MCM

– Странно, что до сих пор ни с кем не пересеклись. Но, боюсь, стены и трибуны того ипподрома мы возводим уже сами.

– И чем усерднее участвуем в скачках, тем больше зрителей соберётся на следующие заезды. Кстати, я так понимаю, в этом мы участвовать не должны были?

– Нет. Всё вновь трудами Корнелии.

– Чудесно. Ещё бы только не пришлось битый час клянчить автомобиль. Вот как другие добираются в такую даль среди ночи? Причём заметь: если это вновь собрание миноров и эмпатов, то они тоже не у дел с течением.

– «Как-то» – в том и суть. Это проверка сообразительности, а также преданности идее.

– Значит, уже можно предположить, что эти качества понадобятся для следующих актов.

– Точно. Но можно ли только ими одними привести Спектакль в исполнение?

– «Спектакль»? Ладно, хорошая замена «Великому Плану». Думаю, актёры других сцен наверняка подбирались по иным основаниям.

– Ну, да. Но мне стало любопытно: с ними тоже контактирует один лишь Бэзи при содействии камердинеров или с ними работают и другие, хм, иерархи театра?

– Та-ак, развивай мысль.

– Если Бэзи – единственный коммутационный узел, сцепляющий, скажем так, верхний и нижний уровни, то убери Бэзи – Спектакль провалится, второго такого быстро не найти. В это время можно будет контратаковать. Появится кучка эмпатов и миноров, которых можно будет быстро поставить к ногтю, но вместе с тем и несколько спящих ячеек, на которые выйти – то ещё упражнение. Впрочем, под нашей юрисдикцией именно что миноры. А дальше уже папá Блез свяжется с полицией. Но если есть ещё кто-то вроде Бэзи или же иерархи театра теснее сотрудничают с другими ячейками, то тогда его устранение мало что изменит, придётся уповать на слежку в надежде, что кто-то оплошает и приведёт нас к другим.

– Подожди, Сёриз, никак ты только что предложила по возможности убить Бэзи?

– Если верно первое. Вы же с Саржей вывели заключение, что это направленная атака на Директорат? А вернее сказать, осада, к которой наверняка прилагается тщательная сапёрная работа – возможно, что с поддержкой изнутри.

– Это он ещё до меня предположил. У меня же реальных подозреваемых нет.

– Ну да, у нас кругом только гипотетические да мнимые. Ай!

– Ай!

– Ай! Руль держи!

– Так, спокойно, таможня.

Сизая форма таможенников была под стать предутренней дымке и недостаточно выбритым лицам. Таможенники усердно проверяли документы выезжавшей парочки, не стеснялись задавать довольно сальные вопросы и просто рассматривать их средство передвижения, а некоторые поигрывали винтовками. Селестина и Сёриз поняли, что пора сыграть в капризных наследниц и предложить таможенникам сложить факты в своих заволочённых инеем головёшках и не препятствовать проезду особ, от родни которых зависит, пойдут ли сегодняшние, не знающие правильного применения штыкам, таможенники завтра копать метрополитен не требующими особых умений кирками и лопатами. Возможно, они изъяснились чуточку более витиевато, чем следовало, но всё получилось, от них отстали.

– Прекрасно, ещё с десяток минут потеряли, – выжимала Селестина сцепление, а будто душила их колючие с проступающими кадыками шеи.

– Осталось километра два, не так уж и много осталось.

– Кстати, ты что же, совсем ничего не выяснила про особняк?

– Вообще. Его вымарали из истории. Такое пятно на архитектосфере, которое всякий раз старается избежать глаз. Если кто и может что-то рассказать, так это только жители Нёйи.

– А почему мы их раньше не расспросили?

– Чтобы не поднимать шум: приехали какие-то городские красавицы без кавалеров и начали расспрашивать, что же это за домик такой.

– Ох, ну что за времена-то такие? Может, мы в прислугу наняться хотим?

– Да у местных лакеев родословная, наверное, древнее нашей будет. Ну, и потом, отчего-то есть подозрение, что вряд ли кто-либо осмелится поделиться с нами информацией – разве что пьянчужки, за лишний сантим готовые дополнить рассказ любыми сведениями в угоду плательщика. Хотя, если всё это время особняк пустовал, но в него никто не заселился, то, должно быть, у него всё ещё есть законный владелец.

– Или был. Бедный, но гордый. И по каким-то причинам частного характера сдавший его неким господам.

– Сели, смотри! – Сёриз указала в сторону особняка – тот полыхал.

– Не-ет, нет-нет-нет! Да что же это такое? – колёса заскрежетали от резкого поворота, а Сёриз пришлось практически прижаться к Селестине.

Они остановились в доброй сотне метров – жар чувствовался и здесь. Местные уже таскали вёдра, но больше для того, чтобы смочить водой и посыпать песком округу, будто вычерчивали охранный сигил, защищая себя и имущество не от пожара, но от заклятия.

– Ты чувствуешь запах?

– Нашего краха? – пробубнила упавшая лбом на руль Селестина.

– Чеснока.

– В чём-то тождественны. Для меня теперь так точно.

– Но всё-таки принюхайся. – От превратившегося в костёр особняка действительно несло чесноком.

– Что же, пытались погубить вампирское нутро зверя-кровососа, но сами же и пали жертвой инструментария? Ну, и кто тут порождение тьмы, а?

– Я тоже испытываю приступ злорадства, но вот беда: всё решили за нас.

– Неизвестно, мёртв ли Бэзи.

– Да. И не факт, что когда утром сюда прибудут инспекторы, под тлеющими развалинами найдут странную маску. Может, там вообще никого не было.

– Но что так полыхнуло? Когда мы были здесь в последний раз, мало что напоминало горючие вещества. Ну, кроме дерева в отделке, где оно ещё не до конца прогнило.

– Должно быть, перевезли на хранение какие-то припасы. Или доставили учебную партию. Вот только учения не задались.

– Так или иначе, какой-то из актов пьесы теперь можно считать исключённым.

– Ты считаешь, что сценарий не подлежит ревизии, а только подгонке суфлёром?

– Если его создатель теперь держится в тени и в стороне, то он мог учесть, что сценарий будет трачен неожиданностями. Поэтому допускаю, что какие-то сюжеты актов происходят параллельно, и проблемы с одним не означают отмены всего представления. В каком-то смысле это тоже часть реакции на спектакль. Риск, закладываемый при подборе актёров, которые также должны быть с клакой: одни подвели – другим пример.

– А что, если это тоже часть Спектакля? Акт «Демонстративное избавление от неугодных выскочек, готовых среди ночи сорваться за город».

– Я опасалась, что ты это скажешь. В таком случае выходит, что Совет театралов со своим Спектаклем не терял контроль над ситуацией.

– Ну, извини. Проклятье, ещё и «Луна в багровых тонах». Благо что затмение частичное.

– И всё ещё ниже азимута активности, – удостоила вниманием новый ис-диспозитиф Селестина. – М-да, урожайный год выбрали.

– Вот только весь тот урожай – из сада смерти.

Обе видели, как в архитектосфере Нёйи гулял вихрь, но по ощущениям казалось, что это был вихрь свободы, конструкт особняка в последние свои мгновения напоследок побыть столь диким и вольным, каким ему не позволял быть ни один из владельцев и захватчиков. Он счастливо гонялся за собственными хвостами, подобно выпущенному побегать на луг псу, носился от дома к дому и обнюхивал их, даже позволил себе повыть на Луну и растворился в её свете, – на самом деле, диссоциировал в умбрэнергии, – уйдя в страну вечной охоты вслед своей звериной укрощённой натуре.

Под порожек левого переднего колеса затесался на последнем издыхании прилетевший обрывок бумаги. Селестина выудила его. По страшной иронии, добраться до «панара-левассора» хоть каким-то остатком себя он мог только за счёт истлевания и сгорания. Пришлось повертеть листок, чтобы поймать свечение от пожара, но когда Селестина подобрала верный угол, она поняла, что калечный ещё этим днём был свежеотпечатанным, пахнущим краской и покоряющим белизной фона плакатом. Ныне же от него осталось только «…тонут светочем…» – впрочем, нет, первой гласной была опалённая «а». Обрывок перешёл в руки Сёриз.

– Станут? Восстанут? Утонут. Потонут.

– Если там были миноры… как бы это не повесили на Директорат.

– А по каким каналам? Сделать это – значит, выдать себя. Обвинения слишком серьёзные для анонимного письма. И разбирательством перед кем могут пригрозить?

– Убийство остаётся убийством. Отель-де-Виль явно не обрадуется. Уж тем более, если позже ещё и объявится конкурент, науськивающий против нас и предлагающий новый порядок.

– Последнее пока не подтверждено, зато миноры всегда были подвержены тяге смерти и саморазрушения. Вообще не о том переживаешь, моя дорогая. Мы довольно чётко следуем принятой Конвенции и не занимаемся расправами, а при исполнении полицейско-прокурорских функций всегда отчитываемся. Это знают все, кому положено знать. – Мимо них проехал закрытый двухместный экипаж. Если в нём сейчас везли бывшего навеселе субъекта, в эти секунды он, должно быть, скорейшим образом трезвел. – Другое дело, что раз уж мы заказывали автомобиль, то придётся как-то объясниться перед папá насчёт того, что мы здесь делали.

– Оставь это мне, я что-нибудь придумаю. Тем более у нас есть хоть и хлипкое и противно пахнущее, но всё-таки доказательство. В целом же – отрабатывали версию, но наткнулись лишь на… на… Сёриз, ты видишь эту фигуру?

– Нашего краха? – заставила она Селестину сощурить глаза и поджать губы.

– Вон ту, вышедшую из кустов прямо к карете!

– Из кустов? Драматично. Полагаешь, кто-то выжил?

– Полагаю, мы весьма удачно припарковались – в тени, а фонари я погасила ещё до поворота, но… проклятье, надо было брать американский электромотор – наш «панар» слишком шумный для слежки.

– И провонять всю округу кислотой из батареи, которая в очередной раз решит протечь в самый подходящий момент. И потом, ты так торопилась, тебе так важна была скорость… Ай!

– Ай! Тс-с! Эти двое – тот, что вышел из кареты и обеими руками держится за голову, и тот, что как-то неуместно держит руки за спиной, – залог нашего будущего расследования.

– Надо же, стоило всему погореть, как тут же нашлись и улики, и подозреваемые!

– Не уверена, что подозреваемые. Свидетели. И эмпаты. Хотя бы один из них.

– А мы уже совсем ни на что не годимся?

– Этот… этот уже помогал мне, давал подсказки, – крутила Селестина рукоять стартера.

– Я что-то пропустила? – нахмурилась в подобии обиды Сёриз.

– Не обижайся, я тебе всё расскажу, – суетилась Селестина, упустив из виду напускной характер эмоции, – но сейчас важно, очень важно не упустить их. Пожалуйста, доверься мне, – затевала она осторожную погоню за всё той же каретой, вёзшей теперь уже двоих пассажиров обратно в город.

Со штирборта открывался вид на золотую шкатулку Гранд-Опера и её достойные Фаберже боковые купола, в которых проклёвывались и росли птенцы-преемники нынешних сладкоголосых и грациозных созданий. «Офаним» приближался к строению №35 на рю де Комартен – как выяснилось, недоступной с указанной улицы части гранд-отеля «Saint-Petersbourg». Отлично, ещё одна сложность в коллекцию к остальным: хоть и низкой, но всё же полной Луне, довольно ясному небу, по мере подлёта – необходимости чуть ли не тереться брюхом о крыши, а также надежде, что последнее действительно позволит снизить количество возможных очевидцев, если материал оболочки всё-таки будет недостаточно скрывать дирижабль, и что приглушённое жужжание и характерный запах выхлопов четырёх двигателей дирижабля не перечеркнут этот манёвр. Но всё могло получиться: последние десятки метров «офаним» плыл уже по инерции, не производя лишних шумов и пользовался каньонами дворов меж Комартен и Годо де Моруа.

Но к указанным испытаниям на месте прибавились и новые. Даже если бы целью отряда лейтенанта Евргафова значился №33, то ширины улицы всё равно не хватало, чтобы с крыши противоположного дома кто-то смог, как планировалось, прикрыть пневмоштуцером группу поиска: уж слишком тупым получался угол, и стрелок мог лишь надеяться, что сумеет различить пары ног, подходящие к окнам, – а во дворе всё было куда хуже. В общем, исчезала одна возможность, но появлялась другая, выражавшаяся в увеличении проводящей обыск группы на одного участника.

Французские балкончики также были отдельным поводом для радости, но спуск по верёвкам вблизи них был приёмом отработанным, а потому не вызвавшим затруднений. Повезло и с беспечностью постояльца номера, оставившего балкон нараспашку. «Горячая кровь у него, должно быть, лучше не будить зверя», – прошептал Михаил Авскентию и Никанору, но те, кажется, не смогли достроить предшествовавшие совету умозаключения.

Михаил осмотрелся в весьма богатом номере, заглянул в каждую комнату, но понял, что никого нет, дал добро мичманам и передал на дирижабль сигнал, что ширмы и тяжёлый инструмент пока не понадобятся. Только сейчас он сопоставил размеры дирижабля, казавшегося миниатюрным, и заметил, что тот был едва ли не в полтора раза длиннее фасада отеля. «До чего же город должен быть пресыщен различными чудесами, чтобы нам такое сходило с рук?»

Михаил напомнил, что им требуется разыскать портфель с замком в виде театральной маски, аккуратно вскрыть его и скопировать содержимое находившихся в нём документов. Также он сообщил, что поскольку исследование номера займёт какое-то время, а гость ещё может вернуться на ночлег, пока придержит фотографическую и копировальную технику на дирижабле. Авксентию досталась спальня, через которую они и попали в номер, Никанору – общее пространство, а Михаил возьмёт на себя обнаруженный им кабинет. Пользоваться дозволялось лишь личными фонарями.

Михаил удивился, что не сообразил о национальности нанимателя номера, имя которого в задании отсутствовало. Конечно, мало ли кто мог остановиться в отеле с названием-посвящением столице Российской Империи, но найденные на секретере бумаги – в частности, недописанное письмо сестре или жене, – не оставляли сомнений в подданстве. Впрочем, тугодумие Михаил объяснил себе спецификой работы последних месяцев и тем, что ему и в голову не могло прийти поручение подобным образом выведывать что-либо у своих же. Конечно, были предприниматели и инженеры, отказавшиеся от «особой подписки на корреспонденцию ограниченного тиража» под эгидой Технического общества и Палаты мер и весов, но служило ли это поводом рассматривать их наравне с остальными «предметами интереса» миссии? Это было уже совсем низко и недостойно.

Михаил негодовал, громко и отрывисто дышал, обращался с перебираемыми предметами довольно грубо, едва ли не мял бумагу, однако чем больше документов он просматривал, тем меньшей ему казалась связь с промышленностью и Выставкой. Тогда что же? Может, три недели назад он был прав в своих подозрениях? Те улыбки, те взгляды… Или же наконец-то свои долгожданные плоды дало исследование пункта первого? Наконец-то был найден тот, кто мог проболтаться, и чувствовавший, что его одновременная и близость, и дистанцированность, все его связи помогут ему и дальше лавировать, – и вот наконец-то в чём-то проколовшийся? Налетела коса на камень? Оставалось только найти доказательства тому? Михаил был склонен верить в такой расклад. В таком случае анонимный обыск был оправдан: при дальнейшем разбирательстве в суде или трибунале, вызови кто Евграфова свидетелем, и начни обвиняемый утверждать, что ему всё подкинули, его оболгали, Михаил мог твёрдо сказать, что не имел в этом деле личных мотивов, личность обвиняемого оставалась для него неизвестной, и любые отчёты и анализ документов, которые он мог бы провести в дальнейшем, он также проводил с известной долей отстранённости и нейтральности, если только имя не было упомянуто прямым образом.

Михаил взял себя в руки и принялся изучать все доступные поверхности и каверны с небывалой методичностью, однако портфеля с маской или любого другого предмета для переноски и хранения бумаг, аналогичным образом маркированного, он не встретил. На секунду он засомневался, верно ли они рассчитали местоположение номера, не ошиблись ли, попав в соседний? Но в следующий миг появился Авксентий с новостью о сейфе, обнаруженном в спальне. Не в кабинете? В спальне? Должно быть, постоялец не хотел во сне отпускать всё самое ценное далеко от себя. Но со стороны администрации отеля то был опрометчивый шаг: позволять держать сейфы в комнатах с окнами в пол. Но то могла быть частная прихоть. В таком случае, Михаил сделал верное предположение о зверином нраве, которое теперь поддерживалось предположением о весьма развитой мускулатуре, если сейф и в самом деле был перемещён.

– Позвольте, его поиски и правда заняли столько времени? – Подначивал мичман Деспин мичмана Победоносцева.

– Да-с, дважды принял его за глухой прикроватный столик, покуда не дотронулся и не понял, что он сделан из металла и дверцей развёрнут к стене.

– Изволю надеяться, вы не приняли дважды ту дверцу за нарисованную, покуда на третий не дотронулись до ручки и не поняли, что она не из папье-маше?

– Ах, ваше благородие, оставьте остроты, вы и без того переперчили с «не». Господин лейтенант, кажется, пора сигнализировать о спуске фототехники и «медвежьей лапы». Да, можете считать меня оптимистом.

– Сколько времени может занять подбор кода?

– Если вы в кабинете не обнаружили никаких подсказок, то, возможно, наша операция закончится неудовлетворительно, придётся или потратить пару таких же ночей, если таковым ещё суждено случиться, или же оставить наблюдателя, чтобы тот подкараулил владельца портфеля с оным в руках и, быть может, произвёл некоторые противозаконные действия. Можете считать меня пессимистом.

– Нет, это решительно не подходит. Хм. Впрочем, если сегодня не удастся его отпереть, то доложу о необходимости изменения плана и испрошу дозволения применить иную тактику. Но пока что можете попробовать комбинации с содержанием «33», «35» и «29».

– Адреса отеля и номер… хм… номера? Да, это вариант. Как спустят оборудование, быстро пробью карточку и апробирую методу.

– Чтобы мы с господином лейтенантом могли считать вас реалистом?

– Туше.

Михаил оповестил дирижабль о требуемом инвентаре и дал Никанору задание следить за входом, прислушиваться к каждому шороху в коридоре. Сам же с Авксентием начал принимать спускаемые агрегаты. Первой прибыла «медвежья лапа» – автоматизированное устройство подбора комбинаций, в котором для ускорения процесса подбора числовой последовательности предусматривалось использование перфокарт с инструкциями, одну из которых прямо сейчас особым шилом пробивал мичман Победоносцев, в то время как Михаил правил саму «лапу» по высоте, выверял по оси и регулировал хват на колесе и рукояти. Надо отметить, что наличие «медвежьей лапы» на борту «офанима» штабс-капитана Немченко и её использование отрядом лейтенанта Евграфова было делом секретным, а само приспособление числилось прототипом и из лаборатории якобы прямиком отправилось в хранилище «Александра ІІ Освободителя».

По мере поступления прочей техники вставал вопрос, где её размещать: места становилось крайне мало, и нельзя было оставить никаких следов, способных указать на обыск, что означало, что количество пригодных поверхностей становилось ещё меньшим. Было неизвестно, реши кто запечатлеть комнату, чего было вышло на снимке больше: её убранства или фотоаппаратов, фотографирующих друг друга. Пожалуй, тогда Михаил и в самом деле пожадничал.

Но вот внезапно устройство впало в спячку, перестав трещать и щёлкать шестернями и пружинами, и на прощание неуклюже махнуло Авксентию и Михаилу, потащив за собой дверцу сейфа. Сработало, комбинация была найдена. К общему облегчению искомый портфель оказался внутри. Его замок был без лишних раздумий и сложностей вскрыт отмычкой.

Особого времени на проверку значимости содержания каждой из бумаг не было, Авксентий и Михаил поделили невеликий – то ли к счастью, то ли к сожалению – объём документов пополам и стали помещать лист за листом под объективы камер и на подставки с подсветкой – длительной выдержке пришлось отдать предпочтение из-за нежелания оставлять в комнате следы горения магния или выдавать себя чередой ярких электрических вспышек.

Когда все камеры были заняты делом, редкие, особенно схематичные, изображения копировались от руки пантографом. Однако понять, что это за схемы, было невозможно: они слишком примитивны, не оперировали привычными символами, обладали прямо-таки антиинженерной геометрией. Максимум, на что они тянули, – оказаться некими землемерческими эскизами. «Что же, их обладатель уже присматривал себе участочек подальше от своих уличителей? Не тут-то было», – сейчас Михаил совершенно уверился, что сделал верный вывод о характере задания.

Он осмотрел портфель ещё раз, и нащупал застрявший между складок блокнот, в который ко всему прочему был вложен ещё какой-то листок. Михаил развернул листок, и обнаружил, что это была брошюра некой французской электротехнической компании. «С ним расплатились долей в предприятии? Сколь хитро, столь и рискованно: никакой прямой передачи денег, но и никаких гарантий успеха предприятия», – пытался вспомнить Михаил такую контору, но название ему всё же не было знакомо. И потом, к чему компрометировать известную фирму связями с раскрытым агентом?

Он заглянул в блокнот. На страницах, которые делила брошюра, был список неких адресов, которые он также не узнавал. Несколько он мог судить по упоминавшимся улицам, некоторые были совсем рядом с Выставкой, если не на её территории, однако там он не бывал, иначе бы запомнил. Михаил решил, что это также стоит объектива, но с дирижабля передали сообщение: «КРТ Б МАДЛН». Была вероятность, что она не везла постояльца, но нужно было сворачиваться.

Он позвал – опрометчиво, следовало подойти, – явно заскучавшего Никанора и приказал тому заняться обратным подъёмом аппаратуры на «офаним» – с тросами, канатами и оснасткой моряк Деспин ладил лучше остальных. Сам же совместно с Авксентием, полагаясь на память, принялся за уборку: следовало привести сейф в то же состояние, что прежде, а то того – уложить целлюлозное нутро в портфель так же, как оно там и располагалось, что для Михаила значило стремительное прощание с блокнотом и его тайнами. Пожалуй, невозможно было в точности воспроизвести весь порядок бумаг, но в целом части были собраны верно, таких погрешностей не должны были заметить, если только хозяин портфеля не обладал особенной памятью или не разложил документы в каком-то особом одному ему ведомом порядке. Не было времени для сомнений. Под конец Михаил сходил и в кабинет – нет, там он перед уходом оставил всё, как было, если не считать нескольких несерьёзно пострадавших от его остервенения бумаг второсортного характера – преимущественно черновиков из пары строк. Их он просто смял и кинул в корзину, благо что в ней уже лежали белые комки. Можно было уходить.

Лебёдка ещё только доставляла его на борт «офанима», а тот уже совершал манёвр уклонения влево, чтобы выйти из зоны обзора со стороны рю де Комартен – значит, та карета всё же повернула к отелю.

– Сергей Аполлонович, – поднялся он на борт, – я не слышал двигателей. Неужели вы через дюзы стравили газ?

– Именно так, Михаил Дмитриевич.

– Примите похвалу. Не думал, что увижу, а тем более почувствую на себе сей манёвр!

– Благодарю. Мы двинемся к вокзалу Сен-Лазар, затем с постепенным набором высоты полетим строго на запад, пока не пересечём Тьерский городской вал в районе Порт-Майо, а уже за ним мы возьмём курс на д’Отёй.

– Как вам будет угодно, – кивнул Михаил и подумал: «Может, припомнить парочку адресов из блокнота и спросить, не знакомы ли они ему?»

– Господин штабс-капитан, вы хорошо изучили городскую карту. Вам случайно не знакомы такие адреса, как Плас-де-л’Опера за №4 и №6, строения №5 на авеню Габлиель и №32 по рю Рише?

– Вы знаете, а и вправду знакомы. Первые два – совсем недалеко даже от нашего нынешнего местоположения. Там располагаются закрытые почтенные клубы, кажется, яхтсменов и автомобилистов. А вот вторая пара – сплошь танцульки.

– Выбираете, к какому обществу присоединиться, господин лейтенант? – подал голос Никанор. – Думаю, все здесь разделят мнение, что безапелляционно «Фоли-Бержер» на Рише!

– Благодарю за справку, Сергей Аполлонович, – и тише, уже своему отряду: – Увы, не я, но тот, кому мы наносили визит. Это было в блокноте из сейфа, по прилёту его благородие расскажет вашему благородию, что вы пропустили, пока были вынуждены стоять на стороже. Что ж, похоже, это не зацепка, а всего лишь рекомендации по увеселениям и вливанию в местный высший свет.

Жаль, что не было времени изучить остальные страницы. Если это светский блокнот, то зачем было его запирать в сейфе? Разве сейчас его владелец не возвращался с какого-нибудь светского раута? А быть может, там, куда он ездил, подобные вещи недопустимы, но и оставлять личные записи на виду в номере не хотелось? Возможно, что и так. Некое общество, члены которого скрывают индивидуальность? К этому подталкивает упомянутая символика маски. Откуда бы ещё взяться такому чудесному портфелю? Михаил прикусил губу и молчал, просидев в одной позе до самого пересечения границы города.