скачать книгу бесплатно
Дело в ауле Талгика – исключительно дело «куринское», и никто, кроме горсти кавалерии, не разделял с ними славы и успехов этого дела. Впоследствии часто можно было слышать, как куринцы, рассказывая подробности этого дела, называли его не иначе, как «наше дело», и произносили эти слова с какою-то особенною гордостью.
Правда, хорошее было это дело, незапамятный и славный был этот набег, еще лучше был самый успех; но… чувствительна была и потеря воронцовцев: убит командир третьей егерской роты поручик Чесноков и тяжело ранены: подполковник Янов, артиллерии подпоручик Рычков, командовавший взводом; затем, капитан Руденко и прапорщик Месарож; легко ранены: прапорщики Ипполитов и Ушаков; нижних чинов убито шестнадцать и ранено сто три; контужено обер-офицеров два и нижних чинов сорок семь.
Всеобщее сожаление офицеров и солдат целого полка воронцовцев относилось преимущественно к подполковнику Янову, так как все соглашались в том, что он, отступая в арьергарде, не один раз спасал и выручал воронцовцев своею меткою и беглою картечью, и умел ее пустить в ход именно в те минуты, когда положение арьергарда, видимо, становилось критическое и безвыходное.
Между прочим, в этом набеге у нас убито десять и ранено тринадцать лошадей.
Потеря неприятеля осталась для нас точно неизвестною; но, судя по избиению нами его в ауле, по отражению беспрестанных его атак нашею картечью и штыками и, наконец, по нашей собственной потере, она была такого рода, что представляла собою в полном смысле высокоторжественный сюрприз для имама, который, конечно, счел совершенно ненужным уже сдержать свое слово, данное Талгику, и явиться к нему в гости. И очень понятно: какие тут «гости», когда ни самого помещика, ни его поместья, ни жертв, обреченных на казнь, на месте не существовало: один убежал, других увели, а самый аул был обращен в груду пепла и развалин.
Государь Император, в ознаменование Своего благоволения к князя Воронцова (куринскому) полку, и в память славного и геройского набега на аул Талгика, считавшийся в своих трущобах, нами тогда неведомых, почти недоступным и неприступным, Высочайше повелеть соизволил, чтобы орудия, взятые у неприятеля с боя, хранились бы при том полку.
Одно из орудий было легкое шестифунтовое, другое – горное.
Так они постоянно и стояли у дома командира полка (а может быть, стоят еще и доселе), напоминая и старым и молодым куринцам о незабвенном их подвиге.
Глава VII. Ни Шамиль, стремившийся упрочить свое влияние над Чечнею, всегда казавшеюся ему непрочною, ни Талгик, обиженный и разоренный, не думали легко помириться с неудачами, понесенными ими в предшествовавших делах.
Имам приказал своим наибам – Талгику, Эски, а в малой Чечне – Дубе и Сайбдуле тревожить и не оставлять нас в покое, захватывая пленных, отбивал скот, нападая на наши укрепления и дороги и т. п.
Наибы, со своей стороны, были рады стараться. И вот, начиная с ранней весны, в течение всего лета и до самой зимы, кордоны наши были в вечной тревоге: чеченцы, действительно, не упускали ни одного случая вредить нам. Ловили ли рыбу на берегу реки казаки или другие жители укреплений и аулов, вспахивали ли поле, стерегли ли скот, снимали ли сено, проезжали ли по дорогам – везде они встречали засады и нападения, везде одна или несколько жертв были последствиями этих нападений. Нет возможности, да и не интересно, исчислять все частные наши столкновения с партиями горцев, включал сюда же нападения и на наши вооруженные оказии, следовавшие в разных направлениях по передовой линии… Время от времени сам Шамиль поднимался против нас со своими полчищами, а иногда и мы сами, когда надоедали нам эти постоянные тревоги, предпринимали набеги и движения внутрь непокорной земли. Прошло два месяца в таком положении после погрома аула Талгика. Шамиль не удовлетворился частными схватками с нами и нападениями на наши кордоны, и решился предпринять что-либо более существенное.
В конце мая он собрал весьма почтенное полчище тавлинцев и чеченцев и, распустив предварительно слух, что идет в Дагестан – где его и ожидали, мгновенно повернул в Чечню и направился в галашевское общество, с целью возбудить его против нас, склонить на свою сторону и пошуметь, сколько будет возможно, во владикавказском военном округе.
Об этом князь Барятинский и барон Вревский (начальник округа) узнали одновременно и тотчас приступили к мерам противодействия Шамилю и взаимодействия по отношению друг к другу. Вревский снял все войска вверенного ему округа с верхне-сунженской линии и двинул их к галашевскому обществу, навстречу Шамилю, а князь Барятинский в тоже время закрыл своими войсками обнаженную сунженскую линию, и к рассвету, второго июня, в станице Самашинской уже находились следующие части: шесть рот линейных 9-го и 10-го батальонов, три сотни гребенцов, две сотни дунайцев, полсотни грозненцев, четыре орудия конно-казачьей №15-го батареи, пять рот князя Воронцова полка, четыре сотни донского №19-го полка, два орудия легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады, ракетная команда. Кроме того, князь Барятинский вызвал из Наура еще четыре сотни моздокцев и два орудия конно-казачьей №15-го батареи. Сунженская линия, таким образом, была обезопасена.
Тогда князь Барятинский образовал другой небольшой отряд из двух тенгинских и одной навагинской рот, сотни моздокцев, двух сотен донцов №16-го полка и двух орудий подвижной гарнизонной артиллерии, взятых в станицах Алхан-Юрте и Самашках, и с этою колонною двинулся через р. Камбилеевку к укр. Назрановскому, становясь этим порядком Шамилю во фланг.
Все эти передвижения совершились быстро, по-кавказски, переходами в сорок и пятьдесят верст, —
так что, прежде чем Шамиль подошел к галашевскому обществу, наши войска были на всех пунктах в полной готовности к бою.
Шамиль увидел, что предупрежден повсюду, и что намерения его ни в коем случае состояться не могут. Волей-неволей пришлось отказаться от своего плана и отступить, – что он и сделал. Но, отступая, он все-таки не хотел оставить нас в покое и не попытать счастья. С этой целью, он направил одну партию, под начальством Эски, к кр. Грозной, а другую, под предводительством Талгика, к Тепли-Кичу. Первого июня Эски явился в виду Грозной. Тотчас же с фортов была открыта орудийная канонада, и тревога сообщилась по сунженской линии. Навстречу партии были высланы пока наличные казаки и мирные чеченцы. Эски, увидев, что его здесь ожидали, не решился принять бой и удалился на соединение с Талгиком. Третьего июня они обложили Тепли-Кичу и открыли по укреплению бомбардирование из двух орудий. Началась артиллерийская, с обеих сторон, канонада; гарнизон ждал терпеливо на валу. Постреляв около получаса, наибы посоветовались между собою и признали, что и тут нападение может быть для них невыгодно. Подумав, подумав, они решили, что лучше отложить все подобные попытки до более удобного времени – и убрались подобру-поздорову. Тем и кончились пока замыслы Шамиля.
После зимней экспедиции у нас оказалось достаточно новых подданных, которых нужно было по возможности пристроить. Для поселения их была назначена равнина, прилегающая к качкалыковскому хребту, на кумыкской плоскости, между Тереком и Аксаем. Таким образом, было положено начало нашему качкалыковскому наибству, и возникли быстро аулы: Ойсунгур – под укреплением Куринским, Кадыр-Юрт и, наконец, самый большой – Истису, по течению горячего источника, вытекавшего из Качкалыка, в четырех верстах от укр. Куринского, по направлению к Умахан-Юрту.
С минуты водворения новых поселенцев в Истису, аул этот и построенное в нем укрепление тотчас приобрели для нас и для окружающих непокорных горцев весьма важное значение, которое не умалялось долгое время; поэтому, необходимо несколько остановиться на новом нашем поселении, замечательном в 1854-м году происходившим тут сильным боем наших войск со скопищами Шамиля.
Местность, на которой мы основали Истису – вполне разбойничья и служившая до сих пор постоянным притоном неприятельских партий, делавших нападения на наши кордоны. Она изрезана по всем направлениям балками, берущими свое начало в лесах качкалыковского хребта, и эти-то балки, будучи чем-то в роде закрытых тоннелей и наиудобнейших проходов между мичиковским непокорным наибством и нашею землею, были главным убежищем для неприятеля. Устроив здесь аул и укрепление, мы лишали наших врагов этого приюта и загораживали им вход к нам. Мало того, под защитою этих балок и наших укреплений, мы предоставляли возможность новым нашим поселенцам, недовольным прежними своими шамильскими правителями, делать нападения на неприятельскую землю, принимать к себе новых выходцев из числа их родичей и других подобных лиц, и вообще – обеспечивать наше спокойствие с этой стороны столько же, сколько и причинять вред непокорным горцам.
Истису был обнесен валом и колючкою. На выдающемся высоком конце его, обращенном к неприятелю, был устроен нами передовой редут, с одним орудием, и впереди его, еще выше, сторожевая башня. Другой редут, также с одним орудием, был сооружен на противоположной стороне аула, нижней. Оба эти форта были заняты одною нашею ротою. Если же случались тревоги или неприятельские нападения, то помощь приходила из укрепления Куринского, и полковник Бакланов никогда не зевал.
Все указанные выше меры, и в особенности занятие нами такого важного стратегического пункта, и притом людьми вполне враждебными Шамилю, потому что обиженными им, весьма естественно, не нравились прежде всего самому имаму, а потом, чуть ли даже не больше, и наибу Эски, который теперь, посредством интриг и обильной дани Шамилю, дошел до апогея своего значения. Этот апогей выразился в том, что Шамиль передал в его руки и наибство Гехи, велев распоряжаться всем внутри и вне, не испрашивая от него никаких предварительных приказаний – разве в крайних и необходимых, но его уже усмотрение, случаях. Это было – carte blanche со стороны Шамиля. Главнее всего, имаму и его наибу желалось наказать вероломных истисуйцев, разорить их гнездо, вновь овладеть этим пунктом – столь необходимым для планов и дальнейших действий нашего неприятеля.
Отсюда начался целый ряд нападений на Истису, закончившийся указанным нами боем 1854-го года, когда политические и военные в то время обстоятельства в целой Европе уж не в меру одушевили Шамиля.
Из числа нападений описываемого нами года более или менее были следующие: четвертого июня Эски явился против Истису со значительною партиею и с одним орудием и атаковал его. На помощь гарнизону и жителям быстро подскочил полковник Бакланов и прогнал его; десятого июня нападение повторилось вновь, но было отбито нашею колонною, рубившею лес близ Истису; двадцать четвертого июня – тоже в этом роде, двенадцатого июля – опять такое же нападение. Вообще, Эски, поклявшийся во что бы ни стало доконать Истису, пользовался каждым удобным случаем нанести ему какой бы то ни было вред, – и каждый раз отступал с потерею и с неудачею, потому что, как мы заметили выше, Бакланов тотчас вырастал перед ним словно из земли.
Опыт показал Шамилю и его наибу, что всех этих явлений, в виде частных нападений, недостаточно; а нужно придумать что-нибудь такое, вроде дамоклова меча, что сидело или висело бы всегда и постоянно на шее у Истису. И вот, надумавшись вдоволь, они изобрели штуку весьма неглупую —
поставить в противодействие аулу и укреплению Истису аул Гурдали, заселить его самыми отчаянными, разбойничьими головами и поручить им непрерывные тревога и нападения не только на ненавистных истисуйцев, но и на окрестные, нам покорные, места. Кликнули клич – и аул Гурдали быстро наполнился отпетыми мюридами, помилованными Шамилем для этой цели преступниками и тому подобным сбродом. Действительно, притон и деятели его оказались хоть куда, так что сердца Шамиля и его главнейшего сподвижника трепетали от радости, смотря на эти исчадия ада, на этих рыцарей смерти, разбоя, преступлений.
С той минуты истисуйцам, а за ними отчасти и нам, становилось совсем неудобно. Барятинский подумал и решил, что необходимо вырвать с корнем это гурдалинское гнездо – иначе не будет никогда покоя в той стороне. Пока же эта мысль была приведена в исполнение, заведующий левым флангом счел нелишним принять меры к обессилению и разорению неприятеля на иных пунктах; Гурдали же оставить, так сказать, на закуску – в числе некоторых других, ему подобных, мест.
К этому решению побуждала князя Барятинского необходимость воспользоваться благоприятным временем, чтобы нанести горцам наиболее чувствительный вред внутри их собственной земли, у них в доме, посредством уничтожения уже готовых и частью скошенных трав, истребления дозревавшего хлеба и всякого рода посевов.
Началось с Гойты. Седьмого июля отправился туда командующий войсками в кр. Воздвиженской, полковник Ляшенко, с двумя батальонами пехоты, четырьмя сотнями казаков и четырьмя орудиями. В верховьях Гойты, частью уже нам известных, колонна нашла богатые посевы кукурузы и проса, охватывавшие собою обширное пространство. Быстро уничтожив их в тот же день, она возвратилась домой без всякой потери, Через двадцать дней, именно двадцать седьмого июля, полковник Ляшенко предпринял второй набег на шалинскую поляну – для уничтожения запасов сена. В состав командуемой им колонны входили два с половиною батальона пехоты князя Воронцова полка, четыре сотни донского №19-го полка и шесть орудий легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады. К рассвету, на двадцать восьмое июля, войска были на месте и принялись за истребление, действительно, богатых запасов сена: поляна была покрыта сотнями стогов. Тотчас явился и неприятель, который открыл по нас огонь из орудия. Под прикрытием нашей артиллерии, которая держала горцев в приличном отдалении, войска продолжали свое дело. К полудню все пространство, занятое стогами сена, покрылось густым дымом, доказывавшим, что сеном этим горцы более не воспользуются. Затем, началось отступление. Тут только чеченцы, благодаря закрывавшему их от нас дыму, налегли на арьергард; но несколько картечных выстрелов быстро отбросили их в пространство.
В этот день колонна полковника Ляшенки уже не возвращалась в Воздвиженскую, а ночевала на Шавдоне. Утром, 29-го июля, она выступила по направлению к аулу Белгатою, влево от шалинского окопа, и, найдя там такие же запасы сена, как и накануне, истребила их до последнего стебелька.
В эти два дня у нас убит один и ранено пять нижних чинов.
Тот ошибется, кто подумает, что только ради сена мы принесли эту, хотя и незначительную, жертву, не уравновешиваемую, по-видимому, даже и полумиллионом стогов. Нет, не сено здесь играло роль, а те значительные конные партии тавлинцев, которые зимою могли быть приведены сюда Шамилем, равно и вся чеченская кавалерия, для которой, по приказанию имама, приготовлялись эти запасы.
Уничтожая сии последние, мы лишали возможности Шамиля вводить сюда и содержать здесь зимою, для действий против нас, значительное число конницы, а, следовательно, заранее предупреждали возможность будущих серьезных с нами битв. Лишившись теперь одного убитого, да пятерых раненых, мы тем самым застраховали десятки и сотни других голов, которые, при наплыве зимою конных партий (если бы было им, чем кормить лошадей) могли бы пострадать неминуемо.
Горцы Дагестана и Лезгистана, всегда называвшиеся в Чечне тавлинцами (хотя имя тавлинцев собственно принадлежит беднейшим и диким обществам верховьев Шаро-Аргуна и некоторых других ближайших трущоб) не без охоты являлись на зиму в Чечню. Тут главную роль играла не столько война, сколько недостаток у них в горах фуража и всякого зерна. Они прибывали, конечно, конные, продовольствовали своих лошадей насчет чеченцев, кормились сами на их же счет, и тем сберегали и обеспечивали своих коней, а в тоже время и облегчали свои вечно голодающие семейства. За это-то именно чеченцы их и не терпели, в особенности в последнее время, когда Шамиль повадился сосредоточивать у них все большие и большие партии. Мало того, что чеченец в течение лета должен был употребить свой труд на пользу чужого человека, он еще должен был и кормить его от труда рук своих зимою, – тогда как, чего доброго, у иного сама семья нуждалась в куске хлеба. Конечно, кого это не взбесит! Но Шамиль думал иначе: для его целей ему нужны были войска – и непременно большею частью тавлинцы; тавлинцы, во-первых, потому, что это народ голодный и в данном случае обязанный ему прокормлением, а, во-вторых, потому, что на чеченцев, т.е. на народ (не на военачальников их) он не рассчитывал; он знал, что они его не совсем долюбливали, что свою вольность и неприкосновенность, свое ничегонеделание, свой покой они часто предпочитали всякой драке. Оттого-то он, с одной стороны, и ставил чеченцам в наибы нередко чуждых им людей, преимущественно тавлинцев, с другой – не стеснял этих людей в их деспотических действиях и, наконец, приказывал им и требовал от них, чтобы всякие запасы для их земляков, долженствующих явиться на зиму в Чечню, были бы приготовлены заблаговременно.
А мы, между тем, стремились эти запасы постоянно уничтожать и истреблять. Постороннему зрителю, незнакомому со всею этою махинациею, показалось бы весьма странным, что мы, ради сотни стогов сена, жертвуем несколькими своими головами, а кавказскому воину, в особенности военачальнику, такая манера действий была ясна, как божий день, и необходима, как кусок хлеба голодному. Оттого-то и князь Барятинский отдал пока преимущество сену и волевым посевам и оставил на втором плане Гурдали, хотя это несносное Гурдали нас уж крепко допекало чуть не два раза в неделю.
Наконец, дошло дело и до него. Участь этого разбойничьего гнезда была предоставлена полковнику Бакланову и им же решена по возможности. Но чтобы облегчить этого славного вождя, оттянув от него часть неприятельских сил, князь Барятинский предпринял общее и обширное движение в большую Чечню. Мало того, он решил нанести неприятелю поражение более или менее одновременно с трех сторон: со стороны кумыкской плоскости, т.е. от Гурдали, со стороны Шали и Басса и даже в аргунском ущелье. Последнее движение было для того времени шагом чересчур смелым и далеко небезопасным.
Посвятив в свои соображения Бакланова, который должен был действовать отдельно и самостоятельно, князь Барятинский привел в исполнение свои планы 11-го, 12-го, 13-го и 15-го августа. Он был уверен, что если в одно и тоже время уничтожить Гурдали, поразить неприятеля на нескольких пунктах и истребить на возможно большем пространстве разные запасы, то лишит Шамиля главных средств вести против нас зимнюю кампанию, чувствительно подорвет его власть и влияние в Чечне и еще раз заставит многих чеченцев переселиться в наши пределы.
Все это сбылось хотя не вполне, но в значительной степени.
Военные действия открыл 11-го августа командир князя Воронцова полка, явившись в этот день, на рассвете, на мезоинской просеке, сделанной нами в истекшую зиму.
В состав колонны входили: три батальона командуемого им куринского полка, четыре сотни донского №19-го полка и шесть орудий легкой №5-го батареи 20-й артиллерийской бригады.
Когда начальник колонны прибыль на мезоинскую просеку, то оказалось, что она во всю ширину ее прорыта глубокою и непроходимою канавою. Пришлось приступить прежде всего к устройству переправы, так как главная цель движения – неприятель и все его запасы и посевы – находилась по ту сторону просеки. Работа закипела. Чеченцы пока нас не беспокоили.
В шесть часов утра приехал князь Барятинский в сопровождении одной только кавалерии, состоявшей из четырех сотен гребенского, двух моздокского, двух донского №19-го казачьих полков и одной сотни дунайского казачьего войска. Вся эта кавалерия в одни сутки явилась на Аргун с Терека, Алхан-Юрта и из Грозной.
Когда князь Барятинский присоединился к полковнику Воронцову – переправа уже была готова, и по ней войска прошли беспрепятственно на ту сторону канавы, миновали просеку и вступили на обширную мезоинскую равнину.
Казалось, что самая земля согнулась под тяжестью скирд, копен, снопов сена, проса и кукурузы, представившихся зрению на громадном пространстве. Поле, лесные прогалины, лощины, площадки в самом лесу – все было заставлено произведениями богатой и благодарной почвы, и все это в полчаса было охвачено кавалерию и пехотою, которые разметывали, рвали, побивали, топтали, зажигали эти предметы народного благосостояния.
Неприятель пока нас не тревожил, потому что местность была открытая и для него неудобная; но лишь только эти посевы и запасы в течение трех-четырех часов были истреблены дотла, и отряд двинулся вперед, имея в авангарде кавалерию, а с флангов по одному батальону пехоты, чеченцы стали показываться в опушках окружающего поляну леса и орешника и понемногу атаковали наши батальоны. Вслед затем, против фронта грянул на нас первый орудийный выстрел. Князь Барятинский, вверив генерал-майору Багговуту всю кавалерию, приказал ему атаковать горцев. Багговут понесся стрелою, за ним бегом кинулись батальоны, и в то время, когда он моментально отбросил неприятельскую партию к самым горам, пехота быстро занимала опушки и перелески, ограждавшие следующую поляну. Охватив, таким образом, последнюю со всех сторон своими цепями, она открыла кавалерии полный простор для беспрекословных и безбоязненных распоряжений теми запасами, которые находились на этой второй равнине.
Тут дело пошло еще шибче, чем на предыдущем месте. По истечении часа поляна представляла собою жалкий, печальный вид, в который не могла бы ее облечь никакая туча саранчи из числа всех тех туч, которые поражали когда-либо землю от сотворения мира.
