скачать книгу бесплатно
В их комнате жили незнакомые люди, а соседи, на расспросы о матери, вразумительного ответа дать так и не смогли. То ли съехала куда-то, то ли померла…
Его никто и не вспомнил, не мудрено, столько лет прошло. Ну и ладно… Семён ушёл в город.
В райисполкоме на него, как на невиданное чудо посмотрели. Какое жильё, паренёк? Ну и что, что детдомовец. Не видишь, что в стране творится? На очередь – поставим, а пока иди на завод какой-нибудь, общагу дадут, и не мелькай тут больше…
Вышел Семён оттуда, как оплёванный. На завод идти не хотелось, в общагу, комнату на десятерых, тем более. Только что от такой избавился…
Стал потихоньку в свободную жизнь вникать; то машины мыл, то фрукты-овощи разгружал, спал, где придётся, ел, что перепадало, пока Витька не встретил. Сдружились. Витёк поопытнее был, опекал салагу, работу находил и, что более важно – почти обладал территорией в тридцать домов; её он делил ещё с несколькими ханыгами, остальным путь был заказан.
– Ежели кто в мусорник наш полезет, бей в хлебало сразу! – учил он Семёна. – Да позлей будь, своё охраняешь, не дядино. Не бойся, менты в такие дела не суются, хоть поубиваем друг друга, – воздух только чище станет.
– Ну, ты загнул, – обиделся Семён. – Мы – санитары. Мусор в переработку пускаем.
– Санита-а-ры… – передразнил Витёк. – Мутанты мы. Люди-крысы, род млекопитающих… Не хочется, а что поделать? Вынуждают мутировать, шерстью и когтями обрастать, иначе не выживешь… Но есть и другие – гомо урсус, люди-волки… Их бойся, Сёма, страшные люди… им жизнь человеческая, что копейка, – ничего не стоит.
– Отчего ж это зависит?
– Что?
– Ну… мутация такая…
– От самого человека, Сёма, от души его. Иногда он и сам не знает, хвост у него крысиный вырастет или клыки волчьи…
– Брехня всё это пьяная… про мутантов…
Витёк только головой покачал, усмехнулся грустно.
Вдвоём выживать в южном, миллионном городе было всё таки полегче.
Лето промелькнуло незаметно. Наползла мокрым одеялом осень. Зачастили нудные, холодные дожди, по утрам лужицы подёргивались тонкой, белесой плёнкой льда. Облысели, почернев, деревья. Задули северные, промозглые ветры, хозяйничали в городе, лезли в каждую щель.
– Брр… Холодина, какая! Околеем тут, к чертям собачьим, как цыплята замороженные. Пора на зимние квартиры кочевать, – поёжился как-то утром Витёк, вылезая из картонно-ящичной хибары, которую они с Семёном соорудили в ближайшей от города лесополосе.
Семён обрадовался, подышал на замёрзшие руки. Зимняя квартира… От этих слов повеяло теплом, уютом, представились Семёну – большой каменный дом, раскалённая докрасна печь, и толстое шерстяное одеяло… Всё, однако, оказалось гораздо прозаичней.
В сумерках ускользающего дня, целеустремлённо пройдя по дачному, опустевшему на зиму, посёлку, Витёк уверенно толкнул заскрипевшую калитку. По мягкому настилу из опавших листьев они прошли в угол участка, где в зарослях кустарника Семён с удивлением обнаружил вагончик-бытовку.
С крыши, небольшой коричневой тучкой, шумно вспорхнула стайка воробьёв, мгновенно исчезнув среди деревьев.
– Я здесь уже третий год зимую… – прошептал Витёк, деловито возясь с замком. Тот сердито щёлкнул. Витёк тихонько надавил на дверь плечом, и через пару секунд, в сереющем свете осеннего вечера, Семён разглядел узкую кровать, стол и две табуретки.
– Ну, вот, располагайся! – весело бросил Витёк, ставя в угол большую челночную сумку с пожитками. – Будь как дома… Бог даст, перезимуем, а весной опять на просторы родины!
– А хозяева где? – Семён, опасливо озираясь, присел на краешек кровати, покачался вверх-вниз. – Не загребли бы…
– А кто его знает! Говорю ж тебе, третью зиму здесь обитаю. Может, померли, а может, на хрен она им нужна, дача эта! Одно название… Да успокойся ты, ну придут… может быть… ну дадут по шее, так что, впервой, что ли? Оботрёмся, да дальше пойдём…
Так рассуждая, Витёк не забывал о деле. Стёр толстый слой пыли с грубо сколоченного стола, выложил торжественно пару банок консервов «Бычки в томате», бутылку мутной самогонки, хлеб, большую круглобокую луковицу.
– Живём, а, Сёмка? – подмигнул он, раскрывая перочинный нож. – Спать будешь на кровати, а мне здесь, у печки привычней.
Пока Семён оглядывался по сторонам, Витёк присел на корточки, разгрёб пыльные, слежавшиеся тряпки, и обнаружилась ещё одна кровать, но почему-то без ножек.
– Света тут нет. Да он нам и без надобности. Без него спокойней… И людям интереса меньше. Телевизор нам с тобой ни к чему, а света и от печки хватит. Курить – кури, только окурки в банку кидай, на окошко занавеску пристроим, а стакан ты и так мимо рта не пронесёшь. Главное – дровишек запасти… это мы завтра спроворим, топор под вагончиком лежит…
Витёк растапливал буржуйку, и говорил, говорил… Трещали в печке поленья. Дрожала на стене тень Витька, то съёживалась, то разрасталась, занимая часть потолка, и опять уменьшалась в размерах, будто испугавшись чего-то.
Тепло властно растекалось по вагончику, заполняло его нежной истомой, накрыло Семёна не хуже шерстяного одеяла, и, когда Витёк сел устало за стол и потянулся к бутылке, Семён уже крепко спал.
Всё это вспомнилось Семёну, когда он, неуклюже взмахивая руками, ковылял по грязи просёлочной дороги, выходящей на окраину города.
Вчера пригрело ненадёжное весеннее солнышко, но за ночь слегка подморозило вновь, и теперь Семён чертыхался, скользя по налипающей на ботинки, рыжей глинистой слякоти.
Витёк подняться с кровати не смог, болел, вся надежда опохмелиться ложилась, таким образом, на него, Семёна, хотя и ему, честно говоря, не сладко было. Тяжёлая голова раскалывалась от тупой, бьющей в виски, боли, тряслись непослушно руки, муторно было, ох, муторно…
Выйдя к многоэтажным коробкам, Семён привычной дорогой побрёл к ближайшей площадке для мусора. Ходьба немного согрела его, отвлекла от тяжких мыслей, но через час блужданий результат был почти нулевой: пара пустых бутылок, с десяток жестяных, разноцветных банок, тут же примятых ногой до плоского состояния, да целый, лишь разрезанный пополам, вяленый лещ, кем-то заботливо обёрнутый в пергаментную бумагу.
Несколько попыток стрельнуть мелочи у двух забегаловок не удались; час был ранний, народу пробегало мало, у входа маячили такие же, мучимые похмельем, безденежные бедолаги, как и они с Витьком, и Семён, безнадёжно сплюнув, пошёл дальше.
У синего продуктового ларька он задержался, постоял немного, переминаясь с ноги на ногу. Иногда здесь перепадала кое-какая нетрудная работа: ящики погрузить-разгрузить, подмести вокруг, мусор выкинуть на помойку.
Чуть потеплело, потянуло смоляным запахом липких, набухших почек. Семён расстегнул пуговицы, распахнул старый бушлат, стоял, курил «Приму».
Завизжала пружина двери, появилась продавщица Зиночка, вылила из помятого ведра грязную воду, покосилась на Семёна, и, ничего не сказав, удалилась обратно. Стукнула глухо дверь, Семён услышал щелчок задвижки, вздохнул. Полный облом!
Что ж делать-то? Был бы с ним Витёк, живо сообразили бы, если не на бутылёк, так хоть на пару флаконов аптечной настойки боярышника. Но Витёк остался там, в полутёмном вагончике, ждёт, надеется на Семёна.
Поспешать надо, как бы он коньки не отбросил. А что, очень даже запросто, бывали случаи… Семёна передёрнуло. Надо искать. И он побрёл дальше, тщательно обходя глянцевые лужи.
Придётся опять к помойкам подаваться; тут поблизости есть одна, надо только через сквер пройти, но это даже к лучшему. По вечерам молодёжь в скверике гуляет, пиво-водку пьёт, иногда и бутылки не бьют, бросают целыми.
Семён, кашляя, с отвращением выбросил окурок и, медленно обшаривая взглядом редкие кусты, пошёл, еле переставляя ноги. Эх, пивка бы, или чего покрепче! Сразу бы организму полегчало…
И, само по себе, представилось: высокий бокал, и пиво в него льётся, фыркает искрящимися пузырьками, шипит оседающей шапкой белоснежной пены. Делаешь несколько жадных быстрых глотков, ощущая горьковатый холодок внутри, и ещё, вроде, совсем ничего не происходит, но самовнушение сделало своё дело, сознание успокаивается, а с ним и весь организм, и уже тянет закурить. Ещё пара глотков – теперь обстоятельнее, растягивая удовольствие, и можно поговорить с кем-нибудь «за жизнь».
Семён мысленно «допил» пиво и, вздохнув, сглотнул тягучую слюну. Почудится же, как будто и впрямь бокал в руке держал.
Мокрые лавочки были пусты. Семён старательно раздвигал ногой голые кусты, нависшие над бордюром, с надеждой осматривая каждый из них. Голова превратилась в тошнотворно пульсирующий нерв, болела всё сильнее и сильнее.
И тут, повернув на нужную ему аллейку сквера, Семён встал как вкопанный. На ближайшей к нему скамье стояли, охлаждались две бутылки пива.
«Балтика, тройка…» – намётанным взглядом определил он.
Обладатель сокровища обнаружился рядом, на скамейке. Одетый в длинный, добротный кожаный плащ, мужик, запахнул на шее пушистый мохеровый шарф и пристально посмотрел на Семёна.
«Во даёт! И не жалко ему плаща?» – мелькнуло у Семёна в ноющей голове.
Он, не спеша, словно нехотя, подошёл к ободранной влажной скамейке, неловко присел на краешек, покосился на пиво и втянул в себя воздух. Выдохнул протяжно, с еле слышным стоном, что вместе с целенаправленным взглядом, конечно же, означало тяжкие похмельные муки.
Мужик – это ощущалось сразу – был при деньгах, что ему стоит подлечить несчастного, поделиться спасительной влагой, хотя, с другой стороны взглянуть – нынче не спокойные времена соцзастоя, сейчас каждый сам по себе. Не смог на головы других вскарабкаться, зацепиться за жизнь эту дерьмовую – сдыхай, падла, никто на помощь не кинется.
«Не даст…» – решил, было, Семён, но кожаный плащ неожиданно засуетился, бормоча: – Конечно, конечно… – и полную бутылку взял да и пододвинул к Семёну.
Парень в удачу поверил сразу, торопливо, пока мужик не передумал, поддел зубами крышку, шумно глотнул… и уже не останавливался, пока последняя капля не скатилась на язык.
Опустевшую тару Семён отдавать не стал, положил бережно в кулёк, с симпатией взглянул на мужика.
Сосед неторопливо доцедил пиво, поставил бутылку на скамейку, и снова пристально оглядел Семёна.
Тому стало не по себе.
Очень нехороший был взгляд.
Неприятно оценивающий и в то же время – злорадный.
Повеяло от мужика еле угадывающейся опасностью, что-то тяжёлое, безумное, затаилось в глубине его тёмных глаз – такие глаза видел Семён у медведя в передвижном цирке-шапито; сильный зверь сидел в углу, устало опершись о стену фургона, смотрел прямо перед собой, но явно не видел ни клетку, ни тыкающих в него пальцами людей. Понимал, что не сломать ему запоров, не бродить, вырвавшись, на свободе, и впереди – пустота, и хочется завыть, зареветь страшно от бессилия покончить с этим растительным существованием.
Озадаченный Семён собрался, было, встать, – хрен с ней, со второй бутылкой, но злорадная тяжесть в глазах сменилась неожиданным участием, и мужик широко улыбнулся, обнажив ровный ряд золотых зубов.
– Плохо живётся, брат? – с утвердительной интонацией спросил он.
– Да уж, не весело… – невпопад ответил Семён, прислушиваясь к себе. Холодная «Балтика» потихоньку справлялась со своей задачей, согревалась в желудке, но голова ещё болела и озноб бил Семёна по-прежнему.
– Нельзя пивом похмеляться… – помолчав, сказал сосед. – Только горечь во рту… Тем более, сейчас, весной – оно всё из порошка. Конечно, если больше нечего – можно и пиво. Но, по-моему, сто пятьдесят накатил и порядок полный…
– А где ж их взять, сто пятьдесят? – поддержал разговор Семён.
– Могу помочь… Хочешь, весело будет? Легко и весело! Всегда! Прямо с сегодняшнего дня! – с неожиданным напором спросил золотозубый, впиваясь в Семёна злым и просящим взглядом одновременно. – Только скажи – хочу! Ну! Только скажи!
«Сектант!» – испугался Семён. – «Сектант или сумасшедший… Вот влип!»
– Говори! – не ослаблял напора мужик. – Говори, хочу! Давай!
Он почти навалился на Семёна, схватил его цепкими пальцами за рукав, больно прищемив кожу на руке.
И Семён не выдержал. Разозлился Семён. На похмелье, на мужика сумасшедшего, на утро это дурацкое, на жизнь свою никчёмную…
– Хочу! – заорал он, выдёргивая рукав из сильной руки кожаного. – Хочу! Чтоб легко, чтоб весело, чтоб деньги, бабы и… и…
На этом фантазия Семёна иссякла. Он ошеломлённо уставился на привязчивого незнакомца.
Мужик хохотал. Хохотал во всё горло, запрокинув голову, елозя задом по скамейке, не жалея дорогого плаща.
– Ну, чего привязался?! – крикнул Семён, вскакивая на ноги. – Доволен? Хочу, много чего хочу! – и осёкся.
– Помолчи! Ты захотел. Значит будет. Всё будет, – твёрдо отчеканил мужик и оглянулся вокруг.
– Сейчас я тебе одну вещь подарю, а что к чему – ты и сам разберёшься, не маленький… Присаживайся.
– Какую ещё вещь… – начал Семён, опускаясь на лавку, но сосед уже протягивал ему вытащенную неведомо откуда сторублёвку, при этом крепко зажав её до половины в руке.
– Бери! – подтолкнул он, и Семён безропотно взялся за краешек банкноты.
– Дарю! Тебе! Навсегда! – раздельно, с паузами, проговорил «сумасшедший» и оттолкнулся от Семёна.
«Навсегда… навсегда…» – прошелестело где-то сзади. Семён оглянулся.
Узкая аллейка была пуста. Порыв ветра взметнул, кружа, прошлогоднюю листву, выдернул из кустов порванный белый кулёк с надписью иностранной на сморщенном боку, погнал его по скользкому асфальту, пока он не прилип к дереву, где и повис, трепеща краями, похожий на старую ободранную афишу.
«Что за ерунда! – удивился Семён, – из-за сотки такой концерт устроить…»
Он повернулся и удивлённо уставился на пустую пивную бутылку, сиротливо стынущую на мокрой скамье.
Золотозубый сосед исчез. Только вдалеке, в глубине уходящей аллеи, промелькнула на секунду торопливая фигура в плаще и тут же скрылась за деревьями.
Прорезался внезапно птичий гомон; окончательно разобравшись с тучами, засверкало яркое по-весеннему солнце, голуби слетелись к скамейке, прохаживались озабоченно возле ног Семёна, сердито гуркали, требуя крошек.
Семён пожал плечами и посмотрел на сторублёвку.
– Деньги как деньги… – пробормотал он, осматривая купюру со всех сторон. – Дарю… Навсегда… Тоже мне. Обыкновенная сотка!
Только вот, нижний левый уголок чуть запачкан чернилами или чёрной тушью, а так всё чин-чинарём.
Непонятно, чего он взбеленился, мужик этот? Явно больной на голову, мало ему стольник бедняге подкинуть, надо ещё из этого целое представление соорудить. Артист-белогорячник… Да ладно, спасибо и за это!
Семён быстро сунул оставшуюся бутылку в кулёк, сотенную в карман бушлата и, слегка ссутулившись, зашагал по аллее. Мужика этого, кожаного, он из головы выкинул моментально. Мало ли идиотов на свете? Обо всех помнить – памяти не хватит… Главное – бабки в кармане, до ларька рукой подать, а значит спасение его и Витька очень даже близко.
Подходя к Зинкиному ларьку, Семён удивился внезапной перемене, произошедшей с ним. Неожиданно прошла боль в голове, перестал бить озноб и похмелья как не бывало… Давно он не чувствовал себя так хорошо, будто заново на свет белый народился, словно вынули из него стержень заржавленный, кислотой изъеденный, и вставили другой, новый, сверкающий никелировкой…
«Надо же, быстро пивко помогло!» – радостно подумал Семён, стуча согнутым пальцем в заветное окошко. Продавщица открыла, уставилась на Семёна.
– Ну, чего тебе?
– Зиночка, пару флаконов и вот – бутылки прими… – засуетился Семён, выставляя тару на маленький, затёртый локтями, прилавок.
– Деньги давай, – равнодушно сказала Зиночка и сгребла бутылки куда-то вглубь ларька.
– Да как скажешь, Зинуля, – пропел Семён. – И хлеба булку прихвати…
– Пакет давай. Чего это ты весёлый такой?
– А что нам, мужикам? Пить-гулять будем, вот и весело!
– Да уж, пить-гулять, ума не занимать! – почему-то рассердилась Зиночка и пропихнула звякнувший бутылками кулёк обратно в окошко, в подставленные руки Семёна.
Семён дурашливо поклонился, отошёл от ларька, сунул деньги в карман. Так… Две «палёнки» по тридцатке, булка хлеба, три червонца ещё осталось. Жить можно, вон даже солнышко разулыбалось, рассыпалось щедро веснушками, подсушивая асфальт. Весна…
Решил Семён пройтись по небольшому базарчику, притулившемуся к автобусной остановке. Вместо прилавков – деревянные ящики, а то и просто кусок картона. Оживлённая торговля из рук в руки. Капитализм, понимать надо, верной дорогой идёте господа! Семён прищурился, засмеялся.
