышала это и недовольно нахмурилась.

– Месье маркиз позволил мне осмотреть город, – с улыбкой объяснила я ей. – Если вам надо что-то купить, я с удовольствием окажу вам эту услугу.

– Нет, благодарю, – сказала она с неприязнью, мазнула взглядом по моим сапожкам и отправилась в кухню, давать указания Лоис, как готовить «лёгкую и питательную пищу» для Марлен.

– Буду ждать вас у ворот, – сказал Планель, надевая меховую шапку. – Одевайтесь потеплее, мороз крепчает.

– Буду через десять минут, – заверила я его и побежала в свою комнату.

Мне хватило пяти минут, чтобы надеть пальто, пуховой платок, шляпку, перчатки и взять сумочку. Денег у меня не было, но выйти из дома без сумочки – дурной тон. Красные сапоги тоже невозможно было ничем заменить, и я гордо простучала каблуками по лестнице. Если тут такие дремучие люди, что верят во всякую ересь, это не значит, что я должна идти у них на поводу.

Возле ворот меня ждали открытые сани, и Планель откинул медвежью шкуру, чтобы я могла сесть и укрыться, а сам забрался на козлы и взял поводья.

– А что случилось с родителями Марлен? – спросила я, как только лошади тронулись. – Месье мэр сказал, что произошел несчастный случай…

– Ничего толком не знаю, барышня, – не слишком охотно ответил Планель. – Я ведь тогда не работал у милорда Огреста. Он нанял меня уже после несчастья. Лоис была в замке старшей кухаркой, она и попросила взять меня в замок.

– Старшей кухаркой? Значит, были ещё слуги? – тут же насторожилась я.

– Были, и много, – хмыкнул Планель. – Но после смерти лорда Шарля и леди Юджени всех уволили. В тот же месяц рассчитал.

– Как странно, – заметила я.

– Ничего странного, – возразил конюх. – Вы в столице, наверное, привыкли, что у богатеев должна быть целая армия на побегушках. Но милорд – он хоть и богатей, но простой человек. Ему много не надо. Он бы и вообще без слуг обошёлся, но старается ради племянницы. Очень он её любит, всё для неё.

– Как интересно, – пробормотала я. – А что, вообще, говорят о смерти лорда Шарля и его жены?

– Поехали покататься, коляска сорвалась на горной тропе, упали в озеро и утонули. Такое тут бывает, дороги крутые, ездить надо осторожно, а лорд Шарль – упокой небеса его душу – любил полихачить. Он, вообще, был такой, с огоньком!.. Но это понятно – ему не надо было управляться с каменоломнями, поэтому жил в своё удовольствие. А милорду после смерти отца было всего двенадцать. Три года у него был опекуном старик Лиленбрук, а потом милорд – всё сам. И ведь поднял и рудники, и школу построил, и церковь – мы тут ни в чём не нуждаемся. Святой человек…

– Значит, его любят в городе? – невинно спросила я, поплотнее запахивая платок, потому что мороз щипал и за нос, и за щёки.

Конюх замялся, и я поняла, что попала в цель. Интересно, за какие такие заслуги «святому человеку» дают прозвище лорд Огр?

– Любят, – проворчал, в конце концов, Планель и переменил тему, подхлестнув лошадей. – Скоро приедем, барышня. Аптека на той улице.

Я вызвалась сама зайти за лекарством, чему Планель был только рад.

– Милорд уже заплатил, – сказал он, спрыгивая с саней и приплясывая, чтобы согреться. – Вам только забрать.

Поднявшись по трём ступенькам, я открыла дверь, над которой красовалась вывеска «Аптека Ферета». Звякнул колокольчик, и мне навстречу вышел уже знакомый мужчина – тот самый, который приходил к Марлен.

– Ещё раз приветствую, барышня Ботэ, – сказал он с полупоклоном. – Приехали за каплями? Они уже готовы, сейчас принесу.

Он прошёл к полке со склянками, баночками и коробочками, а я внимательно наблюдала за ним. Аптекарь был моложе Огреста, тоже высокий и светловолосый, хотя и не такой красивый, конечно. В любом случае, глаза у него были не голубые, а серые. Это я разглядела совершенно точно. Зато он улыбался. И синяя форменная куртка ему очень шла.

– Откуда вы знаете моё имя? – спросила я, пока он заворачивал в бумагу, а потом в толстую ткань пару стеклянных колбочек, заткнутых пробками.

– Это – Шанталь-де-нэж, – засмеялся аптекарь, и на щеках у него появились очаровательные ямочки. – Тут сразу узнают о новом человеке. А к вам – особое внимание.

– Почему? Из-за красных сапог? – спросила я, пока он перевязывал свёрток с лекарствами тонким шнурком и запечатывал печатью с гербом Королевских Аптек.

– Уже знаете? – аптекарь покачал головой. – Дремучие, суеверные люди. И ничего пока с этим не поделать. В этих краях так. Властвуют две великие силы – колдовство и зима. Поэтому вчера обсуждали только ваш приезд. И будут обсуждать ещё долго.

– Ну, хоть появится развлечение людям до Рождества, – заметила я.

– А вы не расстроились, – он посмотрел на меня с интересом.

– Было бы из-за чего, – пожала я плечами.

– Прекрасно вас понимаю, – он передал мне лекарство, и я положила его в сумку. – Я сам – приезжий, раньше тоже жил в столице. Здесь десять лет, а привыкнуть к суевериям и сплетням до сих пор не могу. Кстати, позвольте представиться – Феликс Ферет. Местный аптекарь и медик по совместительству. Медик – после того, как доктор Каннинг покинул нас, удрав в тёплые края, где море, и совсем нет снега. О, подождите! Можно ещё передать с вами мятные леденцы для госпожи Лоис? Совсем забыл, она просила прислать побольше, у неё часто болит горло…

– Можно, – я тоже разулыбалась, глядя, как он нырнул под прилавок. – Получается, вы в этом городе и за аптекаря, и за врача?

– На моё счастье, тут не происходит ничего страшнее расстройства нервов у барышень перед свадьбой, – отозвался пока невидимый мне Ферет, – бессонницы у барышень постарше и необходимости поговорить у дам в возрасте.

– Но здесь каменоломни…

– Ни слова больше! – Ферет выглянул из-за прилавка. – О таком тут не говорят! Я, конечно, не суеверный, но не настолько.

Я не выдержала и рассмеялась.

– Приятно слышать, что в этом городе кто-то смеётся, – сказал аптекарь серьёзно. – Признаюсь честно, нам этого очень не хватает.

– Семейная трагедия Огрестов? – тут же повернула я разговор.

– Да, это сыграло свою роль, – признал Ферет и снова скрылся с глаз, зашелестев бумагой.

– Расскажите мне о Марлен? – попросила я. – Сегодня… что это было? Она увидела меня и забилась в истерике. Правда, теперь я думаю, что она могла принять меня за ведьму. Я зашла к ней в комнату утром…

– Да-да, в одной ночной рубашке и в малиновом халате, с распущенными чёрными волосами – именно такими в представлении Марлен и бывают ведьмы.

– Месье! – запротестовала я, невольно покраснев. – Это Марлен вам рассказала?

– Я же должен выяснить, что произошло. Но не волнуйтесь, пусть я и не врач, но врачебную тайну соблюдаю, и о вашем малиновом халате никто не узнает. От меня, по крайней мере. Вы не подумайте, Марлен – чудесное дитя, – Ферет опять появился, опёрся локтем о прилавок и задумчиво уставился в потолок. – Она очень умная, чуткая девочка. Я совершенно согласен с госпожой Броссар, что гувернантку надо было пригласить гораздо раньше. А так пытливый ум нашей Марлен занят совсем другим – страшными сказками, легендами, и прочими не слишком полезными для юной особы знаниями.

– Вот как, – теперь мне стало понятно поведение девочки. – Странно, что она сама – вылитая маленькая ведьмочка. Белокожая, с ярким румянцем, черноволосая…

– Она похожа на мать, – сказал аптекарь.

– Вы её знали, месье? Маму Марлен?

– Лично – нет. Она же была невесткой маркграфа! Совсем другой уровень. Но в таком городе, как наш, все знают друг друга.

В это время звякнул колокольчик, и в аптеку вошла девушка – миловидная, светловолосая, грустная. Или она показалась мне грустной из-за траурных одежд – чёрного пальто и чёрной шляпки из фетра. Видневшаяся из-под пальто юбка тоже была чёрной, правда, с голубой тесьмой. Значит, уже не траур, а просто дань чёрной моде Шантель-де-нэжа.

– Добрый день, – поздоровалась девушка то ли со мной, то ли с аптекарем.

– Добрый день, – ответила я вежливо.

– Рад видеть вас, Надин, – аптекарь выпрямился, держа полотняный мешочек, от которого пахло мятной свежестью. – Вы за лавандовой водой?

Девушка смущенно и робко кивнула, искоса посматривая на меня.

– Минуточку, барышня Ботэ, – попросил аптекарь, и я сделала широкий жест рукой, показывая, что подожду.

Пока она расплачивалась, я посмотрела в окно и увидела, что возле аптеки остановился молодой человек – в приталенном пальто (тоже чёрном!), высокой шапке и с тростью под мышкой. Он перекинулся парой слов с Планелем, поставил ногу на полоз саней и начал затягивать ремешок на меховом сапоге. Вернее – делал вид, что затягивает. Расстёгивал и застёгивал его, и всё медленно, со старанием. Как будто ждал чего-то. Или кого-то.

Но всё стало понятно, когда барышня Надин, тихо попрощавшись, вышла из аптеки.

Спустившись по ступенькам, девица поскользнулась точно так же, как я, и шлёпнулась прямо на утоптанную дорожку. Аптекарь бросился на помощь, но его опередил молодой человек, который сразу же забыл о своём ремешке.

Я подошла к окну, наблюдая, как мужчины хлопочут вокруг девицы, почтительно поддерживая её под локти, а она краснеет, бледнеет, и упорно не смотрит на молодого человека, который так и пытался заглянуть ей в глаза.

Всё ясно – лирическая комедия на сцене Шанталь-де-нэж, я отвернулась, чтобы скрыть улыбку, и заметила на полу белый платочек – немного потрепанный, но из батиста, обшитый по краю почти выцветшей голубой нитью. Подобрав платочек, я заметила монограмму на уголке – GN. Наверное, его уронила Надин.

Вернулся господин Ферет – весь запорошенный снегом, замёрзший – потому что выскочил на помощь девушке, даже не накинув куртки.

– Вот леденцы, а вы… – начал он, перевязывая мешочек с леденцами, но я не дослушала.

Поблагодарила, попрощалась, схватила леденцы и поспешила на улицу, чтобы догнать Надин.

– Всего доброго! Приходите ещё! – крикнул мне вслед аптекарь, а я уже добежала до саней, ухитрившись даже не поскользнуться.

– Месье Планель, видите девушку? Идёт в сторону церкви? – спросила я, усаживаясь на сиденье и укрываясь шубой. – Езжайте за ней, пожалуйста. Она кое-что обронила, хочу вернуть.

Сани легко и ровно тронулись, мы обогнали молодого человека с тростью, который шёл следом за девицей Надин, не сводя с неё глаз. Когда мы поравнялись, молодой человек отступил в сторону, пропуская сани, наши взгляды встретились, и я не смогла удержаться – прыснула от смеха.

Мечтательное выражение на лице юноши сменилось почти ужасом, он поспешил свернуть в боковой переулочек и быстро зашагал прочь, делая вид, что вот туда-то ему и надо.

– Мадемуазель! – окликнула я девушку, когда мы догнали её. – Это не вы потеряли?

Планель осадил лошадей, барышня Надин тоже остановилась, посмотрела на платок, который я протягивала ей, и покачала головой.

– Это не моё, – сказала она тихо и опустила глаза на мои сапоги.

– Да, красные, – подтвердила я. – Вас тоже это смущает? Если что, к колдовству я не имею никакого отношения. Хотите, подвезём вас?

Девица покраснела, побледнела, и забормотала извинения, после чего пустилась по улице чуть ли не бегом, сгорбившись и втянув голову в плечи.

Планель с сочувствием оглянулся на меня, и я в ответ скорчила печальную гримаску и вздохнула:

– Ладно, придётся вернуться. Я украла платочек у какой-то бедняги. Надо оставить его в аптеке, вдруг хозяйка объявится.

Проще, конечно же, было выбросить этот платочек в сугроб – тряпочка не первой молодости вряд ли могла представлять для хозяйки какую-то ценность, но для меня платочек был причиной заговорить, а может и подружиться с кем-нибудь в этом городе.

– Тогда сделаем круг, – сказал конюх, заставляя лошадей выехать на соседнюю улицу, – тут не развернёмся.

Я совсем не возражала против небольшой прогулки. Припорошенный снегом Шанталь-де-нэж был необыкновенно живописен, и величественные синие горы с белыми шапками добавляли красоты – словно милая рождественская картинка в обрамлении.

– У вас нарочно красят рамы и двери в голубой цвет? – спросила я Планеля. – Чтобы красиво сочеталось с голубыми горами?

– Нет, что вы, барышня, – прогудел он в ответ. – Это от ведьм.

– От ведьм?! – поразилась я. – Да что же у вас везде ведьмы-то!

– Все знают, что нечистая сила боится голубого цвета, – наставительно пояснил Планель. – Это ведь цвет небес.

– Если только так, – согласилась я, теперь по новому глядя на голубые двери и окна.

Значит, это – что-то вроде защитного талисмана, как и голубая полоса на юбке девицы Надин, и голубая вышивка на платочке. Ферет был прав – суеверия в этом городе царят и процветают. Да, непросто образованному человеку жить здесь.

Когда я снова зашла в аптеку, господин Ферет стоял за прилавком, нацепив очки на нос и задумчиво глядя перед собой. Звон колокольчика заставил аптекаря поднять голову, и он просиял улыбкой:

– Рад, что вы так быстро вернулись, барышня Ботэ! Забыли ещё что-то?

– Нет, не забыла, а прихватила лишнего, – призналась я, положив платочек на прилавок. – Вот, посчитала, что платок уронила мадемуазель Надин, но она сказала, что вещичка – не её.

Ферет поднял очки на лоб, разглядывая платочек, а потом подхватил его за вышитый кончик двумя пальцами и положил в ящик прилавка.

– Да, я знаю, чей он. Спасибо, что вернули, барышня. Хозяйка будет рада получить его обратно.

– Если вы скажете имя владелицы, я сама его верну, – предложила я.

– Ну, попробуйте, – засмеялся аптекарь. – Только боюсь, старушка Гренвиль выбросит его. Посчитает, что теперь на платке проклятье до седьмого колена. Притом, что ни детей, ни внуков у неё нет.

– Нет, таких жертв нам не нужно, – тут же согласилась я.

– Не волнуйтесь, я передам платок со всей деликатностью, – заверил меня Ферет. – А фамилия барышни Надин – Арно.

– А как зовут того юношу, что не сводит с неё глаз? – невинно поинтересовалась я.

Аптекарь от души расхохотался и чуть не уронил очки. Он снял их и положил на прилавок.

– От вас ничего не укроется! Глазок-алмаз! Да, Тутур давно влюблен в Надин.

– Тутур?

– Артур Гарлен, но все зовут его Тутуром. Он неплохой парень, его отец – приказчик у милорда Огреста.

– А вы всё про всех знаете, – восхитилась я. – Наверное, и про Огрестов тоже?

– Ну-у… – замялся он. – Не всё, но кое-что слышал. Всё-таки, десять лет в Шанталь-де-нэж – это даром не проходит.

– Расскажите про них, – попросила я его, поставив локти на прилавок и глядя на аптекаря снизу вверх. – Всё, что касается смерти родителей моей подопечной, покрыто тайной. Никто не хочет ничего говорить прямо, одними только намёками. И пугают меня всё больше.

– Кто же говорит о таком прямо, – хмыкнул Ферет. – Но мой вам совет, барышня Ботэ, не слушайте никого. Люди любят сплетничать, а ещё больше – придумывать то, чего нет.

– Но вы-то не будете ничего придумывать, – мурлыкнула я. – И расскажете девушке всю правду, верно?

– Вы точно Кэт, а не Лиса, к примеру? – полушутливо спросил Ферет. – Ладно, уговорили. Расскажу вам про жизнь в Шанталь-де-нэж, чтобы вы не наделали ошибок, как я в первый год. Только позовите Планеля, иначе он рискует замёрзнуть. Скажите ему, что у меня припасён отличный коньяк, и я могу предложить его к кофе.

Глава 4. Правда или ложь?

– Кофе у тебя хороший, Феликс, – ворчал господин Планель, устраиваясь у печки с огромной пузатой чашкой, – и коньяк отличный, а вот с головой – всё плохо.

– Почему это? – весело ответил аптекарь, подмигивая мне и разливая оставшийся кофе по двум маленьким чашкам с голубой каёмкой.

Он вопросительно посмотрел на меня, поболтав фляжкой с коньяком, но я покачала головой, отказываясь от такой добавки.

– Тогда – анис и корица, – согласился господин Ферет. – А мне – коньячку для храбрости.

– И она тебе понадобится, – пообещал господин Планель, – когда милорд узнает, что ты сплетничаешь о его семье. Ты совсем свихнулся?

– Полегче, дядюшка Перси, – добродушно ответил ему Ферет и снова мне подмигнул. – Мы с тобой всего лишь расскажем барышне Ботэ, что нам известно, а уж она пусть решает – что тут правда, а что ложь.

– Мы с тобой?! Нет, я ни при делах. Сижу и пью кофе, – и Планель в подтверждение своих слов отпил из чашки и довольно зажмурился. – И совсем не слышу, что ты там болтаешь.

– Пусть будет так, – с улыбкой ответил аптекарь, пододвигая ко мне чашку. – Но я считаю, что сделаю доброе дело, если расскажу барышне Ботэ историю Шанталь-де-нэжа.

– Ты ничего о ней не знаешь, об истории, – заявил Планель, вопреки обещаниям ничего не слышать. – Ты не местный. Тебе не понять духа наших людей.

– Конечно, где уж мне, – отозвался Ферет с напускным смирением, а потом посмотрел на меня. – Итак, Шанталь-де-нэж был ничем не примечательной пограничной деревушкой, пока некто Доминик Огрест, безземельный рыцарь, направленный сюда комендантом королевской крепости, не обнаружил здесь залежи сланца. Было это лет триста назад, во время правления одного из королей, которые приходят и уходят, и даже не оставляют династии. Но тот король был очень неглуп, и сразу понял пользу сланцевых рудников. Доминику Огресту был пожалован графский титул и местные земли с условием организовать работу в каменоломнях и перевозить сланец по всему королевству. Видите ли, Кэт – вы ведь позволите так себя называть? – местный камень обладает удивительными свойствами – он выдерживает самые сильные морозы, не пропускает влагу и отлично сохраняет тепло. Самый лучший материал, чтобы построить дом. И вот уже много лет Огресты поставляют сланец для нужд короны или продают его тайком и втридорога, чтобы прикопить немного для собственного семейства.

– Эй! – снова подал голос Планель. – Милорд Огрест законов не нарушает!

– Ему и нет в этом необходимости, – тут же подхватил аптекарь. – К тому времени, как милорд Ноэль стал маркграфом, состояние его семьи насчитывало сто тысяч фунтов золотом, не считая ценных бумаг, недвижимости и прочего имущества.

– Милорд – святой человек, – упрямо повторил конюх.

– Это несомненно, – Ферет вроде бы и отвечал Планелю, но смотрел только на меня. – Главной его заслугой, я считаю, было то, что именно при милорде Ноэле Шанталь-де-нэж стал вот этим милым городом с каменными домами. Двадцать лет назад, дорогая Кэт, вы увидели бы на этом месте только деревянные бараки, щели в которых затыкались старыми тряпками. Разумеется, был ещё графский замок, построенный из сланца, но даже этот удивительный камень не защитил прежнего маркграфа Огреста от Большого Холода.

– Между нами говоря, – видимо, от тепла, горячего кофе, а больше всего – от коньяка, господин Планель стал очень разговорчив, – милорд Гвенаэль – да упокоится он с миром – очень нехорошо поступил с малышкой Жоржеттой. Да, она была немного спесивая, себе на уме, и про неё много чего болтали, но всё равно нехорошо.

– Про Жоржетту, дочь лесника, говорили, что она – ведьма, – ответил мне на незаданный вопрос Ферет. – После смерти миледи Огрест маркграф сошелся с дочерью лесника. Классический сюжет неравной любви – когда прошли первые романтические порывы, девица оказалась не нужна, и маркграф дал ей полную отставку. Барышня Жоржетта с этим мириться не желала, попыталась устроить скандал и даже подала в суд за совращение, но проиграла. И это было вполне ожидаемо. Теперь уже её обвинили, что она колдовскими чарами обольстила маркграфа и обокрала его. После суда Огрест приказал ей и её отцу убираться из его владений и никогда больше не возвращаться. Лесника и его дочку выгнали перед самым Новым годом, а дом и всё их имущество сожгли. Был конец декабря, начинались самые холода. Отец и дочь отправились через перевал и, тоже вполне ожидаемо, замёрзли.

– Потом лет через пять нашли фляжку Жореста, – поддакнул господин Планель. – Он никогда с ней не расставался, всё время таскал с собой. Держал там самое крепкое горючее вино. Не пить, не подумайте, барышня Ботэ! Просто леснику без такого подспорья никак нельзя. Согреться, если заблудился ночью, быстро развести костер, рану какую обработать, если поранился далеко в лесу… Наверное, они замёрзли где-то в пещерах, забрались, чтобы переждать метель. А волки потом растащили то, что от них осталось.

– Какой ужас, – произнесла я искренне. – Пусть даже они были трижды колдунами и ведьмами, нельзя было отправлять их на смерть так жестоко.

– Вот я и говорю, – закивал Планель, – нехорошо тогдашний милорд поступил с Жоржеттой. За что и поплатился. Мы все поплатились, – вздохнул он, одним глотком допил кофе и попросил: – Феликс, плесни мне ещё кофейку. Только без коньяка, пожалуй. А то Лоис почует. Она сразу замечает, если я выпил чуть больше напёрстка.

– Тогда тоже – с анисом и корицей? – предложил аптекарь.

– Давай, – разрешил Планель. – Люблю твой кофе – напихаешь туда разной ерунды, а так вкусно получается!

– Это не ерунда, дядюшка Персиваль, – засмеялся Ферет. – Это – пряности.

– Всё едино, – отмахнулся Планель.

– Но почему вы говорите – что все поплатились? – напомнила я о прерванном рассказе. – И как поплатился милорд Гвенаэль? Речь ведь об отце нынешнего милорда Огреста?

– Да, о его отце, – аптекарь снабдил господина Планеля новой чашкой кофе и продолжал: – Как оказалось, Жоржетту не зря считали ведьмой. В первый день нового года в замке Огрестов обнаружили на окне надпись, сложенную морозными узорами. Это было проклятье Жоржетты маркграфу Гвенаэлю. «Людоедский род никогда не увидит счастья», – так там было написано. И в ту же ночь начался Большой Холод – ударили сильные морозы, и держались они весь январь. Вообще-то, Шанталь-де-нэж морозами не удивить, и не редкость, чтобы кто-то замёрз здесь по зиме, но в тот год было особенно страшно. Люди замерзали целыми семьями, потому что бараки не спасали от холода. Впрочем, и графский замок не оказался спасением. Милорд Гвенаэль тоже замёрз в ту зиму. Говорят, жители спаслись, только отслужив панихиду по Жоржетте и леснику Жоресту и собрав все свои средства на голубую ленту…