ЭВРИДИКА 1916

– Вдвоем не так страшно. Мы могли быть идеальной парой, Софья, согласись. Жаль, я по-прежнему считаю, что насильно мил не будешь… Раз уж ты выбрала Леню… Кстати, может, все же дадим слово твоей маме? Тут тоже есть система связи…

Даже движение глаз давалось Соню с болью. Но, увидав Ксению, уже барабанящую изнутри по стеклу, она собралась и даже сделала попытку улыбнуться. Шушин, также пошатываясь, подошел к динамику и включил его. Соня услышала испуганный голос матери.

– Что происходит, Тимофей? Вы не должны слушать музыку в присутствии Сони!

– Поверьте, многоуважаемая госпожа Веснина, мне самому тяжело. Я хочу убедить вашу дочь, а не сломать…

– Да что вам нужно, в конце концов?

Шушин вздохнул.

– Софья знает, где находится украденная у нас машина. Я хочу, чтобы она меня туда сопроводила.

– Господи, Соня, это всего лишь чертова машина! Скажи ему!

– Прости, мама… Я не могу…

– Соня, боже! Да выпустите уже меня!

Вместо ответа Шушин выключил динамик. Ксения металась внутри стеклянного аквариума, словно актриса немой фильмы в сцене отчаяния и ревности. А у Сони подкашивались и дрожали ноги.

– Можешь прилечь – любезно откликнулся Тимофей. – у меня тоже голова кружится. А сейчас будет кусок похуже качеством…

Все, что Соня могла сделать сейчас – отвернуться. Но от Волн, пронизывающих тело, от издевательского шуршания иглы по пластинке и отвратительных, тошнотворных звуков спрятаться было некуда. Соне казалось, что она кричит во весь голос, пытаясь противостоять Волне, но изо рта вырываются лишь пепел и пена. Второй раз она очнулась уже на полу. Коса расплелась и волосы рассыпались, словно щупальца безуспешно пытающегося убежать осьминога. Уже не хотелось дышать, вставать, только рассыпаться в прах, исчезнуть и стереть любое воспоминание о своем существовании.

Ксения за стеклом уже плакала открыто, опустившись на колени – несчастная экзотическая рыбка, пойманная в ловушку. Но Соне было не до жалости; любые чувства требовали слишком большого количества сил. А они все утекали и утекали, словно кровь, капающая из носа Тимофея. Тяжело опираясь на стол, он менял пластинку.Затем, не стесняясь, вытер струйку рукавом и лег рядом.

– Не знаю, кто из нас больший упрямец. Но согласись, чувства нужно доказывать делами. Когда о любви и страдании поют, слушается на редкость пошло…

Соня даже не дернулась, когда ледяная ладонь Тимофея сжала ее руку. Они лежали рядом, словно истинные влюбленные, перед глазами плыл потолок, превращаясь в белесое небо. Зазвучало бравурное фортепианное вступление, своей идиотичной живостью, словно стая ос, мгновенно впившись в мозг, а за ним вступил женский голос, заливистый и резкий. И каждая нота была пощечиной и так уже измученному мозгу.

Уйди, уйди, к чему мольбы и слезы?

К мольбам любви, как лед, я холодна

Я дочь полей, и как поэта грезы

Капризна я, изменчива, вольна…

– Я останусь с тобой до конца. – шептали уже белые губы Шушина.

Зачем, зачем любить?

Зачем, зачем страдать?

Хочу я вольной жить,

Лишь песни распевать!

Пусть в шутках и цветах

Сон жизни пролетит,

Пусть песня на устах

Свободою звучит!

И все-таки он бросил ее. Когда дверь слетела с петель и ворвались военные, кто-то кричал в лицо Соне, кто-то проламывал стекло, вытаскивая рыдающую Ксению. Но Тимофея Шушина в комнате уже не было…

Белоснежное покрывало больничной кровати слепило. Хотелось зажмуриться снова.

– Пожалуйста, можете не открывать глаза, если вам тяжело…

Генерал Шушин, блестя золотой оправой, сидел напротив, и на этот раз его взгляд казался искренне встревоженным. На соседней кровати, сидела Ксения, уже вполне пришедшая в себя.

– Как вы нас нашли?

– Режиссер Ряхин подал жалобу. Он утверждал, что вы, мадам, пользовались шантажом, чтобы получить главную роль

– Вы с ума сошли? Я…

Но возмущения в голосе матери не было; Ксения говорила почти равнодушно, видимо, еще не отойдя от шока. Генерал же продолжал.

– По словам Ряхина, к нему приходили четверо, обещали искалечить, если не предоставит вам вакансию. Падение макета, в результате которого был травмирован исполнитель главой роли, он также связал с данными молодыми людьми.

– Но я не понимаю…

– Мадам, прошу… Вас я ни в чем не обвиняю, наоборот, пытаюсь объяснить ситуацию. К счастью, ваш Ряхин оказался наблюдательным господином и у одного из нападавших углядел бляху технического училища. Я провел расследование, в том числе и на заводе, который курирую, и на котором вы, собственно, находились. В результате нашелся подозреваемый, который сознался. Некто Степан Харчевников.

– Кажется, он был на концерте, который обустраивал Тимофей. Такой крупный, белокурый? – слабо отозвалась мать.

– Именно. К сожалению, у меня под носом процветала марксистка-террористическая ячейка, причем возглавлял никто иной, как мой сын….

Шушин снял очки, протер их об рукав рубашки, хотя в этом не было особой надобности. А Ксения начала тихо плакать – не как актриса, четко взвешивающая пропорции натуральности и внешний эффект, а с визгом и подрывом, как обычная, несчастная, замученная баба.

– Господи… Я так хорошо относилась к Тимофею. Он такой талантливый… Откуда мне было знать…

– Чрезвычайно сожалею… – тускло вторил генерал. – Клянусь, мой сын ответит за все, что сделал – сразу после того, как его поймают. А в том, что его поймают, я не сомневаюсь.

Шушин-старший кивнул адьютанту

– Пожалуйста, обеспечьте дамам защиту.

И в этот момент в голове Сони что-то щелкнуло.

Кора. Она ждет их на эксперименте!

– Прошу прощения, мы ведь можем отправиться домой?

– Ни в коем случае! – замахал руками Шушин. – Пока мой сын и его вероятные сообщники на свободе, вам лучше быть здесь, под присмотром врача.

– Но я уже нормально себя чувствую!

Голова кружилась неимоверно, но она оперлась рукой и попыталась встать.

– Соня, сядь, прошу!

Ксения чуть ли не силой усадила ее обратно.

– Генерал прав. Нам лучше пересидеть. Прошу…

Уже знакомый Соне капитан-месяц принес компот и коврижки. На этот раз на Соню он косился чувственно. Да она и сама понимала, что в данный момент ее внешность не блещет во всех смыслах. Краше в гроб кладут.

– Так когда нас отпустят?

– Уж простите, но пока Тимофея Василича не найдут, лучше вам быть под охраной…

Кивнув еще раз, капитан покинул палату.

– Мама, нам нужно идти…

– Боже, Соня, ты хоть понимаешь, что была на волоске? А если бы случилось так, как тогда…

Мать опять начала плакать. Происшедшее явно ее подкосило. Убеждать и доказывать было глупо. Поэтому Соня просто села рядом и осторожно взяла Ксению за плечо. Обычно Ксения Веснина терпеть не могла фамильярные прикосновения. Но в этот раз, ощутив дрожащую, теплую, потерянную плоть, Соня странным образом обрела уверенность.

– Я не знала…. Не знала, что роль мне досталась таким образом…

– Ты не виновата. Шушин сумасшедший. Может, он подпилил этот трос…

– Нет, это я…

Соня смотрела на мать, не понимая. И тут Ксения начала смеяться – вначале вперемешку со всхлипами, потом громче.

– Нет, это действительно… Правда, так глупо…

Соне даже стало страшно – а вдруг мать от пережитого потеряла рассудок?

– Был момент отчаяния… Я хотела уйти максимально громко, думала, это запишут на камеру… Но судьба дама ироничная, знаешь ли…. Господи, я и не знала, что мое амплуа водевиль, а не драча…

– Мама!

Соня решительно дернула мать за плечо. Ксения замерла послушно, как кукла, прекратив смех.

– Просто твоя главная роль еще не сыграна.

Ксения смотрела доверчиво, словно они поменялись ролями, и теперь мать была неразумным ребенком, которого нужно было утешать и защищать. И в этот момент в палату вошел Леонид Голицын.

Капитан-месяц неохотно, но разрешил пообщаться в коридоре.

– Простите меня, я вел себя, как идиот. Зачем я только рассказал про ваш визит Тимофею?

Серые глаза Леонида смотрели с болью. Но Соня уже не чувствовала между ними связи. Только уходящее сожаление и дружескую теплоту.

– Я поговорил с Верой. Это моя невеста… Я сказал, что отдаю ей назад все обязательства. Я предлагаю вам руку и сердце.

– Что?

Голицын вспыхнул от смущения.

– Видите ли, сейчас война, уехать в Европу не так-то просто. А если я буду сопровождать вас, это может выглядеть неприличным. Поэтому статус невесты…

Теперь уже на Соню, как прежде на Ксению, напал безумный смех. Они чуть не погибли, а он думает о репутации и слухах!

– В Германии отличные неврологические санатории и…

Соня усилием воли остановилась, поняв, что только зря обижает хорошего человека. И дружески, уже без стеснения, сжала руку Леонида.

– Спасибо вам. Я правда очень ценю ваше благородство. Но если и правда хотите помочь, сделайте так, чтобы мы могли уйти отсюда…

Через час в палату принесли бульон; супница стояла на изящной тарелке-подставке. Усатый солдат заговорщицки мигнул Соне, и та увидела ключ рядом с супницей.

– От пожарной лестницы, барышня. Меня только не подведите, я утром сменюсь, и сразу потом…

Ксения изумленно смотрела на дочь.

– Мы должны – мягко сказала Соня. – Я все тебе по дороге объясню.

После паузы мать кивнула.

День опять выдался погожим. К моменту, когда Соня с Ксенией добрались до дома Нирнзее, панно с лебедями сияло под лучами утреннего солнца. И также щедро золотились волосы матери. Она все-таки красавица. Впервые Соня подумала об этом без горечи и раздражения. Ксения, поймав ее взгляд, улыбнулась застенчиво.

– Надеюсь, твой эксперимент и правда послужит на пользу Будущему…

– Без сомнения, мама. Без сомнения.

Виктор Хумпельн. Оборотень.

1

Один против четырех. Нормальное соотношение для боя, даже классическое, если бы не чертов лед под ногами. Виктор сумел отклониться от удара сзадм, но поскользнулся и автоматически дернулся назад. И тут же пивная бутыль вскользь рухнула на макушку. Боли не было, но кровь из рассеченной брови быстро заливала глаза. Плюс рядом стояли ученики, ошарашенные и напуганные, и показаться в их глазах слабаком Виктор Хумпельн никак не мог. А посему, позабыв о принципах тайзци, дал волю ярости, приложив о стену одного ублюдка и сломав руку второму. Остальные нападавшие отступили в темноту. Увы, ученики не сумели в полной мере насладиться победой учителя. Они бежали с поля битвы еще быстрее, и впереди всех пухлощекий наследник купеческого капитала, в лакированных галошах и шубе с бобровым воротником, из-за которой и разгорелся сыр-бор. Промокая кровь платком, Хумпельн крикнул вслед.

– Проводите новичка до безопасного места. Спасибо, господа, жду вас завтра на медитации!

Похоже, на еще одного богатенького неофита рассчитывать не приходится. Жаль. Все начиналось неплохо…

Скверик перед одной из многочисленных пивных на Грачевке днем заполняли торговцы. В теплое время народ толпился здесь и по ночам. Пьяные, нищие и бездомные спали прямо на земле. Но сейчас, в начале декабря, о дневном гаме и суете напоминали лишь деревянные ящики, на которых раскладывался товар. Однако расслабляться не следовало; со всех сторон, словно сжимая кольцо, напирали меблирашки, притоны и склады ворованного. Из арок несся визг гармошки, а тянущийся со стороны Неглинки туман придавал картине вид театральной декорации. Хумпельн, подняв руку, по-детски непосредственно приложил указательный палец к нависавшей в небе луне.

– Видите? Буква Р почти превратилась в О. Пара дней и будет полнолуние…

– Виктор Генрихович, а если кто-то, например, нож достанет?

Вопрос задал студент-медик, по роду деятельности которому полагалось быть мнительным и дотошным.

– Очень хорошо. – улыбнулся Хумпельн. – Нам поддавки не нужны, нужно искреннее стремление противника победить…

Дверь пивной распахнулась. Из клуба пара материализовался половой, за которым шел здоровенный мужик с тугой красной шеей и пудовыми кулаками.

– Вот, Митяй согласился попробовать.

Хумпельн кивнул ученикам.

– Что скажете, господа?

– Силы много, но много и влаги, рыхловат, преобладание Инь, – отрапортовал третий ученик, начинающий актер, всегда энергично ввязывающийся в любое мероприятие, но также быстро и остывающий.

Митяй почесал нос и задумчиво оглядел Хумпельна.

– Так что, барин, делов-то, тебя толкнуть?

– Сможешь, получишь рубль. У тебя три попытки.

– А если зашибу?

– Добавлю еще рубль – ухмыльнулся Виктор.

На лицах учеников промелькнули робкие улыбки. Они также впервые присутствовали на показательном уроке, но уже приблизительно представляли себе возможности своего учителя. А лицо новичка – того самого, в лакированных штиблетах и дорогой шубе – оставалось кислым. Ничего, я тебя расшевелю…

Виктор отошел ближе к центру пятачка и склонил голову, приглашая соперника. Внимательному взгляду стало бы заметно, что Хумпельн немного осел к земле, слегка округлил спину и даже запястьям придал несколько округленное положение. Митяй был на голову выше и как минимум, на пуд тяжелей Виктора. Задача явно казалась ему слишком легкой, и он боялся спугнуть удачу. Уже подойдя почти вплотную, здоровяк резко ускорился и плечом врезался в грудь Хумпельну. Но тело Виктора качнулось не назад, а вниз. А тело Митяя, напротив, резко ушло влево. Пробежав по инерции пару шагов, он смел один из пустых ящиков и остановился в растерянности. Затем, крутанув шеей, как боец перед раундом, кинулся вперед и мощными руками толкнул Виктора уже всерьез. И опять Хумпельн сделал неуловимое движение, как бы притормаживая и одновременно осаживая противника к земле; и Митяй обмяк, словно медведь, застрявший в бочке с медом. Но тут же сделал еще одну, уже отчаянную попытку. Кинулся всей мощью, выставив вперед кулаки. Хумпельн уворачиваться не стал, напротив резко шагнул навстречу. Как-то неуловимо скрутившись, ткнул Митяя обеими руками. Вроде бы несильно, однако тот отлетел на несколько метров, грохнувшись со всей силы на покрытую ледяной коркой землю.

– Ох, е!

Хумпельн стряхнул воображаемую пылинку с рукава. Урок следовало закончить на эффектной ноте, и паочуй, пушечный удар, пришелся как нельзя кстати. Митяй поднялся, потирая спину и грудь.

– А ты здоров… И не скажешь…

– Спасибо за бой. – чинно кивнул Хумпельн. Вежливость к побежденному делает победителя вдвое сильней.

Из трактира уже выбежали зеваки.

– Есть еще желающие?

Босяки, воры и сутенеры посмеивались, но желания не выражали.

Половой вытащил серебряный рубль и с почтением протянул Виктору.

– Ваше.

– Оставь себе – потянул Хумпельн. И обратился к ученикам.

– Искусство побеждает природу. Легкое может одолеть тяжелое, а медленное – быстрое. Завтра в туйшоу сами попробуете… Идемте, господа!

Учитель и ученики уходили, провожаемая недобро-любопытными взглядами. Сын купца ухмыльнулся скептически.

– Сколько за спектакль заплатили?

– Виктор Генрихович на самом деле… – начал возмущенно актер, но Хумпельн поднял руку, останавливая.

– Недоверие черта хорошая. Начнете практиковать, и через какое-то время…

Сзади раздался тихий свист. Молодой купец дернулся презрительно.

– Тоже ваши?

Хумпельн обернулся. Из темной арки отделились три тени и неуклонно следовали в их сторону.

– Давайте перечислим правила – предложил Хумпельн остальным, поскольку время поджимало.

Актер затараторил первым.

– Мягкостью преодолевать жесткость. В покое выжидать движения противника; начинать вторым, завершать первым…

– Четырьмя лянами сдвигать тысячу цзиней – пробормотал будущий медик.

– Войдя в контакт, прилипать и контролировать… Черт, к ним еще один присоединился!

Четвертый ученик, счетовод, особой храбростью не отличался, но делал все обстоятельно и добросовестно, так что за него Хумпельн в целом был спокоен. А вот за купчика…

– Отлично. Встаем за меня. И держите равновесие!

Компания подошла. Виктору не один из них не был известен. Но, судя по спокойной наглости, это была не мелочь вроде огольцов и поездошников, а деловые, у которых и финки, и револьверы водились.

– Здесь, барин, не цирк тебе, чтобы мальцам своим фокусы показывать.

– А чем цирк плох? Там не только пудели прыгают, но и гладиаторы сражаются… Правда, клоуны чаще. Вы из какой категории?

Главарь смачно сплюнул под ноги Виктору и кивнул на купчика.

– Пусть этот шубу сымает…

– Зима, господа, не слишком ли?

Ведя обмен любезностями, Хумпельн не выпускал из поля зрения никого из банды, а вот о новичке не подумал. Купчик в истерическом припадке правды схватил главаря за ворот тулупа.

– Шубу захотел? Хрен тебе, а не… Черт!

Сверкнуло лезвие финки. Наследник капитала взвыл и рухнул на колени, прижимая к себе порезанную руку.

– Сымай шубу, гнида, или потроха выпущу!

Тут и состоялся тот самый эпический бой, результатом которого стала потеря перспективного ученика. И главное – откуда эти бандиты вылезли? Вопрос к Мари, но явно вопрос не сегодняшний…

Через десять минут умеренно быстрого шага Хумпельн подошел к своему дому. Квартиру он снимал в знаменитом тучерезе Нирнзее, что в Большом Гнездниковом, на верхнем, девятом этаже, неподалеку от аттика с лебедями. Дом имел дурную славу. Все началось с сына домовладельца. Карл Нирнзее обожал отдыхать на крыше, провожая закат с самой высокой точки района. И как-то июльским вечером с Нирнзее-младшим сделалось что-то вроде припадка. Карл вроде бы жаловался официанту на проявившихся людей, общающихся с ним не раскрывая рта. Пока администрация вполголоса решала, стоит ли нести за столик еще бутылку шотландского односолодового или повременить, парень просто шагнул с крыши. В последующие годы несколько жильцов так же утверждали, что слышали голоса и видели подозрительные тени. Но Виктору эти сказки делали неплохую рекламу. Если преподаешь восточное боевое искусство, налет таинственности и мистики повышает стоимость урока.

А сегодня у подъезда стояла карета Скорой. Навстречу Виктору двое полицейских вели какого-то господина. Пальто на задержанном было наброшено поверх окровавленной рубашки. Немногочисленные зеваки охали сочувственно.

– Вечер добрый…

Швейцар Потапов мрачно поклонился Хумпельну.

– И что сегодня стряслось?

– В ресторане погром учинили. Опять, что ли началось, прости Господи…

Потапов перекрестился, причем на Хумпельна. Неудивительно, что он относит его к нечисти. Креста Виктор не носил, до холодов ходил босиком, да к тому же держал мохнатое чудовище. Ох ты ж, еще с Риней гулять…

Хумпельн открыл ключом дверь квартиры и тихо свистнул.

На фоне смутно синеющего окна поднялась лохматая гривастая голова. Виктор включил свет. Ринчин неспешно сползла с дивана, где лежать ей было категорически запрещено. И все же в миллионный раз она решила испытать терпение хозяина. Однако сейчас Хумпельну было не до воспитания. Бровь следовало промыть спиртом, да и переодеться, дабы не пугать немногочисленных прохожих запахами пива и крови.

За три года жизни в Москве Виктор с Ринчин выработали дипломатический кодекс. Ринчин шла на поводке до Тверского бульвара, изображая послушание. Но на бульваре Виктор обязан отпустить ее и дать возможность беспрепятственно изучить флору и фауну. Вот и сейчас Хумпельн отстегнул карабин. Порыв ветра поднял гриву Ринчин. Она потрусила вперед, более не обращая на Виктора никакого внимания.

Неподалеку от дверей бильярдной Саврасенкова стоял человек и явно смотрел в их сторону. Заметив взгляд Виктора, человек словно опомнился и пошел было мимо, готовясь вроде бы свернуть в переулок. Однако вместо этого, открыв дверцу припаркованного на углу Рено, незнакомец залез внутрь, а через минуту вылез обратно. При этом карман его пальто чуть оттопырился и обвис от тяжести, соответствующей размерам среднего револьвера.

Это уже становилось интересным.

Незнакомец сделал было шаг в сторону бульвара, но вновь вернулся к машине и подергал дверь, чтобы проверить, заперт ли замок. И только после этого быстро пересек улицу.

Решетка бульвара была невысока. Но незнакомец переступать через нее не стал, а побрел к калитке-проему. Войдя на бульвар через легитимный вход, торжественно вступил на основную дорожку и пошел обратно. Виктор уже не сомневался, что незнакомец движется по его душу. Потенциальный ученик? Конкурент? На всякий случай Хумпельн отступил с дорожки в снег и повернулся чуть боком, чтобы держать в поле зрения и окрестности.

– Можно попросить вас взять собаку на поводок? Тибетские мастифы, насколько мне известно, дружелюбием не отличаются.

– Риня к людям равнодушна. И на вашем месте я бы больше опасался людей.

– Если вы о себе господин Хумпельн, то вы не представляете для меня серьезной угрозы.

Левой рукой незнакомец чуть приподнял кепку в знак приветствия.

– Освальд Рейнер, журналист Дейли Телеграф.

– Неплохо говорите по-русски – признал Виктор.

– Я обожаю вашу культуру, и много общаюсь с вашими соотечественниками. Младший Юсупов один из моих близких друзей…

Голос незнакомца звучал дружелюбно, но правая рука по-прежнему находилась рядом с оттопыренным карманом. А водянистые глаза смотрели одновременно пренебрежительно и тревожно, словно рыбы, заблудившиеся в слишком просторном аквариуме.

Хумпельн усмехнулся.

– Хотите взять интервью?

– Скорее, предложить работу, связанную с вашей прошлой деятельностью.

– Это какой же?

Рейнер пожал плечами, словно извиняясь за неловкость ситуации.

– вы не выполнили миссию, за которую получили деньги. Просто сбежали.

– И британское правительство вспомнило спустя десять лет?

– Одиннадцать. Но как говорят русские, хороша ложка к обеду… И кстати, урядник Шарапов выжил, и вполне может вас опознать.

– ДорогА – поправил Хумпельн. – Обед тот давно простыл и выброшен за ненадобностью. И вряд ли меня узнает.

– А собаку?

Глаза англичанина сверкнули торжествующе.

– Вывезти тибетского мастифа, да еще суку, за пределы страны – смелость, граничащая с безумием. А конкретно эта была подарена в качестве дипломатического жеста. И вы ее украли!

Хумпельн пожал плечами, не оспаривая.

– Совет на будущее: хотите залечь на дно, не оставляйте столь крупной улики.

Англичанин, судя по всему, был сам доволен собственной остротой.

– Жду завтра в десять, на Чистопрудном…

Тем же кругом, через калитку, англичанин пошел к своему Рено.

Хумпельн обернулся в поисках собаки, которая как-то подозрительно затихла. Но Риня стояла прямо за спиной, и в ее янтарных глазах ясно читалось презрение.

На Чистопрудном было шумно и многолюдно. Сегодня намечался матч по хоккею с мячом и посмотреть, как сражается «Британский клуб спорта» против команды СКС, пришли десятки болельщиков. Освальд ждал на деревянной трибуне, до самого носа закутанный в шарф. Виктор протиснулся сквозь компанию пьяненьких с утра студентов и сел рядом.

– Любите бенди?

– Не особенно.

Англичанин поджег сигарету, втянул дым и закашлялся.

– Третий день горло саднит. В гостинице топят, что не продохнуть, но при этом половина окон нараспашку… Вы часто болеете?

– Уже забыл когда.

– Это дыхание так влияет или особая осанка? При занятиях тайцзи позвоночник запоминает определенную форму, и внутренние органы изнашиваются меньше. Да? Я правильно усвоил теорию?

– Для начала я бы советовал не курить по утрам – съязвил Виктор.

Обе команды выехали на лед. Зрители повскакали с мест и взвыли, предвкушая зрелище. А Освальд подтолкнул Хумпельна локтем, чуть кивнув на противоположную сторону бульвара. Со стороны Покровки показалась бричка с поднятым верхом.

Рейнер перешел на английский.

– На облучке и сзади два агента. И еще, думаю, пешком следуют…

Бричка приближалась. Действительно, если приглядеться, можно было увидеть, что сзади и рядом с кучером сидят люди.

– Какая-то важная особа?

Освальд сморщился брезгливо.

– Важная, потому что умеет держать нос по ветру. И к тому же с редкой интуицией. Поэтому мне и рекомендовали вас…

Хумпельн невольно усмехнулся.

– В каком качестве?

Освальд снова закашлялся и раздраженно затушил папиросу прямо об трибуну.

Тем временем бричка встала у церкви Николая Святителя. Один из сопровождающих открыл дверцу. Человек в черном суконном пальто порывисто перекрестился и зашел внутрь храма. Хумпельн сглотнул подступивший к горлу ком. Не надо было быть ясновидящим, чтобы узнать, кого ему предлагают убить.

– Понимаю ваши опасения – шептал Освальд в спину. – Но в данном случае вы творите благо для себя и своей страны…

Виктор обернулся и посмотрел на англичанина насмешливо.