Кристиан Слейтер. Тайна Святой Агаты

Надежда Дорожкина

Кристиан Слейтер. Тайна Святой Агаты

Пролог

Темнота опустилась на Чикаго, как тяжёлый занавес после финального акта. Улицы, ещё недавно шумные и яркие, теперь тонули в сизой дымке фонарей, а где-то на окраине, в районе доков, ветер гнал по асфальту обрывки газет и пустые сигаретные пачки.

Оливер Вандербильт подъехал к складу на своём тёмно-бордовом «Паккарде» – машина, старая, но ухоженная, блестела лаком даже в этом убогом свете. Он вышел, поправил шляпу и на мгновение замер, глядя на высокие, облупленные стены склада. Здесь хранилось многое: ящики с импортными товарами, бочки с техническим спиртом, а в дальнем углу – бочонки с лаками и растворителями. Опасный груз.

Сторож, Томас Риггз, выглянул из своей конурки, прищурившись. Он знал босса давно – тот всегда был человеком дела, без лишних слов, без сантиментов. Высокий, сухопарый, с проседью в тёмных волосах и холодными, как сталь, глазами – таким запомнил его Том.

– Добрый вечер, мистер Вандербильт, – хрипло кивнул он, не задавая вопросов. Боссы не любят, когда их спрашивают.

Оливер не ответил. Лишь коротко кивнул и направился к тяжёлым дверям склада, ключ звякнул в замке. Тень проглотила его.

Том вернулся в свою будку, закурил, прислушиваясь к тишине, звенящей, как натянутая струна.

А потом раздался хлопок.

Не громкий, скорее приглушённый, как пробка от шампанского, но от него Тома передёрнуло. Он вскочил, выглянул в окно – и увидел, как из-под дверей склада выползает оранжевый язык пламени.

– Чёрт!..

Он рванул трубку стационарного телефона, но взрыв – оглушительный, яростный – вырвал её из рук. Стекла будки вылетели, осыпав его осколками. Том рухнул на пол, оглушённый, с звоном в ушах и горьким вкусом дыма на губах.

Когда он поднялся, склад пылал, как адская кузница. Огонь лизал стены, вздымался к небу, осыпая искрами. Машина Вандербильта стояла нетронутой.

– Мистер Вандербильт! – хрипло крикнул Том, но ответа не было.

Он не видел, как босс вышел. А значит, он всё ещё там.

Том снова схватился за телефон, чтобы вызвать пожарных.

***

Рассвет застал Чикаго в серой дымке, словно город стыдился того, что произошло этой ночью. Пожарные уже отбыли, оставив после себя лишь мокрые, почерневшие руины да стойкий запах гари, въевшийся в одежду и кожу. На месте некогда крепкого склада теперь зияло провалившееся перекрытие, обугленные балки торчали, как рёбра дохлого зверя, а по земле стелился едкий туман испарений – смесь воды, пепла и химикатов.

Именно в этот момент к руинам подкатил полицейский «Форд» модели 1941 года, из которого неспешно выкатился капитан Ричард Морроу – мужчина, чьё телосложение скорее напоминало добродушного трактирщика, чем страж порядка. Средних лет, с округлыми щеками, тронутыми лёгким румянцем, и аккуратно подстриженными усами, он походил на человека, который слишком много знает, но предпочитает не говорить лишнего. Его коричневый шерстяной костюм, слегка поношенный на локтях, сидел на нём так, будто был вторым слоем кожи – удобно, привычно, без намёка на щегольство. На голове – мягкая фетровая шляпа, чуть помятая по краям, а в руке – неизменная сигара, которую он сейчас не курил, а лишь покусывал кончик, словно размышляя над загадкой.

– Ну и дела… – пробормотал он, медленно обходя периметр, его маленькие, но невероятно проницательные глаза скользили по обугленным доскам, вывороченным металлическим конструкциям, лужам грязной воды.

Следователи уже копошились на месте, переворачивая обломки, но Морроу не торопился вмешиваться. Он знал: огонь – лучший соучастник преступления, если преступление вообще было. Он уничтожает улики, но иногда оставляет подсказки – если знать, где искать.

И тут его взгляд упал на что-то, едва заметное среди пепла. Он наклонился, аккуратно разгрёб пальцами чёрную массу – и блеснуло золото. Обгоревшие, деформированные, но всё ещё узнаваемые – карманные часы.

Морроу поднял их, повертел в руках. Крышка была расплавлена, стекло исчезло, но на внутренней стороне, там, где огонь не добрался, угадывалась гравировка:

«О.В. – 1928» – Оливер Вандербильт.

Капитан задумчиво постучал часами по ладони, затем бережно опустил их в носовой платок и сунул в карман.

– Капитан! – окликнул его один из полицейских. – Нашли ещё кое-что… зубы. Похоже, человеческие.

Морроу вздохнул. Дело могло стать занозой, а капитану очень этого не хотелось. Труп всё усложнял.

***

Капитан Морроу тяжело опустился на скрипящий деревянный ящик рядом со сторожем Томом Риггзом, чьи руки, покрытые сажей и мелкими царапинами, нервно сжимали остывшую жестяную кружку с кофе. Дымчатый рассвет медленно размывал очертания пожарища, превращая обугленные балки в призрачные силуэты.

– Расскажите мне, Том, как всё было вчера вечером, – начал Морроу, доставая потрёпанный блокнот. Его голос звучал спокойно, но в глазах читалась профессиональная настороженность.

Сторож глубоко вздохнул, его взгляд устремился куда-то в пространство за спиной капитана.

– Было тихо… Обычная ночная смена. Вдруг – хлопок! Чёткий, резкий, как когда лопнет лампочка. Я сразу подумал про ту чёртову лампу в дальнем углу…

Морроу поднял бровь, делая заметку.

– Лампа?

– Да, та самая, что над бочками с лаком висела. Провод оголился, искрил пару раз на моей памяти. Я даже управляющему докладывал…

Капитан кивнул, его взгляд скользнул к почерневшим руинам склада.

– И после хлопка сразу начался пожар?

– Минуты не прошло. Огонь будто из-под земли вырвался. Я к телефону – а там уже дым валит…

Морроу задумчиво покусывал кончик карандаша.

– Вы точно видели, как мистер Вандербильт вошёл. А выходил?

Том покачал головой, его пальцы сжали кружку так, что жесть прогнулась.

– Нет. И другого выхода там нет – только через главные ворота.

– А может, кто-то ещё был в ту ночь? Или в последние дни? – голос капитана стал чуть твёрже.

Сторож замер, затем медленно произнёс:

– Этой ночью – никого. Но… дня три назад приходили ребята Кортеза. Спрашивали, что за грузы храним, есть ли что ценное…

Морроу резко поднял голову:

– Виктора Кортеза?

– Его людей. А ещё… – Том понизил голос, – позавчера ночью видел какого-то типа у забора. Я окликнул – он шмыг в темноту. Подумал, бродяга…

Капитан закрыл блокнот с характерным щелчком. В воздухе повисло молчание, нарушаемое лишь потрескиванием остывающих углей.

– Спасибо, Том, – наконец сказал Морроу, поднимаясь. Его пальцы машинально потрогали карман, где лежали обгоревшие часы.

Он отошёл на несколько шагов, оглядывая пепелище.

«Случайность? Возможно. Ох, пусть это будет злодейка судьба, а не убийство» – подумал капитан Морроу.

Глава 1

Вечерний дождь застилал окна кабинета сплошной пеленой, за которой огни Чикаго расплывались в мутные золотистые пятна. Внутри царила почти монастырская тишина, нарушаемая лишь мерным тиканьем настенных часов да редкими шлепками капель о подоконник.

Кабинет дышал строгой, почти спартанской элегантностью. Скромная люстра на потолке наполняла небольшое помещение мягким светом, создавая тени по углам. В центре, подобно неприступной крепости, стоял массивный письменный стол из тёмного дуба, его отполированная поверхность холодно отсвечивала под светом простой, функциональной лампы. Рядом с ней лежали несколько идеально ровных папок, блокнот в кожаном переплете и тяжелая ручка «Паркер», лежащая параллельно краю стола, будто выверенная по линейке.

Словно хранитель времени, интерьер стола дополняли песочные часы в полированном деревянном корпусе. Тонкие струйки песка медленно, неумолимо перетекали из верхней колбы в нижнюю, отмеряя тихие секунды ожидания.

У стены напротив, от пола до потолка шкаф, закрытые полки скрывали аккуратные ряды папок. Каждая была снабжена четкой биркой с датой и фамилией – немой архив завершенных дел, расставленный в безупречном порядке. На небольшой тумбе в углу удобно расположился телефон в компании пары книг об истории Чикаго и путеводителя по достопримечательностям города. Воздух пах старой бумагой, качественной кожей и легким, едва уловимым ароматом одеколона Кристиана.

На стене у входа стояла одинокая вешалка из тёмного дерева. На ней – угольно-черное пальто и такая же темная фетровая шляпа, готовые в любой миг к выходу. На противоположной стене, контрастируя с аскетизмом обстановки, висела подробная карта города, испещренная едва заметными пометками.

В этой комнате не было ничего лишнего, ничего случайного. Каждая деталь, от положения ручки до складки на пальто, говорила о порядке, дисциплине и ясном, аналитическом уме того, кто здесь работал. Это было место, где хаосу мира позволяли проникнуть внутрь лишь для того, чтобы разложить его по полочкам, дать ему название и номер, а затем запереть в аккуратной папке на одной из этих бесконечных полок.

У окна, затянутого текущими струями дождя, неподвижно, словно изваяние, вырезанное из ночи, стоял Кристиан Слейтер. Он был из тех мужчин, чьё присутствие ощущалось в комнате ещё до того, как успеваешь разглядеть его черты. Его фигура, высокая и подтянутая, даже в неподвижности излучала скрытую энергию, готовую в любой миг перейти в действие.

Резкие, словно высеченные резцом скульптора, скулы и идеально гладкая, без единой щетинки, кожа придавали его лицу отстранённое, почти аристократическое выражение. Но главным были глаза – сапфировые, глубокие и пронзительные. В них читалась редкая комбинация – холодная, почти ледяная рассудительность и призрачная, едва уловимая загадочность. Казалось, эти глаза не просто смотрят, а сканируют, изучают, взвешивают и раскладывают по полочкам всё, что попадает в поле их зрения, будь то улица за окном или душа собеседника.

Его чёрные волосы, отливающие синевой, были безупречно уложены назад, открывая высокий лоб, и лишь на висках пробивалась благородная седина – серебряные нити мудрости и опыта, вплетённые в угольную гладь. Он всегда выглядел безукоризненно, как будто только что сошёл со страницы журнала о мужской элегантности. Тёмно-синий костюм-тройка из тонкой шерсти идеально сидел на нём, подчёркивая широкие плечи и стройный стан. Белоснежная рубашка с идеально застёгнутыми запонками и галстук, подобранный в тон, завершали образ, придавая ему ауру холодной, почти отчуждённой недоступности. Это был не просто наряд – это была униформа его разума, дисциплинированного и аналитического.

Он стоял, погрузив длинные пальцы в карманы брюк, его взгляд был устремлён вниз, на улицу, где редкие прохожие, словно испуганные жуки, пытались спастись от разбушевавшегося ливня под зонтами, которые выгибались под напором ветра. Монотонное тиканье настенных часов отмеряло последние ленивые минуты уходящего рабочего дня, наполняя комнату размеренным, убаюкивающим ритмом. Слейтер уже не ждал посетителей – дождь и час пик сделали своё дело, погнав горожан по домам. Он просто наблюдал, наслаждаясь редким моментом тишины и одиночества, позволяя своему острому уму на мгновение отключиться от логических схем и дедуктивных цепочек, растворяясь в гипнотическом мелькании дождевых потоков на стекле. В эти мгновения он был не детективом, решающим головоломки, а просто человеком, заворожённым простой, неуправляемой красотой стихии.

Спокойную тишину кабинета, нарушаемую лишь мерным стуком дождя о стекло, внезапно разрезал резкий, жалобный скрип входной двери внизу, а затем – сдержанные, но торопливые шаги по деревянной лестнице. Кристиан Слейтер медленно, почти нехотя обернулся от окна, его сапфировый взгляд стал собранным и острым, как лезвие бритвы.

Дверь его кабинета тихо открылась. И взору детектива предстал нежданный гость. Он стоял на пороге, заливая водой потертый дубовый пол, промокший до нитки. С его тёмного, дешевого пальто струйками стекала вода, образуя на полу растущее мокрое пятно. Он был молод, лет двадцати пяти, с бледным, растерянным лицом, на котором застыла смесь тревоги и надежды. В его руках бесцельно теребилась промокшая фетровая шляпа, которую он уже снял с почтительного расстояния.

– Добрый вечер, мистер Слейтер, – начал он, нервно переминаясь с ноги на ногу. Голос его дрожал, срываясь на более высокие ноты от волнения. – Мне вас порекомендовали, как лучшего в своём деле. Мне… мне нужна помощь.

Взгляд Кристиана, холодный и аналитический, скользнул по фигуре нежданного гостя, выхватывая и мгновенно анализируя каждую деталь. Дорогие, точные часы на запястье контрастировали с скромным, почти бедным пальто и поношенной обувью. Человек явно шёл пешком под проливным дождём, раз промок так основательно – ни один кэб или собственный автомобиль не оставил бы его в таком состоянии. Легкий, певучий акцент выдавал в нём уроженца южных штатов, что подтверждал и здоровый, свежий загар на лице, несвойственный жителям дымного Чикаго в это время года. Но самым интересным был тяжёлый старинный перстень с тёмным камнем на его правой руке – явно фамильная реликвия, перешедшая по наследству, которую не стали бы продавать даже в трудную минуту, что говорило о чувстве семейной гордости.

Выводы сложились в мгновенную, почти интуитивную картину: перед ним был не местный житель, а приезжий с Юга, вероятно, из некогда состоятельной, но теперь, судя по одежде, переживающей не лучшие времена семьи. Он был достаточно взволнован, чтобы идти пешком в ливень, и достаточно горд или осторожен, чтобы не продавать фамильные ценности. И его дело было настолько срочным и важным, что он явился без предупреждения в самый конец дня.

– Проходите, – произнес Слейтер, его голос прозвучал спокойно и нейтрально, не выдавая ни удивления, ни нетерпения. Он кивком указал на кожаное кресло для клиентов. – И повесьте ваше пальто. Кажется, ему требуется передышка не меньше, чем вам.

Когда Слейтер заговорил, напряженные плечи гостя чуть опустились, а складка между бровей слегка разгладилась. Это произошло не только от готовности детектива его выслушать, но и от магии его голоса. Голос Кристиана Слейтера был низким, бархатистым, с легкой, едва уловимой хрипотцой, будто отголоском давно забытой простуды. Он напоминал тихое шуршание осенних листьев под ногами – убаюкивающее, умиротворяющее и в то же время завораживающее, способное приковать внимание и заставить забыть о времени. Этот голос был не просто инструментом общения, а тонко отточенным орудием в арсенале детектива, способным как успокоить испуганного свидетеля, так и вывести из равновесия лжеца.

Гость, всё ещё сжимая в руках свою мокрую шляпу, опустился в предложенное кожаное кресло. Он сел на самый его край, выпрямив спину, словно школьник на экзамене, не смея полностью отдаться комфорту мягкой спинки. Его поза выдавала нервозность и глубокое, почти физическое напряжение.

В это время Кристиан одним легким, отработанным движением пальцев одной руки расстегнул пуговицу своего идеально сидящего пиджака. Движение было исполнено такой непринужденной грации и точности, что казалось, ткань подчиняется его воле сама по себе. Затем он с легкостью и плавностью большой кошки, не делающей ни одного лишнего движения, опустился в свое кресло за массивным дубовым столом. Его пальцы коснулись кожаного блокнота, открыли его на чистой странице, а другая рука уже держала тяжелую, сбалансированную ручку «Паркер», готовую запечатлеть каждое слово.

Он поднял свой сапфировый взгляд на гостя, и в кабинете повисла пауза, наполненная лишь стуком дождя и тиканьем часов. Его глаза, холодные и аналитические, тем не менее, не жгли, а скорее мягко освещали собеседника, приглашая к доверию.

– Начнём со знакомства, мистер… – произнес он, и его голос, гипнотический и спокойный, заполнил пространство комнаты, обещая порядок и ясность посреди хаоса, принесенного этим промокшим человеком с дождливых улиц Чикаго.

– Вандербильт, – выдохнул гость, и в его голосе прозвучала странная смесь гордости и горечи. – Марк Вандербильт.

Тонкое перо ручки «Паркер» коснулось страницы блокнота, оставив аккуратные, наклонные буквы. Лицо Кристиана оставалось невозмутимым полотном, но в глубине сапфировых глаз мелькнула тень узнавания. Имя витало в памяти, связанное с недавними газетными заголовками, но конкретика ещё не оформилась. Он не успел поймать эту нить, ибо молодой человек, сделав глоток воздуха, продолжил, и его слова обрушились в тишину кабинета, словно камни в гладкую поверхность пруда.

– Мой дядя… – голос Марка дрогнул, и он на мгновение опустил взгляд на свои дрожащие руки, всё ещё сжимавшие шляпу. – Оливер Вандербильт. Он погиб несколько дней назад. На своём складе случился пожар… – Он замолчал, словно подбирая слова, чтобы озвучить вердикт. – Они говорят, это был несчастный случай. Но я… я не верю.

И тут всё встало на свои места. Оливер Вандербильт. Заголовки в «Чикаго Трибьюн». «Трагическая гибель известного предпринимателя», «Пожар унёс жизнь миллионера». Дело, которое уже считалось закрытым. Дело, в котором капитан Морроу не усмотрел ничего, кроме рокового стечения обстоятельств.

Слейтер не подал вида, что имя ему что-то говорит. Его перо продолжало скользить по бумаге, фиксируя факты. Но его аналитический ум, тот самый, что сравнивали с отточенной бритвой, уже пришёл в движение. Он видел перед собой не просто взволнованного родственника, отрицающего официальную версию в приступе горя. Он видел контраст между дорогими часами и скромной одеждой, слышал южный акцент, отмечал фамильный перстень. И теперь слышал заявление, бросавшее вызов полицейскому заключению.

Перед ним была не просто просьба о помощи. Перед ним была завязка истории. И Кристиан Слейтер знал – такие истории редко бывают простыми.

Марк Вандербильт нервно провёл рукой по влажному лбу, смахивая несуществующие капли, и его голос, прежде сдавленный, приобрёл новые, горькие и недоумевающие ноты.

– За три дня до смерти, мистер Слейтер, – произнёс он, и каждое слово давалось ему с усилием, – мой дядя, человек, чья набожность ограничивалась редкими визитами в собор на Рождество, вдруг составил новое завещание. И не просто новое – он вычеркнул из него единственного наследника – меня. Всё своё состояние, каждый цент, каждую акцию, он завещал какой-то… – Марк с силой сжал кулаки, его пальцы побелели, – благотворительной организации. «Святая Агата». Вы слышали о такой?

Слейтер медленно покачал головой, его перо замерло над блокнотом. Сапфировый взгляд был прикован к рассказчику, впитывая каждую деталь, каждую эмоцию, как губка.

– Я тоже не слышал! – голос Марка сорвался, в нём зазвучали отчаяние и гнев. – Её не существовало до прошлого месяца! Мой дядя не был филантропом. Он был… дельцом. Жёстким, прагматичным. Он верил в доллары, а не в добрые дела. И вдруг – всё какой-то святой, о которой никто не слышал!

Марк умолк, переводя дух, его плечи сгорбились под тяжестью неразрешимой загадки.

– Мы не были близки, это правда, – признался он тише, и в его тоне появилась странная нежность, смешанная с обидой. – Но мы ладили. Он был моим последним родственником. Иногда ужинали вместе, обсуждали дела… Он никогда не подавал вида, что чем-то недоволен. А теперь… – он развёл руками, и жест этот был полон бессилия, – теперь я не только потерял его. Я потерял всё. И мне не жаль денег, клянусь! Они бы просто… помогли мне начать всё заново. Но важнее то, что я не верю в эту случайность. Это слишком… удобно. Слишком странно. Я убеждён, мистер Слейтер, что моего дядю убили. Убили ради этого нового завещания. Ради денег, которые теперь уплывают к каким-то призракам из «Святой Агаты».

Кристиан Слейтер внимательно слушал, не прерывая. Его лицо оставалось непроницаемой маской, но за этим спокойствием работал острый, как бритва, ум. Он видел искреннюю боль и растерянность в глазах молодого человека, но также видел и логику в его словах. Внезапная перемена завещания в пользу неизвестной организации накануне смерти? Это пахло не благотворительностью, а чьим-то тщательно спланированным интересом. Его пальцы снова взялись за ручку, и на чистой странице блокнота появилась аккуратная надпись: «Завещание. Святая Агата. Мотив?»

Дождь за окном усиливался, завывая в водосточных трубах, но в кабинете воцарилась ещё более звенящая тишина, нарушаемая лишь скрипом пера и тяжёлым дыханием Марка Вандербильта. Слейтер отложил ручку и сложил пальцы домиком, устремив на клиента свой пронзительный взгляд.

– Мистер Вандербильт, – произнёс он своим низким, гипнотическим голосом. – Предположим, я возьмусь за ваше дело. Но с самого начала: мы отбросим эмоции и будем иметь дело только с фактами. Вы готовы к этому?

Марк посмотрел на него, и в его глазах, полыхнувших отчаянием, вспыхнула крошечная искра надежды. Он молча кивнул. Игра начиналась.

Рукопожатие их длилось ровно столько, сколько требует приличие – ладонь клиента была влажной и липкой от нервного пота, в то время как рука Слейтера оставалась сухой и прохладной, как мраморная плита.

Когда дверь за посетителем закрылась, Кристиан ещё несколько секунд смотрел на ручку, будто ожидая, что она снова повернётся. Затем его взгляд упал на чек – цифры были написаны неровно, с нервным нажимом, продавливающим бумагу. Он провёл пальцем по подписи, чувствуя лёгкую шероховатость от высохших чернил, и едва заметно улыбнулся в уголках губ.

За окном дождь усилился, и теперь целые потоки воды стекали по стёклам, искажая огни вечернего Чикаго. Слейтер подошёл к окну, заложив руки за спину, и наблюдал, как его новый клиент, ссутулившись, перебегает через улицу, нелепо натягивая воротник пальто, словно тот мог защитить от ливня. Затем плавным движением он отошел от стекла, его тень скользнула по стенам кабинета, будто не желая расставаться с этим местом.

У вешалки его пальцы нашли угольное пальто – ткань мягкая, как пепел, с едва уловимым переливом под светом угасающего дня. Он накинул его на плечи с той изысканной небрежностью, которую можно обрести лишь годами безупречного воспитания. Фетровая шляпа легла на его тёмные волосы, как венец на голову монарха – ровно, уверенно, без единой поправки.

Щелчок выключателя прозвучал в тишине кабинета, словно последняя точка в сегодняшней главе. Свет погас, и комнату мгновенно заполнил сизый полумрак, где лишь отсветы дождя за окном рисовали на стенах призрачные узоры. Ключ повернулся в замке с тихим, но отчетливым щелчком – звуком, означавшим конец рабочего дня.

Его шаги по лестнице были размеренными и легкими, будто он не спускался, а скользил вниз по течению времени. Каждая ступень отвечала тихим скрипом, словно прощаясь до завтра. Дверь внизу распахнулась, выпуская его в объятия непогоды, которая встретила его порывом ветра, бросившим горсть холодных капель в лицо.

Всего в нескольких шагах, будто чёрный жемчуг в оправе мокрого асфальта, стояла его тёмно-синяя «Шевроле Импала». Автомобиль казался живым существом, терпеливо ожидавшим хозяина – капли дождя стекали по его бокам, как слезы радости от долгожданной встречи. Дверь открылась с тихим стоном петель, и Кристиан скользнул внутрь, унося с собой запах дождя и холодный ветер, который тут же растворился в тепле салона.

Салон встретил его ароматом кожи – терпким, с легкими нотами дерева и лаванды. Ключ вошёл в зажигание, будто меч в ножны – плавно, без усилий. Мотор ожил с глухим ворчанием, похожим на удовлетворенное урчание большого кота. Фары вспыхнули, разрезая пелену дождя двумя золотыми клинками.

Дворники закачались в такт ливню, их резиновые лезвия едва успевали счищать водяные потоки со стекла. Кристиан положил руки на руль – его пальцы обхватили кожаную оплетку с той же уверенностью, с какой сокол сжимает когтями ветку. Автомобиль тронулся плавно, будто не желая нарушать хрупкое равновесие между человеком и стихией.

Он вёл машину медленно, осторожно, словно плыл сквозь водяную завесу. Его глаза, сузившиеся от концентрации, ловили каждое движение на дороге, каждый отсвет фонарей в лужах, каждый темный силуэт в дождевой мгле. «Импала» скользила по мокрому асфальту, оставляя за собой лишь тихий шорох шин и расходящиеся круги на воде.

Дорога домой растянулась в его сознании чередой размытых дождём воспоминаний. В голове Кристиана, словно кинолента, прокрутилась газетная статья о том самом пожаре – он видел её мельком, не вчитываясь, но даже беглый взгляд между строк оставил после себя лёгкий осадок недоверия. Буквы в его памяти складывались в подозрительно гладкие формулировки, слишком уж аккуратные для трагического случая. Его интуиция, отточенная годами, тихо зашевелилась, будто кошка, учуявшая незнакомый запах. Аналитический ум, его верное оружие, уже начал раскладывать факты по полочкам, хотя сам он ещё не отдавал себе в этом отчёта.

Мысли плавно перетекли к загадочному фонду «Святой Агаты». В памяти всплывали названия благотворительных организаций Чикаго – одни громкие и известные, другие скромные, почти неприметные. Он перебирал в уме приюты при церквях, социальные учреждения, даже полулегальные благотворительные кружки – но нигде не встречал этого имени. «Агата» – звучало, как вызов его профессиональной осведомлённости.