скачать книгу бесплатно
Тщедушный, полузадушенный младенец, каким я пришла в этот мир, не кричал и не подавал никаких признаков жизни. Врачи сделали всё возможное и невозможное, чтобы меня спасти, а после не скрывали своего удивления:
– Девчонка-то в рубашке родилась!
А я и правда родилась в рубашке – тоненькой прозрачной пленке, вроде целлофана.
Перед тем, как увезти маму в палату, акушерка успела шепнуть ей, что в таких «рубашечках» рождаются только очень счастливые люди и посоветовала ее сохранить.
Но мама в такие «глупости» не верила, а может, просто было не до того.
И осталась моя счастливая рубашечка в роддоме.
Жили мы тогда в деревянном доме на «Аэродроме» – так в народе называют Южный поселок, граничащий с городом. В свое время дед с бабушкой переехали сюда из деревни Иваново. Бабушка работала завхозом в общество слепых, дед устроился на военный завод, где вскоре после моего рождения, ему как участнику войны выделили двухкомнатную квартиру в городской новостройке. Туда мы и переехали вшестером, забрав из деревни тяжелобольную прабабку Матрену Степановну.
Именно с прабабушкой Мотей у меня связаны самые первые детские воспоминания.
Глава третья
Ежовые рукавицы
Прежде чем начать рассказ о прабабке Матрене, нелишне упомянуть, что почти все женщины в нашем роду обладали экстрасенсорными способностями. И чем глубже ведуньи уходили корнями вглубь веков, тем могущественнее была их колдовская сила.
Из поколения в поколение в семьях отца и мамы царил матриархат. Главой семьи всегда была женщина. Попробуй ее ослушаться, сказать или сделать что-то поперек – будет худо.
Неудивительно, что при таком раскладе мужчина в доме особо не ценился и права голоса не имел. Все и всегда за него решали мать и жена.
И что в таких случаях делал ущемленный в правах сын и муж?
Сидел и помалкивал в тряпочку. Либо, желая самоутвердиться, доказать себе и другим свою мужественность, погибал молодым в результате несчастного случая – тонул, разбивался на лошади, попадал под поезд. Или пускался во все тяжкие, находя утешение в доступных женщинах и вине. Самые разнесчастные накладывали на себя руки.
Если же кому-то удавалось переломить ситуацию, одержать над женщиной верх, то такой мужчина сам превращался в домашнего деспота и тирана, который никого не слушал и держал семью в ежовых рукавицах. Но подобное случалось редко. А уж чтобы члены семьи общались на равных, как партнеры или друзья, такого и вовсе никогда не бывало.
Месть Анны
Прапрабабку по маминой линии звали Анной.
Она была ведуньей, женщиной крутого нрава. Мужа похоронила рано, замуж больше не вышла, доживала свой век одна, вдали от взрослых детей – Петра, Матрены и Фени.
На старости лет, когда управляться по дому стало уже тяжело, Анна решила перебраться к сыну. Выбор матери был неслучаен. Петр в деревне считался человеком небедным, даже зажиточным, жил наособицу, имел свой дом, вел единоличное хозяйство, так что лишний рот вряд ли стал бы ему обузой.
Однако Петр забирать к себе мать не спешил.
То ли опасался, что властная Анна перехватит бразды правления и начнет наводить в доме свои порядки, то ли скупость его одолела, а может, имелась еще какая-то причина, но только между матерью и сыном будто черная кошка пробежала.
Петр дал матери от ворот поворот и отослал к своей сестре Моте.
Обиженная таким «теплым» приемом, Анна пригрозила сыну:
– Ужо помру я, Петька, наплачешься ты у меня!
А невестку предупредила:
– Видишь ту иконку в углу? Оттуда я Петра сорок дней пугать буду. А вы с ребятами меня не бойтесь, ничего я вам не сделаю.
Сказала и отдала Богу душу.
И вот с того самого дня, как Анна померла, Петр – человек, между прочим, здоровый и непьющий, не мог спокойно пройти мимо иконостаса – хватался за сердце, бледнел.
Но от расспросов жены уклонялся, мол, так, пустяки, померещилось.
А как-то ночью вышел во двор до ветру и не вернулся.
Ходили слухи, будто над Петькой подшутил кто-то из местных – подпер снаружи дверь уборной палкой. Правда это или нет, а только нашли Петра под утро бездыханного.
Старухи шушукались, что это душа Анны наказала спесивого сына – выманила ночью из дома и напугала до полусмерти.
Жених из Зазеркалья
Дочь Анны – мою прабабку Матрену иначе как ведьмакой в деревне тоже никто не называл. Она могла вправлять кости, останавливать кровь, лечить заговорами и травами.
Говорят, даже умела превращаться в животных, например, в свинью.
Вообще, как я понимаю, свинья или дикий кабан, считался воршудом нашего рода.
У удмуртов так называют дух-оберег, которым может быть кто угодно – медведь, волк, щука, лось или ворона, словом, любое живое существо.
Как и Анна, Мотя рано овдовела, осталась одна с тремя малыми детьми на руках.
Моя бабушка Люда, дочь Матрены, не раз упоминала в разговорах один странный случай, связанный с замужеством своей матери.
В ночь под Рождество юная Мотя вздумала погадать на жениха.
Заперлась в горнице, поставила перед собой огромное старое зеркало, зажгла свечи.
– Суженый, ряженый, покажись!
Зеркало изнутри заволокло дымкой, а когда туман рассеялся, Мотя увидала в зазеркалье мужской силуэт. Ладный, кучерявый – не жених, а загляденье.
Залюбовалась на него прабабка, а картинка в зеркале возьми да и сменись.
Пред ней предстала деревенская ночь, бревенчатый дом на окраине, кругом ни души, только два дюжих молодца в телогрейках со всей дури дубасят третьего, лежащего на земле. Раз сапогом по лицу, два – дубиной по голове, три – взяли за руки, за ноги и бросили бесчувственное тело в канаву.
На этом странное видение исчезло.
Через много лет к прабабке посватался парень по имени Яша. Матрена без труда узнала в нем своего суженого из Зазеркалья.
Молодые поженились, одного за другим родили троих детей.
И вроде бы все в их жизни складывалось неплохо, пока однажды убежденный коммунист и председатель колхоза Яков, которому к тому времени стукнуло 33 года, не решил прищучить местных кулаков – изъять излишки хлеба в пользу Советской власти.
Шел 1927 год. Раскулаченные богатеи затаили на ретивого коммуняку обиду. Подкараулили ночью у колхозного амбара и сильно избили. Нашли Яшу под утро в канаве с проломленным черепом. Когда его, полуживого, внесли в дом, прабабка ахнула – вспомнила изуродованного незнакомца из святочного видения.
После той драки Яша повредился умом и прожил совсем недолго.
Хоронили его в закрытом гробу – таким он был страшным и неузнаваемым.
Красивый мальчик
Дома у бабушки Люды хранился старинный бархатный фотоальбом. Среди старых черно-белых фотографий особо выделялся один портрет неизвестного мальчика.
В детстве я даже была в него чуть-чуть влюблена – в жизни не встречала более красивого, одухотворенного лица. Челочка на пробор, большие смеющиеся глаза, белозубая, как бы сейчас сказали «голливудская» улыбка.
– Ба, кто это? – тормошила я бабушку.
И вот какую историю она мне поведала.
Мальчик на снимке приходился нам каким-то дальним родственником. Звали его Коля.
Тот памятный снимок был сделан в Глазове в конце пятидесятых годов, незадолго до загадочного и трагического события, случившегося с Колей.
Летом двенадцатилетний Колька с друзьями отправился на луга за Чепцой.
Мальчишки благополучно миновали деревянный мост через реку, добрались до леса и принялись дурачиться – свистеть, лазать по деревьям, играть в казаков-разбойников.
Кто-то предложил подшутить над Колей (он был в компании самый младший). Его заманили в чащу, бросили там одного, а сами удрали. Спрятались в кустах неподалеку, ждут, скоро ли Колька дорогу назад отыщет. Час ждут, второй, а друга все нет.
Мальчишки испугались, а ну как Кольку медведь задрал или в трясину засосало?
Места за Чепцой глухие, болотистые. А тут еще туман с реки пополз. Кричали, звали товарища, но никто на зов не откликался. Тогда ребята помчались в город за подмогой.
Всю ночь взрослые с детьми прочесывали лес с факелами. Заглядывали под каждый кустик, под каждое деревце, осматривали подозрительные ямы и бочажки.
Но мальчик как в воду канул.
Заявили в милицию, искали с собаками, но эти поиски тоже успехом не увенчались.
А через неделю Коля объявился сам. Рыбаки на мосту рассказывали: он вышел к ним грязный, оборванный, с лихорадочно блестевшими глазами. Плакал и что-то неразборчиво бормотал про «дедушку до небес». Будто бы тот поймал его в лесу и не отпускал.
Сказав это, мальчишка потерял сознание и рухнул на мостовую.
Оборотень
Пришел Коля в себя только на третьи сутки.
Снова что-то мычал про старика – великана, умолял отпустить его домой к матери.
Колькина мать места себе не находила – сын никого не узнавал, часами сидел, забившись в угол, будто волчонок. Уставится остекленевшими глазами в одну точку и ни звука.
А то вдруг закроет лицо ладонями и захнычет жалобно:
– Дедушка, пусти-и.
Рехнулся парень! – решили дома.
Но самое страшное было в том, что Колька стал стремительно меняться внешне, превращаясь из красавца в урода. На лице и теле у него начала расти шерсть, выпали все зубы, а вместо них отросли желтые клыки. И сам он стал похож на волка-оборотня.
Лежал в постели и протяжно выл. А то бывало, соскочит на пол и вот мечется на четвереньках из угла в угол, стуча по половицам огрубевшими когтями, тревожно к чему-то прислушивается, принюхивается. Словом, что-то ужасное творилось с Колькой.
Все были напуганы: как это так, в наше время – и вдруг такие страсти.
Доктора бессильно разводили руками и советовали «оборотня» куда-нибудь увезти. Спрятать от людских глаз подальше, не будоражить город слухами.
А соседка-знахарка шепнула матери:
– Леший парня попутал, помрет он у тебя скоро.
Но Коля мучил себя и родителей еще долго.
Умер, когда ему исполнилось двадцать пять лет. Говорят, лежал в гробу весь черный, заросший грубым волосом, с застывшим звериным оскалом на лице.
И никому и в голову не могло прийти, что красивый юноша на портрете с траурной рамкой и косматое чудище в гробу – это один и тот же человек.
Кошка
Мне был год или около того, когда прабабушку Матрену разбил паралич.
Она бездвижно лежала на постели – седая, костлявая, с ввалившимися щеками, похожая на какую-то хищную птицу.
Временами прабабка скашивала не меня свой птичий глаз и звала слабым голосом:
– Ната, подойди, детка, к бабе.
Я не отзывалась, даже если находилась поблизости. Притворяясь глухой, продолжала пеленать куклу или с усердием катала по полу машинку. Слишком уж пугал меня вид бабы Моти. В то время больше всего на свете я боялась двух существ – прабабку и ее дьявольскую кошку Анфису, с шерстью угольного цвета и круглыми янтарными глазами.
Я росла нервным ребенком, плохо ела, беспокойно спала.
Вечернее укладывание в постель и вовсе превращалось для мамы в пытку.
Капризничая и брыкаясь, я сбрасывала одеяло на пол. Но стоило кошке запрыгнуть ко мне на грудь, как я мгновенно успокаивалась. Из чего мама сделала вывод, что Анфиса благотворно влияет на меня, как бы заменяя своим присутствием любящую няньку.
Не знаю как насчет кошачьей любви ко мне (во всяком случае, Анфиса никогда меня не царапала и не кусала), но затихала я совсем не поэтому.
Когда урчащий черный зверь вспрыгивал на кровать и, не мигая, вперивался в меня своими огромными горящими глазами, я умолкала только по одной причине – от страха.
Сон был единственным средством от страшного зверя улизнуть.
Защитница
Субботними вечерами по старой деревенской привычке дед с бабушкой поднимали прабабку с постели и под руки волокли в ванную – купать.
