Кому ты нужна?

Наталья Ельцова

Кому ты нужна?

Начало

Каждый человек, которого ты встретила на своем жизненном пути – твой учитель. Разве можно было придумать более ужасное начало для книги? Наверное, нет. Но у меня получилось. Начало этой книги переписывалось неприличное количество раз. И теперь, когда я, наконец, села писать эти строки, поняла почему.

Дело в том, что вся моя жизнь на эту минуту, как эта самая книга. Мне хочется раз за разом начинать все с начала. Переписывать ходы, перепридумывать взгляды, домысливать встречи, которые закончились. А потом, если мне не понравится продолжение, возвращаться обратно и снова начинать сначала.

Интересно (ну, для меня точно интересно), что переписывать начало я решила после одной моей маленькой победы. Хотя не такая она и маленькая. Победа, которая открыла двери в какой-то новый для меня мир.

Как часто вы признавались в любви мужчине, который (как вы изначально знаете) ответит вам отказом? Я впервые это сделала в 40 лет. И ощутила внутри не жалость к себе, не злость к нему, а свободу. Я ощутила, что никогда в жизни еще не была столь свободной от моих страхов.

Мне за 40. И всю свою жизнь я боялась. Вообще всего. В школе я боялась поднять руку на уроке, чтобы отпроситься в туалет, поэтому терпела. В старших классах я влюбилась, но боялась ему признаться, потому что – эмм, в смысле, меня можно любить? В университете я боялась ответить неверно, поэтому молчала, но очень расстраивалась, когда оказывалось, что мой ответ говорил кто-то другой. Потом я снова влюбилась и снова боялась признаться, мы просто стали общаться и все. Потом я боялась, что на всю жизнь останусь старой девой и меня так никогда в жизни никто и не полюбит, поэтому зарегистрировалась на сайте знакомств. Так в моей жизни появились первые отношения. А потом вторые, которые и привели к браку – это были самые длительные отношения с мужчиной. Мы были вместе 15 лет.

Но все это на самом деле практически ничто по сравнению с тем, как я боялась оступиться и сделать что-то не так и в итоге рассердить маму. Ее недоверительного взгляда я боялась больше всего.

Вот они – мои страхи, которые сковывали, ограничивали и не давали ступить и шагу.

Сейчас, оглядываясь назад, я смотрю на эту девочку и понимаю, что ей надо было пройти через все это, чтобы наконец расправить крылья. Быть может, она всю жизнь шла к тому самому разговору. Чтобы признаться мужчине в чувствах, услышать отказ и… не испугаться. А стать свободной.

Я пишу эти строки, чтобы упорядочить мою жизнь, мой опыт. И, возможно, быть полезной для женщин. Которые боятся, что из-за того, что они недостаточно красивы, недостаточно стройны, из-за той бородавки не в том месте, из-за недостаточно качественных волос или вообще их отсутствия, якобы некрасивых и нестройных ног, отсутствия гардеробной, из-за взрыва веснушек, слишком густых или тонких бровей, неровных нижних зубов, привычки есть руками иногда даже прямо со сковородки, большой родинки где-нибудь на спине, из-за большого числа сексуальных партнеров или потому что их не было совсем, из-за того, что есть дети и по еще массе причин, недостойны любви.

Которые также боятся сделать первый шаг, быть непонятой, быть посмешищем, быть некрасивой и неуклюжей, не оправдать чьи-то ожидания, боятся поднять руку и в итоге выбирают терпеть и ждать. Вместо того, чтобы расправить прекрасные крылья и лететь. Просто так. Для себя.

Любовь невозможно заслужить. За нее не надо бороться. Из-за нее не надо страдать и рыдать ночами, чтобы она появилась. Потому что она никуда не уходила. Она ходит с вами теми же следами. Она дышит с вами тем же воздухом. Она смотрит вашими глазами.

Здесь очень много автобиографичного, а вот имена у всех героев изменены. Но главным и по сей день остается тот, кто причинил много боли. Правда, сейчас – спустя много лет – я понимаю, что наши отношения были важным для меня этапом становления и раскрытия. Они выводили меня в новый мир, учили меня любить себя, показывали мне главные приоритеты жизни. Жаль, я уже никогда не смогу об этом сказать ему лично. Но я верю, что он слышит меня.

Приготовьтесь. Будет откровенно.

Воспоминания

1.

И вот он – опять страх перед новой главой. Да какой там новой – первой. Я думаю, с чего начать и вспоминаю вот эти вечные слова о том, что все мы родом из детства. Попробуйте поспорить. Ты видишь общую картинку того, что и как было. Но так непросто взять что-то одно и наконец приступить. Потому что важным кажется все.

Во время одной из медитативных практик я искала ответ на то, что со мной сейчас происходит. И увидела картину, которую не помню совершенно. Я была маленькой. Как будто сидела в манеже. И смотрела на то, как мама управляется с сестрой. Я видела мамин уставший взгляд, ее руки, которые измучились от бесконечной домашней работы, чувствовала ее душевную боль. И именно тогда подумала: нет, я не хочу быть взрослой, потому что взрослые страдают. Так вышло, что эта мысль неплохо легла программой в голове. И все мои последующие поступки выходили именно из этого состояния. Это нормально, когда ты ребенок. Но когда ты внешне взрослая женщина – это такое себе состояние.

Сепарация внешняя, когда ты встаешь и уезжаешь жить отдельно, куда проще, внутренней. Моя незакрытая потребность в любви и заботе тогда вылилась в итоге в постоянный поиск и простое желание, чтобы меня любили. Я искала эту любовь. И очень разочаровывалась, когда оказывалось, что мне показалось и на самом деле меня не любят. Я готова была принести к ногам весь мир человеку просто за то, чтобы он меня полюбил. Но люди вокруг показывали одно. Они делали больно, насмехались, унижали, чтобы я наконец обратила внимание на себя. Но как туда смотреть? Я и без того знала, что не уверена в себе, некрасива, что не заслужила.

Да, все мое детство и юность прошли с понимаем, что я весьма посредственной внешности. Папа никогда не говорил мне, что я красивая, об этом говорила мама, но при этом себя она красивой не считала. Комплименты – пустой звук и просто слова, скажете вы? Но только не для этой маленькой девочки. Она просто привыкла, что недостойна. Ничего. И ждала, что кто-то придет и спасет.

Папа очень много пил. В один из дней я открыла дверь туалета и увидела, как он там упал и уснул. Не помню, что я чувствовала тогда. Я не особо помню его даже в три пятилетки его кодирования от алкоголя, в которые мама тащила его с огромным трудом. Это были 90-ые. Родители работали на заводе. Денег не было совершенно. Зимой мы ели то, что заготовили в огороде бабушки и дедушки.

И для того, чтобы было что есть зимой, лето мы проводили у бабушки. И вторую его половину, а также осень мы с сестрой ездили с пересадками на общественном транспорте, чтобы привезти домой тяжеленные сумки с овощами. Есть у меня ощущение, что сейчас я даже с места их сдвинуть не смогу. Там было много чего: картошка, морковь, свекла, какие-нибудь ягоды и свежее варенье. Все это очень тяжело. Но мы тащили. Как будто так и надо было.

А еще я очень хорошо помню гуманитарную помощь, которую наша семья получала как многодетная. Понятия не имею, где были эти пункты выдачи, но временами мама приносила какую-то одежду и даже обувь. Помню мои любимые белые осенние ботинки, которые развалились почти сразу, но я старательно заклеивала подошву. Потом научилась пришивать у обуви то, что отклеилось. А чтобы все хорошо схватилось, надо было придавить чем-то тяжелым. Да, фляга, наполненная 50 литрами воды, самое оно.

В гуманитарной помощи была и одежда. Она часто была не по размеру: что-то короче, что-то длиннее. Я жутко завидовала сестре, которой по размеру достался зимний оранжевый комбинезон. Он до сих пор у меня перед глазами.

Почему-то из моего подросткового возраста я особо запомнила несколько вещей. Это было платье горчичного цвета, которое я то ли попросила у бабушки, то ли она сама мне его дала. Оно было ужасным. Но почему-то мне нравилось. Вязаная розовая кофточка, у которой почему-то не было пуговиц. Приходилось их пришить и заодно сделать петельки. А еще бордовая юбка, которая была мне велика – и по длине и по ширине. Пришлось ушивать, чтобы носить ее. Так я постепенно научилась что-то шить. И постепенно почему-то в моей голове зародилась мысль, что на меня вообще сложно найти одежду (хотя сейчас понимаю, что никто особо и не искал).

При всем этом обиды на родителей не было. И нет сейчас. Было понимание, что мы живем в трудное время и нечего тут плакать, играть, страдать. Надо терпеть. Я пишу сейчас эти строки и понимаю, насколько важным словом для меня было слово «терпеть». Я его пишу то тут, то там. Это общее настроение многих лет. Это общее ощущение детства, юности и даже огромной части моей взрослой жизни. Более того, у той меня даже не возникало мысли о том, что может быть иначе, что, а может, не надо терпеть? Все-таки вот этот момент, когда ты прописываешь свои мысли, чувства, чаяния он по-настоящему терапевтичен.

Навык терпения заложен во мне с рождения. Это я понимаю сейчас как астролог. И точно также, как астролог, вижу, что мое терпение – это некая квинтэссенция наработанного родового сценария. Когда ты находишься в определенном роду и у тебя даже не возникает мысли, что можно пойти по другому пути. Ты просто идешь по борозде, как по полю, и не можешь ступить в соседнюю.

Сам выбор рода, как и выбор родителей – очень не случайная история для каждой души. Через много лет после всех этих историй с одеждой из гуманитарной помощи, с сухим молоком в больших жестяных банках я услышала очень интересную версию, которая мне оказалась весьма созвучна. Мы выбираем тех родителей, которые раскроют то, что нам раскрыть необходимо. Соответственно, винить людей, через которых ты пришел сюда, чтобы раскрыть некий потенциал, по меньшей мере странно. Как бы это не звучало больно. Но даже эта позиция – из боли – она про жертву (когда человеку удобно думать, что в его проблемах в жизни виноват кто-то другой, что происходящее в его жизни – это сплошь и рядом – проблемы, что за его поступки и их последствия он всегда может сказать, что так вышло, потому что у него такие родители).

Поэтому когда я услышала эту фразу про родителей, многое в моей голове встало на место. И тогда – в детстве – и тем более теперь я не виню их ни в чем. Я благодарю их. Даже за те воспоминания, которые оставили в моей душе шрамы.

2.

Надо ли говорить о том, что в средних классах мой стиль не особо вписывался в общую картину? Дома мне объясняли, что это все глупости, что главное – никакая не одежда. И что вообще-то я очень красивая девочка – говорила мне мама.

Я была очень стеснительной, очень неуверенной в себе. Настолько, что стоило учителю вызвать меня к доске, я тут же краснела, температура моего тела поднималась и, кажется, я могла согревать города зимой. Я не преувеличиваю. Внутреннее давление действительно было огромным. И чем больше я пыталась это не показывать, тем больше это замечали. Кажется, что это было всегда, но именно в средних классах на это мой свойство стали смотреть словно под увеличительным стеклом.

Способности одноклассников, которые нашли мишень, сложно недооценивать. В один из дней, когда классный руководитель угодила в больницу, а наш класс остался предоставлен сам себе, началась очень печальная и тяжелая страница моей биографии.

Я стала изгоем и посмешищем для всего класса.

Одноклассники видели эту мою слабость, насмехались. Я краснела. И они доводили меня дальше. Я боялась выходить на перемене в коридор, потому что однажды меня чуть не затолкали.

Этот период открыл мне одну простую истину: лучше не высовываться. Я пересела за последнюю парту. Сидела там одна и тихонько учила свои уроки. До тех пор, пока кто-то вновь не найдет повод довести меня, а потом смеяться мне прямо в ухо. Нет, я не могла ответить, наорать, ударить. С той стороны было столько агрессии, что я предпочитала не будить зверя, а просто перетерпеть.

В тот период со мной перестали общаться девочки, с которыми я вместе ходила домой. В целом мне стало понятно: дружбы не бывает и положиться мне не на кого. Дома я рассказать о случившемся не могу, потому что там скажут, что это глупости, во дворе друзей у меня нет, в школе – тоже. Помню день, когда мне хотелось забраться в наш большой лакированный шкаф, который стоял в детской комнате, забиться там в самый угол и больше никогда не выходить оттуда. Я даже села туда. Завешалась одеждой. Но вышла, конечно, в итоге.

Каждое утро я с ужасом шла в школу. И каждый день смотрела, как девочки уходят домой, а меня никто не ждет. Так прошел восьмой класс.

Эту историю я мало кому рассказывала. Признаться, моя мама узнала о ней, когда у меня уже были дети. Долгие годы я вспоминала все пережитое и не могла понять: почему так поступают с человеком? Зачем? Ответов я так и не нашла. Но однажды, когда ехала на работу в трамвае зимой я вглядывалась в замерзшее окно и вдруг увидела мысленно себя тогда. В этом горчичном бабушкином платье и розовой кофточке из гуманитарной помощи. Мысленно посмотрела на эту девочку и мысленно попросила у нее прощения за все. И простила ее. Это было очень больно. Но очень надо.

Я не знаю, стала ли эта история триггерной. И она ли включила программу ненужности и никчемности. Она ли поставила блок «лучше не высовываться, а-то хуже будет». Возможно, это был самый яркий пример, пиковая ситуация, которая запустила многие процессы во мне в следующей жизни.

К слову, со многими моими одноклассниками я общаюсь по сей день. И зла на них совершенно не держу. Правда, до сих пор есть один человек, которому я совершенно не готова помогать, если он попросит о помощи. И как мне кажется, не ступлю шага в его сторону, пока не извинится. Возможно, это был один из первых моих учителей. Возможно, наши души изначально договорились об этом опыте. Но это та ситуация, когда я совершенно не хочу об этом думать.

Помню, когда мне было 14 лет, я впервые выпила. В школе после дежурства. Это сейчас мамочки запрещают использовать детский труд, подписывают бумаги, чтобы их дети ничего не делали в классе. Тогда все было иначе. Наш класс был разделен на бригады. У каждой – свой собственный день на неделе, когда каждая бригада подметала и мыла пол в классе. И не швабрами, а самыми обыкновенными руками. Наш день был четверг. И вот в тот четверг кто-то почему-то решил, что во время дежурства надо непременно выпить. Моя одноклассница в тот вечер надралась так, что мы тащили ее на себе до дома. По пути мы зашли в подъезд к однокласснику, чтобы привести ее в чувства. Но не очень это получалось. Я смотрела на это все и думала, что это все как-то очень странно, некрасиво, неудобно. Мы еле дотащили ее до дома. На следующий день были жуткие разборки. И в школе. И дома. Удивительно, но чуть позже произошла ситуация, которая никак не связана с этой, но получила я не менее щедрых воспитательных бесед. Я впервые побрила ноги. Папиной бритвой. И отхватила немало впечатлений. Таких, что до сих пор вспоминаю, как мама грозила, что у меня теперь всегда будут очень толстые волосы на ногах, от которых ни за что не избавиться.

Эти две разные ситуации, но с одинаковыми реакциями родителей дали понять, что в принципе выражать свои желания, проявляться как-то – небезопасно. И если сейчас я, буду родителем, сама знатно обалдела бы от вида своего подвыпившего ребенка, но вот уж за бритые ноги вряд ли бы что-то стала высказывать.

3.

Девятый класс не помню совершенно. Внутри после лета как-то все успокоилось. Единственное, что я хорошо запомнила, так это то ощущение, что больше не хочу быть в этой компании. Я знала, что в конце года будет разделение на профили и очень хотела уйти в гуманитарный класс. Так и вышло.

Ну а там случилась первая любовь.

Одноклассник. Высокий. Голубоглазый. Господи. Ну голова моя поехала, конечно. По оценкам я скатилась хуже некуда. Потому что весь фокус моего внимания занимал только он.

Конечно, не призналась ему. Я и не могла признаться. Как? Чтобы меня опять выставили на посмешище? Ну уж нет. Лучше молчать, лучше терпеть. Я лучше буду тихонечко жить в этой своей влюбленности, смотреть на него со стороны. Иногда мне даже казалось, что это взаимно. Иногда я ловила на себе его взгляды. Но о чем я могла подумать? Либо у меня что-то не так с одеждой, либо с волосами что-то не так, либо с лицом. Нет, я даже представить себе не могла, что могу понравиться.

Помню, как я вышла на перемене в общий коридор, села на скамейку. По правую руку стояла компания мальчиков и что-то очень весело обсуждала. Засмотрелась на него, потом отвела взгляд, подняла и так глазами и столкнулись. Это было так красиво. И так жестоко для той меня. Любовь – источник страданий, когда нет взаимности, а свои чувства лучше прятать, чтобы никто не обсмеял их и не унизил. Но, боже мой, как же хотелось, чтобы меня полюбили! В этом разломе противоположностей я и находилась дни и месяцы. Когда ты очень хочешь смотреть на него и слушать его, просто даже рядом пройти. В мыслях уже все ему сказала и даже нарисовала миллион вариантов развития событий. Но признаться в жизни – ни за что.

Эту любовь я выключила сама.

Мой рациональный мозг в один прекрасный день нарисовал мне очень понятную перспективу: я думала только об однокласснике, а учебу забросила. Что для меня сейчас важнее? Ему я все равно никогда не признаюсь, так что надо браться за учебу. Так весь фокус внимания ушел в уроки, чтение, домашку. Я перестала млеть от мысли об этих голубых глазах и погрузилась в образовательный процесс. И, вы знаете, мне удалось. Я прекрасно окончила десятый класс, а в одиннадцатом продолжила заниматься учебой. Это смешно, может, прозвучит, но она мне отвечала взаимностью. Оценки меня мотивировали, как и подруги-одноклассницы, которые стали обращаться за помощью в решении задачек по химии.

Тогда ближе к концу обучения в школе я начала понимать, кем хочу стать. Список был, прямо скажем, впечатляющий: археолог, следователь, криминалист, патологоанатом или журналист. И если первая профессия не вызвала особых вздохов среди домашних, то с остальными было сложновато. По поводу работы в органах мне ясно дали понять, что «денег там не заработаешь» и вообще, «зачем тебе эти трупы каждый день». Что касается работы в СМИ, то я до сих пор слышу слова папы в голове: «Ты что хочешь, чтобы тебя убили?!» Тогда я объясняла ему, что у меня и мысли нет по поводу работы в политической журналистике, потому что я в ней ничего не понимаю, мол, мое – это развлекательное направление. Разве я могла тогда представить, что выйдет все с точностью да наоборот.

Постепенно день за днем четко проявлялось направление – работа в СМИ. Я всегда любила письменно выражать свои мысли. Единственное, что меня приводило в ужас – это все-таки публичная профессия и придется общаться с людьми, задавать им вопросы, которые они могут считать глупыми, придется быть на пресс-конференциях и там задавать вопросы ПРИ ВСЕХ! Краснея. И запинаясь. Жутко нервничая. И я опять окажусь в той же самой ситуации. И, господи, опять стану посмешищем.

Уж не знаю, какой ангел-хранитель все это устроил, но весь этот кошмар в моей голове не стал поводом отказаться от желания поступать на журфак.

О том, что та самая первая любовь, может быть, была взаимной, я поняла уже после окончания 11 класса. Тогда мы небольшой компанией одноклассников пошли погулять и как-то решили посидеть – девочки напротив мальчиков. Он не сводил с меня свои голубые глаза. Я все время застенчиво прятала взгляд. Не верила, что могу нравиться, думала, что он пытается что-то разглядеть, чтобы посмеяться надо мной тут при всех.

Такой вот раненый ребенок. С огромной дырой в области сердца. Который привык быть один.

4.

«Конечно, все вы здесь сидите и думаете, что станете звездами телевидения», – примерно так нас – первокурсников – приветствовали на журфаке. Нет, не все, мысленно отвечала я. Учеба на этом факультете, как бы сейчас это не звучало странно, для меня оказалась длительной терапией. Я привыкала существовать среди людей, которым нет никакого дела до моих комплексов. И это было странно. Тогда я подумала, что вот так начинать общение в новом коллективе – очень удобно. Никто ничего о тебе не знает и ты, по сути, можешь строить свою жизнь с чистого листа. Всякий раз начинать и перепридумывать, что-то не говорить, на чем-то акцентировать.

Поступила я не сразу. В тот год много переписывалась с совершенно разными людьми. Интернета у нас не было, компьютеры в семьях только-только появлялись и единственным способом пообщаться с кем-то из другого города была самая обыкновенная почта. Я слушала хит-парад на одной радиостанции, где зачитывали чьи-то письма, а потом озвучивали почтовые адреса. Я писала этим людям. Так я познакомилась с Ириной. Это сейчас она известная писательница и сценарист. А тогда она была просто Ириной, которая училась на факультете моей мечты. И писала она еще очень классные письма. Мы жили в одном городе. Но писали друг другу письма от руки. Она присылала мне рассказы.

Ирина много рассказывала про журфак. И именно она (после того, как я не поступила) посоветовала начать ходить на бесплатный кружок корреспондентов при факультете. Туда я проходила год. К весне некоторые мои работы даже зачитывали вслух. Но слишком часто я думала о том, что мои одноклассники уже заканчивают первый курс, а я… А мне снова поступать.

Летом я не добрала баллов на факультет. Тогда было решено идти вообще в другой вуз, но на похожее направление. Журфак со мной, но не в том вузе, где я хотела. Надо говорить о том, как сильно я была опустошена? Неудачница, которая подвела абсолютно всех и, главное, маму. Я не знала, куда себя деть. Обучение платное, денег в семье мало.

Чувства никчемности и страха – совершенно непродуктивные ребята. Однако они умеют словно путы скручивать твои ноги, чтобы ты не могла сделать и шага. Чтобы ты могла только стоять и наблюдать за тем, как мимо тебя проходят люди, события, как мимо тебя проходит жизнь. Этот энергетический паралич не так просто преодолеть. Как открыть рот, чтобы сказать слово, если до этого годами никому не было дела до твоего мнения? Как расслабиться, выйти из этих оков и сделать шаг, если над тобой посмеивались за каждый промах? Поддержка в семье, скажете вы? А что, если ты старший ребенок и на тебя изначально положили ответственность за младших? За дом, когда мама устала? За продукты из огорода с другого конца города? А ты просто хотела быть девочкой (но поняла это только сейчас, во время воспоминаний, а тогда – даже мысли не было и казалось, что все так, как должно быть). Помню, как я в школе хотела, чтобы у меня была челка. Как думаете зачем? Чтобы скрыть подростковые прыщи, которые очень сильно осыпали мое лицо. Только никто не разрешал мне подстричь челку. Я пыталась бороться с прыщами сама. В 90-ые никакой специальной косметики для этого не было. Как и денег у родителей. Я давила прыщи, прокалывала иглой. Теперь на моем лбу есть небольшие шрамы.

Сейчас думаю, зачем я все это пишу? Ну уж точно не чтобы вызвать жалость. Поднимаю из самых темных уголков памяти то, что там лежит, то, что никогда никуда не денется. Это основы, из которых я вышла. И которые меня вырастили. Не стоит их приукрашивать. Приходится смотреть правде в глаза.

Душа сама выбирает себе условия, в которых ей необходимо либо уходить на новый круг и все это проживать заново (и так раз за разом, пока не решится действовать), либо просыпаться наконец.

Где-то я слышала фразу, что человек рождается в условиях, ровно противоположных тому, что ему необходимо в себе найти. Если вы пришли сюда за любовью, у вас ее не будет. Если вы пришли, чтобы научиться нежности, вокруг будет серое и черствое бытие.

Мой мозг так устроен, что я уже с детства могла в нем рисовать разные варианты развития событий. Я видела, как одно слово, одно действие может развернуться совершенно по разному. Я рисовала в своей голове разные сценарии и понимала, насколько многогранна жизнь. Чуть позже эта способность мне поможет в работе журналистом: когда за высказыванием публичной персоны я могла видеть, какие промахи для дальнейшей карьеры человек допустил. И, конечно, все это очень помогало в работе. Но в юности мне это было зачем? Все эти сценарии после моих действий и слов как паутина опутывали меня. Я боялась ступить и шаг, потому что знала, что может быть. Я же все уже придумала в своей голове. Так я и лишала себя возможности действовать, а значит жить. Так я сама вводила себя в новые и новые ограничения.

Мне так хотелось любви в университете! Гормоны зашкаливали. Но ходить на тусовки с однокурсниками было нельзя. Дома мне всегда ясно давали понять, что после занятий я должна сразу ехать обратно. Программа страхов за детей у нашей мамы настолько огромна, что, кажется, она могла распространиться на весь город и хватило бы всем. На первом курсе, когда все передружились, я все также была одна. Отдельно общалась с несколькими девушками (некоторые из них мои близкие подруги по сей день), но я видела, что более близкие отношения у них с другими. Или мне так казалось.