скачать книгу бесплатно
Чувак-эsэмэsник
12.56. Начало Его очередного утомительного дня.
Не успел как следует продрать шары и по-настоящему стряхнуть с себя сонливость, а рука долговязого и белобрысого любимца маменьки автоматом уже тянется в сторону прикроватной тумбочки, где лежит скучающий без работы навороченный смартфон, подарок на его недавние именины, подарок динозавров-предков.
Чувак-Димка набивает эсэмэску: «Привет. Как. Классно оторвались». Отправляет. Ждет. Получает ответную эсэмэску от своей чувихи-Ритуськи: «Круто». Он: «Повторим». Снова отправляет.
Это его решение или предложение? Скорее, второе. Почему нет вопросительного знака? Объясню: Димка слывет среди своих грамотеем и про существование восклицательных, вопросительных и прочих знаков знает, но, когда эсэмэсит, ленится и не выбирает, поэтому ограничивается лишь точками. Другие (та же Ритуська не заморачивается) не опускаются и до такой малости, как точки. Понимают друг друга и этого, считают, достаточно.
Через минуту приходит ответ: «Без проблем Где и когда». Димка отвечает: «Вечером проэсэмэсю». Ритуська присылает: «Заметано».
Всё также лёжа в кровати врастяжку и перебирая пальцами ног, сначала Димка долго эсэмэсит с дружком, потом доходит и, как он говорит, до мамуси. Набивает: «Мамусь. Не забудь про скорую сессию. Со мной все в порядке. По ночам оттягиваюсь по полной».
Отэсэмэсившись, Димка неохотно сползает с кровати, долго зевает, потягивается и упёрто смотрит на будильник. Чем сейчас забита его башка? Про занятия в универе, где он уже на четвертом курсе, вспомнил и куда проспал? Вот еще! Не болит голова у дятла: мамусик прилетит, порешает его проблемы с проректором и «уды», как минимум, в зачётке появятся. А больше ему без надобности. А диплом? Не красный, но будет… Какие проблемы?
14.28. Разгар Его столь напряженного дня.
Димка сидит в кафешке, что неподалёку от его «берлоги». С пристрастием, поэтому медленно, изучает меню. Потом подзывает официантку.
– Ты… это… ну… форель заливную, суп-харчо по-кавказски, отбивную из телятины, кувшин пива.
– Простите, – напоминает официантка, – котлету придется подождать… минут сорок.
– Без вопросов… Спешить мне некуда: вся жизнь – впереди.
Димка попытался шлепнуть официантку по аппетитной заднице, но та успевает увернуться.
Сидит, потягивая пивко, и эсэмэсит между блюдами.
21. 47. Закат Его трудного дня.
В руках – любимец-смартфон. Чувак набивает своей чувихе: «Приветик. Еду на своей тачке. Через пять минут буду». Получает ответное сообщение: «Куда едем». Димка эсэмэсит: «В ночнушку. У озера». Что в переводе означает: «В ночной клуб «У озера». Ритуська: «Не потрахаться ли перед тем как». Димка проэсэмэсил в ответ: «На обратном пути. Встанем на подзарядку». Ритуська тотчас же эсэмэсит: «А если до и после». Димка охлаждает разгорячившуюся чувиху: «Многого захотела. Мозоли набьем».
…Завтра будет другой день, ничем не отличающийся от сегодняшнего. Послезавтра – тоже… И вся последующая жизнь Димки-эсэмэсника и его чувихи-Ритуськи.
Свидание с прошлым
И вот, спустя годы, за которые много воды утекло, я заглянул в поселок городского типа… В тот самый, из которого некогда, сломя голову, утёк. Сбежал, потому что стал задыхаться от удушливой провинциальной атмосферы, задыхаться от дефицита интеллектуальной жизни, точнее – от ее полнейшего отсутствия. Тогда еще был молод и всерьез опасался, что, погрузившись в болото духовного опустошения, утону в нем с головой, стану, как всё, что окружает меня: нажираться по вечерам, как свинья, приползать домой чуть-чуть тепленьким, в порыве скуки драться с женой или перемывать косточки кому-либо из соседей.
…Электричка, заскрежетав, стала сбавлять скорость и остановилась. Вышел на перрон. Он, как и тогда, много лет назад, в колдобинах. Вошел в здание вокзала, построенного еще до февральской революции семнадцатого года и не видевшего с той поры капитального ремонта. Огляделся. Все, как прежде: обшарпанные, с надписями диванчики, слева полупустой киоск, торгующий печатной продукцией, а справа, как и тогда, буфет с черствыми пирожками и пивом недельной свежести; под ногами шуршат обертки от конфет, которыми усеян пол зала ожидания. Вышел на привокзальную площадь. Осмотревшись, убедился: и здесь все, как встарь. На грязных ступенях крыльца трое забулдыг роются в карманах, пробуя отыскать хоть какую-то мелочь на стакан бормотухи, которой в достатке в железнодорожном ресторане, занимающем по-прежнему правое крыло вокзала.
Содрогнувшись, подумал: «А ведь я мог быть одним из них».
Проехал «ПАЗик», оставляя за собой всё ту же серую пелену пыли, всё также страдая от ветхости, а потому и скрежеща, будто жалуясь и плача, всеми частями кузова.
Застывшая мертвечина – везде и во всем. Бури, пронесшиеся над Россией, не затронули пьяную провинцию. Поселенцы, похоже, свыклись, срослись с такой жизнью и о другой даже не думают: им больше по нраву такое скотское существование, в котором вся жизнь делится на отрезки – от одного стакана какой-нибудь гадости и до другого стакана или аптечного «фуфырика».
Ужас!..
Вздохнув, пошел от вокзала в сторону видневшихся брусчатых, почерневших от непогоды восьмиквартирных домов. В одном из них, на втором этаже проживал когда-то мой приятель. Живет ли ныне? Может, на кладбище обосновался? Сколько, дай Бог памяти, ему? На двадцать два года старше… Значит? Восемьдесят с гаком. Провинциальный мужик столь долго нынче не живет. Пожалуй, не увижу.
Приятель – интеллигент. По местным меркам, разумеется. У него – сокровище-библиотека. Представлена вся русская и зарубежная классика. Но предмет особой его гордости (во всяком случае, так было в давние годы) – издания, которые, так или иначе, касаются Пушкина. Впрочем, не только: собирал марки, значки, открытки, картины, посвященные поэту. Иначе говоря, заядлый пушкинист.
Вот этот дом. Во дворе, пыльном и почти безжизненном, на лавчонке одиноко сидит старушка. Узрев незнакомца, прикрыв ладонью глаза, как козырьком, стала пристально и с любопытством разглядывать.
Подошел. Поздоровался. Из-под лавки выползло лохматое, в репейнике существо и, оскалившись, заворчало на меня. Старушка молча двинула собаку ногой и та тут же, не ожидая следующего пинка, повизгивая, нет, не от боли, а от обиды, спряталась под лавкой.
– Когда-то в этом доме жила семья Лавреневых… Живут ли сейчас? – спросил я у старушки.
– Куда денутся, – кивнув, откликнулась старушка, – живут… Сама-то бойкенькая еще, по магазинам летает так, что мне и не угнаться… Сам-то редко выходит на улку… Будто, ноги пошаливают… Укатали Сивку крутые горки… Да… А был орёликом… Бывало, ни одной девки не пропустит: всё норовит под подол залезть.
– У них еще дочь была…
– Есть… Да-да… Не с ними она… То ли в Сочи, то ли в Одессе живет… Замужняя… Навещает родителей… Редко… Были сами-то помоложе, ездили каждое лето к дочери. А теперь… Куда уж?! Присмирели оба… Из дома – никуда.
Я спросил:
– Выходит, дома Лавреневы?
– Она-то – нет. Минут двадцать, как улепетнула. За продуктами, пожалуй, потому как с кошёлкой. Дениска? Выходит, дома, – поблекшие глаза старушки вновь уставились на меня. – В гости, что ли? – я кивнул в ответ. – Кажись, не из наших… Издалёка ли?
– Из Екатеринбурга, – ответил я и усмехнулся: не могла старушка, рассказав все о Лавреневых, не повыспрашивать и у меня.
– Из Свердловска, если по-нашему, – она закивала. – Ясненько… Понятненько… Не из наших ли будешь, а?
Я отрицательно мотнул головой.
– Нет… Но несколько лет жил…
– А-а-а, – протянула старушка. – Не вместе ли с Дениской работал?
– Вместе. Правда, недолго.
– Ну-ну-ну… То-то, гляжу, и вроде как признаю… Видала… Признаю… Помню…
Опять подивился памятливости поселковых. Заметив, что нетерпеливо переминаюсь с ноги на ногу, старушка пришла на выручку.
– Иди-иди… Порадуй Дениску… Примет… Оно, конечно, не так, как прежде… Тогда-то о-го-го, как гулял: дым коромыслом и на неделю… бывало… Ныне… Куда там?.. Только – чай, да-да, исключительно чай… Свое Дениска уже выпил.
Не сумев скрыть удивления, спросил:
– Не потребляет? Нет-нет?
– Ни в рот! Ни маковой росинки!
Я улыбнулся.
– Тогда – обойдемся и чаем.
– Да уж придется… А меня, неужто, не признал?
– Нет, – честно признался я. – Разве встречались?
– Как же!.. Я вспомнила… В один день даже сильно полаялись. Помнишь? Нет?
– Нет, – опять был вынужден признаться.
– Дырявая, гляжу, у тебя башка, честно сказать, никуда негодная. А я – помню. Критику навел, ну а я – взбеленилась. Прибежала в редакцию и с порога спустила на тебя всех собак… Отвела душу и угомонилась сразу.
Я в нерешительности заметил:
– Не помню, чтобы я с кем-то лаялся.
– Ясное дело, – старушка кивнула, – ты молчал. Это ведь я в прежние времена любила пособачиться… А статейку ту храню: какая-никакая, а все-таки память. Той-то газеты нет… Сейчас – «Вести». В Москве – свои «Вести», у нас – свои. Все, как в столице, – старушка коротко хохотнула, – только дома пониже да асфальт пожиже.
Я зачем-то спросил:
– А телевизор хоть показывает? Или, как в прежние времена, одни силуэты?
Старушка, поджав губы, серьезно ответила:
– Одинаково.
– Трудно смотреть, – посочувствовал я.
– Пообвыкли. У кого – «тарелки», получше кажет.
– И понимаете, что показывают?
– Как же… Понимаем… Где глазами, а где догадкой.
Я вошел в подъезд дома. Поднялся по шатким и скрипучим деревянным ступеням на второй этаж. Вот и дверь квартиры №8. Все тот же дерматин, которым обита дверь, все та же большая круглая кнопка звонка. Нажал один раз, а потом и второй.
– Кто такой торопливый? – услышал я сначала знакомый (кажется, совсем не изменился с годами) голос, а потом и шаркающие шаги хозяина.
Дверь открылась, и я увидел Дениса. Он сильно изменился: передо мной стоял сморщенный и сгорбившийся старичок, под глазами – синюшные мешки, свидетельствующие о проблемах с печенью.
– Ты?! Откуда? Не с неба ли?.. Ну, проходи, – прикрывая за мной дверь, заметил. – Давненько… Очень-очень давно глаз не казал… Понятно, – он не упустил возможности съехидничать. – Мы – кто? Провинция! А вы там? Столичные… Крутые и продвинутые… Мы же… Темень-темнота.
Снимая пиджак и вешая на деревянный крючок, сохранившийся с древних пор, я возразил:
– Не прибедняйся, Денис… Все ёрничаешь, да?
– Проходи в гостиную, а я чай поставлю.
Хозяин медленно и осторожно зашаркал в сторону крохотной кухоньки и стал шебаршить посудой.
И вот на круглом и стареньком, как и сам хозяин, деревянном столе – пыхтящий паром чайник, сахар, домашнее печенье. Сидим напротив друг друга и вспоминаем. После второй чашки Денис, разглядывая меня, заметил:
– А тоже постарел, – и закачал седенькой головой.
– От этого – никуда, – сказал, усмехнувшись, я и стал размешивать в чашке комки сахара, Потом, кивнув на стеллажи, занимающие две стены снизу доверху, добавил. – Сохранил. Я боялся, что…
– Что пропил? – Денис хрипло хохотнул.
– Не библиотека, а сокровище… Жалко было бы, – я вздохнул, вспомнив, как Денис при каждом очередном затяжном запое хватал книгу и продавал за бесценок, чтобы только опохмелиться.
Денис понял мой вздох.
– Не пью… И давно.
– Уже наслышан.
– Откуда? Кто насплетничал?
– Мало ли, – неопределенно ответил я, не желая выдавать говорливую старушку-соседку. – К тому же не сплетня, а правда.
– Ненавижу! Сидят днями во дворе и чешут, чешут своими погаными языками… Еще о чем тебе успели рассказать?
– Ничего плохого… Другим, говорят, стал.
– А, помнишь, я говорил: потреблю свою норму и завяжу.
– Как не помнить!
– Ты не верил, помнишь? Трепотней называл.
Я засмеялся.
– Так ведь, как ты говорил? Выпью цистерну и – все.
– Ха-ха-ха! Такая норма.
– Можно ли, будучи в здравом уме и твердой памяти, поверить, что ты одолеешь этакую «норму»?
– Осилил-таки, скажи? Уже сколько лет и ни грамма. Даже в большие праздники. Так что, извини, что сидим всухую.
– А чай?
– Не как прежде… Впрочем, ты и тогда не шибко-то баловался.
Я заметил:
– Жена, наверное, не нарадуется.
Денис фыркнул.
– Как бы не так! Все равно зудит над ухом. Правда, по другим поводам… Находит… Никак не угомонится. В крови у баб…
