скачать книгу бесплатно
– Показал бы, но это ничего тебе не даст.
– Как так? – Он меня совсем запутал. – У меня в паспорте написано: Мурзин Геннадий Иванович… Ну, и все прочее. У вас должно быть…
– В моем паспорте все не так.
– Ну, что я говорю? Какой вы Захар Суббота, если в вашем паспорте не так, а?
– Это бывает, когда… Как бы тебе объяснить… Захар Суббота – это мой псевдоним.
– Псевдоним? – Переспрашиваю его, выпучив от удивления глаза. – А что такое «псевдоним»?
– У человека иногда бывает две фамилии: одна настоящая, та, что в паспорте, а другая вымышленная, то есть псевдоним.
– Так не бывает. – Возражаю вновь.
– Бывает, юноша, бывает. Особенно в литературе и журналистике. Например, ты слышал о французском писателе Жорж Санд?
Гордо ответил:
– Да! Читал его роман «Консуэло».
– Его, говоришь? Вот и нет: автор романа не мужчина, а женщина.
– Как так? Жорж не может быть женщиной.
– Жорж Санд – это псевдоним писательницы. На самом же деле она – Аврора Дюпен.
– Значит… вы… Захар Суббота?
– Как ни прискорбно, но так.
– Во, здорово! Я разговариваю с самим Захаром Субботой. Скажу пацанам – сдохнут от зависти.
– Ты преувеличиваешь… Впрочем, мне надо в типографию… Ты ведь зачем-то пришел.
– Понимаете, – замялся, – у меня тут письмо. – Протянул тетрадные листки. – Прошу поместить в вашей газете.
– Ну-ка, ну-ка.
Он взял листки и стал читать.
– И почерк же у тебя. – Покачав головой, сказал он.
– Извините. – Виновато опускаю глаза вниз.
Он читает, а я наблюдаю за ним, пытаясь понять его реакцию. Вижу, что он то и дело качает головой. Мне кажется, что одобрительно. Но… кто его знает. Как начнет снова хохотать!
Он перестает читать, откладывает в сторону листки и внимательно смотрит на меня.
– Итак, хочешь, чтобы я поместил? – Несколько раз киваю. – А ты, парень, способный… очень способный. Сразу видно. Ты раньше когда-нибудь писал в газету?
Отрицательно качаю головой.
– Тем более… У тебя сколько классов?
– Шесть. – Краснея, отвечаю ему.
– Это видно… К сожалению. – Вновь стыдливо опускаю вниз глаза. Заметив смущение, приободряет. – Не огорчайся. Ничего… Учиться – никогда не поздно. Успеешь еще. Без отца вырос? – Молчу, он на ответе не настаивает, видимо, догадавшись, что затронутая им тема болезненна для меня. – Учись, юноша, учись… Без образования куда? Подумай.
– А это…
– Что именно?
– Поместите?
– Обязательно, юноша. В следующем номере опубликую. Ты молодец. Ты смог не только пересказать ситуацию с хамством продавщицы, но и пошел дальше. А именно: очень правильно сделал вывод о том, что хамства будет куда как меньше, если организаторы массовых мероприятий станут больше заботиться о том, чтобы люди могли без нервотрепки купить все, что нужно во время отдыха. Ты прав: людей собрали тысячи, а позаботиться о дополнительных торговых точках с тем же лимонадом не удосужились. Не умеют наши руководители думать. – Он встал, хлопнув меня по плечу, добавил. – А ты пиши, ладно?
Кивнув, вылетел из редакции.
Действительно, через неделю держал в руках многотиражку «Голос горняка», где на второй странице внизу под рубрикой «Сатирическим пером» стояло мое «письмо». Прочитал раз, второй, третий. И потом несколько месяцев носил в кармане гимнастерки эту газету с моей заметкой, самой первой в моей жизни заметкой.
Так состоялась моя первая встреча с первым профессиональным журналистом Владимиром Николаевичем Долматовым. Это – мой Мастер! Главный Учитель всей моей творческой жизни.
Газета с заметкой попала на глаза нашему замполиту. Он вызвал к себе. Кивнув в сторону газеты «Голос горняка», Уткин спросил, как всегда, насупив брови:
– Ты? – Кивнул. – Талантливо, понимаете ли… Неужели это ты сам, понимаете ли? – Опять же кивнул. – Все сам-сам?
– Сам… В редакции только ошибки исправили.
– Талантливо, понимаете ли, талантливо. Пиши, понимаете ли, пиши, если так хорошо получается.
– В редакции мне это же посоветовали.
– И отлично, понимаете ли. Мог бы, например, в «Кушвинский рабочий» написать… Например, о своей группе, о товарищах, об учебе…
На следующий вечер так и сделал: засел за заметку о своей группе. Написал-то написал, однако с ней начались серьезные проблемы.
В редакции городской газеты «Кушвинский рабочий» мою вторую в жизни заметку принял корреспондент отдела писем Владимир Колобов. Потом узнаю, что он не настоящий корреспондент, а студент УрГУ, практикант. И он долго возился с моей заметкой. Она ему не понравилась. Собственно, мне – тоже. С грехом пополам заметку подготовили к печати, и она появилась все-таки в газете.
Это дело, писание заметок (несмотря на последнюю неудачу) мне понравилось. А еще больше понравилось общественное мнение вокруг этого. Ребята просто ходили за мной табуном. А в комнате общежития, когда садился за писание очередной заметки в газету, устанавливалась гробовая тишина. Все четырнадцать мальчишек ходили на цыпочках, а в коридоре шепотом всем другим сообщали радостную новость: «Он – пишет!»
От такого всеобщего внимания вскружилась голова юного журналиста. И стал забывать, что за плечами всего шесть классов, что малограмотен, что надо учиться и совершенствоваться. Слава – отрава, ядовита, знаете ли.
Отрезвление придет быстро. Похмельный синдром окажется тяжким. Но это случится уже вне стен школы ФЗО.
Единственный настоящий Учитель и Наставник – Владимир Николаевич Долматов (сидит). Это он сделал из Геннадия Мурзина творческого человека.
Глава 7. Будто обухом по голове
«Ша, парни, писатель пишет…»
25 июля 1959 года в моей трудовой книжке появилась очередная запись: принят переводом каменщиком в Гороблагодатское строительное управление треста «Тагилстрой». Инспектор отдела кадров, оформлявшая документы, заметила:
– Вам крупно повезло. – Она имела ввиду меня и еще четверых моих соучеников по ремесленному.
Все смолчали. Ну, а меня, как всегда, дернул черт за язык, спросив:
– Почему вы так говорите?
– Ну, как же! – Пафосно воскликнула она. – Вы станете членами самого знаменитого, самого уважаемого у нас трудового коллектива – членами бригады Разумова. У Разумова, скажу я вам, работать не только почетно, но и выгодно: в бригаде хорошие заработки. – Женщина посмотрела на нас по верх очков и завистливо добавила. – Вы такие везунчики. Многие бы хотели оказаться на вашем месте.
Что ж, для каждого из нас хорошие заработки не помеха. Мы вступаем в самостоятельную жизнь на пороге осени, когда надо будет прибарахляться, самостоятельно кормиться и прочее.
Нас направили в молодежное общежитие. Комендантша, женщина весьма мрачная, встретила нас холодно. Особенно у нее испортилось настроение, когда мы высказали просьбу поселить нас вместе, то есть в одной комнате, так как мы друг друга хорошо знаем, друг к другу привыкли, за десять месяцев учебы и жизни в школьном общежитии пообтёрлись и нам будет легче сообща выживать. Она нас выслушала, скривилась, как от неожиданного приступа зубной боли, и затем мрачно, не удостоив нас даже взгляда, изрекла:
– Еще чего?! Ишь, им подавай отдельную комнату. А, может, сразу благоустроенную квартиру, а?
И тут длинноязыкость опять-таки дала о себе знать. Возразил:
– Но нам говорили…
Она оборвала меня.
– Чего же пришли ко мне? Идите туда, где вам что-то говорили. А здесь – я начальник: как решу, так и будет; куда поселю, там и жить будете. Нет у меня свободных комнат, поэтому пойдете на подселение. Ясно?
Мы уже были согласны на все. Мы встали, чтобы пойти получать постельные принадлежности, однако все тот же мрачный голос комендантши остановил нас.
– И вообще, запомните простую истину: в этих стенах я для вас все. А свои фэзэушные штучки-дрючки забудьте.
Она зря старалась с последними напоминаниями: мы все уже поняли и так.
Оказался в комнате на четвертом этаже, где стояли по две кровати слева и справа, а моя – пятая, в торце комнаты, у единственного окна. Место, как понял, мало престижное, так как постоянно залетают сквозняки сквозь огромные щели в оконной раме. Впрочем, с наступлением осени щели тщательно законопатил, чего, по-моему, не делалось уже несколько лет.
О четверых членах моего нового сообщества мало чего можно сказать. Им было по 25—27 лет, работали также на стройке. И запомнились одним: пили по-черному. Так что винный перегар всегда висел в воздухе пятнадцатиметровой комнаты. Соседство, конечно, не самое приятное. Не думаю, что другим моим соученикам, расселенным по другим комнатам, в этом смысле повезло больше.
Единственная отрада: попытавшись однажды и меня приобщить к своим занятиям пьянством и получив решительный отказ, сожители больше ко мне с подобными предложениями не приставали, оставив в покое. Чему был несказанно рад. Так и жили: они – сами по себе, я – сам по себе.
На трезвую голову, а трезвыми были они в одном случае, когда кончались деньги, сожители обратили внимание, что все свое свободное время что-то пишу. Походив, походив вокруг меня, попытавшись порасспросить, чего это сочиняю, и, не получив от меня сколько-нибудь внятные разъяснения на сей счет, прозвали «писателем». Какой смысл они вкладывали в это слово – плохой или хороший – не знаю. Меня это не слишком волновало. Ну, а они так и обращались:
– Слышь-ка, писатель, голова трещит, подлечить бы надо. Помоги, одолжи на бутылку, а?
И одалживал. Ради справедливости замечу: в первую же получку долг возвращали. Через неделю беспробудной пьянки вновь оказывались «на мели» и вновь, ставшая коронной, просьба повторялась из слова в слово.
Иногда, что случалось крайне редко, на моих сожителей находило просветление: видя, что пишу, что их веселое застолье мне мешает, дружно вставали и добровольно перекочевывали в другую комнату. Кто-нибудь из них обязательно говорил:
– Пошли, мужики. Не будем писателю мешать.
И что же писал тогда? Кличка, конечно, кличкой, но и в самом деле возомнил себя писателем. А творил повесть из времен Великой Отечественной войны. Откуда фактура? Из рассказов отца. Сюжет таков: танковый полк оказывается в окружении, командование принимает решение: прорываться с боем. Завязывается сражение. Но силы слишком неравны. Один за другим горят танки, гибнут их экипажи. Но гвардейцы с прежним ожесточением противостоят проклятым фашистам. Командир танкового полка, истекая кровью, целует гвардейское знамя полка и просит командира одного из танков гвардии младшего лейтенанта Морозова сберечь символ боевой чести воинского соединения. Морозов торжественно принимает из рук комполка знамя и клянется доставить его в целости и сохранности к своим. Морозову действительно удается оторваться от фашистов, но потом все-таки и его машину подбивают. Морозов покидает горящую машину и лесами, болотами, из последних сил, теряя в стычках с немцами последних боевых товарищей, идет к своим. И выходит. И выносит боевое знамя полка. Свои его торжественно встречают. Радуются. Младшего лейтенанта Морозова вызывает сам маршал Конев, троекратно, по русскому обычаю, целует и прикрепляет к пропахшей гарью гимнастерке орден Красного Знамени, а потом подносит ему граненый стакан русской водки и произносит тост: «За мужество и героизм русского офицера-солдата!»
Если очень коротко, таков сюжет повести, названной мною «Преодоление».
Написал повесть быстро, перечитал, поправил, переписал начисто в общую тетрадь и бандеролью отправил… Знаете, куда? Ни за что не догадаетесь! Свое «гениальное» творение не мог доверить абы кому, первому встречному журналисту или заштатному, с провинциальным запашком, журналу.
Посчитал, что моя повесть явится украшением журнала «Огонек» – самого популярного тогда издания. Да, чего там мелочиться. Публиковать так уж публиковать. Не в многотиражке же!
Одна неделя сменяла другую. Приходя со стройки, у вахтерши общежития каждый день с душевным трепетом спрашивал:
– Тетя Шура, мне… ничего?..
– Ждешь? Письмо?
С придыханием, боясь вспугнуть маленькую надежду, отвечал:
– Да.
– Нет, голубок, ничего тебе нет.
Понурившись, отходил. Но по-прежнему не терял надежду.
В одну из ночей приснился сон. Будто прихожу с работы, а меня встречает сияющая тетя Шура. Она, размахивая в воздухе объемным конвертом с кучей разных штемпелей, радостно возвещает, пританцовывая: «Письмо, тебе письмо, голубок!»
Выхватываю конверт, тут же разрываю, достаю оттуда лист бумаги, начинаю читать. Точнее – гляжу в конец письма и вижу, что его подписал сам главный редактор «Огонька», сам великий писатель Софронов. Только потом возвращаюсь к началу письма и читаю:
«Дорогой собрат по перу!
Я с огромным вниманием лично прочитал твою повесть «Преодоление» и был просто-таки потрясен той правдой жизни, которая содержится в твоем, не побоюсь этого слова, по-настоящему талантливом произведении.
Поздравляю! Крепко жму твою мужественную руку, коллега!
Я счастлив, что нашему полку гениальных советских писателей прибыло.
Я рад сообщить, что в одном из ближайших номеров моего журнала твоя рукопись увидит свет, и миллионы читателей смогут познакомиться с твоим творением.
Я буду рад, если ты, дорогой коллега, удостоишь мой журнал следующими своими романами.
Кстати. Твою рукопись я взял на себя смелость показать товарищу Хрущеву Никите Сергеевичу. Он – в восторге и считает, что произведение следует выдвинуть на соискание Ленинской премии в области литературы.
Будешь в столице – заходи.
До встречи, собрат по перу!
С величайшим уважением к тебе и твоему таланту – Анат. СОФРОНОВ»
Тут дико кричу во всю мощь:
– Ура! Есть! Победа! Я победил!..
И просыпаюсь, открываю глаза и вижу лицо одного из сожителей, который трясет меня за плечо.