Русская сага

Ехавший впереди подъесаул отрешенно думал о семье, оставшейся в станице под красными. Он знал, что пощады им не будет, как стало с теми, порубленными и опозоренными комиссарской сволочью в освобожденной в весеннем наступлении другой станице.

Он думал о том, что во всем казачьем краю не осталось ни одной станицы, где бы большие и зажиточные семьи хуторян не превратились в разметанные людские осколки. И что будет со всеми, когда все закончится, к какому концу бы все ни пришло. Он своим крепким, ясным умом не мог понять, что же случилось в его стране? Что стало с Россией? Господь допустил пришествие Антихриста в его самую светлую христианскую обитель? Подъесаул сейчас думал, как это и бывает с русскими людьми, в минуту бедствий и горя, уже не о судьбе своих близких. Он хотел понять судьбу родины, что уготовано им всем в лихую годину, не отделяя своей судьбы от судеб таких же, как он сам, людей, из чего и складывалось его представление о родной земле, об отечестве.

Те же думы занимали и казаков, понуро повесившие головы. И офицеры, ведущие всех этих людей к теперь уже и им самим не понятной цели, говорили между собой следуя не надобности, но лишь из потребности не молчать об этой катастрофе.

– …Как думаете, чем дело кончится?

Уваров сказал это, даже не повернув головы в сторону ротмистра.

– Оно уже кончилось. Судя по тому, что Екатеринодар не сегодня-завтра будет взят большевиками, у нас не останется ни одного центра, где бы можно было посадить власть.

– А Крым? Лучшего опорного пункта не найти…

– Не знаю, Евгений Васильевич… Но думаю, лишней крови это будет стоить. Дело сделано. Это понимают все…

– Что же тогда вера в наше дело, в победу Белого движения? Столько людей за нами! И все они хотят смести красную нечисть!

– Хм! – усмехнулся ротмистр. – Фанатизм иногда становится для дела страшней анафемы. Иногда… – ротмистр запнулся, и после непродолжительной паузы продолжил, – я начинаю сомневаться… в Божьем промысле, и в самом существовании Всевышнего. Согласитесь, это более чем странно – помогать тем, кто отрицает само Его существование, став на сторону безбожников, а своих адептов отдать на заклание… Я не могу осмыслить этот парадокс. Не знаю, что и сказать…

Ротмистр замолчал. Молчал и Уваров. Тьма, скрывшая их лица, делала для них благое дело, ибо никто из них не решился бы сейчас взглянуть в глаза друг другу…

Шли до забрезжившей полосы света на востоке. К этому времени факелы больше чадили, чем давали света. Юнкер заметил наступление рассвета с облегчением. Ему всю дорогу казалось, что их поход будет длиться вечно по этой осклизлой, бугристой земле. И когда его взгляд различил едва заметный просвет где-то там, на горизонте, он заерзал в седле от нетерпения, будто подгоняя эту ничтожную малость света. Темное небо, похожее на огромную, всю в ярких блестках чашу, словно запрокидываясь куда-то на запад, неторопливо отступало перед первыми проблесками занимавшегося дня.

Колонна вдруг стала замедлять ход. Послышались крики, команды. Юнкер приподнялся в седле. Впереди он увидел движение казаков. По цепи охранения пронеслось: «Стоять…». Подъесаула, ехавшего впереди, уже не было. Юнкер придержал лошадь. Вся колонна, медленно качнувшись, остановилась. Казаки спешивались, разминали ноги, шуточками провожая отбегавших в сторону по нужде. Юнкер соскочил с лошади. Ухватив поводья, он поспешил вперед, к голове колонны. Издали увидев ротмистра и стоявших около него других офицеров, юнкер остановился чуть поодаль, прислушиваясь к нервному спору:

– …Привал, господа офицеры, безусловно, необходим. Пленные выдохлись.

– Господин ротмистр! Черт с ними! Как-нибудь дотянут! Скоро будет Журавская, по карте осталось не больше пятнадцати верст. – Штабс-капитан энергично рубанул ладонью воздух. – Там будут и лошади, и люди!

– Мои люди устали, – с нажимом проговорил ротмистр. – Много пеших казаков в колонне. А им необходим отдых. Иначе в деле они, измотанные и усталые, пропадут ни за грош!

– Так точно, Федор Иванович, – поддержал ротмистра подъесаул. – Я заметил это уже к часу ночи. Некоторые бросали тюки…

– Да что вы такое говорите! – взвился штабс-капитан. – Почему не доложили?!

– А потому не доложил, – оборвал его подъесаул, – что мы их поднимали и вязали к лошадям ни волоках. С нескольких пленных тоже пришлось перекантовать кладь. Не сдюжили.

– Все! Приказываю стать на полчаса, выставить охранение. Версты на полторы-две по всем сторонам! Этого расстояния будет достаточно, чтобы заметить любой разъезд. – Ротмистр обернулся к стоявшему сзади Гонте. – Хорунжий, выполняйте. Владимир Семенович, проследите, чтобы пленных напоили и выдали харчи. Постарайтесь уложиться в час.

По скоплению людей прошло вихревое движение. Спешно открывались седельные сумки, разворачивались тряпицы со снедью. Юнкер развернул коня и двинулся к своему эскадрону. Казаки, торопливо уминая еду, переговаривались: «Ну, что, станичники, где-то еще нам придется поснидать?.. Ниче, Хома, вот добегим до Екатеринодара, там душу отведем… Ты доберись спервоначалу, а то как красные уже там?!».

Вскоре повсюду замелькали огоньки самокруток. Сбиваясь в небольшие группы, казаки, стряхивая с себя предутреннюю сонную одурь, шутя перепихивались плечами. Серая мгла этого раннего предутреннего часа еще не давала возможности что-либо как следует рассмотреть. Юнкер, стряхнув крошки хлеба с кителя, поежился. Он ощущал сырую прохладу степной ночи под волглой тканью кителя. До него доносились ранние посвисты стрепетов, далекое тявканье лис и это серо-синее пространство степи, окружавшее его, казалось ему бескрайним. Он чувствовал ее даль, скрытую туманами, будто весь разом простерся над нею и одновременно был в этом пространстве лишь малой его песчинкой…

Вдруг среди казаков возникло движение. Разом обернув в одну сторону лица, они вслушивались в дальние звуки, пытаясь определить их. «Кони бегуть… Наметом… Не мене полуэскадрона… прямиком сюды…». Через несколько минут из просветлевшей пелены тумана, вырывая из него клочья, вылетела конная группа, среди которых был высланный вперед дозор. Не меняя аллюра группа, резко развернувшись, обдав близко стоявших казаков лепешками грязи, летевшими из-под копыт, устремилась к голове колонны.

– Ваш высокоблагородь, вот, встренули наших, – отрапортовал урядник. – Глядим, вдали какие-то верхи проходють. Мы их подпустили поближе, глядь, – а ить это казачки, посланные ранее.

– Хорошо, урядник. Свободен.

Ротмистр оглядел прибывших. На их лицах застыла выражение безмерной усталости. Ротмистр кивнул одному из них, старшему по виду, бородатому, с седоватым чубом, казаку:

– Докладывайте.

– Ваше высокоблагородие, господин ротмистр! В Журавской взяли обозных лошадей в числе пяти. Окромя этих невозможно было достать нисколько. По причине близкого нахождения красных. Они стояли уже в Выселках. Кто-то сообчил им о нас. Пришлось уходить сразу же. Они гнали нас почти полдня, но мы ушли. Ваську зацепили… – кивнул он в сторону согнувшегося бледного молодого казака позади него. – Но, ниче, так, скрозь мясо…

– Благодарю за службу. Езжайте в эскадрон. Пусть его перевяжут и вас накормят.

Ротмистр обернулся к Уварову:

– Дело гораздо серьезнее, чем я предполагал. Значит, наши не удержали позиции. – Надо уходить западнее Кореновской. Не исключено, что она уже взята. Переправимся через Кирпили. – Он помолчал. – Речушка так себе. В обычное время мелководная, с высохшими ериками, но сейчас, после такого ливня, переправиться надо будет все равно… По тракту нас быстро догонит конница красных.

– Придется, Федор Иванович, через речку тащить пленных вместе с тюками. На то, чтобы снять-надеть их времени уже не будет.

– Хорошо, перетащим. А сейчас нужно, пока солнце не встало, прибавить хода. Колобов, кликни подъесаула.

Колобов прокашлялся:

– Ваше высокоблагородь, разрешите соображение высказать.

– Что там у тебя?

– Я вот что подумал. Ведь за казаками увязались красные. Сейчас в степи кажные следы видны, что буквы в книжке. Кабы следы от казаков не привели к нам кавалерию красных.

Ротмистр мрачно хмыкнул и обернулся к Уварову.

– А что, слышите, Евгений Васильевич? Как думаете, не случится такая оказия?

– Вполне возможно, – обеспокоенно ответил Уваров. – Но это, так сказать, предположение, а вот переправа через бурную реку, – это вполне реальная проблема.

– Решим и ее. Сейчас нужно упредить появление красных. Владимир Семенович, – повернулся ротмистр к подъесаулу, – отправьте в дозор несколько казаков. Туда, откуда прибыли порученцы. А нам необходимо немедленно сниматься и как можно быстрее переправиться через реку. Ежели что, оборону на реке держать сподручнее.

Уварову вдруг послышалась в голосе ротмистра, в его последних словах какая-то мистическая предопределенность события, будто ротмистр и впрямь уже готовился к отражению скорой атаки красных. Он видел, как его лицо вдруг стало сосредоточенно-спокойным, каким оно бывает у человека, ждущего приближения неотвратимо-рокового рубежа между жизнью и смертью…

Через несколько минут вся масса людей зашевелилась. По рядам пленных скорым темпом прошлись казаки, снимая с каждого часть поклажи. Её тут же навьючивали на пригнанных из станицы лошадей. Гонта, рукояткой нагайки тычками подгонял тяжело встающих матросов.

Захар встал, передвинул поудобнее четыре десятка килограммов клади на спине и оглядел товарищей. Егор уже стоял и, наклонившись над одним из сидящих, что-то негромко говорил. Подойдя к ним, Захар понял, что у сидящего матроса запястья и кисти рук покрыты кровью.

– Что с ним?

Егор мотнул головой:

– Вены себе порвал… кончается уже.

– Как порвал?!

– Зубами… Ночью.

Запрокинутая голова моряка замерла в последнем своем усилии. На его лице застыло выражение упрямой воли, будто он этим хотел сказать: «Врешь, не возьмешь…».

Едва двинувшись, казаки, прибавляя ходу, стали постепенно разгонять медленно бредущих моряков. Через десять минут они уже бежали трусцой, огибая упавших товарищей. Сзади их поднимали и снова загоняли в конец колонны. Захар, тяжело дыша, краем глаза видел, как бегущий рядом с ним молодой матрос с серым от натуги лицом, задыхаясь, судорожно рвал на себе тельняшку, будто она была пудовыми веригами. Захар ухватил руку матроса. Он понял, что еще немного и тот рухнет на землю от страшного перенапряжения. Захар притянул матроса к себе поближе и прохрипел:

– Ну, салага… держись за руку… Упадешь, прикончат… Крепче держись…

Матрос зыркнул на Захара ошалелым, ничего не понимающим взглядом. Но, почувствовав опору, намертво вцепился в руку Захара, повиснув на ней бесчувственным валуном. Захар стиснул зубы и, подлаживаясь под неровный парня, потянул его за собой. Через четверть часа он почувствовал, что его рука будто онемела. Захар попытался было выдрать её из мертвой хватки матроса, но, наткнувшись на его вытаращенные, молящие глаза, оставил свои попытки. Они бежали уже не меньше двух часов, когда услышали радостные крики казаков авангардного эскадрона: «Братцы, станичники, река…».

Когда Захар добежал до берега, то увидел, что часть моряков была уже на другом берегу. Они лежали вповалку и их заплечные вьюки придавали им сходство с кучами грязного тряпья. А через реку, по кипящим бурунам мутно-пенного потока непрерывно парами сновали верховые, таща под руки матросов подняв их над водой между коней. Через полчаса с небольшим, последние пленные матросы были перетащены на другой берег Кирпилей.

Юнкер одним из первых перебрался через реку. Стоя поодаль он наблюдал за переправой казачьих сотен. Ему хотелось пить, но его фляга была пуста. Наваливающаяся жара раннего утреннего, но уже палящего солнца сулила в этот день продолжение адского испытания зноем. У большинства казаков закончилась вода. Юнкер видел, как команда из нескольких казаков спешно набирала в полотняные торбы воду, откуда она, уже не столь грязная, цедилась мутными струйками в подставленные фляги. Юнкер не подошел к казакам, цедившим воду. Ему почему-то представилась виденная недавно картина лежащих в воде разбухших мертвых людских тел. И вид вымываемых течением реки из распоротых животов людей длинных нитей кишок, вызвал в нем непреодолимое чувство тошноты. Он вспомнил это сейчас и оттого пить из этой реки он не смог бы даже под страхом смерти…

Часть людей стала обходить лежащих пленных, раздавая воду. Матросы жадно, большими глотками опорожняли фляги до дна. Им приносили еще, пока все они не были напоены. Тотчас же по окончании раздачи воды, ротмистр отдал приказ о построении. И едва вся людская масса пришла в движение, как послышались крики. Казаки, стоявшие на берегу, кричали и показывали руками на противоположный берег. Ротмистр вгляделся и увидел, как от горизонта стремительно вырастают фигурки несущихся во весь опор всадников.

Вскоре стало видно, что это были казаки, посланные в дозор. Взметывая в стороны фонтаны воды, они одним махом перелетели через реку. В следующий миг, сдерживая взмыленных лошадей, они оказались перед ротмистром.

– Господин ротмистр! Докладываю! – вскинул руку к фуражке казак в чине старшего урядника. – Мы около получаса назад засекли движение конницы противника. Численностью не менее корпуса. Может и поболе… Идут наметом.

– Ясно. Через сколько времени они будут здесь?

– Не дале, чем через час… В биноклю их рассмотреть я не успел, но думаю, это красные казачьи части. А казаки, красные они или белые, все одно, – верхи одинаково скоро бегають.

– Хорошо, урядник. Идите.

Ротмистр оглянулся и поискал глазами штабс-капитана. Но тот, отдав приказ командовать построением подъесаулу, уже спешил к нему:

– Ну, что, Евгений Васильевич, настал решающий час. Как говорят философы, настал момент истины. – Он потер затылок. – Будем принимать данные обстоятельства за подготовку к бою. Красные окажутся здесь уже меньше, чем через час. Хочу вам сказать. Я держал про запас план на случай такого варианта событий. Теперь прошу меня выслушать и принять этот план, как единственно разумное решение.

– Я вас слушаю, Федор Иванович.

– Нас скоро накроют красные. Только что дозор сообщил о корпусе красных в двадцати-двадцати пяти верстах от нас. Через полчаса они будут здесь. Мы примем бой. Лучшей исходной позиции, чем эта сторона реки для обороны не найти. Вам, Евгений Васильевич, следует с полусотней казаков под началом хорунжего и пленными на пределе возможностей уходить к Екатеринодару. Не знаю, сколько мы сможем продержаться, но час у вас будет.

Потому, как ротмистр произнес эти слова, Уваров понял, что все его предложения будут проигнорированы ротмистром, как жалобы гимназистки. Он только спросил:

– Федор Иванович, может, вам следует самому возглавить отход? Вам это будет сподручнее. С вами обоз будет иметь больше гарантий прибыть в Екатеринодар. А меня… – голос штабс-капитана дрогнул, – …там, – он кивнул куда-то за спину, – меня уже никто не ждет. Моя семья вырезана комиссарами. Я одинок и терять мне больше нечего. Но перед этим я попрошу вас выполнить одно дело, ради которого мы здесь сейчас все находимся. Груз на телегах имеет свою ценность, но главное не в нем. На мне под кителем, зашитые в пояса почти полпуда драгоценностей и золота. Вы должны будете доставить их в контрразведку. Там уже предупреждены. Давайте отъедем подальше в степь. Я передам вам пояса.

Ротмистр некоторое время молчал, глядя во все глаза на Уварова. Затем хмыкнул и покачал головой:

– Так вот в чем дело! А я, грешным делом, думал, почему это штабс-капитан даже не расстегнется! Сопрел ведь в такую жару в наглухо застегнутом кителе… Нет, Евгений Васильевич! Я понимаю вас, но своих казаков я не брошу. Судьба мне с ними помереть. Со многими я ходил в четырнадцатом на германские пулеметы, с ними останусь до конца. Прощайте дорогой Евгений Васильевич. Удачи вам. У меня будет только одна к вам просьба. С вами должны уйти юнкер и мой вестовой Колобов. У него будет особое задание.

– Хорошо, Федор Иванович. Прощайте. С Богом…

Ротмистр протянул штабс-капитану руку. Уваров пожал сухую, крепкую и шершавую, как неструганное дерево руку ротмистра. Постояв немного, он козырнул и, развернув коня, галопом направился прочь.

– Колобов! – позвал ротмистр стоящего неподалеку казака. Глядя, как развертываются в цепи по берегу казаки, он прикидывал, что можно за оставшееся время …

– Ваш высокоблагородь! Чего изволили? – негромко окликнул его сзади Колобов.

– Приведи ко мне юнкера! И сам будь с ним, живее…

Спустя пару минут оба стояли перед ротмистром. Федор Иванович спешился, порылся в притороченной кожаной сумке. Достав оттуда какой-то сверток, он сказал:

– Пройдемся, юнкер. А ты останься здесь, – приказал он Колобову.

Отойдя на некоторое расстояние, ротмистр остановился, посмотрел на юнкера сосредоточенным взглядом, вздохнул и через небольшую паузу сказал:

– Буду краток. По всему видать, дело наше уже не выправить. Полковник Волынский, ваш батюшка, просил меня в чрезвычайных обстоятельствах отдать вам этот пакет и передать просьбу, выполнить его последнюю волю, изложенную в бумаге. Ее вы найдете в пакете. Обстоятельства эти, считаю, наступили. Кроме ваших бумаг, в этом пакете находятся донесения о маршруте нашего следования. Там указано, куда и кому их необходимо передать. От себя скажу. Как прибудете в Екатеринодар, сбросьте форму и переоденьтесь в цивильное. Вы должны сохранить свою жизнь. Она еще, я чувствую, пригодиться нашему делу в будущем.

– Господин ротмистр! – высоким от охватившего его волнения голосом воскликнул юнкер. – Позвольте остаться. Мне нельзя уезжать. Я не могу этого сделать, не отомстив за отца!

– Вот что, голубчик мой! – Федор Иванович привлек к себе юношу. – Вы потому должны сейчас уехать, чтобы потом выполнить свой долг намного эффективнее и с пользой для Отечества. А сейчас прошу исполнять приказ. В седло, юнкер, в седло! Колобов, лошадей!

Вестовой тут же подвел лошадей. Ротмистр знаком приказал ему наклониться.

– Пригляди за ним, если что… Я слово дал Петру Юрьевичу, что пригляжу за сыном, да видать, все по-другому складывается. Так что тебе поручаю это дело. С Богом, Колобов. И прощай.

– Прощевайте, ваше высокоблагородие, – дрогнувшим голосом выдохнул Колобов. – Все исполню, жизнь положу, не сумлевайтесь…

Ротмистр, глядя вслед спешно отходившей группе людей, наверное, впервые почувствовал за последние несколько дней облегчение оттого, что все, наконец, определилось. Впереди их всех ожидал смертный бой, и промысел Господень сегодня определит каждому казаку его неотвратимую долю.

Глава 8

Проводив взглядом спешно отходивший отряд Уварова, Федор Иванович не стал больше размышлять по этому поводу. Эти люди для него перестали существовать. Ровно также, как и он для них. Все знали, что их расставание было прощанием с живыми пока людьми, которые через какой-то час перестанут ими быть. Теперь все мысли ротмистра свелись к одной-единственной: «Как продержаться подольше, чтобы те, кто ушел, смогли достичь цели, ради которой погибнет столько сильных, нужных казацкой земле, людей». И еще он с чувством сожаления думал, глядя на окапывающихся казаков, что жизнь – это большая несправедливость, с которой нужно расставаться, чтобы доказать обратное. Все эти мысли текли сами собой. Он по-прежнему, что-то говорил, отдавал приказы, но делал это машинально, исходя из своего огромного опыта ведения ратного дела.

Нескончаемо тянулось время. Казалось, оно оборвалось и застыло на каком-то своем мгновении. Томительное ожидание боя порождало в людях лишь досаду и нетерпение. То один, то другой из казаков приподнимались, чтобы обозреть далекий горизонт в надежде, что скоро начнется дело. А там Господь и верная шашка, как всегда, не дадут пропасть, выручат в трудную минуту.

Упреждая появление красных, эскадроны, положив лошадей позади, спешно окопались на крутом берегу Кирпилей. Ротмистр выбрал это место, потому что береговой гребень, возвышаясь над противоположным берегом, давал возможность сделать несколько прицельных залпов, прежде чем вся масса атакующих перейдет реку.

– Федор Иванович, может укрепить фланги пулеметами? Там они полезнее будут, – отдуваясь, подбежал подъесаул. – И красных сможем отсекать перекрестным огнем, и сами фланги труднее будет обойти…

– Пожалуй.

Ротмистр обернулся к стоявшему рядом уряднику:

– Исполняйте. И усильте прикрытие пулеметов.

…«Вона… идуть…», – прокатилось по рядам казаков. Горизонт, до сих пор чистый на стыке прозрачного, вымытого ливнем, свода небес со степью, вдруг замутнел, зашевелился, как будто там неожиданно вскипела земля. Стали отчетливо видны первые ряды несущихся галопом всадников. А дальше все скрывала плотная завеса выбитых копытами лошадей комьев влажной земли. И от этой жуткой массы, неотвратимо надвигающейся на притихших казаков, неслось протяжное, нескончаемое: «А-а-а-а…».

Ротмистр, неотрывно следя за атакующими, мысленно прикидывал расстояние, отделяющее их друг от друга. Когда осталось всего с полверсты, когда и без бинокля отчетливо были видны оскаленные, храпящие морды лошадей, искаженные криком лица людей, вскинувших в руках сабли, он поднялся:

– Станичники, братья! Пришел наш час послужить Отечеству! Защитим родной край от губителей! Не пожалеем своих жизней! Бей их, хлопцы!

И тотчас же подлетевшая к берегу реки цепь красной конницы будто споткнулась о громовой залп карабинов и пулеметных очередей. В одно мгновение на берегу вырос вал сбитых наземь лошадиных и людских тел. Казаки, передергивая затворы, не прицеливаясь, вели безостановочную пальбу в самую гущу надвигавшейся новой волны. Ротмистр внимательно следил за передвижением конницы красных. Когда он заметил, что откуда-то сзади нее, словно языки из разверстой пасти стали выдвигаться темные лавы конницы, идущие на обхват, он сполз вниз по откосу и, привстав, дал отмашку. Тотчас же коноводы подняли лежавших в нескольких десятках метров лошадей, а по цепи казаков пронеслось: «По коням! Отбой! В седла, по коням…».

Когда конница красных вылетела на гребень, где только что лежали казаки, они увидели стоящие против них эскадроны. Взорвавшись криком «Ура», конница сходу врубилась в плотно сомкнутые казачьи ряды.

Во многих местах закипели водовороты сошедшейся в рубке конной массы. Тяжкие удары казацких шашек высекали куски людской и конской плоти, части тел, кисти рук и предплечий. Лязганье стали, треск пистолетных и винтовочных выстрелов, рев, крики вперемежку с истошным ржаньем лошадей, натужное «хаканье» и «хеканье» перекрывали стоны раненых…

Никто не уступал друг другу. Тут уже не было ни красных, ни белых. Казаки дрались так, как они привыкли за века выживания среди чуждых им инородцев. И эту работу они делали на совесть, где сама их жизнь уже не имела значения. Каждый из них знал, что жизнь эту он получил в залог от Всевышнего, чтобы ее, при случае, можно было вернуть туда, в непостижимое вечное царство Господа. Они знали, что те, кто останется, исполнят все, что не суждено было доделать самому…

К полудню исход боя был предрешен. В отдельных местах еще шли схватки, но их становилось с каждой минутой все меньше. Конница второй ударной бригады Маркелова, превосходя в несколько раз казачий полудивизион, с поставленной задачей успешно справлялась. После уничтожения полудивизиона, бригаде следовало немедленно идти на Усть-Лабинскую для соединения с кавдивизией Клюева.

Маркелов, дожидаясь на небольшом взгорке подавления последних точек сопротивления, обеспокоенно вглядывался вдаль. Он видел, что от места боя далеко в степь уходят ясно различимая полоса плотных следов. Для него в другое время это было бы несущественным обстоятельством. Но сейчас, раздосадованный чрезмерными потерями, он понимал, что сопротивление казаков, в последнее время почти везде утративших желание и волю к схватке, было вызвано какой-то другой причиной. Маркелов ткнул нагайкой в сторону черного шлейфа уходящих в степь следов и спросил сидящего на мощной вороной кобыле заместителя:

– Воловик, что думаешь по этому поводу?

– Думаю, шо трошки сбегли от нас казачков. Треба блызче подывитися…

Маркелов молча пришпорил коня и галопом направился в сторону замеченной полосы, объезжая лежащие на земле груды тел. Оказавшись на месте, он, сосредоточенно всматриваясь в четко различимые следы, двинулся вдоль них. Воловик, ехавший сзади, пробасил:

– Чого тут думаты? Отряд сабель тридцать, не мэньше.

– И пеших около взвода… – Маркелов помял пальцами подбородок. – Странное сочетание. Если это так, то далеко они не должны были уйти. Воловик, бери эскадрон и за ними. Чую, что-то тут не так. Взять их всех живыми… ну, кто уцелеет. Надо будет допросить. С пленными сразу же иди в Усть-Лабинскую.

– Слухаю… – мотнул Воловик рукой с зажатой в ней плеткой.