Кадет

Наталья Горская

Кадет

Кадет

Глава 1. Мышата

Из большого серебристого овала зеркала на него смотрел какой-то очень маленький и худенький мальчик в серой форме и неудобной твёрдой фуражке. Из стойки воротника торчала тоненькая шейка. А когда цирюльник остриг волосы в соответствии с уставом корпуса, открылись оттопыренные уши. Это не человек, а какой-то печальный мышонок, жалкое создание, оно на решительного и храброго кадета из воображения никак не походило. Печаль.

Дан перевёл взгляд со своего отражения в зеркале на задумчивого Отто, который стоял рядом и вздыхал. Только еврей-портной остался доволен собственной работой и прибылью – маленькому мальчику пришлось шить мундир по отдельному заказу. Обычно к августу у Исаака Лурье в мастерской всегда готовили кадетскую форму разных небольших размерчиков для приготовишек военно-морского корпуса, что было весьма прибыльно, но нынешний кадет оказался слишком мал. И его опекун, сердито что-то пробурчав, выложил деньги за отдельный пошив по соответствующим меркам. Но мундирчик вышел превосходный, сидел на мальчике красиво и аккуратно. Портной не понимал, почему его клиент вдруг так опечалился.

– Какой же я жалкий, – выдавил наконец Дан, когда уже при полной форме они покинули лавку портного. Он резко вздохнул, загоняя обратно слёзы разочарования. – Отто, надо мной будут смеяться и дразнить.

Они шли по широкой, мощёной ровными серыми плитами улице, выводившей к чудесной лестнице и морскому берегу, но оба грустили. Стояла невыносимая жара. Она измучила вновь прибывших в Солон обитателей, а прошло всего две недели, как они здесь очутились. Оба привыкли к мягкому теплу, влажной прохладе горных лесов, а оказались в настоящем пекле, от которого не спасала ни тень деревьев, ни ночная мгла. Хорошо, что было море, его прохлада смывала пот и сбивала ощущение бесконечного жара в теле. Ни Дан, ни в особенности Отто, даже спать не могли первое время, мучимые проклятым зноем.

***

Едва дорожная карета перевалила невысокую скальную гряду, как взглядам путешественников открылся бесконечный синий простор, наполненный зноем, горячим ветром и запахом вянущей под солнцем травы. Возница остановил карету и сам залюбовался открывшимся видом, что уж говорить о впечатлительном мальчишке. Он выскочил из кареты и со всех ног кинулся к самому обрыву. Дан бежал по иссохшей траве, раскинув от восторга руки, превращаясь в птицу, готовую взлететь и кувыркаться в синеве, там, где сливались, мешались у самого горизонта непостижимым образом море и небо. Он стоял на обрыве и смеялся, закинув к небу острый подбородок, дурея от запахов и счастья первой встречи с морем.

– Оно огромное, – кричал мальчишка в высокое небо, – какое же оно огромное! О-го-го!!! Мо-о-о-ре!!!

Отто подошёл следом. Когда Дан стремглав кинулся из кареты, дядька немного испугался. Сорванец, чего доброго, сиганёт с обрыва вниз, но всё обошлось. Дан поднял взгляд, и слуге показалось, что бесконечная синева заплеснулась в глаза мальчишке да так там и осталась блестящими искрами. И Отто тоже заулыбался.

– Добрались, слава богу, – согласился он. И чтобы скрыть, насколько растроган, проворчал: – Какая же жарища стоит, сынок, так и подохнуть недолго.

Жара добивала почтенного немолодого мужчину. Он уже и сюртук снял, и жилет, даже башмаки скинул, но тёмная карета нагревалась в бесконечном зное, и не было никакого спасения. Мальчишка же, не замечая зноя, в одних коротких брючках и свободной сорочке носился босой по заросшим травой полянам и луговинам, озорничал и напитывался солнцем, которого не хватало в сумрачной злой Тумацце. В нём говорила итальянская кровь. Он затихал лишь на постоялых дворах, убегавшийся до изнеможения, переполненный впечатлениями и свободой. Отто понимал: всё, что происходило с Даном после отъезда из Тумаццы, расценивалось мальчиком как освобождение от жестокого унижения. Унижения гордая натура маленького Дагона не переносила и противилась ему всегда. И вдруг свобода… Свобода от всего! Есть ветер, солнце, простор и море.

В Солон они прибыли через бесконечные две недели тряски и жары. Отто в дороге устал, а Дан, напротив, огорчался, что волшебное путешествие закончилось. У дядьки был адрес купленного для них дома, и когда они увидели его впервые, Отто даже расстроился. Небольшой белый домик с черепичной крышей и крохотным, в пару ступеней крылечком прилепился к серой скале неподалёку от берега моря. Один угол дома закрывал разросшийся дикий виноград, а просторный двор устилали плоские, растрескавшиеся, неправильной формы камни. В трещины пролезали пожелтевшие от жары травинки.

«Да уж, – подумалось Отто, – не разорился эрцгерцог на покупку более достойного жилья для своего сына, но и то слава богу». Они уже оба познали степень отцовской любви Гарольда Дагона, особенно Даниэль. До сих пор кулаки сжимались при мысли, что сделали с мальчишкой на конюшне. А этого домика им хватит, тем более что при нём ещё есть большой неухоженный садик и заросшая лужайка. Но садик и двор он уж непременно приведёт в порядок.

Так рассуждал Отто, пока выгружались дорожные сундуки с вещами, пока открывались синие решётчатые ставни и тяжёлая скрипучая дверь. Дан же испытывал щенячий восторг от всего происходящего. Ему всё понравилось: крохотная спаленка, где он принялся раскладывать свои немногочисленные пожитки; маленькая столовая, она же гостиная, с добротной обстановкой; небольшая кухня с выбеленной плитой; заросли дикого винограда на каменистом склоне. А самое главное, море оказалось совсем рядом, его было видно прямо из переулка. Море вздыхало и наполняло округу шлепками о камни и плеском суетливых волн, забегавших в бухточку.

Первыми на вновь приехавших обратили внимание мальчишки и бабы, это уж, как водится. Любопытная загорелая тётка сразу полезла с вопросами:

– Откуда приехали, соседи?

– Из Озёрного края, – отозвался Отто и разговорился с нею.

Баба, её звали Вита, оказалась не вредной, а вполне себе разумной, хозяйственной и услужливой. Она взялась обстирывать их за небольшую плату и сразу же принесла на продажу кувшин молока, что было очень кстати. Про кабаки и торговые ряды Отто пока ничего не знал, а Дан оставался голодным, хоть и не жаловался.

– Сынок-то какой у тебя красивенький, – вздохнула Вита, глядя, как мальчишка с наслаждением пьёт прямо из кувшина и облизывает молочные усы. – А мать где?

– Умерла, – коротко отозвался Отто. Ему стало приятно, что белоголового сорванца Даниэля приняли за его сына.

Вита покивала горестно, ещё за медную монету вымыла в доме окна, смахнула мокрой тряпкой пыль с половиц, да и убралась по своим делам, а они чуть погодя пошли к морю. Они потом подолгу гуляли, изучая город и его улицы, поскольку людьми были новыми, а жить собирались основательно и долго. И требовалось время на сборы. Вот тогда и обнаружилось, что форму для приготовительного отделения морского корпуса придётся шить на заказ. Ловкий еврей, в лавку которого они зашли, только покачал головой, увидев маленького клиента. Странно, Дан никогда не придавал значения своему росту. В Торгенземе никто этому значения не придавал, с озорником хватало и других забот, а Фред всегда был его выше, хоть и годом моложе. А тут вдруг даже Отто расстроился. Когда же цирюльник срезал мягкие белокурые, отросшие до плеч волосы и выправил причёску в соответствии с уставом, то Дан сильно приуныл. Открылись торчащие розовые, совсем негероические уши и тоненькая шейка. А уж после того, как надели на него скучный серый мундир приготовишки, Дан не смог удержаться от горестного вздоха.

– Ничего, дружок, – утешил его Отто, – там все мальчики будут как ты. Все маленькие, и всем страшно.

– Ты думаешь? – Дану стало неприятно, что он так отчаянно трусил, хоть и не показывал вида. Но, кажется, Отто обо всём догадался.

– Конечно, – ободряюще улыбнулся Отто. – Пойдём окунёмся, такое пекло. Как только они тут живут?! Вот и нам надобно привыкать, да только можно ли к такой жарище привыкнуть?

После таинственного сумрака еловых лесов, гор и водопадов Озёрного края, после жестокости и равнодушия Тумаццы небольшой светлый Солон казался Дану городом из сказки. По крайней мере, так рисовало его буйное воображение приморские города, стоило прочитать о них в книгах. Здесь он увидел настоящее воплощение своих фантазий. Вымощенные светлым камнем узкие улочки Пригорья, белые стены домов под горячим солнцем, нарядные черепичные крыши и зелёные кроны деревьев, время от времени роняющие скрученные от жары листья на каменистую землю, свечки кипарисов, пронзающих пиками нестерпимую синь небес – всё казалось Дану каким-то несбыточным, нарядным сном. Он готов был перебегать от улицы к улице бесконечно. Но всегда с одной-единственной целью – оказаться на берегу моря, там, где зеленоватая волна с шумом и плеском целует прибрежные камни.

Среди мокрых скользких камней Дан ползал целыми днями, забавляясь поимкой серых крабиков, гонял стайки мальков в воде, принимая солёные брызги и ласковые шлепки волны. Он мог до самого вечера торчать в порту, разглядывая вёрткие ялики и кособокие рыбачьи шхуны, вдыхать запах соли, йода, смолы и рыбы. Этот запах будоражил воображение и рождал волшебные мечты. Дан быстро покрылся золотистым загаром, волосы его, взъерошенные и всегда растрёпанные ветром, выгорели до белизны. Он скидывал лёгкие туфли, купленные заботливым Отто, и носился по городу босым и почти раздетым, если не считать широких, закатанных до колен парусиновых штанов. Уж точно никто не мог сказать, глядя на сорванца, что он —представитель королевской фамилии и сын благородного отца. Словом, Дан очутился в сказке и расставаться со свободой, морем и лабиринтом улочек не хотел. Он жалел лишь об одном: рядом с ним не было неповоротливого, но преданного Фреда.

И вот на нём оказался унылый серый мундирчик, сделавший из него какое-то бесцветное существо. На смену нескончаемому счастью пришли тревога и страх чудесной сказки лишиться. Отто увёл своего печального и сникшего подопечного к далёкой Замаячной бухточке. Эту бухту за маяком во время одной долгой вечерней прогулки они обнаружили случайно. Она, скрытая от посторонних глаз, имела неудобный и крутой спуск, но их обоих это не смутило. Зато вода в крошечном заливчике была чистой, глубина небольшой, и дно покрывали мелкие гладенькие камешки. Отто окунулся, чтобы смыть с себя жар и пот, и сидел в тени отвесного берега. А Дан с наслаждением плескался в небольших суетливых волнах и вопил от восторга, нырял и барахтался в прозрачной бирюзе моря, забыв о предстоящем поступлении в морской корпус.

Отто раздумывал, что завтра уже отведёт беспокойного мальчишку в другую часть Солона, где за большим тенистым парком виднелись серо-голубые строения морского корпуса. Перенесёт туда же немногое, что положено иметь воспитаннику приготовительного отделения, и останется один в маленьком домике. Даже хорошо, что это не раззолоченные хоромы, так ему будет привычнее. Исчезнут на время бесконечные заботы об этом непоседе. Вот скука-то начнётся… А отчего скука? Он будет потихоньку обустраивать дом, садик при нём, может, и приработок какой найдётся к тому небольшому жалованию, что назначили ему. Всё как-нибудь устроится потихоньку, а Даниэль будет прибегать к нему в свободные дни. Обидно, конечно, за мальчика. Он особо никому не нужен, раз отослали в такую далищу, убрали с глаз долой. Но лучше пусть будет так, а не как в Тумацце.

Вита озадаченно посмотрела поутру, когда они отправились в корпус. Дан вздыхал в своей серой форме и бесконечно возился на крылечке со шнурками твёрдых, неудобных ботинок. Отто терпеливо ждал его, понимая опасения и нежелание мальчишки окунаться в тревожащую неизвестность. Дядька держал в руках небольшой баул с вещичками и пакет, который следовало вручить начальнику корпуса, и беседовал у калитки с любопытствующей соседкой.

– Кадетик? – удивилась она, глядя на облачённого в форменный мундирчик мальчишку. Обычно она видела его почти раздетого, как и всех окрестных ребятишек.

– Да.

– Так ты из благородных, что ль, сосед?

– Я-то нет, – объяснил Отто, чтобы не возникло недопонимания, – мальчишка из них. Я не отец ему, отец в столице. Приставили меня к барчуку дядькой. Он тут учиться станет, а я для пригляда назначен, у благородных так полагается.

– А и не скажешь. Издали словно отец с сыном, он слушает тебя и не прекословит. Барчуки-то всегда гонор показать спешат.

– Я с ним с самого рождения вожусь, – спокойно объяснил Отто. – Папеньке дела нет, он его нарочно отправил подальше от себя. А мы с ним друг к другу привыкли. А что? Он один, и я один. А так вроде как вместе. Парнишка он у меня не вредный, но страсть какой непоседливый. Такие вот дела, соседка.

Он взял Дана за руку, и они пошли в сторону зелёного парка, за которым и находился Солонский морской корпус. Вита проводила их взглядом, и когда широкоплечая массивная фигура Отто и маленькая серая кадета исчезли на спуске, принялась за свои бесконечные дела.

***

Дан сильно волновался, Отто это понял по вспотевшей ладошке. В большой прохладной, сумрачной приёмной уже набралось много людей. Такие же взволнованные мальчики в серых мундирах испуганно оглядывались по сторонам, словно искали защиту от чего-то неведомого. При этом каждый оценивал будущего товарища и ни под каким видом своего страха старался не выдать. Со многими присутствовали солидные взрослые мужчины. На некоторых были военные мундиры, по сравнению с которыми серая форма приготовишек казалась особенно убогой. Дан ещё крепче сжал ладонь Отто, с ужасом обнаружив, что он действительно самый маленький среди мальчиков. Он испугался, что из-за небольшого роста его в корпус не примут, и придётся возвратиться в проклятую Тумаццу. Он стоял, низко опустив голову, чтобы на его лице никто не смог прочесть испуга, и никак не мог пристроить твёрдую фуражку, она всё время выскальзывала из-под локтя.

По мере того как подходила их очередь, волнение натягивалось внутри тугими струнами, почему-то затошнило. Отто держал в руках толстый конверт из плотной желтоватой бумаги с сургучной печатью и оттиском герба рода Дагонов, королевского герба. Но Дан об этом не догадывался, вся его большая надежда была на рекомендательное письмо господина Тринити, его он тоже отдал Отто. Может быть, если прочтут рекомендации профессора, то не откажут в зачислении.

Они прошли в кабинет самыми последними, Отто немного растерялся среди важных господ и офицеров, замешкался и обратился к молодому адъютанту позже всех. Это даже хорошо, никто не узнает, что Даниэля не приняли в корпус из-за маленького роста. А может быть, всё-таки примут, ведь профессор Тринити почему-то был в этом совершенно уверен. Очень не хотелось возвращаться в Тумаццу от синего, тёплого моря и сказочного городка. Пока ждали очереди и распоряжения важного стройного адъютанта, Дан видел, как другой офицер одного за другим отвёл всех мальчиков куда-то, а взрослые из приёмной удалилась. Наконец адъютант, великолепный в морском кителе, отворил массивную створку двери и для них. Дан сделал несколько шажочков на подрагивающих ногах, перед глазами что-то бесконечно мельтешило, а воздуха в груди не хватало. Хорошо, что рядом был Отто, в руку которого он вцепился со всей силы.

За длинным, покрытой синей скатертью столом сидели несколько мужчин в форме военного флота. Она показалась Дану замечательной, но смотреть на офицеров было страшно, и он снова опустил голову. Отто между тем одобрительно похлопал его по плечу и протянул подошедшему узкоплечему адъютанту пакет. На лицах присутствующих проступило изумление, едва они рассмотрели на конверте печать. Один из них, тот, что находился посредине, встал из-за стола и подошёл ближе.

– Передайте его высочеству, – глуховатым голосом сказал он, – что молодой человек зачислен на приготовительное отделение. Я чрезвычайно рад выбору его высочеством нашего заведения для воспитания и обучения сына.

Отто с поклоном подал письмо профессора.

– Тут вот ещё письмо лично для вас, господин адмирал.

«Ого, – подумал Дан, – оказывается, это настоящий адмирал». Он поуспокоился, услышав, что принят, и любопытство начало проступать, оттесняя тревогу. Адмирал совсем не походил на флотоводцев из воображения и морских рассказов, которые Дан прежде читал. Директор корпуса оказался среднего роста, сухощавый, подтянутый, совсем не силач. У него были на месте и руки, и ноги, и оба глаза. И в лице совершенно ничего героического не обнаружилось. Тёмные волосы зачёсаны назад, такие же тёмные, внимательные глаза, в их уголках и на лбу морщины. На правом виске к уху протянулся беловатый шрам. Только губы такие, как и должны быть у командира: тонкие, сухие, сжатые в строгую линию.

Адмирал быстро прочитал письмо, и брови у него удивлённо приподнялись. Он с интересом начал рассматривать совсем маленького мальчика, стоящего перед ним. И тоже улыбнулся, заметив в распахнутых синих глазах напряжение, тревогу и любопытство. Он обратился сначала к Отто:

– Вы можете идти, передайте вещи кадета надзирателям в казарме.

Потом подозвал к себе офицера, того самого, что отводил куда-то других мальчиков:

– Капитан Бервес, отведите кадета в расположение приготовительного отделения.

Дан рывком развернулся.

– Отто!

– Ничего не бойся, – успокоил его дядька и осторожно поцеловал в макушку, – ты у меня смелый. Я буду ждать тебя в увольнение, ступай с богом.

Дан шёл на чуть подрагивающих ногах, а на левом плече чувствовал крепкие, сильные пальцы. Они время от времени сжимали плечо и поворачивали растерявшегося от неожиданности приготовишку в нужную сторону. От испуга Дан даже голову поднять боялся и смотрел лишь на белую крошку гравия под ногами, совершенно ничего вокруг не замечая. Но спустя какое-то время взгляд упёрся в прочную, тёмную, отполированную множеством ног плиту, а выше ещё в одну и ещё. Немного погодя, пальцы дежурного офицера подтолкнули его вверх по узким плитам. Дан сообразил, что это ступени крыльца, и поднял взгляд.

Он оказался перед входом в длинное, некрасивое серое здание. Его завели внутрь, и он, миновав сумрачный коридор, ступил в гулкое просторное помещение с двумя рядами коек и шкафами вдоль стен. Выше шкафов виднелись прямоугольники окон, но свет плохо проникал сквозь густую зелень деревьев и кустов. Очень неприятно было очутиться в сумраке после яркого солнца и синего простора. Он сжался от нехорошего предчувствия. Кажется, всё, что должно произойти с ним дальше, не будет напоминать волшебную сказку, и его самые смелые мечты должны будут исчезнуть в холодном гулком сумраке длинной комнаты.

– Последний, – насмешливо произнёс где-то сильно сверху дежурный офицер, – такой мелюзги я ещё не видывал. Получите, господин капитан, вот уж теперь намучаетесь, скоро младенцев к нам определять будут.

Пальцы соскользнули с плеча, и Дан услышал удаляющиеся шаги. Он сглотнул и медленно поднял взгляд. Сначала увидел начищенные короткие офицерские сапоги, потом форменные чёрные брюки, взгляд перескочил на китель с рядом серебряных пуговиц, пробежал по ним, споткнулся о голубую узенькую ленточку в петлице, метнулся на стойку воротника мундира и встретился с настороженным прищуром тёмно-серых небольших, глубоко сидящих глаз. Дан ещё подумал недоумённо, что всё вокруг так или иначе имеет отношение к серому цвету.

– Станьте прямо, – сухо толкнули узкие бесцветные губы, над верхней шевельнулись рыжеватые усики. И чуть погодя, заметив, что мальчишка нерешительно дрогнул и выпрямился, человек спросил: – Как ваша фамилия?

При этом офицер с эполетами капитана развернул листок бумаги, который протянул ему сопровождавший кадета дежурный.

– Дагон, – негромко, непривычно даже для самого себя отозвался Дан и заметил, как дрогнули у капитана бесцветные редкие брови, а на высоком загорелом лбу сложились удивлённые морщины. Офицер, не доверяя слуху, всмотрелся в бумагу и даже слегка побледнел, в его глазах мелькнул огонёк насмешки и злорадства.

– Станьте смирно, воспитанник Дагон, – резко и отрывисто скомандовал офицер. – Руки по швам, голова прямо. Так нужно стоять перед старшим по званию.

Дан вытянулся и боялся даже дохнуть.

– Следуйте за казарменным надзирателем, – не меняя тона, распорядился офицер и движением руки подозвал немолодого крупного мужчину в чёрной тужурке без погон и эполет.

Так Дан узнал, что очутился в казарме.

Ему определили самую последнюю койку, возле унылой белёной известью стены в тёмном углу. Собственно, только она и оказалась свободной, на остальных уже лежали тонкие серые одеяла и подголовники в белых чехлах. Здесь почему-то пахло пылью и мылом, а из приоткрытой дверцы грубо сработанного шкафа – сапожным воском. Потом уже Дан узнал, этот запах источали ботинки всех до единого воспитанников, он пропитал шкафы и предметы, лежащие внутри.

Казарменный надзиратель положил на его койку одеяльце, простынь и подголовник. Распахнул дверцу и с громким стуком поставил стянутую ремешком стопку книг, деревянный футляр с письменными принадлежностями, свёрток с шинелью, робой и ещё одним комплектом нательного белья. А большего воспитаннику младшего приготовительного отделения морского корпуса иметь не полагалось. Оцепенев от всего происходящего, Дан стоял напротив распахнутых вонючих недр шкафа и переводил взгляд с полки на полку, пока надзиратель не подтолкнул его в спину.

– Раскладывай свои вещи, мышонок, чего встал. Здесь прислуги нет. Койку застели, шинель на крючок повесь и пошевеливайся, через четверть часа построение на плацу.

Дан суетливо принялся за дело, чувствуя на спине любопытные взгляды других мальчиков, и справился довольно быстро. До верхней полки, куда полагалось поместить серую твёрдую фуражку, не дотянулся и пристроил её на стопку книг. С койкой он не успел, её пришлось оставить неубранной. Где-то снаружи рассыпалось стаккато армейской дудки, и другие мальчики, у которых было время освоиться, быстро побежали на улицу. Дан метнулся следом, потом спохватился и вернулся за забытой в шкафу фуражкой, а на плац прибежал самым последним, страшно взволнованный своим первым опозданием.

– Строиться следует, пока играют сигнал, – назидательно произнёс противный рыжеусый капитан, недовольно оглядывая неровную шеренгу новичков.

Он медленно двигался вдоль неё вместе с невысоким и очень сердитым немолодым капралом. Капрал молча брал за руку какого-нибудь из вновь поступивших в корпус и переставлял, и вскоре все мальчики стояли строго по росту. Дан, к своему ужасу, оказался самым низким и остался последним в строю. Если первый в шеренге доставал относительно невысокому капитану до плеча, то Дан смотрел офицеру куда-то в живот. Капитан остановился напротив малявки и насмешливо поглядел сверху вниз на серую тулью небольшой фуражки. Капрал даже растерянно закряхтел, предвкушая долгую возню с подобной мелюзгой, и засомневался:

– Разве ему исполнилось десять лет, господин капитан, уж больно маленький какой-то?

Капитан ничего не ответил капралу, отошёл на несколько шагов назад, полюбовался стоящими по ранжиру мальчиками. На лицах у всех без исключения присутствовали волнение и даже испуг. Бесцветным, скучным голосом капитан долго перечислял основные правила распорядка, поведения и устава, обязательные к выполнению. Он также не преминул рассказать о наказании, которое ждёт любого за нарушение этих самых правил. Офицер никуда не спешил и проговаривал слова с чувством и расстановкой, делал многозначительные паузы и любовался смятением, всё чётче проступавшем на побледневших физиономиях новых воспитанников корпуса.

Капитана звали Себастьян Тилло, его назначили офицером-воспитателем при младшем приготовительном отделении. Он довольно давно служил в корпусе, был на отличном счету и оставался вполне доволен собою и своим жалованием. А мальчишки – они всегда мальчишки. Как привести в надлежащий порядок самые буйные головы, Себастьян Тилло отлично знал и умел. С капралом Хоконом они давно образовали эффективный союз, дружили и понимали друг друга прекрасно, имели одинаковые взгляды на жизнь и одинаковые жёсткие требования. Старшие кадеты и даже гардемарины не завидовали воспитанникам, которые попадали под опеку этих двоих.

Но мальчишки, стоявшие перед ним сейчас, ни о чём не догадывались, были полны почтения и страха. Собственно, этого и добивался Тилло, он завершил долгую речь, выдержав подопечных под командой «смирно» почти три четверти часа. Он оставил несчастных приготовишек с капралом Хоконом заниматься строевой подготовкой, тренировать воинское приветствие, чёткие развороты и перестроения. Заниматься этим полагалось со следующего дня, но, чтобы добиться быстрого отхода к отбою, Тилло прибег к такой незамысловатой процедуре. Перед самым отбоем он обошёл все койки в казарме и выговорил тем, кто их неопрятно прибрал. Маленькому Дагону за вовсе не убранную постель досталось особенно сильно. Мальчики, оказавшиеся по соседству, испуганно вздрагивали, когда Тилло неприязненно цедил слова. На особенное отношение к себе носитель звучной фамилии мог не рассчитывать.