Фармакон

Люди могут говорить что угодно, но правда такова стоит чему-то случиться, и ты уже бежишь обмусолить эту новость со своей соседкой по комнате или коллегами по работе, продавцом в местном магазине, а бывает даже со случайным знакомым. Когда случается что-то важное потребность обсудить это с кем бы то ни было становится такой же необходимостью, как поесть или сходить в туалет. Человек просто не может принять того факта, что мир может не узнать о его точке зрения. Конечно же единственно верной.

Убийство Лесли Грин, великой и ужасной «Если» всколыхнуло общественность так словно очнувшись рано утром люди узнали не об убийстве сутенёрши из восточного района, а то что весь тот пятилетний ужас, спровоцированный маленьким концом света был просто дурным сном.

Никогда раньше на улицах Ирк-Сена от мала до велика не вели разговоры только на одну единственную тему. Сначала робко, с едва заметным облегчением, оглядываясь по сторонам проверяя не заметил ли кто напрочь отсутствующего сочувствия, а после, когда накал этого известия достиг своего предела – не скрывая радости. Улыбаясь в полный рот люди, словно дикари праздновали факт убийства точно такого же человека, одной из них. Ещё одна жизнь была загублена безвозвратно, пусть и порочная, но всё же жизнь, а им не было даже жаль.

В день похорон «Если» хозяева питейных заведений по всему городу словно сговорившись выкатили на улицу бочки с вином. Откупорив их, они угощали бесплатно каждого желающего выпить за убийство Грин, осыпая убитую всевозможной бранью, а её убийцу пожеланиями здоровья и долголетия. Но это было только начало. Дальше творящееся на улице безумие только набирало обороты.

Послышались звуки живой музыки и изрядно подвыпивший народ пустился в пляс, паровозиком двигаясь с одной улицы к другой, затягивая в свои кощунственные объятья простой, неизощрённый народ, озлобленный страхом перед той, кого больше не было. Юные девицы, что ещё пару дней назад одевались как монашки и боялись ходить вечером одни, особенно там, где не было должного освещения в страхе попасть в лапы к сутенёрше, сейчас без какого-либо стыда задрав юбки отплясывали, бесстыже демонстрируя свои прелести. Всё это напоминало вакханалию, пляски ведьм в Вальпургиеву ночь на чёртовой горе, но никак не поминки.

А потом взорвалась бомба! Кто-то выкрикнул:

– Почему эту мразь должны хоронить рядом с нами? Почему эта тварь должна после смерти лежать рядом с честными гражданами и тревожить их покой? Неужели недостаточно они все натерпелись от неё при жизни?

В пьяном угаре, разгорячённые вином и словами поддержки товарищей, беснующиеся и совсем не контролирующие себя они толпой двинулись в сторону траурной процессии, что была устроена властями города. Люди превратились в стадо. С залитыми кровью глазами и пеной у рта они требовали справедливости. Такой какой сами её видели. Они хотели растерзать тело Грин, разорвать его в клочья, чтобы не осталось ни единой жилы, ни единого хряща или сустава, ни одной косточки. Ничего…

Участникам траурной процессии с трудом удалось отбиться. Хоть они и приняли все меры предосторожности, маршрут последнего пути Грин был проложен через окраину города с последующем сворачиванием на улицу, ведущую непосредственно к задним воротам кладбища. Но донести тело сутенёрши до её могилы им не удалось, они скинули её в старую, заполненную почти доверху всяким мусором и хламом, выгребную яму на краю города и быстро засыпали землёй. Это была вынужденная мера. Так им удалось остановить расправу над Лесли, а вот избежать плясок на её могиле они были бессильны. Так же, как и остановить это безумие. Опасаясь, что гнев людской может перекинуться на них, они постыдно сбежали. Но можно ли их винить за это?

Не известно во что всё это могло выльется дальше, но, когда накал страстей грозил перерасти в экстаз, с последующими последствиями всех срочно собрали в актовом зале, губернатор своей твёрдой рукой собирался пресечь творящиеся в его городе беспорядки и заодно сообщить о новом законе.

Бывший оперный театр, а ныне актовый зал или просто арена для обращения губернатора к своим гражданам было единственным зданием, которое подвергли ремонту и полной реконструкции с последующей реставрацией места сцены. Все ложа для любителей высокого искусства снесли, балконы постигла та же участь. Вместо этого неуместного по словам Эймса Каммингса изыска в зоне зрителей поставили обычные деревянные скамьи, яркий свет софитов сменили энергоэкономичные лампочки, которые во время выступлений губернатора включали через одну и не на полную мощность создавая таинственный полумрак. Только над трибуной за которой стоял Эймс свет горел в полную мощь освещая весь силуэт мужчины словно небесные лучи миссию. Создавалось впечатление, что ты находишься не на собрании, а в католической церкви на проповеди священника, для полного антуража не хватало только запаха воска и ладана.

– Сограждане! – Зычный голос губернатора отталкиваясь от отштукатуренных, покрашенных стен прошёлся по залу звуковой волной создавая эффект затянутости и повтора, на конец сказанной фразы эхом накладывалась её середина. Это было похоже на морские волны, когда одна накатывалась на другую и вместе они достигали берега исчезая в его песках. Присутствующим приходилось прислушиваться, чтобы разобрать послание, прежде чем оно исчезнет безвозвратно. Хардгер не сомневался, что плохая акустика зала была не случайностью, а грамотно рассчитанным ходом. Стоящий на трибуне тучный мужчина с маленькими чёрными глазками, укрытыми за очками и вторым подбородком, что при каждом сказанном им слове подпрыгивал вверх словно зоб у пеликана, точно знал какого результата он хотел получить от своих выступлений и кем стремился казаться. Вот только в том, что он был не миссией, а грамотно всё рассчитавшим шарлатаном, стремящимся к власти комиссару, подсказывала его профессиональная интуиция. – Сегодня произошла беспрецедентная ситуация! Смерть преступницы Лесли Грин словно чума заразила разум каждого из нас недопустимым, возмутительным, не достойным звания законопослушного, порядочного человека поведением! – «Ага, смерть! – отметил про себя Бьёрн. – Как ловко он избегает темы её убийства и того, что преступник может быть сейчас даже в этом зале, одним из нас. Сидеть и слушать его бредни. Ну конечно, Эймс прекрасно понимает, стоит ему заикнуться об убийце, и он потеряет их внимание. У народа появится новый герой, не словами, а делом отстаивающий их безопасность!» – Эта женщина была чудовищем в женском обличье, настоящий демон из преисподней, и я прекрасно понимаю каждого из вас, но уподобиться ей мы с вами не имеем никакого права! Разве можно назвать нормальным поведением танцы на могиле?

– А разве можно назвать нормальным то, что этих нелюдей хоронят вместе со всеми остальными? – выкрикнул кто-то из зала.

– Правильно! – послышались возгласы поддержки. – Своим присутствием на кладбище они оскверняют последний приют для тех, кто покинул этот бренный мир!

– Многие из них оказались там по милости Грин и ей подобных!

Недовольных становилось всё больше и больше. Народ осмелел и не желал мериться с привычным устоем. Они хотели обещанных перемен. Они жаждали их, не до конца осознавая тот факт, что перемены – это не всегда хорошо. Иногда за ними следует что-то тёмное и жестокое. Да и гарантий, что после этого их жизнь как-то улучшится нет. Как не существует панацеи от всех болезней, так и не существует одного решения от всех проблем. В любом случае кто-то будет недоволен, оставшись за бортом жизни.

Стоя в проходе, по правую сторону от сидящих на лавочках, облокотившись на стену, комиссар, скрестив руки на груди изучал присутствующих на собрании на предмет агрессии. Его задачей было вовремя обнаружить возможный очаг восстания и тут же подавить его, до того, как это разрастётся в целый пожар из митингующих. Задачей это было не простой, можно даже сказать непосильной, в бывшем оперном зале собрался если не весь город, то точно его большинство. Это требовало от Хардгера полной сосредоточенности в патрулировании взглядом публики с правого ряда, но несмотря на трудность поставленной перед ним задачи он ухитрялся ещё просматривать левый ряд, который был под контролем Стивена Маерса и двух молодых сержантов и считывать невербальные знаки с лица губернатора.

Фредерика и Лиззи расположились в левом ряду, подальше от него.

Хоть он якобы и попросил прощение у мисс Перол Фреди словно чувствовала, что сквозившее между её подругой и комиссаром напряжение никуда не делось, а словно только усилилось. Желая уберечь синеголовую от лишнего стресса мисс Арне выбрала дальний ряд и самые крайние места как бы возводя между Лиз и ним живую преграду в виде сидящих на скамье жителей города. Ну что ж, это было разумно. Кто знает не воспользовался бы Хардгер возможностью применить силу к милой Лиззи если бы рядом поднялась буча. В толпе можно случайно задеть кого угодно! От таких мыслей Бьёрн испытал привычное чувство неудовлетворённости, а его взгляд задержался на мисс Перол дольше необходимого, она его почувствовала и обернулась. Комиссар скривил губы в брезгливой ухмылке и перевёл свой взгляд на правый ряд, где ему посчастливилось тут же отыскать Эйнара Ульфа, адвокат ехидно ухмыльнувшись отвесил ему приветствие, Хардгер выругался про себя и мысленно заставил сосредоточиться на речи губернатора.

– Земляки, вы конечно же правы! – продолжал свою воодушевляющую речь Каммингс. – То, что эти нелюди оскверняют святое место, последний дом для тел, а возможно и душ, наших дорогих и близких возмутительное попустительство бывших властей и прошлого уклада жизни Ирк-Сена! И я как новый глава этого города не вправе закрывать на это глаза! Во многом мы вернулись к законам жизни наших предков и это было единственно верным решением! К нам вернулось целомудрие и как итог наша жизнь стала лучше, а значит взятый мной курс и политика верны. Именно поэтому я принял решение, – на этом моменте губернатор поднял глаза к небу, точнее к лампочке и яркий свет осветил его лицо, подчёркивая большой нос и губы, в уголках которых собралась слюна. Хардгер искренне посочувствовал тем, кто сидел на первом ряду, наверняка он их всех обрызгал слюной во время своих речей. А ещё его чуть не вырвало от лицемерия и жеста Эймса в котором был укрыт тайный смысл. «Он бы ещё сказал, что ему было откровение свыше!», – и никому не будет поблажек, уверяю вас, это коснётся всех. Даже мою собственную семью! С завтрашнего дня всех убийц, воров, грабителей проституток и прочих приступных элементов будут хоронить за чертой кладбища или вовсе в чистом поле, без памятников и иных опознавательных знаков!

«Ага, небольшой холмик в чистом поле. Словно собачку закопали», – прокомментировал про себя Бьёрн.

В зале поднялся гул одобрения. Эймс Каммингс получил свою порцию любви народа, но это было не всё, теперь ему нужно было ещё утвердиться как человеку, умеющему жертвовать.

– Это ещё не всё! – он поднял руку вверх призывая к тишине. – Если придерживаться законов наших предков, то во всём, я так считаю! Недопустимо выуживать то что тебе подходит и кажется уместным, и отвергать то, что не по вкусу. Иначе это уже лицемерие и двойные стандарты, а так быть не должно! – комиссар напрягся, смутно предчувствуя к чему ведёт Эймс Каммингс. – Шутов, циркачей, уличных артистов и даже актёров постигнет та же участь, как бы мне не было тяжело и больно это говорить. Их будут хоронить за забором кладбища.

«Ну конечно! – Хардгер мысленно отвесил себе подзатыльник за несообразительность. – Эти занятия раньше считались бесовскими и их представителей запрещалось хоронить вместе с православными людьми! Ай да, Эймс, хитро! Его жена актриса, так в глазах этих людей он тоже жертва закона, а не только палач, что сам всё это и придумал! Вот же сукин сын!»

Мужчина перевёл взгляд на Фредерику. Актриса, вскинув голову прожигала губернатора яростным взглядом. Если бы артисты действительно имели что-то общее с бесами, то до омерзения и тошноты порядочный Эймс Каммингс сейчас был бы кучкой пепла.

Сидящая рядом с Фредерикой Лиззи всячески пыталась успокоить подругу, пока та не наделала глупостей в попытке отвесить Эймсу смачную пощёчину или даже плюнуть в лицо. Папарацци понимала, что это непременно вызовет конфликт с полицией, схлестнувшись с которой актриса может серьёзно пострадать. Бьёрн был благодарен ей за это, как не поспешил бы он к Фреди чтобы защитить, вовремя рядом с ней оказаться всё равно не смог бы.

– Так же, – не обращая внимания на повисшую тишину и шок от последней новости продолжил губернатор, – в связи с особыми обстоятельствами, теми что не имели место во времена наших предков, когда они писали этот закон, не имеют права на захоронение на кладбище и так называемые иные, – его взгляд переместился на Лиззи, – те люди что, пережив импульс стали другими.

Испуганный вскрик и уже Фредерика пытается утешить подругу, что вмиг оказалась под пытливым взглядом толпы, словно подопытный кролик. Её рваное дыхание, свидетельствовавшее о подступающих слезах, было отчётливо слышно даже Хардгеру. Вырвавшись из объятий Фреди она бросилась прочь, пока влага удерживаемая в её глазах только силой воли не прорвалась наружу.

Началась суета, люди по вскакивали со своих мест и началась давка. Фредерика оказалась в её потоке, не имея возможности выбраться, чтобы броситься вдогонку за подругой она, отыскав взглядом рвущегося ей на выручку Бьёрна сложив руки рупором крикнула ему:

– Лиззи! Найди Лиззи!

Соблазн сделать вид, что не расслышал и остатки человечности, подкреплённые желанием угодить невесте и тем самым уже точно заслужить прощение боролись в нем с секунду. Резко развернувшись он стремительно двинул на выход.

Найти Лиз не составило труда с полными глазами слёз она двигалась в сторону дороги словно лунатик, ничего не видя вокруг и не обращая внимания на ту опасность, что над ней нависла.

Карета, запряжённая тройкой лошадей, разогналась так сильно, что её возница ни за что не сумел бы остановить её вовремя даже если бы заметил девушку заранее, а он её не видел. Этот идиот был занят лицезрением расклеенных афиш предстоящего выступления, что украшали улицы и проходящими красотками. Хардгер понимал, что, если он просто останется стоять на месте все его проблемы решаться одним махом, лошадиные копыта втопчут их в асфальт. Нужно только подождать доверив всё судьбе или самому взять судьбу в руки и подтолкнуть Лиз, никто даже не поймёт, что он сделал!

Он бросился в её сторону и схватив за локоть оттащил от края дороги в тот самый момент как она собиралась уже ступить на него, через три секунды пролетела тройка. Ошарашенная девушка смотрела на комиссара с неприкрытым ужасом в глазах и недоумением. Окатив её ледяным, равнодушным взглядом он произнёс: