Нуониэль. Часть первая

Он осёкся, хлопнул ладонью по столу и тяжело вздохнул.

– Не серчай, рыцарь, – донёсся из другой комнаты голос Закича. Коневод говорил скоро, будто бы куда-то торопился. Он гремел разными вещами и, такое чувство, искал что-то в этом старом доме. – Так бывает, когда по миру идёшь. Это ты дома был знатным. А тут ты странный. Странный – от слова странствовать. Человек пути. К тому же, за что ты на них сердишься? Откуда им знать о твоём благородстве? Для них ты один из тех надменных придворных петухов, которые только и делают, что пьют вино за чужой счёт.

– Коневод, ты меня разъярить вздумал? – спросил Ломпатри.

– Ничего нету, – сказал Закич, охлопывая ладоши, чтобы сбить с них пыль. – Ни единой книжечки!

Он вышел из соседней комнаты и облокотился на дверной косяк. Коневод приготовился рассказать рыцарю о дэстрини в стойлах, но это Ломпатринское «разъярить вздумал» так сильно задело за живое, что с вестями о прекрасном и таинственном звере Закич решил повременить.

– А может, и вздумал! – заявил он. – Ты, господин рыцарь, на меня мало серчаешь последнее время. А про недельную плату и вовсе позабыл. К тому же, не совсем ясно, с чего бы это нам бродить по здешним краям, где нет ничего, кроме полупустых деревень и полуголодных разбойников. Ты уж реши, или уходим или остаёмся. Не очень приятно будет, если они нас своими вопросами с умов посводют!

– Полно тебе, – сказал Воська, закончивший с печкой. – Не такие эти крестьяне и страшные. Господин Гвадемальд тогда, вероятно, пошутил на счёт зловещих вопросов. А Господин Ломпатри устали и голодны. Сейчас отужинаем, и всё будет в порядке. Полно!

– А что «полно»? Наш господин рыцарь чуть головы им всем не отрубил за то, что они его, как он сам говорит, на смотрины привели. Не так разве?

– Что тебе дурню толковать! – ответил Ломпатри. – Где тебе знать о приличиях и приёме гостей.

– Ах да! Как же так! Наше благородие оставили без должного внимания! Все глядели на нуониэля, а про великого рыцаря Ломпатри как-то позабыли. Не то, что убегающий от разбойников Гвадемальд.

– Господин Гвадемальд передал в ваше распоряжение одну бочку своего чудесного эля, – весело напомнил Воська о подарке вирфалийского рыцаря, чтобы разрядить обстановку. – Он замечательный человек. Надеюсь, у него всё будет в порядке.

Закич подошёл к столу и сел напротив Ломпатри.

– Я всё пойму, господин рыцарь, – ехидно начал Закич, – ты только скажи мне, за что ненавидишь простого мужика.

– Дал бы я тебе кулаком по шапке, да розгой по мягкому месту, – ответил Ломпатри. – Твоё дело – за конями ходить! Что же ты думаешь, Закич, это сюзерены виноваты в том, что вы – мужики – по-скотски живёте? Короли повинны в том, что бьёте жён, напиваетесь до полусмерти, дерётесь из-за денег ни на жизнь, а на смерть? Неужто, рыцарей вина в вашей глупости и нежелании постигать неизведанное, расти над собой? Вы же сами предпочитаете грязь и разврат. Гвадемальд вызывает у меня уважение, потому что поднялся над тленным, и посвятил себя стяжению славы и благочестия.

– Кому, господин рыцарь, ты предлагаешь хлеб сеять, коль все стяжать будут?

– В чём же ещё благочестие, если не в честной работе на земле?

– А может, мы это у Воськи спросим? – предложил в ответ Закич. – Что скажешь, слуга рыцаря?

Воська пожал плечами. Он глянул на нуониэля скромно стоящего у двери. Сказочное существо сделало несколько знаков Воське.

– Что? – спросил Ломпатри.

Нуониэль указал на всех присутствующих, сделал ещё несколько движений руками и, в конце, очертил пред собою в воздухе большой круг.

– Говорит, что мы задаём слишком много вопросов, – сказал Воська рыцарю. – Не привык он так.

Ломпатри и Закич промолчали. Каждый вдруг вспомнил напутствие Гвадемальда о хвори-проклятии, делающем так, что люди задают бессмысленные вопросы.

– И поправляется, и вспоминает себя, – заулыбался Воська, но тут же осёкся, заметив хмурый взгляд хозяина.

В горницу постучали. Нуониэль отворил старую скрипучую дверь, и на пороге появились крестьяне. Они принесли путникам немного хлеба, молока и репы. Хлеб был свежим из нынешнего зерна. Мягкие корочки быстро вернули путникам сытость и силы. Настроение у Ломпатри улучшилось, и он решил наведаться в общий дом – потешить себя наблюдениями за немытой челядью. Однако разговор оказался далеко не таким, как хотелось рыцарю.

Когда путники переступили порог общего дома, солнце уже скрылось за горизонтом. Горница освещалась только печкой, каганцами по углам и скромными восковыми свечами, зажжёнными рядом с пенатами. Народу пришло совсем немного. В женском уголке одиноко пряла пряжу старуха, тихонько мыча грустный напев. Староста деревни сидел во главе стола напротив печи. Рядом на лавках сидела горстка мужиков, среди которых был и Мот. Ломпатри сел против старосты у печи, а его спутники вдоль стола напротив мужиков.

– В деревне нет ни одного человека, который бы не задавался сейчас вопросом, для чего в наши Степки явился благородный рыцарь, – сказал староста Бедагост. – Я не такой глупый, чтобы не понимать, зачем в эти края приходят люди. Мне даже не нужно спрашивать, что им здесь надо. Уже много лет путники в ответ на подобный вопрос несут околесицу. Они не любят признаваться в том, что идут к Нему. По мне так нету ничего зазорного в том, чтобы стремиться заполучить сокровища Дербенского Скола. Был бы я молодым, нет да нет, а махнул бы на всё рукою, и только бы меня и видели! У тебя есть телега, двое слуг и нелюдь-воин. Мне всё ясно безо всяких слов. Только вот Мот уже час талдычит мне, что ты рыцарь, а у рыцарей не всё так просто. Вот и пришла мне в голову мысль, спросить тебя – ты действительно рыцарь, али нет?

Ломпатри помедлил с ответом. Он смотрел старосте Бедагосту в глаза и хмурил брови.

– Зачем ты путаешь их? – обратился к старосте крестьянин Мот. – Это ненужный вопрос. Надо другое спросить!

Староста положил руку Моту на плечо, чтобы тот успокоился. Крестьянин тяжело вздохнул и запустил пальцы в свои нестриженые, свисающие на лоб рыжие волосы.

– Будет тебе, Мот! – одёрнул его сосед справа. – Пущай ответят.

– Как вам уже говорил мой слуга, – начал рыцарь, – Моё имя Ломпатри. И да, король Хорад однажды, много лет назад, наградил меня рыцарским титулом по праву рождения.

– Это может быть и так, – сказал Бедагост, – но мой вопрос трошки иной.

– Ты волен задавать вопросы, как вздумается. Я волен отвечать по своему усмотрению, – ответил Ломпатри.

Староста засмеялся. Его пробрал неистовый хохот такой силы, что бедный старик, в конце концов, просто закашлял. И теперь уже Мот положил руку на спину старосте, чтобы тот успокоился.

– Ты боишься моих вопросов? – тяжело дыша, прокряхтел Бедагост.

– Я не боюсь твоих слов, старик, – ответил Ломпатри.

– Но я ведь действительно только и делаю, что задаю вопросы! Тебе не кажется это странным?

– Мне рассказывали, что тут все очень любят задавать странные вопросы.

– Да, – заулыбался старик, – очень многие думают, что дербенские крестьяне сошли с ума и их вопросы не имеют смысла. Есть страшное поверье, будто бы дербенские вопросы могут лишить тебя разума. А знаешь, почему сюзерены считают крестьянские вопросы проклятыми?

Воська беспокойно подвинулся к Ломпатри и склонил к нему голову:

– Это он тоже спросил, – прошептал слуга. – Это тоже вопрос! Не стоит на это отвечать, господин Ломпатри.

– Не страшись, рыцарь, – продолжил Бедагост. – Я сам отвечу. Приближённые короля и благородные рыцари не понимают наших вопросов, потому что не хотят их понимать. Они не хотят слышать наш крик о помощи. Они ходят с нами по одной земле, но живут в другом мире. Это мир каменных замков с сотнями солдат, пускающих стрелу в каждого, кто подойдёт достаточно близко. Какое им дело до наших нужд! Тогда как нужда у нас давным-давно одна – узнать, когда же вы, честные и благородные рыцари, наберётесь храбрости, убьёте поганых разбойников и вернёте нам наших родичей, гибнущих в штольнях.

Последние слова староста произнёс достаточно громко. Старуха, занимавшаяся пряжей в углу, перестала мычать свою унылую песню. В горнице повисла продолжительная тишина.

– Что за штольни? – спросил Ломпатри.

– Последний налёт случился этой седмицей, – сказал Мот. – Бандиты забирают людей из деревень и отводят к Сколу. Там наши работают кайлом, пока не умрут. Бандиты пытаются откопать сокровища Скола. Работа тяжёлая и опасная. Сначала угоняли всех. Так сталось с Двиной – деревней на закат. Только как понадобились им ещё люди, неоткуда брать стало: умерла деревня. Теперь прореживают деревни, як бабка грядки: берут чуток, а прочих оставляют в покое. Видать, смекнули, что эдаким способом мы дольше протянем. Но теперь они забрали самое ценное – детей. Мою малышку Унди увели.

Мот стукнул кулаком по столу и смолк: горе сдавило ему сердце.

– Не горячись, Мот, – сказал Бедагост – Вернём мы наших крох. И Унди твою вернём, и Чураю, дочь Кера, Тису, славное дитя доброго Венда, будь он храним тёплыми ветрами, Квету и Далину, дочурок Влока, Драгу, единственное чадо покинувшего нас Идара, Всенежу – жену Молнезара. Коль благородства от благородных ждать не приходиться – сами воротим!

– Эк, ты старик дал маху! – заговорил вдруг Закич. – К пустому столу пригласил и в чёрствости коришь!

– Ты, Закич, – оборвал его Ломпатри, – опосля гвадемальского эля напьёшься. А вам, деревня, я сам отвечу и без хмеля и без соли. Хотите своими силами пленных возвращать – помогай вам свет. Мало, что втуне: у разбойников, как судить могу, дело поставлено на широкую ногу. Все, кого забрали, малые, говорите?

– Всенежа из них старшая будет, – ответил молодой крестьянин Молнезар. – Жена моя, шестнадцати лет отроду.

– Девчонок ваших они не в штольни повели, а в лагерь свой, – продолжил Ломпатри. – Зачем? Али мне вам об этом баять! Сами, поди, знаете, что кайлом махать их не заставят. Руки, которые выполняют женскую работу, у них в лагере уже должны быть. Так что эту партию детишек и Всенежу твою, шестнадцати лет отроду, припасли для иного.

В горнице повисла хмурая тишина. Тяжело было думать о трагичной судьбе детворы и молодой жены Молнезара.

– Возможно, все ваши дочери ещё живы, – снова раздался голос рыцаря. – Однако Гранёной Луны, будь она неладна, они точно не переживут. Подобные пленные быстро теряют ценность. Но до поры до времени их надёжно охраняют. Первые дни им дают хорошую пищу, но позже держат на объедках. Кто знает сколько разбойников уже отправились в мир иной из-за своих вожделений, относительно твоей бывшей жены? Такие дела часто происходят среди сброда. После, разбойники относятся к пленным с особой неприязнью. При первой возможности, по отмашке главаря, они надругаются над бедными созданиями столь жестоко, что солнцу будет стыдно за то, что оно озаряло землю в тот день. Но если вы отправитесь на выручку своих детей, то потерпите поражение. Вас убьют на глазах дочерей. И убьют жестоко. Против того количества разбойников, которое засело в этих краях, встаньте вы хоть всеми деревнями – вы бессильны.

– Если бы у нас имелся меч и человек, умеющий с ним обращаться, – начал Мот, но Ломпатри перебил его:

– Ясно, для чего вы меня позвали «поговорить». Но я не стану за вас биться. Это не моя земля, а вы не мои люди. Пусть король Девандин и его вассалы защищают вас.

Крестьяне стали перешёптываться. Закич и Воська сидели молча, уперев взоры в стёртую локтями столешницу. Ломпатри уже приготовился встать из-за стола и уйти.

– Мы просим тебя не как рыцаря, – обратился к нему староста.

– Не как рыцаря? – засмеялся Ломпатри. – Кого ты обманываешь! Или среди вас действительно нет ни одного, кто знает обо мне?

– Я знаю! – ответил худой крестьянин лет сорока трёх, с осунувшимся лицом. – Вы воевода из Атарии. А меня зовут Навой, и я знаю, потому что служил на войне.

– Похвально, – сказал рыцарь. Это вызвало немалое удивление у Воськи и Закича: скорее всего этот Навой первый и единственный в мире простолюдин, которого похвалил Ломпатри. – Знамя?

– Медоед, господин Ломпатри. Знамя рыцаря Меливора.

– Да, да, сеча у Идрэна, – задумчиво произнёс Ломпатри, вспоминая события минувших лет. – Жаль, меня там не было.

– Нам невозможно нанять ни то чтобы воеводу, а даже пехотинца из войска короля, – снова заговорил староста. – Сейчас мы просим тебя как того, кому не чуждо сострадание. Просим, как человека.

– А не слишком ли ты осмелел, старик, чтобы рыцарю тыкать да в ровню к себе записывать? – закричал Ломпатри.

– Вот поживи с моё без рва и каменных стен, с бандитами под боком, – почти криком отвечал ему староста Бедагост, – закопай в землю полдеревни мужиков, отдай с то, что я отдал детям, чтоб с голоду не помёрли – таки поглядим, каким смелым станешь! Меня криками не запугаешь! Наслышались мы криков! С этого холма кровь ручьём бежит на равнины, где окромя ветра и белых костей ничего не сыщешь. Да и нет уже этой крови-то. Вышла вся! В прочих деревнях народу и того меньше. А есть и мёртвые селения. Стоят чёрными головёшками – смрад за версту слышно. Мне помирать не срамно, да и не боязно! Я тебя не за свои дряхлые кости прошу, а за чада! Семь крох в руках безродных скотов, а ты нос воротишь и о ровне глаголешь. А сколько детей от них пойти могло? Али ты и тебе подобные счёт уже только на монету ведут?

– Если у вас женщин да детей уводят – вы давно мертвы! Нет смысла вам помогать, – спокойно ответил Ломпатри.

Он поднялся и пошёл к двери. За ним встал и Воська. Нуониэль, внимательно слушавший беседу, последовал за ними, а Закич, так и остался сидеть. Рыцарь распахнул двери, замешкал и обернулся. Коневод не двинулся с места, а лишь кинул на Ломпатри хмурый взгляд.

– Понятно, – пробормотал рыцарь, и потряс в воздухе пальцем. – Ты их, Закич расспроси, как они своих детей отдавали в чужие руки. Как несчастные, обездоленные, жизней своих лишиться устрашились. В Атарии бы детей не отдали. Костьми легли бы, но не отдали!

Рыцарь покачал головой и вышел вон. Воська и нуониэль вышли за ним. В горнице снова стало тихо. Печь приятно похрустывала углями и гудела. Старуха в углу снова взяла томную ноту. Мужики продолжали сидеть смурные. Это были простые люди: вести переговоры и склонять на свою сторону они умели так же плохо, как плести дворцовые интриги. Слова они использовали тогда, когда хотели поделиться радостью или горем, отдать что-то или что-либо взять. Для них речь была сродни мотыге: бытовое приспособление для того, чтобы изменять мир вокруг себя. Словами пользовались редко и не строили из них величественные статуи богам и чувствам – ограничиваясь незамысловатыми шатрами, защищающими от ветра, дождя и прочих невзгод этой злосчастной долины. Где им убедить благородного рыцаря, обученного письму и счёту, способному читать рукописи, изучавшему стратегию, тактику, военное дело! Коль на месте Ломпатри оказался иной воин, крестьянам удалось бы уговорить его обагрить меч разбойничьей кровью. Ломпатри из провинции Айну имел свои представления о крестьянах и об их месте в этом мире. Закич, знавший рыцаря уже достаточно хорошо, прекрасно понимал, на что готов пойти этот человек, а на что нет.

– Надоело мне, знаете ли, – начал коневод, – ждать платы за службу, вместо того, чтобы класть в карман звонкую монету. Я, конечно же, не рыцарь, но копьё держу крепко.

Мот резко встал из-за стола и, закипая от злобы, метнулся прочь из горницы.

– Нам нужен рыцарь, – бросил он напоследок Закичу, и вышел вон.

– И этому не угодили! – пробормотал Бедагост.

– И этому? – переспросил его Закич. – Сколько же у вас рыцарей побывало?

– Да бывало, – нехотя ответил староста. – Токмо, без толку. Лясы поточат, да на коня не вскочат.

– Что-что, а кони знатные, – сказал Закич. – Таких сразу видно. Тяжёлая порода. Кость широкая. Сколько же сена в него? Неужто, хватает?

– Об чём ты говоришь? – спросил его Бедагост.

– А тебе ли не знать? Я как увидел в стойлах того жеребца, сразу понял – гостей у вас нынче много. Только вот что же они хоронятся от честных людей? Коли дурного не затеваешь – выходи на свет божий. А раз таишься, не горюй потом оттого, что люди на тебя напраслину наговаривают. Ну что молчишь, старик? Говори теперь, кто этот ваш таинственный гость на знатном коне.

Ломпатри, Воська и нуониэль в это время искали во тьме дом звездочёта. Небо затянули тучи, спрятав от взора ровные очертания простой, круглой луны. Вдали на западе, между чёрными полосами леса снизу и облаков сверху чистое небо ещё хранило тусклый след исчезнувшего солнца. Эта ленточка света то появлялась, то исчезала за чёрными домами, горящими теплом лучин сквозь щели старых ставен. Дул холодный ветер, и шагать под открытым небом после посиделок возле тёплой печи оказалось совсем неприятно.

Миновав звездочётовы сени, компания вновь ощутила тепло жилища. Теперь настало время оставить все тяготы походной жизни и, после стольких дней пути, отправиться ночевать под твёрдой крышей, в стенах, которые не надуваются от степных ветров под стать красной палатке. Однако ночь для Ломпатри и его спутников только начиналась. В тёмной горнице их кто-то ждал. В руках он держал лучину, но тусклого света не хватало, чтобы различить его лицо.

– А вы, дербенские, упрямые, – обратился к нему Ломпатри. – Одного отказа вам мало? Не буду бегать по всей провинции в поисках ваших чад! Гиблое это дело и напрасное.

Таинственный посетитель подошёл к столу и поднёс лучину к толстой свече из пчелиного воска. Над ней с шипением появился мерный огонёк.

– Это правда, – низким и очень глубоким голосом сказал незнакомец, – дербенские – они такие. Я не отношусь к их числу.

На столе стояло ещё несколько свечей, и незнакомец зажигал их одну за другой. Тёмная горница постепенно наполнялась светом, открывая и лицо таинственного гостя – верзилы с длинными чёрными волосами, свободно ниспадающими на широкие плечи, с густыми бровями, с маленькой острой бородкой и с седеющими усами. Облачён он был в короткую тунику серого цвета, подпоясанную узорчатой шёлковой лентой. Таких изысканных лент крестьянам Дербен никогда не достать, однако то, что гость этот особый, Ломпатри понял не по этому. На груди большого человека красовался внушительных размеров амулет атарийского рыцаря. Как только Ломпатри увидел игру пламени свечей на золоте рыцарского медальона, он сразу же сделал шаг вперёд.

– Моё имя Ломпатри Сельвадо, – громко произнёс он. – Я подданный атарийского короля Хорада и владыка провинции Айну.

Незнакомца в этот момент как молнией ударило. Он так и застыл над столом со свечами, держа в руках лучину. А лучина продолжала гореть, и её пламя уже коснулось его пальцев. Незваный гость дёрнул рукою и обронил лучину на пол. Он затушил её дорогим кожаным сапогом с латунной обивкой по краю подошвы.

– Эка судьба, – усмехнулся незнакомец, – Ломпатри! Значит, не обманули меня глаза: увидал вас на коне этим вечером. Не обманули меня и уши, когда я услышал глас вашего слуги. Сами Ломпатри из Айну прибыли туда, где их благородие меньше всего ожидали увидеть. Судьба – это воистину наизагадочнейшая вещь. Признаюсь, я плохо разглядел вас сегодня вечером, и надежда на то, что это вовсе не вы, не покидала меня до этого момента. Именно вы – причина, по которой меня отправили в путь. И с самого начала своего путешествия, меня мучил вопрос – искать вас или же избегать.

Ломпатри сделал несколько шагов вперёд. Воська продолжал стоять возле двери. Нуониэль, как ни в чём ни бывало, прошёл в горницу, снял свой плащ и сел за стол подле незнакомца. Тот спокойно посмотрел на него, не выказав ни удивления, ни возмущение, ни страха.

– Даже при тусклом свете ваше лицо кажется мне знакомым, – сказал Ломпатри. – Но где именно мы встречались, я сказать не могу. Вы не назвали своего имени, когда я открыл вам своё. Полагаю, это значит, что ваши намерения на мой счёт выходят за рамки разговоров, и нам в ближайшее время придётся скрестить мечи. Если мои догадки верны, то я попросил бы вас поторопиться: не люблю умирать после полуночи.

– Я рыцарь Вандегриф Акирский, вассал господина Мастелида, благородного рыцаря и вашего извечного соперника.

Ломпатри вздохнул и провёл рукою себе по затылку.

– Воська! – буркнул он слуге, – пойди отыщи Закича и спроси, сколько ещё до полуночи.

Воська как ошпаренный, выпрыгнул из дома звездочёта, а Ломпатри медленно подошёл к столу. Рыцари сели напротив друг друга. Стол между ними горел белыми огоньками, отражавшимися в больших глазах нуониэля, который с любопытством наблюдал за движением пламени. Вандегриф снял с пояса рог, украшенный медными обручами и положил его на стол. Он держался за него, как человек держится за рукоять меча в ожидании нападения.

– Этот нелюдь обязательно должен здесь сидеть? – спросил Вандегриф, не сводя глаз с Белого Единорога.

– Презираете нелюдей? – поднял бровь Ломпатри.

– А у меня есть причины их уважать?

– Вас, господин Вандегриф, послал рыцарь Мастелид, – сказал Ломпатри. – Неужели он снова желает сойтись со мной на турнире? Если мне не изменяет память, последние три раза, что мы скрещивали пики, господин Мастелид глотал песок. Хотя, я вообще не припомню и одной победы благородного господина Мастелида на турнирах.

– Возможно, слава моего нанимателя не шагает впереди него, – ответил Вандегриф, – но он всё ещё остаётся моим сюзереном. Я не хотел бы доказывать вам благородство его имени в поединке.

– Стоит ли так беспокоиться, господин Вандегриф, – уже с улыбкой сказал Ломпатри. – С нами, за этим скромным столом, находится не менее благородный, чем мы с вами челов… Прошу прощения. Не менее благородное, чем мы с вами существо. Это господин нуониэль, мой спутник, и тот кому я обязан жизнью. Из-за ранения он не может принять участие в нашей беседе, но со слухом у него всё в порядке. И если вы позволите, мы спросим у него, смел ли я сейчас в своих речах порочить имя вашего сюзерена Мастелида.

– Я рад, что вы не питаете ненависти к нелюдям. Однако я вижу куда больше благородства и достоинства в конях, нежели в тех, с позволения сказать, существах, которые живут за пределами Троецарствия, – ответил Вандегриф, поглаживая рог с медными оковками.

Дверь чуть с петель не слетела, когда Воська и Закич вломились в горницу. Воська тяжело дышал и глядел на всех выпученными от страха глазами. Закич тоже кипел от возбуждения, но старался не показывать этого. Он подошёл к лоханке с водою, зачерпнул оттуда деревянным ковшом и сделал несколько глотков.

– Тучи нынче, – сказал он. – Звёзд не видать – точно не скажу. А так где-то менее часу осталось до полуночи.

На дворе послышалась возня. За тусклым рыбьим паюсом на окнах показались лица крестьян. Закич сел возле печи и сделал ещё несколько глотков.

– Ты что их приволок? – спросил Ломпатри, кивая на любопытствующих за окнами.

– Сами пришли, – невозмутимо ответил Закич. – Тут не каждый день рыцарские турниры.

– В таком случае, – сказал Ломпатри, – нам стоит начать незамедлительно.

– Не гоните коней, господин Ломпатри, – остановил его Вандегриф. – Если бы я желал вашей смерти, нашёл бы вас быстрее и сразился бы с вами в честном бою, ещё месяцев, эдак, семь назад. Только вот в путь меня послал не сам Мастелид, а король Хорад.

– Разве это меняет дело?

Вандегриф не ответил. Он взялся за голову и погрузился в долгое раздумье. Затем он поднялся и прошёлся несколько раз до двери и обратно. Потом рыцарь приблизился к лоханке, зачерпнул оттуда воды, окатил себе лицо и затылок.

– Много бессонных ночей я думал о своей участи, – сказал Вандегриф, глядя в тёмную воду лоханки, тревожимую каплями, падающими с мокрой бороды. – Не открою секрета, если скажу, что плодородные земли провинции Айну – предел мечтаний Мастелида. Ради той земли он прибегал к способам, которые многие рыцари сочли бы подлыми.

– Да что уж там! – воскликнул вдруг Закич. – Оклеветать Ломпатри перед королём и самому собирать его фамильный виноград! Конечно, Ломпатри тот ещё плод земли атарийской, но если у каждого так вот дом отбирать, то многие рыцари тоже пойдут по миру.

Вандегриф грозно посмотрел на Закича. Тот почувствовал неладное. Вандегриф быстрым шагом направился к своей сумке, лежавшей на одной из лавок, и стал в ней копаться. Что думал Закич в эти мгновения, представить не сложно: скорее всего, он ожидал появления в руках рыцаря верёвки для удушения или мизерикорда – острого клинка, готового пробить его неблагородное брюхо. Но Вандегриф вытащил из сумки латунный футляр для свитков и положил его на стол.

– Мой вассал Мастелид приказал мне убить вас, господин Ломпатри, – сказал он. – А в этом свитке указ нашего короля Хорада, который я обязан передать вам.

Ломпатри протянул руку к свитку, но Вандегриф остановил его, попросившись зачитать указ вслух. Ломпатри смутился. Черноволосый рыцарь повернул замок на латунном футляре и развернул свиток.