ЭВРИДИКА 1916

– Слышали легенду о старом мастере тайцзи? Молодой и амбициозный конкурент долгое время вызывал его на бой. Но мастер всегда находил уловки, чтобы отказаться. И все-таки настал момент, когда это окончательно стало неудобным. И старик назначил молодому встречу в чайной. Молодой конкурент счел это приглашение первым признаком отступления, явился во всей красе. Мастер сидел в углу, с нетронутой чашкой чая, и внимательно изучал трещину на столе. Молодой боец начал предлагать варианты встречи для боя. Мастер молчал. Потом поднял глаза на наглого юношу и снова опустил их. Выпил чай, поднялся и молча ушел. Молодой не успел насладиться победой. Через полчаса его сердце остановилось. Вы такого от меня ждете?

– Не говорите глупостей, – буркнул Освальд. – Ваша задача – составить план с учетом м-м… особенностей клиента. Я готов привлечь ресурсы. Если справитесь, у вас будет достаточно средств, чтобы начать новую жизнь. Сможете медитировать целыми днями, или опиум курить, или как сейчас, успешно совмещать…

Кожаный мяч залетел в ворота англичан. Толпа засвистела и замахала шапками. Освальд стащил свое кепи и помахал, дабы не выбиваться из общей картины. А Виктор еще раз покосился на бричку.

– Сколько вы готовы предложить?

– Двадцать тысяч фунтов. Достаточно для новой жизни.

После паузы Хумпельн кивнул.

– Я сообщу, как только план появится.

Днем Печатников переулок выглядел немногим импозантней ночи, но именно здесь располагались лучшие бордели Москвы. Знаменитая «Рудневка», салон Эмилии, отличавшийся «пикантным» обслуживанием и куда менее известный, но не менее дорогой «Харбин». Два красных фонаря у подъезда были единственной рекламой, но хватало и ее, чтобы заведение процветало. Московских прожигателей жизни привлекала прекрасно обставленная «восточная» гостиная, где гостей ждали редкие сорта пуэра, гашиш, и изысканные музыкально-эротические прелюдии. Располагался бордель на втором этаже, с виду в обычной квартире. А на пороге стоял тот самый здоровяк Митяй, с которым Виктор бился возле пивной. На этот раз широкое лицо Митяя расплылось в почтительной улыбке.

– Добро пожаловать, господин барон…

Вообще-то отец Хумпельна был обычным чиновником КВЖД, но Виктор давно заметил, что титулы, пусть даже самые скромные, открывают сердца людей не хуже отмычек. А потому никогда не отрицал свою принадлежность к баронскому роду.

Митяй торопливо принимал пальто и всячески суетился.

– Мадам выйдет сейчас, подарки ищет для вашей Риночки…

Хумпельн усмехнулся. Чует кошка, чье мясо съела.

– ВиктОр!

В Москве она назвалась Мари Треу. Но Хумпельн прекрасно помнил Марью Треухову, которую подобрал в Иркутске. Дочь кореянки и потомка беглых казаков мечтала о хорошей жизни, но пальцем о палец не была готова для этого ударить. Мари умела поддержать разговор, веером обмахивалась с достоинством китайской императрицы, при случае могла перепить десятипудового мужика, да и в плане ругательств дать фору любому. Но главным ее проявлением была лень, после трубки с гашишем становящаяся почти эпичной.

В Москве Мари из кожи вон не лезла. Просто висла на Викторе, жалостью, сексом и лестью решая свои проблемы. Благодаря вмешательству Хумпельна нашлась квартира в Печатниковом, утрясся вопрос с полицией и прочим начальством; Виктор учил девиц основам акупунктуры и простейшим приемам массажа и даже в вопросах выбора музыкальных пластинок Мари полагалась на него. Но Хумпельн зла не держал. По сути, кроме Ринчин, Мари была единственным его близким человеком.

– Сильно тебя эти уроды приложили? Дай посмотрю!

Мари суетилась вокруг Хумпельна, прекрасно зная, что это была ее промашка. Хумпельн давал ей достаточно средств, чтобы обеспечить свои «показательные уроки» без сучка и задоринки, то есть без залетных хулиганов.

– Не знаю, откуда они взялись, милый, Дмитрий слишком поздно их увидел… Но ты, по его словам, проявил себя блестяще. Как всегда…

А вот для Риночки, только вчера доставили…

Мари сунула в руки Хумпельну бумажный пакет с китайскими финиками унаби. Виктор пакет взял, но отстранился от Мари, препятствуя осмотру ссадины.

– Мне нужна услуга.

– Ради Бога, дорогой. Все, что захочешь…

Хумпельн аккуратно сложил пакет, убрал в карман и покосился на Митяя. Поняв намек, здоровяк растворился где-то в глубинах квартиры. Хумпельн прикрыл за ним дверь и сказал небрежно.

– Надо выяснить, зачем в Москве появился Распутин…

2

С утра «Харбин» казался темным и нежилым. Девушки еще не отоспались от бурной ночи. Лишь из одной комнаты доносилось отчетливое оханье. Туда и вел Виктора Митяй, примчавшийся ни свет ни заря.

– Там клиенты?

– Не. Хозяйка новенькую метит…

В спальне ничком лежала на полу пышнозадая блондинка. На ее пятках сидела Мари и сосредоточенно работала иглой. Все девушки Харбина получали татуировку, своеобразный знак качества, который повышал стоимость девицы, но и делал рабыней Мари до кона своей карьеры.

– Нету мочи терпеть! – стонала блондинка

– А ты терпи, – равнодушно парировала Мари, втыкая иглу в уже намеченный рисунок. Блондинке предназначался иероглиф «Страсть».

– Есть новости?

Мари резко выдохнула, воздухом отбрасывая прядь со лба.

– Знакомый официант рассказал. Твой клиент был накануне в Яре. Брал отдельный кабинет. Не пил, но цыган позвал. И им обмолвился, что приехал посмотреть пророка…

– Что за пророк?

Мари пожала плечами.

– А можно пригласить твоих барышень? Задам пару вопросов.

– Дмитрий, скажи девушкам, пусть идут в гостиную…

Гостиная в «Харбине» была оформлена в стиле зажиточного китайского дома, с обилием красного цвета, золота и мягких подушек. Самое забавное, что сама Мари никогда такого убранства не видела, и ориентировалась по рассказам Хумпельна и своим представлениям о роскоши. Вечерами здесь было атмосферно, но сейчас серый дневной свет безжалостно выхватывал пустые бутылки, следы на полу и грязную посуду. К тому же забыли закрыть клетку с попугаем, и тот вертел головой, истошно вереща.

– Мари дурра! Мари дурра!

Одна из девушек, поклонившись Виктору, внесла чайник с пуэром. За ней, зевая, следовали остальные. Кто в чепчиках и дорогих пеньюарах, а кто и в китайском халате.

– Утро доброе, господин барон…

– К чаю чего-нибудь желаете?

– Как у Ринюшки дела?

Виктор широким жестом указал на диваны.

– Садитесь, красавицы. Нужна ваша помощь. Что в Москве слышно о чудесах? Юродивые? Ясновидцы? Медиумы?

Девицы переглядывались недоуменно.

– Да вроде все, как обычно.

– Не слыхали…

– Хорошо, а что насчет христов?

Мари с новообращенной блондинкой вошли в гостиную.

– Что ты девушкам голову морочишь, Виктор? К нам такие не ходят, у них свальный грех, им и дома хватает…

Хумпельн прищурился иронически.

– Уж кто-кто, а ты, дорогая, должна знать, как делается реклама. Церковь конкуренции не терпит, и приписывает всем прочим ищущим Бога все грехи подряд, вплоть до поедания младенцев. А христы, между прочим, вина не пьют, мяса не едят, в реинкарнацию верят, как буддисты, а потому в буквальном смысле слова мухи не обидят.

– А церкву они посещают? – пискнула робко одна из девиц.

– Разумеется. Все службы, и молятся рьяней многих. Соблюдают конспирацию. Но все же есть признаки, по которым можно христа вычислить. Носят они преимущественно белое. Мужчины волосы маслом мажут и отращивают. Женщины, напротив, иногда подстригают…

Одна девушка покосилась на хозяйку, и Хумпельн перехватил этот взгляд.

– Говори, милая, не стесняйся.

– Мясник со Сретенки к нам ходит. Жаловался недавно, что напротив лавку открыл мужик уж больно вредный. Дерьмом ему дверь намазал, вроде как негоже на Филиппов мясом торговать. Мясник донести боится, говорит, сожгут лавку сектанты и дело с концом.

– Почему решил, что сектант?

– Не пьет, ни курит, смотрит свысока.

– Ладно, где-магазин-то?

– Там же, на Сретенке…

…

Крохотный магазинчик и вправду располагался прямо напротив мясной лавки. На подслеповатой витрине аккуратной пирамидой выложены банки меда, с полотка свисают ожерелья баранок и сушеных грибов. Виктор толкнул дверь, и ядреный аромат солений ударил в ноздри так, что аж во рту стало кисло. Кругом бочки, банки и ведра, в которых плавали всевозможные соления – от острых перцев до моченого арбуза, в полутьме смахивающего на чью-то голову. На прилавке красовались варенья, живописной горкой ссыпаны грецкие орехи.Хозяин щелкал на счетах. За пятьдесят, но жилистый и худой, как подсохший дубок. Правда, дубок кривоватый. Левое плечо заметно ниже правого, грудная клетка перекошена, и голова на длинной шее клонится в бок, как у драчливого журавля. Волосы с заметной проседью забраны в хвост. Но это еще не доказательство…Хумпельн задумчиво повертел в руках бутылку с янтарно поблескивающими внутри шляпками маслят.

– Почем?

– Полтинник. Высший сорт, из Мещеры везем.

– Спасибо, еще посмотрю…

Хозяин опять защелкал счетами, явно не собираясь обхаживать клиента. Отступив на всякий случай за бочку с постным маслом, Виктор вытащил из кармана бумажный фунтик, встряхнул и выпустил на пол стайку рыжих отборных тараканов.

– Да у вас, никак, живность по полу?

Хумпельн показательно занес ногу над тараканом. Но хозяин, на удивление быстро подскочив, довольно сильно толкнул его в сторону.

– Прошка!!!!

На крик вылетел парень лет шестнадцати, безусый и также с вьющимися по плечам волосами.

– Что, дядя Фрол?

– Дрыхнешь, ирод? Собирай!!!

Помощник упал на колени и принялся ловить тараканов. Хозяин помогал. Хумпельн смотрел внимательно. Ни один, ни другой не сделали попытки придавить насекомое. Пытались поймать руками, и конечно, упустили. Дядя Фрол с досадой пнул ближайший мешок.

– Не иначе как Мишка, подлец, мстит… Думает, я ему дверь измазал. Как будто не видит, что на улицах творится…

Хумпельн взял банку маслят и поставил на прилавок.

– Ежели с запиской, доставите?

– Пишите. Прошка отнесет. Только адрес скажете, он неграмотный.

Хумпельн, кивнув, принялся писать на протянутом клочке бумаги.

– Я в Москве не так давно. А что, действительно рабочие шалят?

– А то. Ладно бы только немчуру или евреев шерстили, так всех под одну гребенку…

Виктор вздохнул сочувственно.

– И куда все катится… Я человек современный, в Бога верую умеренно, но недавно сон видал, аж до дрожи, едва проснулся. Церкви стоят в красном пламене, словно в печи. Неужели конец времен грядет?

– Кто ж вам скажет, что дальше будет? – буркнул хозяин.

– Тот, кто будущее видит. Пророк…

Глаза дяди Фрола скользнули по фигуре Виктора и вновь вернулись к счетам. А Виктор продолжал.

– Я и к батюшке ходил, т в Лавру ездил, да бесполезно. Нет больше у церкви святых, еще в средние века последних вытравили. Люди с даром и сейчас рождаются, только знают о ни немногие. Я б средств не пожалел за разговор с мудрым человеком…

Но Дядя Фрол лишь дернул плечом, явно не желая продолжать разговор.

– Пятьдесят копеек с вас. И Прошке пятачок, за доставку…

…

В кафе «Дрезден» Виктор оказался единственным посетителем. А посему выбрал лучший столик с видом на Мясницкую. И почти сразу явился Освальд. Нос англичанина заметно покраснел, водянистые глаза обтянула красная каемка. Болеет, бедняга.

– Что за грибы вы прислали?

– Отличные грибы, маслята, попробуйте.

– Они могут быть ядовитые.

– Вы же любите русскую культуру. Грибы ее неотъемлемая часть.

Освальд поморщился.

– Здесь тоже грибы подают?

– Здесь хозяин немец. Так что основном бифштексы, и отличные. Много лука, никогда не пережаривают.

– На Лубянке опять толпа собралась, – буркнул Освальд, брезгливо отодвигая салфетки.

– Так вы не будете обедать?

– Я этого не говорил.

Освальд долго изучал меню, то и дело возвращаясь к началу. Виктор поманил пальцем официанта.

– Давайте бифштекс и пиво.

– Два раза – добавил англичанин. – И салфетки смените. Ими что, уже пользовались? Нет, эту оставьте… Что это за пятно?

– Судя по всему, ваш клиент прибыл в Москву для общения с неким пророком, – начал Виктор негромко, когда официант отошел.

– Полагаю, речь идет о общине христов. Я вышел на возможного христа, это местный лавочник. Надеюсь, в ближайшее время удастся наладить попасть на радение и выяснить точно по поводу…

Освальд ожесточенно тер салфеткой стол.

– Это пока вилами по воде. Нет никаких подтверждений. Распутин целыми днями сидит у купчихи Стрельниковой. Кроме выезда в церковь и в Яр, нигде замечен не был. Кто вам вообще такую информацию передал?

– Вы, как журналист, тоже свои источники не сдаете – холодно улыбнулся Виктор. – Кстати, покупки, распоряжения из дома Распутиным не отслеживали?

Освальд пожал плечами.

– Посылал к Филиппову. Сделал заказ на сахарные сайки, калачей дюжина и… пряник, кажется.

– Известно про форму пряника?

– Форму?

– Хлысты обожают сладкое, поскольку ни мяса, ни спиртного не употребляют.

Англичан полез в блокнот.

– Так… два пряника трехфунтовых с сахарной глазурью. В форме рыбы. И корабля.

– Община хлыстов называется кораблем. Вам все еще недостаточно доказательств? На какой день сделан заказ?

– На десятое декабря.

Водянистые глаза Освальда впервые уставились на Виктора с долей уважения.

– Возможно, ваша версия и правда имеет место…

Затылок пощекотал порыв ветра. Увесистый булыжник приземлился в соседнюю тарелку, расколов ее пополам. Официант, только поставивший поднос с едой на барную стойку, без колебаний бросился на пол, лег ничком и закрыл голову руками.

Только сейчас неразборчивый гул улицы стал понятен. Не гул – крик.

– Хлеба!!!

Освальд вскочил, переворачивая стул, и заступил за кадку с пальмой.

Хумпельн осторожно выглянул из-за шторы. По Мясницкой двигалась толпа. В руках самодельные транспаранты, лица отрешенные, как перед боем. Матери несли детей, прикрываясь ими, как щитами. Мужчины в праздничной одежде, похоже, трезвы. И опасны, как стадо носорогов.

– А я ведь вас предупреждал – простонал Освальд. – Нас с вами, как иностранцев, сейчас на первом столбу…

Виктор ненавидел толпу. В 1900м, Харбине, на его глазах озверевшие китайцы забили камнями двух сотрудников КВЖД, крепких здоровых мужчин. А сам Виктор, испуганный подросток, спрятавшись за угол дома, наблюдал бессильно, даже глаза закрыть не мог от парализующего липкого страха. И с тех пор он усвоил, что со страхом бесполезно договариваться. Нужно просто идти дальше. Резко отодвинул стул, Виктор направился к выходу из кафе.

– Вы куда? Спятили?!

Но Хумпельн уже вышел за порог, навстречу темной реке протестующих.

– Господа, может прекратите бесчинства?

Толпа мгновенно образовала вокруг Виктора кольцо. На переднем крае столпились женщины. Но не стоило недооценивать этих отнюдь не хрупких созданий. В каком-то европейском музее Виктор видел статуэтки древних богинь, с широкими, плоскими, блинообразными лицами, тяжелым задом и наглой уверенностью на лице, заметной даже в примитивном исполнении древнего скульптора. И сейчас перед ним стояли эти ожившие богини палеолита. Их крепкие руки, закаленные тяжелой фабричной работой, явно способны были причинить неприятности. И все-таки Виктору стало смешно от перспективы сражаться с бабами.

– Прошу прощения, медамез. Так чем вам данная ресторация насолила? Здесь отлично кормят.

– Таких, как ты! А у нас жрать нечего!

– Сам, небось, немчура? А ну паспорт покажи!

– Да, я немец по происхождению – спокойно ответил Виктор. – Но бОльшую часть провел на Востоке. Так что если и шпион, то скорее китайский или монгольский…

– Немчура! Да будь ты проклят!

Одна из женщин толкнула Виктора в плечо. Тот отклонился и удар пришелся вскользь. Как раз чтобы потешить бабское самолюбие, но не причинить вреда. Тут же вторая сделала попытку ткнуть Виктора палкой с прикрепленной надписью: «Работы!»

Внутренний голос призывал Виктора оставаться спокойным, но тело среагировало быстрее. И когда баба вновь попыталась тыкнуть транспарантом, Хумпельн перехватил палку и резко дернул по дуге. Тетка пролетела, сшибая остальных, и плюхнулась в грязный уличный снег, накрытая собственной юбкой.На секунду товарки взвывшей от обиды бабенки расширили глаза. А потом всей гурьбой кинулись на Хумпельна. И это уже было не смешно. Озверевшие тетки дубасили, щипали, толкались и кусались; Виктор отшвыривал одну за другой, словно взбесившихся обезьян, пока в глазах не сверкнуло от удара по макушке, и все не погрузилось в темноту…

– Остановитесь! Опомнитесь!

Виктор с трудом поднял голову. Коренастый юноша моложе него, в черной шинели и фуражке технического училища и одна из баб стояли, упершись крепко в снег, словно в соревновании по перетягивании каната, с двух сторон сжимая «орудие пролетариата» – замотанный в платок булыжник. Второй удар этого самодельного кистеня, несомненно, стал бы для Виктора роковым, не перехвати парень край платка. Сквозь толпу протискивались несколько молодых парней, также в черных шинелях с золотыми пуговицами. Они оттирали основную массу назад. И почти одновременно баба, не в силах сопротивляться студенту-технарю, выпустила-таки свой угол

– Жиды, кровопивцы с…ные…

– Убийство ничего вам не даст, кроме каторги. Хотите детей своих сиротами оставить?

– А ну пошел, студентик! У нас мужья кровь проливают, на войне гибнут…

Юноша вместо ответа задрал рукав шинели. В тусклом свете дня блеснул протез, заменяющий руку до локтя. Толпа чуть притихла, кое-кто начал креститься.

– Я был на войне, и знаю цену бессмысленным жертвам, – холодно продолжил студент. – Хотите победить, действуйте слаженно! Не будьте стадом, которое легко повернуть в сторону, нужную мяснику.

– Он небось, из охранки! Полицаям служит! – крикнули из второго ряда. Но возглас не поддержали. Спокойный вид и внутренняя уверенность парня заставили толпу притихнуть. Виктор за это время успел подняться на ноги и даже ощупать голову. А стальной протез уже указывал на него, словно на распятую лягушку в кабинете естествознания.

– Разве это ваш враг? Обычный городской пижон. Не он вашу жизнь испортил, и не лавочники. Хотите воевать, воюйте с полицией, армией. Вооружайтесь, обретайте умения, в том числе и юридические…

Раздался свист городового.

– Конные едут с Лубянки! – крикнул кто-то сзади. Толпа отхлынула назад, и разлетелась разбегающимися по переулкам людьми.

А Виктора схватили за плечо и почти силой втянули назад, в ресторан. Спасителем оказался официант.

– Садитесь, я льду принесу…

Приложив к здоровенной шишке лед, Хумпельн выслушивал ворчание напуганного Освальда.

– У вас что, суицидальные мотивы? Зачем вы туда полезли?

– А вы вообще за кадкой пряталась – вяло огрызнулся Хумпельн.

– Мне можно. У меня – миссия. Но вообще вы, пожалуй, правы. За лавочником стоит проследить…

…

Ждать пришлось долго; лишь после девяти вечера Прошка вывел под уздцы бойкого вороного жеребчика. Сани у дяди Фрола оказались затейливые, с крытым кузовом, напоминающим цыганский шарабан. Хозяин сам сел на облучок и покатил в сторону Мещанской. «Рено», в котором уже несколько часов мерзли Хумпельн с Освальдом, двинулся следом, соблюдая почтительную дистанцию.

Освальд сопел покрасневшим носом.

– Надеюсь, ваша версия поможет вычислить ублюдка…

– У вас что-то личное к Распутину, кроме насморка?

Освальд покосился на Виктора и процедил снисходительно.

– Не к Распутину лично, а к образу мышления таких, как он и таких, кто ему верит. Магическая картина мира возвращает человечество к неандертальцам. Вот сегодняшняя толпа. Ей можно управлять только страхом, темной силой. Если бы не тот однорукий паренек…

Неприкрытое ехидство англичанина в прошлые годы обошлось бы ему, как минимум, в пару болезненных синяков. Но сейчас были проблемы поважней. Виктор прекрасно понимал, что после смерти Распутина его жизнь уже не будет прежней. И неважно, где – во Владивостоке, Токио или любом европейском городе, ему придется до конца своих дней держать ухо востро. Ринчин, судя по всему, останется у Мари, значит, опять все заново и одному… Голова заныла. Хумпельн усилием воли сосредоточился на нижнем дантянь, нагнетая покой. Через несколько минут ладони стали теплыми, а мысли тягучими и равнодушными. В конце концов, что есть жизнь как не череда бесконечных обрывов и начал?

Выехали на Сергиево-Посадский тракт. Дорога, со всех сторон зажатая темным ельником, становилась все менее укатанной. Неожиданно упряжка Фрола свернула по крутой дуге. В просвете деревьев мелькнуло заснеженное озера. А за ним, вдалеке, огни какой-то деревни. Рено, пытаясь повторить маневр саней, засбоил колесами в снежной каше. Освальд несколько раз взревел мотором, переключая скорости. Безуспешно.

– Не понимаю… Я соблюдал скоростной режим…

– Что ж тут непонятного? Вы же преследуете мага, вот вам и магическое проклятие…

– Издеваетесь?

Но по дрогнувшему голосу англичанина Хумпельн понял, что попал в цель. Виктор кивнул на торчащую у дороги фанеру. На ней крупно было выведено «НОВЫЕ МЫТИЩИ».Виктор открыл дверцу.

– Пошел я в Новые Мытищи. Очевидно, община там.

– А мне что делать? Погодите…

– Лопата есть? Рекомендую заняться откапыванием задних колес…

В последние дни стояла оттепель. Полозья саней оставляли заметные свежие канавки, по которым Виктор, словно мальчик-с-пальчик по следам из хлебных крошек, успешно дошел до деревенской улицы и уперся в глухой забор. Подойдя к калитке, Хумпельн как бы невзначай подергал за дверцу. Заперто, но никакого лая в ответ. Еще одно косвенное подтверждение, что он пришел куда надо. Христы животных старались без надобности не мучать, и собак на привязях не держали, надеясь на Божью милость. Значит, можно спокойно лезть через забор…

Двор оказался добротным, но внимание Хумпельна привлек необычайно просторный амбар, размером больше дома. Окна завесили пуховыми одеялами, очевидно и из соображений звукоизоляции. Сквозь щели виднелся паркет, начищенный не хуже, чем в богатых купеческих домах. Виктор приник к окошку и вгляделся. Комната была полна. Мужчины и женщины все в белом, у женщин волосы закрыты платками. Теперь доносились и звуки. Христы пели нечто заунывное. Затем голоса смолкли. В комнату вошел мальчик лет десяти. В руках гитара. Это что-то новенькое… Хумпельн замер. Звуки доносились хоть и глухо, словно из глубины, но все же разобрать суть было можно. Мальчик начал с медлительной, раскачивающейся последовательности аккордов, но с каждым повторением прибавлял темп. Следуя за мелодией, как крысы за дудочником, слушавшие его люди вначале стали раскачиваться, а потом кружить, все быстрей и быстрей. Белые рубахи распустились, словно паруса, руки махали мельницами. Начиналась активная часть радения.

Виктор всегда снисходительно относился к любым ересям, поскольку сам по сути проповедовал одну из них, но в одном аспекте был непреклонен. С детства обожая музыку, он не любил делить это удовольствие с кем-либо. Лучшим и единственным контактом для Виктора оставалась позиция тет а тет с исполнителем, пусть даже не пластинке, чем общее переживание в концертном зале. При выборе между Дионисом и Аполлоном, без сомнения, он предпочитал последнего. Христы же явно были последователями диониссийцев, сваливая все общие эмоции и переживания в одну кучу. Хотя каждый кружился отдельно, словно одно из множества веретен, каждый участник действа наматывал свою нить, укладывая в общее полотно. Крики и вздохи быстро синхронизовались, словно за стеной бился и стонал единый организм. Все быстрее и быстрей.

Какая-то женщина уже стянула платок и кружилась рядом с окном, выкрикиывая дикие слоги.

– ма- ра- ра- ма-ра…

Виктор ощутил почти физическое неприятие этой жаркой, свальной силы. Даже на улице, в морозную ночь, подступила духота. А люди внутри падали на пол, кричали и стонали. И от этого еще более спокойным казался маленький пророк в белой рубашке, прижавшийся к своей гитаре, словно потерпевший кораблекрушение моряк к самодельному плоту. Виктор уже занес было ногу, отступая, когда скрипнула дверь амбара; на крыльце послышались голоса.

– Сам повезешь гостя, Фрол, у тебя сани ладные…

– Как скажете, отец…

Хумпельн замер, прислушиваясь. Если под гостем подразумевался Распутин, это реальная возможность застать старца врасплох.

А значит, впереди новая жизнь.

Что ж, он уже почти к ней готов.

…

Засаду решили делать у того же озера, на повороте. «Рено» загнали в лес. Озябший Освальд ожесточенно растирал руки.

– Половина десятого, и где они?

– Радение ближе к полуночи начинают. Да не волнуйтесь, появятся…