Белее снега, слаще сахара…

– Прости, у меня здесь не предусмотрено бархатного стульчика с дырочкой, – ответила я, всё ещё злясь за «головешку».

– Просто выпусти меня! – завопил он, снова вцепившись в решетку.

– Выпустить? – сердито переспросила я. – Такого дикаря? Всё, не мешай мне. Я ухаживаю за раненой и готовлю ужин. Скоро приедет моя мама.

Некоторое время он ругался вполголоса, но прошло не больше получаса, как мой пленник сменил гнев на просьбы.

– Хотя бы выйди, – попросил Иоганнес смущенно.

– Пойду принесу воды

Я и в самом деле пошла за водой. Выпускать буйного юнца я не собиралась, но и слушать его журчание никакого желания не было.

Пока из родника набиралась вода, я смотрела на дорогу. Вот сейчас из-за поворота покажется повозка, приедет мама, и всё сразу станет проще.

Но ведро наполнилось, вода потекла через край, а я не увидела повозки и не услышала топота лошадиных копыт и скрипа колес.

Пришлось возвращаться, и первым делом я проверила раненую девушку. Она спала, и лицо её уже не было таким восковым. Не было и румянца, но я понадеялась, что смерть отступила от этого юного существа.

– Как она? – тут же спросил Иоганнес.

– Гораздо лучше, – успокоила я его. – Кровь остановилась. А теперь нам надо поесть.

Я положила по порции яичной кашки себе и парню, поставила его чашку на пол перед решёткой, а сама села за стол, чтобы видеть и Гензеля, и Гретель.

– Ничего, вкусно, – одобрил пленник, попробовав мою стряпню.

– Просто восторг, что тебе понравилось! – съязвила я.

– Раз не хочешь называть имя, – продолжал он невозмутимо, уписывая нехитрое кушанье за обе щеки, – тогда скажи, почему живёшь в лесу. Ты прячешься от кого-то?

– Ни от кого не прячусь, – возмутилась я. – Просто мы с мамой делаем сладости, а здесь можно вырастить и мяту, и шалфей, и разные ягоды есть.

– А, ну да, – протянул он с оскорбительным недоверием.

Теперь он сидел на полу, вытянув ноги, и лениво на меня поглядывал.

На что это он намекает? Что мы с мамой – преступницы?

Ерунда какая!

Но мы так часто переезжали из города в город… Иногда даже бросали вещи, уезжая ночью и налегке…

Я со стуком положила ложку. Чего доброго, этот нахал заставит меня поверить, что я – самая настоящая преступница.

– Ты, вроде как, разозлилась? – спросил он, выставляя вон пустую чашку из клетки.

– С чего бы? – насмешливо удивилась я. – Разве на детей обижаются? Пусть болтают себе милые глупости.

– Тебе уже говорилось, что я – не ребенок!

– Ты, вроде как, разозлился?

– Деревенщина, – сказал он сквозь зубы и закрыл глаза, прислонившись затылком к стене.

Я решила не отвечать ему. Много чести ему отвечать.

Напоив с ложечки Гретель, я сменила ей повязку, поправила подушку и заплела волосы, чтобы девушку ничего не беспокоило. Было ясно, что мама сегодня уже не приедет. Наверное, решила заночевать в городе. Колесо сломалось. Или лошадь захромала. Или… да мало ли что могло случиться в пути. Я успокаивала себя, но всё равно волновалась. Хорошо хоть, что грубиян Гензель затих – уснул, как сидел, привалившись к стене.

Сжевав пару дынных цукатов, чтобы подсластить незадавшийся вечер, я поворошила почти прогоревшие угли и подошла к клетке, чтобы забрать пустую чашку и ложку.

Но стоило мне наклониться, чтобы взять посуду, как пленник открыл глаза, просунул руку между прутьями решётки и схватил меня за шею.

– Вот ты и попалась, пташечка, – сказал он, не скрывая злорадства. – Неплохо для ребёнка, верно?

И не успела я ничего сказать или сделать, как он притянул меня к решетке вплотную и поцеловал прямо в губы.

Сразу было понятно, что юнец совсем не умеет целоваться, хотя он и попытался что-то такое изобразить, больно притиснув меня лбом к деревянным перекладинам.

Да ученик пекаря в Диммербрю целовался лучше!

Конечно, я не могла похвастаться богатым опытом в области поцелуев, но с чем сравнивать – было. И парнишка Иоганнес точно не произвёл впечатления.

А он старался! Наверное, пытался доказать, что и в самом деле мужчина. Я не стала терять время даром. Точно так же, как он, просунула руку сквозь прутья решетки и изо всей силы дёрнула его за волосы.

Он коротко взвыл и отпустил меня. Я рванула от клетки и, как оказалось, успела очень вовремя, потому что этот хитрюга чуть-чуть не успел залезть в карман моего передника, где лежал ключ.

– Ах ты… ах ты… молокосос! – несмотря на испуг, я не выдержала и расхохоталась. – Вот этому учат детей лесничих? Воровать, отвлекая внимание?

– Ха-ха, – передразнил он меня, мрачно блестя глазами из темноты чулана.

– Сто раз «ха-ха», – заверила я его. – И вор из тебя никудышный, и целуешься ты отвратительно.

– Ври больше, – ответил он презрительно. – Ещё немного, и я бы с тебя платье стащил – а ты не заметила бы.

– Малыш, не льсти себе, – я пригладила волосы и отошла посмотреть, как чувствует себя девушка. – Такими поцелуями ты и поломойку не впечатлишь.

– Ой, опытная нашлась! – не остался он в долгу. – Сама-то ничего не умеешь.

– Утешайся, утешайся, крошка Гензель.

– Даже не знаешь, что рот надо открывать.

– Какие познания у ребёнка! – я картинно приложила руку к сердцу и закатила глаза.

– Я – не ребёнок, – повторил он угрожающе. – Я – взрослый мужчина! Подойди поближе и докажу.

– Ага, бегу – и платье развевается, – отрезала я. – Всё, ты меня вывел, ребёнок. Будешь теперь сидеть на хлебе и воде, после такой выходки.

Мы переругивались до тех пор, пока я не заперла двери и не загасила свечу. В наказание Гензель был оставлен спать без подушки и одеяла. Я посчитала, что раз уж он достаточно взрослый, чтобы набрасываться с поцелуями, то пусть привыкает к суровым будням жизни. Ничего, поспит на соломке – здоровее будет.

Свеча была потушена, но и в темноте мы продолжали вяло обмениваться колкостями, пока парень не уснул на полуслове.

В отличие от него, сон ко мне не шел. И дело было не в том, что я очутилась под одной крышей с двумя незнакомыми людьми.

Я лежала в темноте с открытыми глазами, слушая, как дышит Гретель, как посапывает в своей тюрьме Гензель, и думала о матери, которая задержалась в пути. Оставалось надеяться, что ничего страшного не случилось. Мы ведь в самом деле, ну совершенно точно, просто без сомнений – ни от кого не бежим и не прячемся. Иначе мама рассказала бы мне…

Надо просто набраться терпения. Завтра мама приедет, мы решим, что делать с непрошеными гостями, и всё пойдет по-прежнему.

Но мама не приехала ни утром, ни к обеду, ни к вечеру следующего дня, и тут я забеспокоилась. Она никогда не задерживалась так надолго. Я три раза ходила за водой и вслушивалась в шум леса, стоя у родника. Но всё было тихо.

Гензель к вечеру совсем взбесился и грозил мне карами земными и небесными, если я не отправлюсь за лекарем для его сестры. Наверное, я так бы и сделала – пошла в Брохль даже на ночь глядя, но погода испортилась, хлынул дождь и поднялся ветер, а у меня не было даже фонаря – его забрала мама.

Радовало только, что девушке было явно лучше. Щеки её слегка порозовели, и она сама приоткрывала губы, чтобы принять пару ложек целебного настоя или бульона. У неё начался жар, и я не отходила от её постели ни на шаг. Но жар – это не потеря крови, так мне думалось.

– Если с ней что-то случится… – голос Гензеля вдруг дрогнул, и я впервые за последние часы посмотрела в его сторону.

Он сидел за решёткой, нахохлившись, уперевшись лбом в прутья – испуганный, растерянный мальчишка, который храбрится, хотя ему отчаянно страшно.

– Лучше успокойся и помолись, чтобы она поправилась, – сказала я ему мягко.

Потому что в этот момент не только он, но и я нуждалась в поддержке. И поговорить, кроме как с этим грубияном, мне было не с кем.

– Молиться!.. – фыркнул он, как рассерженный лесной кот. – Это вы, женщины, только и делаете, что слёзы льете и молитесь. А мужчина должен действовать. Только по твоей милости я сижу здесь, как балда! Выпусти меня, я сам пойду в деревню.

– Ты не найдешь дороги, – покачала я головой, испугавшись, что и в самом деле сглупила.

Надо было сразу бежать в Брохль. Если с мамой что-то произошло… Но если бы я не помогла девушке, она точно не дождалась бы лекаря…

Вторую ночь я не могла спать от волнения и страха, и задремала только к утру, когда начали петь птицы.

Мне приснилась мама. Она ничего не говорила, только прижимала палец к губам, призывая меня молчать.

Я проснулась от грохота и вскочила, не понимая, где нахожусь, и что происходит. Но это всего лишь Гензель колотил по решётке.

– Чего разоспалась? – он разгуливал по чулану – два шага туда, два – обратно. – Утро давно, солнце светит.

– Не надо так голосить, пташка ранняя, – проворчала я, подходя к Гретель.

Девушка спала, и лоб у нее был совсем не горячий. Жар прошёл, и это было чудесно.

– Выпусти меня, – уже без особой надежды попросил парень.

Я отрицательно покачала головой.

– Тогда выйди, – он сердился, ему было стыдно и неловко, но я посчитала, что это не самое страшное, что может случиться.

Переживёт. Никто ему за его грубость королевского обхождения не обещал.

– Схожу за водой, – сказала я, взяв кувшин. – У тебя десять минут.

Набирая воду, я опять смотрела на дорогу, которую развезло так, что на телеге точно не проедешь. Значит, мама не приедет и сегодня, она не настолько безумна, чтобы рисковать нашей единственной лошадью.

После дождя лес был свежим и прохладным. Капли воды с еловых лап падали за шиворот, и я ёжилась. В другое время меня это посмешило бы, но сейчас было не до веселья.

Лесное эхо донесло человеческие голоса, и я сначала радостно встрепенулась, решив, что это вернулась мама. Но радость тут же пропала, потому что голоса были мужские. Два… нет, три…

Мимо нас редко проезжали – слишком плохой была дорога. А тут целых три путника… И верхом?.. Я услышала лошадиное ржание и свист плети.

Родник находился в ивовых зарослях, и меня не было видно с дороги, поэтому я не слишком-то боялась.

Сквозь листву я увидела, как мимо проехали трое мужчин в охотничьих шляпах с разноцветными перьями. Одного из них я узнала – наш лесник. Значит, бояться нечего!..

Бросив кувшин, я полезла из оврага наверх, но не успела позвать лесника и его спутников. Из нашего дома раздались такие дикие вопли, словно там орудовала шайка разбойников, учиняя расправу над бедными пленниками.

Мужчины спрыгнули с лошадей и бросились в дом, а спустя несколько секунд оттуда выскочил Иоганнес – злой, как сто голодных собак.

– Где девчонка?! – орал он. – Она только что вышла! Найдите её! Она не могла далеко уйти!

Глава 7

Мне повезло и на этот раз. Недаром мама говорила, что при рождении я получила благословение феи.

Что было бы, выйди я из дома на пару минут позже?!. Меня поймали бы, как куропатку, скрутили лапки и пёрышки ощипали. Хорошо, если мимоходом бы голову не отвернули.

Вопли и неистовство милашки Иоганнеса меня ничуть не удивили. Мне уже приходилось сталкиваться с подобным «аристократизмом», когда мы с мамой жили в больших городах и подрабатывали в кондитерских лавках. Удивительно, какими невоспитанными бывают люди, которые ни в чём не нуждаются. Будто с богатством и знатным положением им в довесок даётся право считать себя хозяевами мира.

Значит, парень не соврал. Он и в самом деле был кем-то из знатных. Может, даже и сыном королевского лесничего, судя по тому, как он вёл себя все эти дни и как сейчас требовал, чтобы меня немедленно отыскали.

Зачем меня искать? Решил поблагодарить?

Я тихонько фыркнула, сидя в ивовых кустах. Ну, пусть поищут.

Но мужчины не торопились выполнять приказ спесивого юнца.

– Лучше позаботиться о госпоже, – резонно заметил лесник. – Её надо доставить к лекарю. Мы сделаем носилки…

Иоганнес сразу забыл о моих поисках, а я, воспользовавшись тем, что мужчины принялись рубить молодые берёзки и лапник, чтобы сделать носилки, потихоньку прошла дном оврага, вышла на дорогу и побежала в Брохль. Если мама встретится мне на пути, мы переждем, пока знатные гости уедут, а потом вернемся домой. Ну а если мама в Брохле – значит, поедем домой другой дорогой. Или вообще не поедем.

Нет, я не совершила ничего плохого, и случись всё повторить, снова заперла бы настырного поганца в чулане, но… Если кто-то из сильных мира сего держит на тебя зуб, лучше сбежать потихоньку. Так всегда говорила моя мама, и я считала, что совершенно правильно говорила.

В избушке не оставалось ничего ценного, кроме верхней одежды, и я бодро месила грязь на лесной дороге, со злорадством представляя, как малютка Иоганнес будет шарить в мокрых кустах, надеясь, что я прячусь где-то поблизости.

Если совсем мечтать, то почему бы нам с мамой не вернуться в Диммербрю? Или в какой-нибудь другой город? Зачем тратить время в такой глуши? Тут даже корицы не найдешь, а я как раз придумала отменный рецептик печенья с коричной глазурью…

Ах, мои мечты…

Я добралась в Брохль только для того, чтобы успеть на похороны моей бедной мамы. По возвращении из города ей стало плохо, и пока звали лекаря, всё было кончено.

Потерять близкого человека – это тяжело. Потерять единственного родного – втройне тяжелее. Первое время я думала, что никогда больше не засмеюсь и не стану улыбаться. На поминальной службе священник протянул мне облатку, пытаясь утешить добрыми словами о том, что на всё воля небес, а староста проявил сочувствие и предложил установить на могиле каменную плиту, оплатив её общинными деньгами. Я не стала отказываться, и вскоре плита была готова. По моему желанию на ней были выбиты лишь годы жизни, имя и фамилия – Эльза Беккер. Настоящие имя и фамилия, потому что в наших путешествиях мама предпочитала называться госпожой Цауберин.

Эта потеря, как, впрочем, все смерти, была тем страшнее, что произошла неожиданно. Жена старосты любезно предложила мне пожить в их доме, пока я не решу, что делать дальше. Она считала, что юной девушке крайне неприлично жить одной и в лесу, попутно выспросила у меня рецепт пряников, а ещё намекнула, что её младший сын совсем не против жениться, а она, в свою очередь, рада взять бедную сиротку под крылышко.

Я согласилась, что жить в лесу одной невозможно, щедро поделилась с ней рецептом, но от младшего сына старостихи отказалась. Парень был весь в папочку – ел за семерых, весил за десятерых, читал по слогам и считал, что лучшее место в мире – это деревня Брохль, а обо всём за её пределами говорил: «Какая же там глушь».

– Благодарю, госпожа Краузе, – сказала я старостихе. – Но лучше я вернусь в Диммербрю. Там родственники, они обо мне позаботятся.

– Но твоя матушка говорила, что у вас нет родственников? – изумилась она.

Память у нее была отличная, но я так же отлично умела врать. Что и сделала, не моргнув глазом:

– Просто матушка с ними не ладила, а ко мне они всегда относились хорошо.

Она с сомнением покачала головой, но собрала мне сумку в дорогу, и староста сам отвез меня в Диммербрю, пожелав на прощанье удачи.

Я осталась в центре города с сумкой, набитой деревенскими пирожками, с пятью талерами, совершенно одна и… совершенно свободна.

Из Диммербрю я перебралась в Бреду, потом в Хелмонд, потом поработала в кондитерской гильдии в Синт-Уденроде, оттуда переехала в Маркен, а затем в Арнем, куда меня переманил господин Лампрехт, которого я впечатлила меренгами и марципановой начинкой.

В Брохль я больше не приезжала и думать забыла о грубияне Иоганнесе. Но миновало десять лет – и прошлое так властно напомнило о себе.

Теперь события давних лет припомнились мне с особенной ясностью – когда сейчас я сидела на скамейке возле дверей, загасив свечи.

Надо же… король.

А врал, что сын лесничего.

Но поверила бы я ему? Вряд ли. А может, у него были основания скрываться. Попал стрелой в сестру? Может, и тут соврал. Всем известно, что правящая фамилия долго решала, кому занять трон – до нас доходили слухи о покушениях на молодого короля, а потом – о казнях его родственников. Мерзкая семейка…

И вот теперь один из этой семейки находится в Арнеме. А его сестра ждёт сладости, которые потрясли бы изысканный королевский вкус.

Давно пора было отправляться спать, но я продолжала сидеть, закрыв глаза и прислонившись затылком к стене.

Воспоминания нахлынули с новой силой – злость, горечь, надежда… Вкус дынных цукатов и пресной облатки…

Миндальные пирожные хороши, но суховаты и пресны, как облатки… А цукаты полны свежести, но…

Я открыла глаза и вскочила, потому что, как любила говорить моя мама – фея только что поцеловала меня в щёчку.

Вот оно! Придумала!

Как придать миндальным пирожным свежесть и новый вкус?

А цукаты на что?!

Когда в три ночи мастер Лампрехт заявился в лавку с помощницами, я вовсю месила тесто и предоставила ему первую партию пирожных, которые придумала этой ночью.

– Не знаю, выглядят как-то скромно, – засомневался хозяин, рассматривая крохотные, на один укус, «лодочки», покрытые сверху белой глазурью и весело золотившиеся бочками.

– Попробуйте, – приказала я. – И девушки пусть попробуют.

Хозяин осторожно положил в рот пирожное, а следом за ним потянулись за лакомством и помощницы.

– Небеса святые! – завопил мастер Лампрехт, даже толком не прожевав, и глаза его чуть не выскочили из орбит. – Сладко, чуть кисло, миндально, свежо… Что это за чудо?!

Девушки торопливо жевали, восторженно мыча, и я разрешила им взять ещё по одному пирожному.

– Нет, тебя правильно называют колдуньей! – мастер взволнованно потёр ладони. – Это не пирожное, это шедевр! Рассказывай, скорее!

– Рецепт очень прост, – объяснила я, показывая подготовленные для замеса теста ингредиенты. – Берём миндальную муку, мелко рубленные дынные цукаты, сахар, добавляем немного апельсиновой воды – и тесто готово. Раскатываем в пласт, вырезаем формой, садим на листочек из пресного вафельного теста, чтобы пирожное не расползлось. Сверху наносим лимонную глазурь – и в печь минут на десять, не больше, чтобы глазурь не потемнела. Справится даже ребёнок.

– Так просто и так вкусно! – восхитилась одна из девушек, а мастер Лампрехт от переизбытка чувств хотел меня расцеловать, но я не далась.

– Приберегите свои восторги до того времени, когда мы получим королевский заказ, – строго напомнила я ему, и веселья у него сразу поубавилось.

Мы засучили рукава и приступили к работе.

Я месила тесто и лепила «лодочки», пока помощницы рубили цукаты и мололи миндаль в муку.

– Не понимаю, как это у тебя получается? – мастер улучил минутку, чтобы отойти от печи и похвалить меня ещё раз. – Мейери, у тебя не голова, а поваренная книга! Такие головы на вес золота, между прочим. Если ты решишь меня бросить, я тебя убью. Не достанешься мне, так не достанешься никому.

– Это вы мне сейчас руку и сердце предлагаете? – невинно спросила я, передавая ему лоток с очередной партией пирожных, предназначенных для выпечки. – Решили подарить мне всю лавку вместо половины?

Девушки захихикали, а хозяин так и подскочил:

– Сорок три процента! – воскликнул он. – Какая половина?! Это грабеж!

Заметив, что над ним уже открыто посмеиваются, мастер принял крайне строгий вид:

– Не отвлекайтесь от работы, вертихвостки. Я вам не за смешочки плачу.

К восьми утра пирожные были готовы, сложены в корзины и дожидались отправки в королевский дворец.

– Ты поедешь со мной, – заявил мне хозяин. – Надень что-нибудь приличное.

– С вами? – я отряхнула руки от муки. – Зачем это? Вы и сами прекрасно справитесь.

– Поедешь – и не обсуждается! – отрезал мастер Лампрехт. – Личное распоряжение принцессы, чтобы повара присутствовали. Римус тоже там будет, а у тебя язык хорошо подвешен. Спросят что-нибудь – ты сразу наболтаешь в ответ.

– Не хочу я туда ехать!

– Почему это? – хозяин вдруг внимательно посмотрел на меня. – Ещё скажи, что в городе правду болтают, и ты обокрала его величество, поэтому он и велел тебя схватить.

– Что?! – от моего хвалёного красноречия не осталось и следа. – И вы… и вы поверили?!

Хозяин изобразил тяжкие сомнения, наморщив лоб и пожевав губами. Только за это мне захотелось спалить его лавку, позабыв о сорока трёх процентах.

– Думаю, это всё-таки неправда, – изрек он в конце концов. – Будь слухи о краже правдой, тебя бы так просто не отпустили.

– И на том спасибо, – ответила я сердито.

– Надень что-нибудь нарядное, – посоветовал мастер. – И будь готова через полчаса, а лавку запри. Не хватало ещё, чтобы Римус со своими громилами ввалились и перепортили нашу выпечку.

– Не беспокойтесь, у меня есть скалка и нож, я их и близко не подпущу, – заверила я его, а заперев двери, от души изругала хозяина, когда он не мог меня слышать.

Вовсе я не горела желанием ехать туда, где мог встретиться его величество Иоганнес Бармстейд. И что бы там ни утверждала принцесса, не слишком-то он был великодушен, чтобы позабыть о событиях десятилетней давности.

Но разве я совершила что-то плохое? Разве совершила преступление?

Я в очередной раз подбодрила себя, что моей вины в случившемся нет, и отправилась умываться и переодеваться.

Надеть что-нибудь нарядное. Что у меня есть нарядного для королевского двора? Парчовых или бархатных платьев в моем сундуке не завалялось, а единственное шёлковое было не настолько нарядным, чтобы предстать в нём перед принцессой. Я только вздохнула, вспомнив, какие платья и шубки были у матери и дочери Диблюменов.

Ну и ладно. Я же не придворная дама, а кондитер.

Надев простое платье, я гладко причесала волосы, перевязала их пониже затылка лентой, надела фартук с оборками, в котором обычно встречала покупателей, и осталась вполне довольна. Именно так и должна выглядеть честная лавочница.

К приезду мастера я была готова, а корзины с пирожными были накрыты белоснежными полотенцами. Мы перенесли корзины в сани, и мастер приказал возчику ехать прямиком в замок.

– Чувствую, сегодня наша жизнь изменится окончательно и бесповоротно, – объявил хозяин, когда мы въехали во двор замка. – Мейери, это – великий день.

– Великим будет тот день, когда вы получите королевский заказ, а я – причитающуюся мне половину «Пряничного домика», – не смогла промолчать я.

– Вот что ты за человек? – мастер Лампрехт посмотрел на меня укоризненно. – Обязательно надо испортить настроение.

Важные слуги в вышитых серебром ливреях встретили нас, подхватили наши корзины и предложили пройти в комнату, где нам предстояло дожидаться начала королевского чаепития.

– Если там будет Римус, боюсь, не смогу сдержаться, – тихо поверял мне мастер, став необычайно пунцовым, словно перемазался клюквенным вареньем.

– Держите себя в руках, – посоветовала я ему. – Выдержка и достоинство – вот то, что поможет получить заказ на королевскую свадьбу.

– Ты права, ты права, – забормотал хозяин. – Но я и в самом деле волнуюсь. Пожалуй, никогда не был так взволнован! Если ещё и увижу этого пройдоху Римуса…

Но принцесса (или её поверенные) оказались предусмотрительны. В комнате, где нам пришлось дожидаться начала именинного завтрака, нашего соперника-кондитера не оказалось. Хорошенькая служанка в белом чепце предложила нам кофе и печенье, и мастер с удовольствием выпил сначала свою чашку, а потом и мою, потому что я не притронулась к угощению.

Я была взволнована не меньше, а то и больше хозяина.

Понравятся ли принцессе мои пирожные? Не сделает ли мастер Римус что-то более вкусное и оригинальное? Как бы там ни было, мастер Лампрехт прав – мой рецепт очень прост…

– Прошу барышню и господина следовать за мной, – перед нами появился чопорный лакей – из тех, кто по новой моде тщательно скрывает румянец под слоем рисовой пудры, думая, что бледность – признак аристократизма.

А может, мне тоже следовало бы припудриться?.. Не буду ли я слишком выделяться среди белолицых придворных барышень и невест?..

– Мейери, выше нос, – пробубнил мастер. – Ты чего раскисла?

– Обдумываю новый рецепт для королевской свадьбы, – ответила я.

Лакей остановился, распахивая двери, и пригласил нас войти.

Никто не объявлял о нашем прибытии, и мы тихонько влились в общую толпу придворных, которые стояли на почтительном расстоянии от стола, во главе которого восседала принцесса.

Её высочество была в нежно-голубом утреннем платье, смеющаяся и весёлая, а по обе стороны стола сидели невесты…

Небесные коврижки! Как же их было много!..

Гораздо больше, чем вышли встречать короля при его появлении в Арнеме!..

Девицы были разодеты, как куклы на рождественской витрине – одна пышнее другой. Они соперничали друг с другом богатством нарядов, блеском драгоценностей и… красотой, разумеется. Я никогда не видела столько красавиц! Даже на городской ярмарке.