Другая сторона стены

– А что же дочь Кологривова – Софья? – вдруг спросил Дима, кивнув на портрет, – о ней есть какие-то свидетельства, кроме портрета? Мне кажется, многие интересуются ее судьбой.

– Есть, – как-то слишком медленно и загадочно проговорил Паша, поворачивая к нам, и я явственно услышала, как его голос задрожал, – однажды она пропала, и с тех пор ее больше никто не видел, – он спохватился, увидев наши ошарашенные лица и вдруг как-то порывисто и резко произнес, – Давайте пока лучше пойдем и поглядим на выставку про ссыльных. Там много интересных документов и фотографий.

Я прокручивала это в своей голове весь оставшийся вечер. Во-первых, Павел был неглуп и ясно понимал, что мы станем его допрашивать об этой истории. Хочешь – не хочешь, а трехнедельное пребывание в Поречье так или иначе заставит нас жить жизнью его тогдашних хозяев. К тому же, Паша явно о чем-то умолчал, а Ангелина Николаевна вела себя так, будто они уже давно заключили какое-то соглашение, касающееся Софьи. И вот сейчас, когда мне не спалось, все это, точно назло, застряло у меня в голове. Я почти ничего не знала о Софье Кологривовой, кроме того, как она выглядела, а еще что она пропала и что к ней, кажется, очень сильно неравнодушен Паша.

Я одернула себя за эту мысль.

«Какой же бред, Поля. Она умерла сто лет назад. Даже если прожила еще долго после того, как пропала, все равно прошло почти сто лет. А, впрочем, ведь тебя в твоем случае такая мелочь, как смерть, совсем не волнует, не так ли?»

Весь прошедший день казался теперь то ли полусном, то ли днем, поделенным на два. Я встала с постели и, нашарив в темноте на полу сумку, вытащила из нее длинную шерстяную кофту на пуговицах. Мне показалось, что в сочетании с пижамой ее вполне достаточно для того, чтобы выйти на улицу подышать свежим воздухом. В конце концов, кому я здесь нужна? Я вышла через черный ход, через который было удобнее всего заходить в нашу пристройку. Служебных помещений было два – собственно, в них мы и расположились: я и Ира в одной каморке, Дима и Паша – в другой. Ангелина Николаевна, отдав ключи Паше, после нашей экскурсии направилась к себе – жила она совсем рядом.

Вырвавшись на воздух, я осознала, что дождь, хоть и идет, но теперь стал совсем слабым. У меня мелькнула надежда на то, что он прекратится, но проверенная веками примета говорила об ином. Обогнув деревянную ширму, за которой скрывался установленный специально для нас душ-топтун, а затем, пройдя мимо одного из главных сооружений в любой сельской местности – деревянного туалета с окошком-ромбиком, я собралась было просто постоять в тишине и покое и, подняв голову, попытаться рассмотреть в ночном небе звезды. Но не тут-то было.

В темноте вспыхнул маленький огонек зажигалки, который осветил знакомое лицо. Потом так же внезапно на кирпичной стене пристройки загорелась одинокая лампочка.

– Какими судьбами? – спросил Паша, сидевший на каком-то бревне, прислоненном к стене пристройки. Мне моментально стало стыдно за свой блестящий наряд – пижамные штаны в ромашку и кофта в невероятный ромбик, наверное, делали меня похожей на клоуна. Впрочем, спустя секунду я поняла, что это не та ситуация и не тот человек, который будет обращать внимание на узор моей пижамы.

– Наверное, теми же, что и ты, – я пожала плечами и, не дожидаясь приглашения, села рядом, – не спится?

– Я зубы чистил, – он улыбнулся и помахал зубной щеткой, зажатой в руке. – Потом услышал сверчков и сел послушать. Не куришь?

Я помотала головой.

– И правильно. Вредное дело, мне бы тоже не надо, но пока не могу… не против, если я…? – он показал мне пачку сигарет.

– Не против, – тихо ответила я, смотря в небо. – Ира курит, и я привыкла.

– Вы вместе живете в общаге? – спросил Паша, затягиваясь. Я кивнула:

– Ага. С первого курса.

– Здорово, – тихо сказал он, – всё время вместе. А ты откуда в город приехала учиться?

– Из Елизаветинки, – откликнулась я, – Это в…

– Знаю-знаю, – Паша улыбнулся, – деревня в честь Елизаветы Петровны, кстати, названа.

– Откуда ты знаешь? – спросила я. Сама я поймала себя на мысли о том, что никогда особенно и не задумывалась о том, что это за Елизавета, в честь которой назвали деревню, а в школе об этом умолчали. Сейчас, впрочем, тайн уже никто ни из чего не делал.

– Так это легко угадать, – Паша улыбнулся и полез в карман олимпийки. Через секунду он извлек оттуда блокнот и, пролистав его, открыл страницу, на которой я разглядела длинный список названий.

– Большая часть деревень и сел, в чьих названиях присутствуют имена, названы так в честь кого-то из династии Романовых. Так что все эти, – он провел пальцем по списку сверху вниз, – Николаевки, Александровки и Петровки – это, разумеется, в честь императоров.

– А, к примеру, Ольговки, – я показала на одно из названий, – в честь кого-то из великих княжон?

– Вестимо, – Паша улыбнулся, – вот эта Ольговка – она как раз рядом с твоей Елизаветинкой, – основана в 1896-м году. Угадаешь, кто родился в 1895-м?

Я, конечно, не настолько была сильна в датах, как Паша, но не так давно я смотрела вместе с мамой какой-то зарубежный документальный фильм о Романовых. Для того, чтобы понять, что Ольговка названа так в честь старшей дочери Николая II, мне не понадобилось много времени.

– А ты, оказывается, не только в своей сфере гений, – Паша улыбнулся.

– Если бы было всё так просто, – я засмеялась, но так, чтобы никого не разбудить. – Я всего-то люблю разные тайны, а где их еще брать, как не в истории? Хотя, конечно, я в ней мало что смыслю. Как думаешь, кстати, кто-нибудь из них мог выжить? Ведь столько раз, оказывается, появлялись эти самозванки.

– Нет, – Паша с грустной улыбкой покачал головой, – я уверен, что никто. А самозванство и самозванчество – это стандартные явления, как будет время – расскажу.

– Даже Анастасия? – с надеждой спросила я, понимая, что выгляжу глупо.

– Даже Анастасия. – Павел кивнул. – Бежать оттуда было невозможно, да они и не хотели. И бесследно пропасть, в любом случае, у них бы не получилось. – Паша встал, затушил сигарету о так кстати стоявшее рядом ведро и выбросил туда бычок.

– А что насчет Софьи Кологривовой? – вдруг вырвалось у меня. – Как так вышло, что она бесследно пропала? Ты расскажешь нам о ней подробнее?

Его взгляд изменился в одну секунду – он на миг зажмурился, к горлу будто подкатил ком – всё это длилось совсем не долго, но я успела заметить. Он подал мне руку, я схватилась за нее и встала с бревна.

– Я…видишь ли, Полина…мне не хотелось вас пугать, но, когда я с вами познакомился, мне показалось, что, если я вас сюда позову, будет веселее. Просто своих я, наверное, и правда уже достал этими историями… И вот, теперь я понял, что вам рано или поздно придется рассказать всё, что я знаю… Впервые я приехал сюда два года назад, когда закончил первый курс. Была этнографическая экспедиция, русский отряд. Мы составили карточки для опроса информантов, ходили, как обычно, к бабушкам и дедушкам. Каждый день одно и то же: ты приходишь, а им здесь так скучно без детей и внуков, которые разъехались по городам, что вместо ответов на твои вопросы о том, что у нас официально называется, к примеру, «аграрной вредоносной магией», они рассказывают, как опять задержали пенсию, как аптека на прошлой неделе не работала, и негде было достать цитрамон, что тонометр сдулся и не работает. Мы старались как-то развеселить их своим присутствием. Так вот, я о чем. В первый же приезд одна бабушка и рассказала мне о Софье. Сказала, мол, жила у нас тут одна…и посоветовала пойти в музей. Здесь я познакомился с Ангелиной Николаевной, и она рассказала мне историю. В 1865 году Софья Кологривова должна была выйти замуж за какого-то здешнего чиновника. В том же году должна была состояться свадьба ее брата с девушкой, о которой я так ничего нигде и не нашел. Но ничего из этого не произошло.

Я почувствовала, что моя кожа покрылась мурашками. То ли от осознания того, что сейчас Паша скажет что-то ужасное, то ли от ночной прохлады. К тому же, увлекшись своим рассказом, он подошел ко мне так близко, что еще немного – и мог бы уткнуться мне носом в лоб. Мне стало не по себе, я шумно вдохнула и спросила:

– Почему?

– Потому что Софья убила предполагаемую невесту своего брата и исчезла.

Несколько секунд я молчала, смотря прямо ему в глаза. В траве все также стрекотали сверчки, я заметила, что дождь стих настолько, что превратился в еле заметную приятную морось. Одинокий комар, словно пытаясь пасть смертью храбрых, бился о тускло горящую и мигающую лампочку. Паша не отводил взгляда, и это очень смутило меня – я, в отличие от той же Иры, которая чувствовала себя в таких ситуациях спокойно, вообще не слишком-то любила проводить время с парнями, которых знала не так долго, как, к примеру, Диму. У меня на то были свои причины. Поэтому попытки знакомств на улице или в кафе, а также просто невинные вопросы и беседы совершенно внезапно могли поставить меня в тупик, да так, что я подчас выглядела, как городская сумасшедшая – замыкалась в себе, отводила глаза и убегала. В душе я знала, была больше, чем уверена, что в случае с Пашей мне не грозит никакая опасность. Однако, он почему-то всё еще продолжал смотреть, не отодвинувшись ни на миллиметр. И молчал.

– Так, стоп. – я тряхнула головой, – ты хочешь сказать, что посреди краеведческого музея висит портрет убийцы? Что вот та красивая девушка из каких там годов…

– 1860-х.

– Эта девушка убила невесту своего брата?

– Ты не дослушала, – прошептал Павел.

Я подняла на него взгляд:

– Ты и не договорил.

– Так говорят все, и это официальная версия. И именно ее считают убийцей абсолютно все: от историков до местных жителей. Все, кроме меня. Я уверен, что Софья Кологривова не убивала ту девушку. Я знаю, что это всё выглядит странно, и даже Ангелина Николаевна, которая очень добра ко мне, относится к этому, как к ребячеству, этакой навязчивой идее. Но я уверен, что Софья этого не делала. В прошлые годы поместье было закрыто, а теперь его откроют для реставрации. Из архива привезли копии плана дома и парка, а еще мы попадем внутрь.

– И что ты хочешь сделать? То есть, я поняла, конечно, что ты задумал найти доказательства того, что Софья никого не убивала, но как ты собираешься это сделать?

– Еще не знаю… да и не уверен, что хоть что-то получится, – еле слышно ответил он. – но когда пойму…ты поможешь мне?

Я кивнула и попыталась ободряюще улыбнуться ему:

– Но только при одном условии.

– Каком? – Паша наклонил голову и прищурился.

– Завтра прямо с утра ты расскажешь мне, Ире и Диме всё, что сам знаешь об этой истории. Мы сюда приехали, конечно, не тайны разгадывать, но если это придется делать, то всем вместе.

– По рукам, – он протянул мне ладонь. Я пожала ее – большую и крепкую, по сравнению с ней моя была совсем маленькой и тонкой. – Но с тебя не только эта история.

– А какая еще? – спросил он.

– Все, которые успеешь рассказать.

В одну секунду дождь вдруг снова припустил – еще сильнее, чем днем. Я даже не успела двинуться с места, а Паша уже снял с себя олимпийку, набросил ее на мою голову и плечи, схватил за руку, и мы, тихо смеясь, помчались в музей. Я чувствовала себя намного лучше, чем утром, плывя в неизвестность и непрекращающийся дождь. У меня появился еще один друг – и это было хорошее начало.

***

Он был старше меня на шесть лет. Когда мы познакомились, ему было двадцать четыре, и он уже окончил высшее общевойсковое командное училище в нашем городе, был офицером и, конечно, привлекал к себе не только мое внимание – это мне было известно, но за небольшой период нашего знакомства я никогда не пыталась сделать ничего, чтобы он понял, что именно я чувствую. У меня было много таких возможностей, но как только наступал подходящий момент, я пугалась и замыкалась в себе. В то утро, когда мы познакомились – это было больше двух лет назад, в конце апреля, и я училась на первом курсе – я сломя голову бежала на зачет со своего личного незапланированного пленэра с длинным тубусом за спиной. Ночью перед зачетом я вспомнила о том, что у меня не хватает одного наброска – здания заброшенной ткацкой фабрики начала века в стиле модерн – и потому, едва солнце встало, даже не разбудив Иру, я побежала рисовать. Работала я всегда тщательно, а оттого иногда дольше, чем нужно и потому, закончив рисунок, поняла, что еще немного – и зачет начнется без меня. Злить преподавательницу мне не хотелось, и я полетела в университет, даже толком не глядя прямо перед собой. В конце концов, я запнулась о бордюр, упала и сильно ушиблась, а мой бедный тубус описал в воздухе совершенно невообразимую дугу и спустя пару секунд явил миру все плоды моих стараний последних месяцев. Под дождь из рисунков, как я уже потом поняла, попал высокий молодой человек в военной форме. Положив свою папку (должно быть, с документами) прямо на брусчатку, он посмотрел на меня и спросил:

– Вы в порядке?

Я кивнула, смотря в его обеспокоенные серо-голубые глаза. Он собирался, видимо, подойти ко мне, но ветер стал уносить наброски, и он сразу же кинулся их собирать – все до единого, пока я сидела на том самом бордюре и рассматривала его – русые волосы, руки, форму, фуражку, начищенные ботинки. Преподаватели по живописи многое бы отдали ради того, чтобы заполучить такого натурщика, но чаще всего к нам заглядывали люди, мягко говоря, «за 60» и сильно потрепанные жизнью.

– Ну, вот, все ваши шедевры на месте, – сказал он, подходя ко мне и чуть наклоняясь, чтобы подать мне руку, – можете встать?

Когда я уже твердо стояла на ногах, он представился Михаилом, потом поймал для меня такси – старую пятерку баклажанового цвета. Я сопротивлялась, понимая, что у меня, как обычно, нет денег, но мои опасения были напрасными, потому что он же и оплатил поездку. Кроме того, он поехал со мной – тогда все прекрасно знали, что садиться в такси может быть так же опасно, как гулять в «неправильном районе» или идти по лесополосе ночью – машину мог вести какой-нибудь странный «бомбила», с которым было в лучшем случае неприятно связываться одинокой девушке.

Зачет я тогда сдала, и с тех самых пор как-то совсем уж подозрительно частоначала встречать его неподалеку от университета.

Мы так и не стали парой в прямом смысле этого слова, но, уже увидев его в первый раз, я поняла, что во мне поселилось чувство, которого я прежде никогда не знала, хотя всё то время, что мы провели вместе – всего несколько месяцев с апреля по середину августа, мы общались лишь как хорошие друзья. Многие говорят, что пока ты не узнал человека, это еще не любовь, а влюбленность, но мне казалось, что я знаю его всю свою жизнь. Мне казалось, я знаю, что скрывалось там, в глубине этих серо-голубых глаз, но единственное, что было скрыто от меня завесой тумана – это его мысли обо мне. И, конечно, будущее, которое его ждало.

В тот год летом я не поехала домой, оставшись подрабатывать в одной только что открывшейся студии живописи для взрослых и сама себе боясь признаться в том, что остаюсь из-за него. Я видела, что он уже которую неделю пытается мне что-то сказать, да и сама понимала, что мои попытки убежать от этих слов выглядят странно и глупо. Взгляды говорили лучше, чем слова, но большую часть всех событий в нашей жизни так или иначе делает реальными именно слово. Оно, как известно, было в начале всего.

В середине августа мы, как то часто бывало, встретились и пошли в кино, попав на какой-то ужастик. Потом сидели в парке – едва ли не единственном нормальном месте для детских развлечений летом, где все было как всегда: скрипели аттракционы, продавали блестящие флюгеры и шарики, пластиковые колечки и сахарную вату, дети тянули родителей к лоткам с мороженым, к длинным розовым связкам жвачек «Барби» с наклейками внутри, группа школьников пересчитывала пульки в тире. Я, стыдясь своего страха и несмелости, старательно отводила взгляд, смотрела на подол своего пестрого платья, поправляла клипсы в виде черной розы и делала вид, что смотрю на начинающее гореть в собственных алых лучах августовское солнце. Он сидел рядом, и отчаянно пытался поймать мой взгляд. И я видела это, но ничего не могла поделать со своей нерешительностью.

– Полина, – тихо сказал он, осторожно касаясь моей руки, – я хочу тебе кое-что сказать.

– Сейчас? – дрожа и все так же боясь поглядеть на него, спросила я.

– Послезавтра я уеду на месяц, – его голос стал чуть громче, я повернулась и посмотрела на него, – через месяц я смогу сказать?

– Да, – я с облегчением выдохнула и кивнула, – через месяц сможешь.

Я плохо помню, как один из его друзей, бледнея, говорил мне о том, что его больше нет. Я стояла на крыльце университета, и холодный камень ступеней уходил у меня из-под ног. Если бы не Дима и Ира, я бы так и осталась лежать на крыльце навсегда.

Перед тем, как уснуть, я всегда вспоминала всё от начала до конца. Наверное, моя память защищала рассудок, как могла, и в девяносто девяти случаях из ста я бессильно засыпала в тот момент, когда почему-то всегда со стороны – словно душа отделилась от тела – видела себя стоящей на крыльце. И лишь в одном случае я все так же со стороны видела себя стоящей в толпе тех, кто прощался с ним.

Вот и в первую ночь в краеведческом музее вышло точно так же. Я не выспалась, но чувствовала себя бодро – так бывает, когда проспишь совсем мало, и нужно рано вставать – потом весь день держишься на адреналине, силе воли, упрямстве или на чем-то еще. Ира говорит, что у сна есть фазы – она вычитала в какой-то газете (конечно, сделала вырезку, чтобы потом хранить ее в черной книге под названием «Энциклопедия быта» с сундучком на обложке), что если вписываться в эти фазы, то можно чувствовать себя хорошо, даже если спишь гораздо меньше положенных восьми часов. Так, мол, чуть ли не Петр Великий делал (надо бы у Паши об этом спросить). И теперь – не всегда успешно – она применяла это на практике: спала либо по полтора, либо по три, либо по четыре с половиной часа. Во время сессии больше никак не удавалось.

В семь часов утра я уже стояла у окна и пыталась разглядеть на небе просвет, но его так и не было – просто темно-серый перешел в светло-серый, строения и деревья выступили из тени и стали объемнее и реальнее – как на рисунке после отмывки акварели. В нашей комнате было немного зябко, и, стоя у окна, положив руки на холодный в облупившейся белой краске узкий подоконник, я всё думала: можно ли было всё исправить?

***

– Слава Богу, избавились от этнографов, от них уже голова гудит, – Паша подошел ко мне, Ире и Диме, сел рядом и положил на выкрашенную до тошноты знакомым ярко-голубым цветом парту пачку листов. До этого мы внимательно вглядывались в копию плана господского дома, которую нам заботливо предоставил геодезист.

– Легче от этого не стало, – уныло сказал Дима, скользя взглядом по большому листу, на котором проступали очертания комнат и коридоров, – может, Копанов хоть бы на них отвлекся – они же всё время мешают, а так он нам притащил этот план, и я уже чувствую, что сейчас пойдут обмеры. А я обмеры ненавижу.

– Ты улавливаешь, Поля? – усмехнувшись, Ира ткнула меня локтем в бок, – Дима вывел причинно-следственную связь: геодезист – обмеры. Я восхищена. Так и до сдачи конструкций доползем.

– Не смешно, – Дима уткнулся своим длинным носом в план дома и замолчал.

– Так что там с этнографами? – я повернулась к Паше.

– Ну, в общем, они ушли в поселок, часть уехала в деревню недалеко отсюда. Дождь, правда, – он повернулся в сторону окна и пожал плечами. На улице было всё то же серое небо без намека на просвет. Мы сидели в том кабинете школы, в котором вчера (а теперь, казалось, чуть ли не целую жизнь назад) проводили собрание. Через час нужно было выдвигаться, чтобы осмотреть наш объект. Дождь сегодня едва моросил, так что отлынивать от практики нам никак было нельзя. Виктор Сергеевич выдал нам дождевики, видимо, из расчета по одному на полтора человека, потому что на археологов их все-таки не хватило. Они, правда, заявили, что им дождь не страшен и пошли копать как были.

Увидев, что Ира стала что-то показывать Диме на плане дома, я повернулась к Паше:

– Мы сейчас идем к дому, – заговорщическим голосом зашептала я, – может быть, ты раскроешь им все свои секреты, как и обещал.

Паша едва заметно помотал головой.

– Давай не сейчас, Поля. Думаю, лучше вечером за рюмкой чая. У нас у всех голова сейчас не тем забита.

– Замётано, – я кивнула, – у меня только еще один вопрос. А почему ты с этнографами не поехал? Я думала, ты с ними в отряде.

– Ну, странно задавать этот вопрос после вчерашнего, да и я вообще-то более или менее свободный художник в этом году, – он усмехнулся и поправил выбившуюся из хвоста прядь темных волос. – Я договорился, что у вас на подхвате буду, у вас же Дима только один, ну и я как бы… принеси – подай. Вдруг что понадобится. Вас же могут заставить что-то тяжелое таскать?

Я подумала, что Паша уже в который раз за те сутки, что мы с ним знакомы, совершает очередной здравый поступок. Если он сделает еще что-то хорошее, Ира начнет рассматривать его, как потенциальный вариант для отношений. Впрочем, через пару секунд мне вспомнилось, что ей всегда нравились парни с карими глазами (что она только в них находила?), а Павел в этот критерий никак не вписывался.

– Не обольщайся, – я покачала головой, – на реставрации зданий удел архитектора – молчать в тряпочку. Шучу, – я засмеялась, увидев недоумевающее лицо Паши, – ни я, ни Дима, ни Ира не будем реставрировать, например, несущие конструкции или перекрытия – это задачка для конструкторов и рабочих, не для нас. А вот мы уже будем смотреть за тем, кто что подкрасить, выпилить, подтянуть и так далее. Ну, чтобы усадьба не потеряла свой аутентичный облик – а о том, какой она была, нам как раз и расскажут фотокарточки и наброски, которые ты скопировал в музее. Это ведь они? – я кивнула на пачку листов, которая лежала передо мной.

– Они. Специально для тебя сделал копии всего, что нашел в закромах родины. План у вас, я смотрю, уже есть, но у меня проблема – я в таких вещах ничего не понимаю. Может, объяснишь, где и что там располагается? – прошептал Паша, – не забывай, я ведь…

– Помню-помню, – я махнула рукой и повернулась к Ире с Димой. Те уже успели повздорить – Ира требовала, чтобы Дима вечером приготовил суп с клецками, он же заявлял, что задумал что-то другое.

– Мы план у вас заберем, не против? – спросила я, но они меня не услышали.

– Так я и думал, – многозначительно сказал Павел, глядя на лист. Я тоже стала всматриваться в него и поняла, что в двух местах план был истерт, а ксерокопия, очевидно, только усугубила эту ситуацию.

– Да, вот здесь, где несущая стена между, очевидно, каким-то кабинетом и спальней, просто белое пятно, а вот тут, – я показала план первого этажа, – где кухня и кладовая – вообще какая-то клякса. Но, насколько мне известно, дом ведь в хорошем состоянии, разве нет? Сегодня я слышала, что Копанов разговаривал по телефону с кем-то из наших преподов и сказал, что все стены целы, правда, крыша прохудилась, но это не так страшно, как если бы сыпались стены и перекрытия. А ты что думал? – я подняла на него глаза.

– Ммм… да так, – Паша помотал головой, – теперь точно вечером. Не пора ли нам идти к усадьбе?

– Да, – я встала со стула и взяла в руки дождевик, – пора.

***

Вчера сквозь пелену дождя и усталости я почти ничего не поняла и не увидела. Сегодня же, в прозрачном воздухе хоть и дождливого, но светлого и не такого ненастного утра, в его низком серо-жемчужном небе, я, еще издали увидев усадьбу, сразу влюбилась в дом. В тот момент я понимала Павла, который, как я считала, был влюблен в давно умершую девушку – со мной периодически происходило то же самое, только он, как историк, был влюблен в когда-то живого, но теперь мертвого человека, а я – в когда-то жилое, но теперь опустевшее здание. Оно было удивительно гармоничным и… каким-то призрачным – быть может, из-за того, что его фасад давно нуждался в реставрации, оно и выглядело не как дом, а как его спокойный добрый призрак, никому не причиняющий вреда.

– Борисов-Мусатов, «Призраки», да? – тихо прошептал над моим ухом Паша. Я слегка вздрогнула, дымка иллюзии того, что в этом мире существуем только и я дом, рассеялась.

– До твоих слов бы сказала, что Левитан, – еле слышно ответила я, поворачиваясь к нему и встречаясь взглядом с серыми глазами. Кажется, сегодня в этом мире слишком много серого. – Но, наверное, ты все-таки прав.

Пару секунд он не двигался, потом вздрогнул и, улыбнувшись, сказал:

– Знаешь, мне почему-то кажется, что вот сейчас мы войдем туда и уже не выйдем такими, как раньше. Это глупость?

Я снова повернулась к дому – мелкие бисеринки дождя еле слышно стучали по тонкой пленке дождевика, издали вдруг послышались знакомые и ставшие почти родными за время учебы звуки – стук и крики строителей.