Инязовки. Феноменология женского счастья

В мое письмо все-таки прокрались упаднические настроения. Поздравляя меня с годовщиной Великого Октября, Хесус пожелал мне огромных успехов в учебе, в жизни, чтобы я всегда сохраняла свой добрый характер и не возвращалась к пессимистическому настроению. Уверял, что упадничество достойно осуждения: «Человек должен бороться усердно и постоянно, чтобы достичь того, что ему предлагается». Он призывал меня не думать ни о чем, кроме учебы, и полностью отдаться во власть той мысли, что все будет хорошо. Он напоминал о том, что любит меня и думает обо мне, что когда-нибудь мы снова будем вместе, жизнь улыбнется нам, и все будет счастьем. В заключение Хесус сообщал, что очень занят в больнице, и ему не хватает времени даже поесть, поэтому он пишет так торопливо…

Учиться становилось все труднее. Иногда наваливалась такая усталость, что опускались руки. Я приходила из института, растягивалась по постели и не чувствовала в себе сил, чтобы пошевелить рукой или ногой. Я засыпала в состоянии изнуряющей усталости.

Сама того не замечая, я начала делать в учебе успехи. Преподавательница Гоглова, имеющая на кафедре репутацию «королевы грамматики», на экзамене по анализу поставила мне «отлично» и сказала, что сделала это без сомнения (La he puesto sin duda). Я оказалась единственной студенткой в группе, кто удостоился столь высокой оценки. Я на радостях ушла с третьей пары, мчалась по городу веселая и улыбалась: почему-то мне одной поставила. Потому ли, что я не беру на веру прописные истины, а сама до всего «докапываюсь»? Я составляла тот caso singular (редкий случай), когда преподавательница обращалась ко мне с вопросом:

– Анастасия, esta Ud de acuerdo? (Вы согласны?)

Я радовалась возможности писать Хесусу обо всем, что меня окружало: «Вчера впервые выпал снег. Начался резкий холод. Сейчас я испытываю странное, почти сладостное чувство, то же самое, что в Новый год. Через окно видим, как по белой земле идут два окоченевших кубинца. Бедняги! Здесь, в сибирском городе, они кажутся очень странными и сильно выделяются в толпе. Какой ветер их сюда занес? Идут, рассматривая окна нашего общежития. До сих пор мы не подружились с ними. Говорят, что они тривиальные».

«На занятиях по испанскому языку постоянно что-нибудь анализируем a lo largo y a lo ancho (в глубину и в ширину). Слушаем нашу професору, которая является для нас prodigio de sabiduria (чудом мудрости). Когда она говорит, я впитываю в себя ее красивую речь».

«Занятия сопровождаем здоровым смехом. К примеру, что может быть смешного в предложении, составленном Надей: «Я повернула голову назад и в последний раз увидела ярко горящие огни Москвы»? Но все мы, живущие в одной комнате, смеялись до слез. Никто не понимал, почему. Но мы-то знали, как наша Надя вымучивала эти предложения, сидя крючком и почти засыпая на кровати, под плакатом с видом ночной Москвы. Или Женя с легкой руки заменила слово debatida (обсуждена) на condenada (осуждена) и выдала предложение, которое повергло в ужас професору: «Новая конституция была осуждена советским народом». Она вскричала, сделав круглые глаза: «Que cosa! No lo diga a nadie! (Что такое! Никому этого не говорите!) Так мы учимся. Я иногда думаю, что я слишком счастлива от того, что получаю твои письма и сама пишу тебе на испанском языке. Ты – мой вдохновитель, Хесус!»

«Настюша, любовь моя! – читала я ровненькие буковки, старательно выведенные рукой Хесуса. – Пишу это письмо, чтобы сказать, как сильно я по тебе скучаю и хочу, чтобы ты была рядом со мной, чтобы я гладил твои волосы и целовал твои губы, свежие, как роза. Сегодня пятница и, слушая музыку, очень романтическую, начинаю вспоминать и переживать заново все моменты, такие прекрасные и приятные, которые мы провели вместе в Сибири. Посылаю тебе свою фотографию, маленькую, но значительную, чтобы ты могла носить ее с собой, чтобы ты меня не забывала, а я всегда тебя помню…»

Эйфория, вызванная полученным письмом, проходила по мере того, как мой мексиканский друг затягивал с ответом. Я физически ощущала, что теряла силы и интерес к жизни и помимо своей воли не могла учиться с отдачей. Я опять летела в пропасть незнания и разносила в пух и прах свои притязания на человека, который даже не принадлежал самому себе. Прошел его летний мираж, и ему нечем поддерживать уходящие иллюзии. Ему просто нечего писать!

Если бы я умела молиться, я каждый день просила бы, чтобы Хесус не забывал меня. Senor Dios mio! Oyes mi voz, o estoy condenada a sufrir eternamente sin ser oida (О, Боже! Услышь мой голос, или я обречена на вечное страдание не быть тобой услышанной?) Mi сorazon esta consumido de tanto sentir! (Сердце мое разрывается от таких переживаний). Я не хотела прощаться со своей мечтой.

Я проводила долгие часы в читальном зале, конспектируя методику. Домой приезжала затемно, бесчувственная и выжатая, как тряпка. Ничего не спрашивала и на свою постель, где раскладывались полученные письма, не смотрела, но понимала сразу, что от Хесуса ничего нет. Я не обижалась, не жаловалась на судьбу. Я молчала.

С огромной задержкой долгожданный ответ приходил.

«Моя любимая Настюша! – писал Хесус, с легкостью разгоняя тучи над моей головой. – Прошу тысячу извинений за то, что не писал тебе. Обыкновенно во время экзаменов я не пишу писем, поскольку не хватает времени. Ясно, что тебя, Настюша, я не могу забыть, всегда ношу в своем сердце. Но ты должна понимать, что иногда бывают очень трудные минуты, когда нет настроения писать кому-либо. Такова жизнь: то печаль, то радость. Все это время я грустил от того, что не получал писем от своей мамочки. А вчера, наконец-то, я получил огромное письмо от всей своей семьи: мне написали мама, брат, сестренки. Ты представить себе не можешь, какую радость я испытал, когда держал в своих руках это долгожданное письмо, ведь я четыре месяца ничего не знал о своих родных. Сейчас я успокоился. Прошу тысячу извинений, моя голубка! Прощаешь меня? Спасибо.

Здесь, в Москве, сейчас холодно, я пытался купить пальто, но не удалось. Мое старое пальто холодное, поэтому я часто простужаюсь. Следующим летом постараюсь купить «дубленку», из тех, что носят рабочие, на БАМе легко найти их, а в Москве невозможно. Напиши мне, каковы твои планы на эти каникулы. Приедешь ты в Москву или в Ленинград? Наш деканат создает нам большие трудности в отношении самостоятельного выезда в другие города. Можно только на экскурсии. Я желаю тебе хорошо сдать экзамены, и чтобы мы скоро встретились».

Старый год подходил к концу. Как обычно, я задумалась: чего было больше – плохого или хорошего? И вдруг поняла, что неизменными в моей жизни оставались боль за что-нибудь и несбыточные мечты. Они крались по пятам, как злой рок.

Девчата поставили на кухонной тумбочке елочку и нарядили ее. Моя кровать изголовьем упиралась в тумбочку, и мне выпала честь спать под пахучими еловыми веточками.

Незадолго до нового года на третьем этаже загорелась комната. Причина возгорания оставалась неясной: то ли сигаретой прожгли одеяло, то ли свечку уронили. Все было охвачено пламенем. Среди ночи поднялся невообразимый шум. Какая-то истеричка носилась в коридоре и кричала:

– Вставайте! Пожар! Все горит! Не спите! Сгорим все!

Комната заволоклась едким дымом. На этаже ничего не было видно через густую дымовую завесу. В коридор высыпали все испуганные обитатели общаги.

К моменту появления пожарных возгорание потушили. Мы вернулись в комнату и ну хохотать, вспоминая, как Надя, нацепив чулки и придерживая их руками, чтобы не сваливались, бежала по коридору сгорбленная, как старушка, на которую уже падал горящий потолок избы. У меня же в минуту крайней опасности была одна мысль – какие учебники спасать из огня в первую очередь?

В связи с пожаром в общежитии запретили проводить новогодний вечер. По этой причине празднование Нового года прошло с тихой грустью и не оставило в душе заметного следа. Мы с Женькой бросили все силы на подготовку к экзаменам, достойно преодолели зимнюю сессию и отправились на каникулы в Ленинград. По пути, как и следовало ожидать, на сутки остановились в Москве, чтобы повстречаться с Хесусом и Хавьером. Столица встретила нас белоснежной сказкой, закружила голову круговертью непрерывного автомобильного движения и людским столпотворением.

С непривычки оглохнув от столичного шума, мы потерялись бы в огромном городе, как песчинки, если бы не разворотливость Женьки. В метро она ориентировалась с такой поспешностью, словно провела в подземных лабиринтах половину своей сознательной жизни. Мы сняли недорогой номер в гостинице ВДНХ, привели себя в порядок и наметили план дальнейших действий

Встреча с Хесусом не принесла мне ожидаемой радости. В холодной, сырой Москве мексиканский мучачо выглядел как пострадавший от суровой русской зимы француз из отступающей по Смоленской дороге наполеоновской армии. Растерянный, продрогший, одетый во что попало, чужой человек с лицом оливкового цвета, против воли выхваченный из привычного бега по кругу и сожалеющий о каждом потерянном часе. За столь короткое время, отпущенное на общение, мы так и не преодолели полосу отчуждения. Все было не так, как мы нафантазировали. Исчезла поэзия, которая присутствовала в каждой строчке нашей переписки. Была проза – с горьким послевкусием разочарования. Лучше бы не было этих поспешных встреч в столичной сутолоке…

На скором поезде «Красная стрела» мы отчалили в Ленинград, где нас с нетерпением поджидала моя сестра Таисия, чтобы за время трехдневного пребывания дать представление о прекрасном городе, в котором она имела счастье учиться.

После каникул понадобилось немало времени, чтобы войти в привычную колею. Все ходили, как вареные. На первую пару просыпали, с последней пары уходили. Никто не мог взять себя в руки – одинаковая болезнь у всего отделения. Первая группа в полном составе не появлялась на занятиях целую неделю – отдавали замуж свою «чику». Из нашей группы первые три дня в институт приходила одна Ермошка. Разумеется, ее отпускали домой. Женька продлила себе каникулы еще на две недели, по пути из Ленинграда застряв у своих родственников в Свердловске.

После такого немыслимого расслабления программу погнали по потогонной системе, в день по четыре пары. Началась специализация – методика внеклассной работы, спецкурс по педагогике. Допекали трудности со вторым языком – английским. Оказалось не так просто перестроить артикуляционный аппарат на другой язык, тем более что английской фонетике не уделялось должного внимания. («Анастасия, у вас светлая головка, думаете хорошо, вокабуляр употребляете хороший, но произношение вас погубит!») Но даже не это было главной причиной неприятия второго языка. Мы оказались однолюбами испанского, вложив в его изучение всю душу, и никакой другой язык даже близко не выдерживал конкуренции. Видя на лицах студентов скуку и нежелание заниматься, англичанка ругалась «по-черному»:

– Руки-ноги у вас здоровые, ходите вы великолепно, никакой палочки вам не надо. Но почему же у вас такое настроение?

Это правда. Не могла она воодушевить своим предметом, в котором мы не видели живого языка, которым пользуются люди. А без этого не могло быть никакого увлечения. Всегда покладистая Ермошка вступала с преподавателем в конфликт и отказывалась отвечать, а я была вне урока, витала в облаках, думая о своем, и не могла перевести прямую речь в косвенную.

Наконец, в учебу втянулись. Теперь уже совесть не позволяла проспать первую пару или исчезнуть с последней. Студенческая жизнь помаленьку набирала привычные обороты. Вечерами мы слушали чудесные песни о свободе и о любви в исполнении чилийского певца Виктора Хары. Время от времени устраивали в комнате день испанского языка, не употребляя в высказываниях ни слова по-русски. Каждая попытка вставить родное словечко каралась штрафом в пять копеек. Откуда-то появлялся дар речи, мы сами себя не узнавали.

Со дня последней встречи с Хесусом миновал ровно месяц. Каждый день приходила почта, и для меня сгущались сумерки. Писем не было, и это убивало. Жизнь казалась пустой и бесполезной. Прошло его увлечение, растаяло, как дым. Обманывать себя не заставишь, если разочарование было так очевидно. Я поклялась не писать ему, но тут же возникла мысль заказать переговоры, на что Илюшина справедливо заметила:

– Эх, Настя, Настя! Зарекался дятел не долбить дерево.

Женька была настроена оптимистически. Она сидела на своей кровати, вязала Хавьеру свитер и пускалась по третьему кругу вспоминать все подробности московской поездки. Любое упоминание про Хесуса ранило. На что Женька отвечала:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.