скачать книгу бесплатно
Он не стал больше распространяться на эту тему. Выслушал доводы отца Лалемана, который в очередной раз пытался склонить его к строительству форта на много миль южнее. Кивнул, обозначая, что услышал всё насчёт неспокойного характера реки и сложностей, которые могут их ожидать, когда они решат строиться в тех диких, трудных для обустройства местах. С благодарностью выслушал советы и информацию, которой настоятель иезуитов счёл нужным с ним поделиться. С удовольствием предоставил тому возможность поправить отрисованную Мориньером карту.
Отец Лалеман отметил на карте места, где пороги особенно мощны. Сделал ещё несколько пометок, относящихся к делу.
– Вот здесь, – он ткнул пальцем в самое устье реки Шодьер, – располагается крупный водопад. О нём, впрочем, можно было вас и не предупреждать. Вы увидите его почти сразу, как начнёте продвигаться вверх по течению. Вот тут и тут – крайне неприятные пороги. Выступ левого берега образует мощный слив, правая сторона более пологая. Но в любом случае, будете вы идти нагруженными или налегке, рассчитывать на удобное продвижение по реке не стоит.
Мориньер поблагодарил иезуита, обещал тому сразу же, как только будет точно выбрано место для строительства, дать ему знать об этом. И ничего не сказал об истинных причинах такого его выбора расположения форта.
А главная причина состояла в том, что Мориньер желал максимально отстраниться от необходимости вступать в борьбу за территории. Он рассчитывал, выстроив форт в выбранном им месте, получить время для того, чтобы устроиться, наладить отношения с нынешними хозяевами земель и, по возможности, с их противниками.
Он знал, что победа не всегда достаётся самому сильному. И далеко не всегда самому убеждённому в своем праве. Очень часто победа достаётся тому, кто умеет выжидать.
Как только Мориньер стал уверен в том, что принятое им решение – окончательно, он собрал всех, кто согласился провести эту зиму с ним. И отправился в путь.
И вот уже который день чуть больше полусотни здоровых, сильных мужчин с рассвета до темноты валили деревья, обтёсывали бревна. Ставили палисад, строили дома. Трудились не покладая рук.
Они очень спешили. Дни становились короче, ночи – холоднее.
Они спали на земле, на открытом воздухе, укрываясь шкурами. Мечтали о том, как бы поскорее закончить хотя бы первый дом – очень уже хотелось им затопить камин и уснуть, наконец, в тепле.
Форт решено было выстроить в излучине реки. Порожистая, бурная, здесь она делала петлю, огибая высокий, трещиноватый скальный массив. На этой-то площадке, с одной стороны укрытой от реки высокой скалистой стеной, и строили они теперь себе дома. Именно здесь рассчитывали провести зиму. А, возможно, – кто знает! – и остаться надолго.
Глядя на то, как подвигаются дела, Мориньер улыбался довольно. Приглядывался к людям, делал выводы. Все они работали слаженно, были достаточно дружелюбны друг к другу и, казалось, можно было надеяться на то, что зимовку удастся пережить без особых проблем.
Только два человека вызывали у него сомнения. Оба – из команды Жака Обрэ.
Мориньер начал присматриваться к ним ещё в те дни, когда вместе с Филиппом де Грасьен на судне Жака Обрэ пересекал Атлантику. Была в них какая-то скользкость, ненадёжность. Непрямой взгляд, уклончивые речи. Беспокойные пальцы. Мориньер наблюдал, как сжимали-разжимали они кулаки, елозили локтями по столу, стучали пальцами по столешнице, хрустели суставами.
В их лицах он часто замечал напряжение. «Это само по себе, впрочем, не стоило бы внимания, – считал Мориньер, – если бы, сталкиваясь с ним взглядом, они в одно мгновение не прятали агрессию за масками смиренной, слегка даже туповатой доброжелательности».
– Хорошо ли вы знаете этих людей, Жак? – спросил он однажды.
Обрэ посмотрел на него с удивлением.
– Именно этих – недостаточно хорошо. Я взял их на судно в последний момент, после того, как обнаружилось, что не все из отцовской команды готовы отправляться в этом году в столь дальнее плаванье. Но почему вы заговорили о них, монсеньор? До сих пор они выполняли все свои обязанности не хуже остальных.
Мориньер кивнул, – да, я знаю.
– И всё-таки приглядитесь к ним, Жак.
*
Мориньер положил топор на козлы, развернул засученные рукава, набросил на плечи камзол. Подозвал к себе Жака Обрэ. Вместе с ним спустился вниз по тропе, обогнул каменистый выступ – продолжение выступающего в реку массива.
Они прошли сотню-другую шагов до галечного пляжа. В этом месте течение было относительно спокойным. Лишь небольшие перекаты у противоположного берега предупреждали о том, что скоро река станет гораздо менее дружелюбной.
Здесь, на берегу, подставляли холодному осеннему ветру бока маленькие, лёгкие каноэ. Некоторые из них принадлежали индейцам, работающим теперь в форте. Другая, большая часть, была оставлена тут жителями небольшого селения, расположенного невдалеке. Отсюда, с пляжа, было видно, как из сгрудившихся у самого леса остроконечных типи выходил дым – невысоко, развеивался тут же ветром, распластывался над деревней лиловым маревом.
Они, французы, уже нанесли алгонкинам визит, одарили их всякими приятными индейцам мелочами – завязали отношения с соседями.
Алгонкины приняли их весьма гостеприимно. И знакомством остались довольны.
Но Мориньер всё равно испытывал тревогу.
*
– Завтра я уйду, Жак.
Жак Обрэ подбросил носком сапога камушек. Потом остановился, заложил руки за спину.
– Вы ведь не собираетесь идти один?
– Нет.
Мориньер обернулся, посмотрел в направлении форта. Стены, воздвигнутые недавно, с этой точки были едва видны – от взглядов с реки их укрывала высившаяся над фортом скала.
– Я возьму с собой двух индейцев. Вы справитесь тут?
– Конечно.
– Скоро должны прийти первые каноэ с оружием.
– Я помню.
Жак Обрэ выглядел сосредоточенным, но ни в малейшей степени не озадаченным.
– Когда вы рассчитываете вернуться, монсеньор?
Мориньер развёл руками – не знаю.
– Вам придётся кроме всего прочего позаботиться о запасах на зиму. Отправьте всех, кто не будет занят строительством, на охоту. Полсотни голодных мужчин, запертых в стенах форта несколько долгих месяцев, – не шутка.
Жак кивнул коротко.
– Я всё сделаю. Не беспокойтесь.
*
Мориньер беспокоился. Ему не очень нравилась необходимость покидать форт сейчас – когда так много ещё надо было сделать, когда он не мог дать остающимся исчерпывающих указаний, а, следовательно, не мог быть уверенным, что держит ситуацию под контролем.
Он усмехнулся. А могут ли вообще белые в этой части света быть в чём-то уверенными?
За последние недели он успел сделать многое. И при этом далеко не был убеждён, что в плане понимания окружающей обстановки продвинулся достаточно далеко. Он сумел наладить отношения с соседями – более или менее. Однако совсем не был уверен в том, что всякий раз правильно оценивает их поведение.
Сидя в кругу индейцев, раскуривая с ними трубку, слушая то, что переводили ему его проводники, глядя в их бесстрастные лица, он думал о том, что многие прежние его умения тут мало чего стоят. Он не умел пока считывать с этих лиц. Не понимал, блефуют они или говорят правду, можно ли верить их словам и полагаться на их обещания. Он не чувствовал их – не понимал их рассуждений, не умел рассчитать и верно оценить их приоритеты.
Но он уже видел: представление их, белых, о населявших Новый Свет народах было, как минимум, неполно. Как максимум – ошибочно.
Только оказавшись здесь, он осознал, насколько сложно рассчитывать на успешное развитие колоний до тех пор, пока не будет осмыслена и понята простая идея: индейцы – не выбеленный пергамент, на котором всякий может написать то, что посчитает нужным. У них – своя система ценностей, своё видение мира, своя логика. Пытаться выстроить что-то на их земле, не считаясь с их представлениями о миропорядке, не получится.
А ещё он понимал, что ему надо спешить.
Мориньер рассмеялся, припомнив сказанное его величеству: «Я намерен там сибаритствовать от души».
Он никогда не был так далёк от истины, как в тот раз.
*
Идти было легко.
С утра подморозило. На траве, на льнувших к земле разноцветных листьях блестела лёгкая изморозь. Сквозь заметно попрозрачневшие за последние дни кроны деревьев просвечивало солнце. И от земли вверх, в тех местах, где лучи касались её поверхности, поднимался едва заметный парок.
Он шёл по лесу лёгким пружинящим шагом. И с каждым преодолённым льё чувствовал, как внутри него растёт и крепнет нечто природное, что не проявлялось и не могло проявиться в условиях цивилизации – какая-то внутренняя сила, уверенность, выносливость.
Мориньер не уставал. Напротив, он ощущал, как это природное внутри него раскрывается, усиливается, обостряется. Он лучше слышал, мягче двигался, острее обонял.
Индейцы, которые сопровождали его, тоже ощущали это. И с лиц их постепенно сходило выражение превосходства. Этот белый, думали они, сильнее, чем кажется. Этот белый в душе – индеец.
Они переходили вброд ручьи, спускались в овраги и взбирались на крутые утёсы. Поднимаясь на вершины, откуда открывался лучший вид, Мориньер останавливался. Вглядывался в синюю даль. Оценивал расстояния, ориентировался, запоминал.
Молчал. Не задавал вопросов, не обращался к своим сопровождавшим. Это тоже вызывало у них уважение. Белые так любят командовать. А этот – они оглядывали его со стороны – шёл быстро, не сбивая дыхания. Нёс такую же, как у них, связку за спиной – немного еды, оружие, одеяло.
Ел мало, спал чутко.
Мориньер привыкал. Поначалу казавшийся враждебным лес с каждым днём всё больше ему раскрывался.
Мориньер начинал замечать то, что прежде ускользало от него – следы на земле, клочья шерсти на ветвях, отметины от когтей и зубов на стволах деревьев. Будто заново учился видеть.
Глава 10. Два мира
Филипп де Грасьен сидел у очага, уставившись в огонь. На коленях его устроилась молодая женщина.
Она напоминала Филиппу кошку. Мягкая, гибкая – женщина и вела себя так же: покусывала мочку его уха, щекотала носом шею, жарко дышала в плечо.
И теперь, напоминая о себе, она провела острым ноготком по его руке.
– Перестань, Сирен, – он легко шлёпнул её.
Двинул ногой, будто стряхивая её с колен.
– Ступай. Одевайся и ступай. Антуан проводит тебя.
Он уже хотел, чтобы она ушла.
Женщина поднялась. Взглянула на него укоризненно из-под длинных ресниц. Покачивая бёдрами, направилась к двери.
Сирен не была шлюхой.
Она жила со старой матерью и сёстрами на границе Верхнего и Нижнего города – так же как и на границе двух миров: добропорядочного и порочного. И до того, как Филипп де Грасьен, королевский посланник, сделал ей недвусмысленное предложение, вела жизнь молодой вдовы – равно не слишком легкомысленную и не слишком благопристойную. Ровно такую, какую могла себе позволить, находясь в том положении, в каком оказалась, когда однажды её супруг не вернулся с охоты.
Она не любила мужа, потому скорбела недолго и скорее приличия ради. Как только Сирен перестала носить траур, она больше не была одна. Вокруг всегда были те, которые рассчитывали на её благосклонность.
Сирен знала, что нравится мужчинам, но расчётливость до недавних пор не позволяла ей принимать сыпавшиеся со всех сторон предложения. Все эти люди – те, что крутились возле неё, – были её недостойны. Она ждала принца. И однажды дождалась.
На неё обратил внимание королевский посланник.
Он сидел в таверне, за небольшим столом, в полном одиночестве. Пил вино. О чём-то размышлял.
Натолкнувшись взглядом на неё, заведшую у стойки разговор с хозяином таверны, её дядюшкой, откинулся на спинку стула. Молчал. Смотрел на неё долго и неотрывно. Потом изогнул бровь.
Проходя мимо, она зацепилась плащом за соседний стул. Наклонившись, мужчина ловко ухватил её за край одежды. Со стороны казалось, что он помогал ей освободиться. Однако, выпускать из рук её плащ он не торопился.
Ногой отодвинул стул от стола. Повёл головой.
– Присядь на минутку, – сказал.
От хрипловатого его голоса у неё задрожали ноги.
Она уже знала, что он скажет. И понимала, что в этот раз от предложения не откажется.
*
Филипп де Грасьен встретил недовольный взгляд камердинера спокойно – он был к нему готов. Пожал плечами:
– Я забыл уже, Антуан, когда ты глядел на меня по-другому.
Тот придал лицу виноватое выражение:
– Могу ли я, ваша милость…
Но притворство его было очевидно. Филипп махнул рукой – не валяй дурака.
Ему и самому не очень нравились теперешние его отношения с этой женщиной. Не то, чтобы Филиппа мучила совесть. Но он осознавал, что в определённой степени пользуется её доверчивостью. Сирен не была простодушна и наивна, но и не была достаточно умна для того, чтобы принять очевидное: у их отношений нет никакого будущего.
Он понимал, что в глубине души женщина рассчитывает на это будущее. Но не разубеждал её. В конце концов, говорил он себе, его ли это дело, что она там себе думает и на что надеется?!
Тем более что других претенденток на роль постоянной любовницы он не видел. Посещать же шлюх, работавших в Нижнем городе, – было не по нему.
Так он и держал её при себе – всё больше по необходимости и удобства ради.
Сетовал мысленно на то, что в Квебеке общество чересчур целомудренно. Поневоле время от времени играл забытую им уже роль перспективного жениха. Чувствовал себя при том категорически неловко. Здешние замужние матроны были слишком неприступны, а дочери их – чересчур неловки и навязчивы. Последние готовы были ответить на его ухаживания исключительно в обмен на брак.
Брак – сначала.
Среди всех – он вдруг вспомнил и улыбнулся – выделялась одна: молодая жена графа де Лоранс. Он, пожалуй, не возражал бы против интрижки с ней, если бы она не была так глубоко в положении. Было в этой женщине что-то, – Филипп заметил это в первый же день их знакомства – что не просто выделяло… отделяло её от общества высоченной, практически непреодолимой стеной.
Он всё пытался определить для себя, чем она так уж сильно от всех них отличалась. И никак не мог подобрать слов. Она просто была иной.
Клементина де Лоранс редко принимала участие в общих разговорах. Говорила тихо и только с теми, кто подходил сам побеседовать к ней.
