скачать книгу бесплатно
«Перво-наперво (Продадим двух обчественных бугаев. К налетью подрастут новые. Во-вторых, – пустим добровольную по станице подписку. У-третьих, – обложим наших купцов-духанщиков».
В это время Кривоносиха крикнула в раскрытую дверь: «Закончили? Давайте графин и склянки».
Черноусенко бросился за графином, рюмками и стаканами, а секретные бумаги положил на окно. Все перешли на черную половину, и началась попойка.
Глава II. В парадную тихо вошел сын Кривоносова – Николай. Он только что приехал из Владикавказа и торопился к своей невесте-большевичке – учительнице станичной школы, Mapyce Изюмовой. Николай поставил свой чемодан на пол, увидел какие-то бумаги на окне и стал их читать. «Ба! Вот так штука! – подумал он. – Ведь это белогвардейское воззвание».
Закрыв дверь на крючок, Николай списал полностью приказ и положил бумаги на прежнее место.
«Ну, теперь, немедля ни минуты, к своим. Надо их предупредить».
Он тихонько вышел из хаты.
Кривоносиха услышала, как скрипнула дверь, и бросилась поспешно на двор: «Не воры ли?».
Она догнала сына за воротами: «Колюшка, родной, это ты! Побудь дома! Мы, почитай, цельный месяц тебя не видели. Брось эту голоштанницу Маруську. Смущает она тебя только. Я ей все косы выдеру», – обливаясь слезами, твердила мать.
«Нет, матушка, я должен идти», – был-ответ сына, и он твердой походкой зашагал по улице, оставив мать в недоумении. Он свернул с главной улицы на боковую и дошел до окраины станицы, где квартировала у бедной казачки-вдовы Моисеенко его Маруся. Он постучал в дверь. «Кто там?» – раздался звонкий голос. – «Свой. Это я». Она открыла дверь и ввела его в комнату.
«Ты вовремя Прикатил. У нас все в сборе», – сказала Маруся.
Оба вошли в накуренную хатку, в которой собрались молодые казаки. Тут же сидела и подруга Маруси – Галина, сообщавшая обо всем слышанном на тайных собраниях своему жениху Петрусю Петрусенко. Он, в свою очередь, осведомлял Черноусенко.
«Вовремя ты явился, Николай», – сказал черный парень – Пограничный.
Не отвечая ему, Николай вынул записную книжку и прочел громко секретный приказ.
«Надо сейчас же дать знать в город и известить в станицах о контрреволюционных замыслах».
«Я коня в ночное не погнал», – отозвался молодой казаченок Остап Неупокоенков.
«Ты и езжай в станицы. В город же мы, я думаю, пошлем Пограничного».
Уже вторые петухи пропели, когда все разошлись по своим хатам. Николай и Маруся долго говорили, сидя на завалинке. Они думали о том времени, когда смогут устроить трудовую ученическую коммуну для детей казачьей, горской и крестьянской бедноты. Они сидели всю ночь и утром увидели Галину, которая вышла на двор умываться.
Вытирая бледное лицо расшитым полотенцем, Галина сказала:
«А вы все милуетесь и не намилуетесь никак! А я к тетке Федорке белье мыть пойду. Надо же на приданое деньги собрать. Почитай, уже сотню отложила».
Но вместо того, чтобы идти к тетке Федорке, Галина пошла к Петрусевой хате. Петрусь в это время чинил плетень. Он сказал Галине: «Пойдем в хату». Но она, запыхавшись, стала нескладно рассказывать ему о приезде Николки, о приготовлениях красных казаков.
«Сведения важные, – покрутив усы, сказал Петрусь, – я думаю, как передам в «ревком Черноусенко, благодарность нам будет хорошая. А энтого Кольку-сицилиста я очень недолюбливаю. Родился казаком, казаком должен остаться, а он подался в большевики. Будет висеть на телеграфном столбе! Своими руками петлю на шею зачеплю и вздерну, вот так».
Петрусь надел праздничную черкеску, стянул себя крепко поясом и пошел к Черноусенко. Ему отворила сноха. «Дядько дома?» – спросил Петрусь.
«Знамо, дома! Как вчера пришли, так и завалились спать в кладовке. Пьяны дюже были. Все большевиков ругали».
Петрусь вошел в кладовку. Черноусенко валялся на тулупах. В кладовке до удушья несло аракой и вонью. Долго Петрусь не мог его разбудить. Наконец! Черноусенко хриплым голосом спросил: «Есть чего нового?».
«Есть, и первейшего интереса! – ответил Петрусь. – Эти изменщики – голытьба станичная, вооружается и, забыв хрест господень и веру дедовскую православную, в поход против нас собираются, с большевиками рука в руку идут. Колька непутевый из области возвратился. Приказ, чтоб обезоружить красных чертей читал…»
«Приказ, какой приказ?» – с тревогой спросил Черноусенко и вспомнил, что оставил в парадной хате у Кривоносова секретные бумаги.
«О, матушки! – завопил он. – Пропала моя бедная головушка! Колька-шалава беспременно слямзил приказ и передал его большевикам».
Черноусенко поспешно пошел в хату, вынул из сундука новенькую терскую бону в 25 р. и передал ее Петрусю.
«Золотой в другой раз получишь, – сердито буркнул Черноусенко, – отваливай-ка!».
Оба разошлись.
Глава III. В это время Пограничный уже был в городе. Он нашел штаб и, зайдя в одну из комнат, нашел там Гикало и передал ему копию белогвардейского приказа.
«Николай Кривоносов тайно описал приказ у отца, а наша ячейка решила немедленно передать копию вам», – доложил Пограничный.
Командующий позвонил. Вошел дежурный.
«Немедленно пригласите начальника штаба и политкомов, – обратился он к вошедшему дежурному, а Пограничному сказал: – Мы ждали изо дня в день, что такого рода ультиматум нам будет предъявлен. А теперь идите к своим».
Они простились. Через несколько минут в комнате командующего собрались политкомы, и Гикало сообщил им о положении дел:
«Товарищи! Я только что получил копию секретного приказа белых. Нам бросают вызов. Я оглашу текст приказа».
«Этого следовало ожидать», – сказал политком штаба Сандро Квинитадзе.
Г икало развернул на письменном столе план Грозного и его окрестностей и дислокацию гарнизона и подробно объяснил, какие подступы в город надо забаррикадировать, где нарыть дополнительные окопы, где протянуть второй ряд колючей проволоки, куда направить части, где старить резервы, где батареи и пулеметы. Когда боевой план и диспозиция были подробно разработаны, совещание решило пригласить к 6 часам утра в штаб представителей парткома и вместе выработать редакцию ответа белым. Политкомы отправились я свои части. Квинитадзе и Гикало остались в кабинете и работали до утра, когда дежурный доложил о приходе парткомовцев. В кабинет вошли 3 товарища: ответственный секретарь, заведующий агитпропом и заведующий учраспредом. Гикало прочитал приказ. Пришли и остальные политкомы. Завагитпропом сказал: «Ответ может быть один», – и предложил текст ответа: «Убрать броневики и выдать оружие, ответственных работников и большевиков мы отказываемся». Все согласились с предложением завагитпропа.
Гикало вместе с начальником и политкомом штаба поехали осматривать позиции. Еще до рассвета в городе все оживилось.
Был девятый час утра, когда с пограничного поста по телефону сообщили в штаб о том, что показались всадники с белым флагом. Команда разведчиков была уже наготове. Они сели на коней и выехали навстречу врагам. Они увидели казачьего командующего Матушкина на белом коне, в погонах и «Георгиями» на белой черкеске. За ним, на сером коне, следовал трубач, державший белый флаг, и сзади десятка два вооруженных казаков. Матушкин вручил требование о разоружении в 24 часа командиру разведки. Тот ответил: «Срок 24 часа – дело хорошее! Но мы уже знали о ваших замыслах и приготовили вам ответ». И он вручил Матушкину полученную им из парткома бумагу.
«Что и требовалось доказать!» – с наглой улыбкой сказал Матушкин.
Война началась. Работа кипела на городской границе, Входы в город были забаррикадированы бревнами, досками, мешками с песком, сломанными повозками. На городской бане поставили пулеметы. Из первого участка станицы выселились жившие там иногородние ремесленники и со своим скарбом, женами и детьми перебрались в город. Не прошло и получаса после разъезда делегаций, как в станице раздался тревожный набат. По городу открыта была из винтовок редкая одиночная стрельба. Им отвечали наши пулеметы. Красные части двинулись на 1-й станичный участок и, почти не встречая сопротивления белых, заняли его…
Глава IV. Истекая кровью, доблестные гикаловцы защищали с удивительной храбростью свое красное гнездо. Продовольствия и боевых припасов было мало. В первый же день обороны Гикало вызвал к себе старого рабочего и партийца Осипова по прозванию «Гудок», который долгое время скрывался от жандармов в нагорной Чечне и поэтому умел говорить по-чеченски. Решили, что Осипов с десятком молодых рабочих отправится в Чечню и закупит там снаряды, патроны, муку.
В первый день было выпущено свыше 1.800 снарядов по станице. Такой ураганный огонь продолжался в течение трех суток. Потом наши стали беречь снаряды, выпуская не больше 100 штук в сутки. Казаки отвечали тем же. Помимо того, с обеих сторон шла пулеметная и ружейная стрельба. Железнодорожники не давали ни днем, ни ночью покоя белым. Они соорудили бронепоезд, который обстреливал левый фланг и тыл противника. Но вскоре в городе не хватило снарядов. К этому времени прибыл Осипов со своей командой из Чечни. Они привезли на арбах продовольствие, ящики с патронами и снаряды. Это ободрило осажденных. Бомбардировка продолжалась. Пули так и свистели по всем кварталам города. По улицам небезопасно было ходить. В заборах между домами были сделаны пробоины, по дворам вырыты ходы. Через эти лазейки пробирались люда. Днем и ночью командующий Гикало появлялся в самых опасных местах. Рабочий батальон ворвался в станицу Грозненскую, отбил у казаков большие запасы хлеба.
Как львы, отбивали железнодорожники бешеные атаки белых. Командир железнодорожной дружины Кананов, как только началась бомбардировка Грозного, занял все подступы к станции, отлично учитывая значение этого стратегического пункта. Казаки, получив подкрепление и бронеавтомобиль, возобновили яростную атаку на станцию. Броневику удалось ворваться на станцию. Красный бронепоезд, сооруженный рабочими, достойно встретил его. Из орудий был открыт огонь. Недолет, затем – перелет. Цель взята, снаряд угодил прямо в броневик, который перевернулся на бок. К казакам подходили свежие силы. Они открыли ураганный огонь из орудий по станции, и железнодорожники, в виду превосходства сил противника, принуждены были покинуть станцию и отойти через железнодорожный мост, за реку Сунжу. Здесь они немного отдохнули. Вечером из Города разведчик привез приказ командующего Гикало – «Во что бы то ни стало вернуть станцию и выбить оттуда белых». Так как мост казачьей артиллерией был подбит, то железнодорожники стали сооружать для переправы через Сунжу плоты. Тогда белые спустили нефть в реку и подожгли. Железнодорожники, их жены и дети стали кольями мешать горевшую нефть и потушили ее. Сгорел один только плот. Железнодорожники переправились через Сунжу и выбили белых. Станция после этого несколько раз переходила из рук в руки. Казаки, понеся огромные потери и израсходовав свои снаряды и патроны, перестали нападать на станцию. Железнодорожники стали наступать. Ночью они сделали вылазку и взяли в плен до 300 белых офицеров в Голубинском саду. Эта потеря сильно подорвала силы белоказачества.
В городе тоже не дремали. 25 сентября грозненские красноармейцы, при поддержке самообороны, по всему фронту пошли в атаку на казаков. Бросая пулеметы и винтовки, казаки поспешно отступили. Наши заняли «Беликовский» мост. На правом фланге были заняты казачьи позиции у «сенников».
Наступил октябрь. Из Чечни прибывало мало продовольствия. Красноармейский паек был доведен до ? фунта в сутки. Но наши не роптали. В Чечню, в аулы и, кружным путем в станицы были командированы коммунисты. Они проникали в самые глухие, затерянные в горах, чеченские аулы. Посланный вторично в Чечню, Осипов привез вести о том, что в Чечне горская беднота организуется, что она ведет борьбу с кулаками-спекулянтами. Рассказал Осипов также о том, что чеченцы аула Ачхой-Мартен почти поголовно записались в Красную армию и идут на поддержку красных защитников Грозного. Чеченцы аула Атагинского, сформировав после приезда агитаторов красноармейский отряд, решили направить его на усиление армии во Владикавказе.
В городе усилились болезни, было много раненых, и поэтому был организован госпиталь. Туда на должность сестры милосердия была направлена Маруся Изюмова. Когда началась осада, она пошла в партком получать директивы для ячейки и не успела вернуться в станицу. На третий день в город из станицы прибежали двое станичников-коммунистов. Они разыскали Марусю и сообщили, что ее жених Николай Кривоносов схвачен и жестоко избит белыми палачами. Его спасла мать, и он скрылся неизвестно куда. А через месяц перебежчик, казак Ермоловской станицы, принес письмо от Николая. Он писал, что при помощи товарищей ему удалось бежать из-под ареста. Он находится у красных казаков. Он надеется вместе с казаками скоро освободить Грозный.
Глава V. Андрей Меркулов, успевший за полчаса до обстрела переселить свою жену и ребенка к теще в город, работал в разведывательном отделении штаба. Он вступил в партию большевиков и был направлен парткомом в казачьи станицы для партийной работы и для организации красных казаков. В половине октября Андрей приезжал с докладом в Грозный. На «общем партийном собрании он сообщил о результатах своей работы в станицах – Карабулакской, Нестеровской, Ассиновской, Михайловской и Троицкой.
«Вся молодежь этих станиц, – доложил он, – пошла сразу в ряды красной конницы и даже некоторых стариков за собой потянула. Намедни в Троицкой было устроено нами «Общее собрание, круг по-казацки, пяти красных станиц. Вынесли резолюцию – стоять на защите советской власти, прокладывать путь на соединение с красными силами Грозного. Приняли воззвание для посылки по враждебным станицам: Самашкинскую, Слепцовскую, Ермоловскую».
Андрей после собрания пошел к себе на квартиру. Теща его служила кухаркой у богатого нефтепромышленника, удравшего в марте 1918 г., когда на Тереке установилась советская власть, в Тифлисе, к «меньшевикам. Варвара Золотухина, так звали тещу Андрея, осталась одна в богатой барской квартире. Здесь и была организована Андреем коммуна. Тетка Варвара, общая любимица, стряпала для коммуны обеды. Все обитатели ее жили по-братски и делились между собой последним куском хлеба. Жила в этой коммуне и сестра милосердия Маруся Изюмова.
В тот день, когда вернулся Андрей из поездки, она дежурила в госпитале. Вечером пришли с собрания партийцы и рассказали ей, что Меркулов возвратился и делал доклад о своей поездке. У Маруси забилось сердце. Она через Андрея посылала к Коле письмо. Жив ли он, или пал славной смертью за советскую власть? Вот вопрос, который гвоздем засел в ее мозгу. Дежурить надо было до утра. Маруся не утерпела и попросила санитара сбегать в коммуну. Через полчаса Варвара зашла в приемный покой, в руках у нее было письмо. «Письмо, письмо… от моего…», – радостно закричала Маруся и бросилась навстречу вошедшей. Николай писал, что он работает политкомом при штабе красных казаков, что они идут на выручку, что недалек день, когда они встретятся. Маруся торжествовала.
«А что, Варварушка, не знаете, будет ли ваш зять на линию возвращаться? Я бы тогда письмецо моему Колюшке послала».
«Не знаю сама, голубушка! Он, почесть, с нами и не говорил. Пришел с собрания, чуток перехватил борщеца, да и бегом опять в партию: даже чайку не захотел напиться. Я в коммунию побегу, а то ребята придут с позиции – надо вечерить им собирать. Таперича не убивайся, а жди своего нареченного».
Старуха ушла. Изюмова начала выписывать требования на порции для больных и раненых.
«Тифозные с каждым днем все больше и больше поступают», – сказала она подошедшему к столу фельдшеру.
«Да, сестрица, сыпняк свирепствует, а у нас даже дезинфекционных средств нет, недостает мыла»…
В приемный покой два санитара внесли носилки с раненым. Сзади шел красноармеец с винтовкой. Раненый стонал.
«Так что, сестрица, мы раненого принесли вам, арестантским порядком препровожден», – сказал конвоир.
Маруся подошла к носилкам и узнала Петруся, жениха ее подруги Галины.
«Петрусь, это ты? Как это тебя угораздило?».
Раненый слабым голосом отвечал: «Я… хотел перебежать… в красные хотел записаться… Меня, прямо в упор… в живот ранили»… и закрыл глаза.
«Иванов, пригласите дежурного врача. Ранение полостное и, видимо, в тяжелой форме. Сами же приготовьте все в перевязочной».
Изюмова сняла полотнище палатки, которыми был прикрыт раненый. Она увидела, что повязка, сделанная из разорванной сорочки, вся промокла от крови. Петрусь открыл глаза: «Водицы, водицы… все жжет внутри». Она налила воды в стакан и дала раненому воды.
«Что невеста твоя?» – спросила Маруся.
«С Галиной повенчался я… второй месяц вот идет…» – отвечал раненый.
В перевязочной Петрусенко раздели, а его окровавленную одежду принял цейхаузный, который переписал все это. Из черкески он вынул какую-то записку.
«Надо сестре показать писульку», – подумал он и понес в приемный покой. Изюмова поднесла записку к лампе и прочитала:
«Настроение в городе подавленное. На почве недоедания красноармейцы болеют сыпным тифом. Были случаи неповиновения начальству, аресты и предание полевому суду. Буржуазная рота целиком против советской власти, также много противников в рядах самообороны. В случае вашего дружного натиска буржуазники и большая часть самооборонщиков. Воткнут штыки в спину красных. Самые слабые места позиции отмечены на прилагаемом ниже плане красным карандашом. Действуйте решительней, и как можно скорей, так как в городе ходят слухи о том, что красные казаки, изменившие нашему общему делу, идут на выручку осажденных. Следующую сводку передам в воскресенье, на условленном месте. Ваш Архангел».
Ниже на бумажке был чертеж с цифрами: «До 400 штыков», «2 орудия», «2 пулемета».
Изюмова выронила бумажку на стол.
«Значит, Петрусь шпион. Следовательно, та, которую я и наши считали за свою… Галина тоже шпионка… Вот откуда у нее деньги были на наряды. Сейчас же надо сообщить в штаб». Она подошла к телефону и вызвала штаб.
«Немедленно прошу прислать в госпиталь кого-либо из товарищей -партийцев».
Минут через десять у госпиталя раздался шум автомобиля. Вошел политком штаба и принял от Изюмовой документ.
Петрусенко был приговорен военно-полевым судом к высшей мере социальной защиты.
Глава VI. В городе стало известно от присланного Меркуловым нарочного, что красные казаки взяли станицу Самашкинскую и продвигаются к станице Закан-Юртовской, при чем на их сторону перешли две конных и одна пешая казачьи сотни с артиллерией. В тот же день на рассвете казаки снова пошли в атаку, но были отбиты нашими, перешедшими в контратаку. Затем началась сильная артиллерийская перестрелка с обеих сторон.
«Ишь, как жарят, проклятые! – сказал молодой красноармеец. – Это они, как мухи в конце лета, больно так кусаются, но скоро перестанут кусаться. Снарядам их приходит конец. Последние выпущают. Зато нам из Чечни подвезено бомбошек столько, что еще на месяц хватит».
Действительно, скоро станичная артиллерия замолкла. Продолжали трещать пулеметы, но в нашу сторону пуль летело мало.
«Это военная хитрость, казацкая! – поучал командир Тронов. – Шалишь! Нашего брата не обманешь! Вон видите, товарищи, на колокольне у них пулеметы работают. Слухайте звук. А вон направо и налево трещотки такие приспособлены, чтобы пужать нас, а звук совсем другой. Прислухайтесь».
Наши батареи и пулеметы все усиливали огонь. Ровно в 10 утра наши цепи пошли вперед. Из станицы слабо отстреливались. Все же, нет, нет да и ранит нашего бойца. Гулко разрывается снаряд… Тронов не ложится. Он перебегает с первым звеном и сам командует прицел.
«Ты бы, товарищ командир, лег бы», – крикнул Андреев, подбежав со вторым звеном. Только проговорил эти слова Андреев и успел скомандовать: «Прямо по опушке станицы, прямой прицел! Пли!», как увидел, что Тронов упал, сраженный двумя пулями. Андреев принял командование.
«Семенов, принимай команду над вторым звеном!» – крикнул он и пошел впереди первого звена.
Наши приблизились к станице. Горнисты заиграли «атаку».
С криком «ура», с винтовками наперевес бойцы ворвались в станицу. Все смешалось. Казаки действовали кинжалами и шашками. Кинжал вверх, кинжал вниз, и – голова бойца покатилась по мерзлой земле. Шашка вверх, шашка вниз, и. боец перерублен на две части. Наши работали штыками и прикладами до остервенения. Казачки, казачата-подростки бегали с железными вилами, ломами, лопатами и ухватами и добивали наших раненых. Из хаты выскочила старая станичница: на ухвате у нее висел громадный чугун с горячим борщом. Она кинула чугун на раненых. Отец бросался на родного сына, брат – на брата, – не щадили друг друга. Казаки дрогнули. Наши погнали казаков. Через сделанные прорывы в проволочных заграждениях к нам прибывали все новые и новые силы из резервов. Особенно трудно было выбивать казаков из бетонных укреплений. Наши смельчаки под сильным ружейным и пулеметным огнем нанесли к бетонным сооружениям соломы и карбида и зажгли их. Ветер дул в сторону казаков, и удушливые газы горевшего карбида выкурили белых: они в одиночку выбегали из своего убежища.
Когда наши цепи стали наступать на станицу, красные чеченцы, спешившись, седели в окопах. Они рвались в бой, но им приказано било не выступать.
И вот, когда наши пошли в атаку, выскочили с шашками наголо конные казаки.
«Хинца ваина тэа кочушылят рат» (по-чеченски: «Теперь и до нас доходит очередь!»), – закричали чеченцы и вскочили нa коней.
С криком «Алла!» понеслись чеченцы на конных казаков. Еще момент, и всадники бросились друг на друга. Пошла рубка.
«Алла! Алла!».
Сверкали клинки шашек и кинжалов. Ржали и бегали по полю лошади без всадников. В одно мгновение чеченцы смяли казаков. Белые стали удирать. В станицу ворвались чеченцы, продолжая рубить налево и направо. Когда они подскочили к главной улице станицы, раздался страшный гул. В воздухе полетели камни, ранив двух всадников. Это взорван был казаками фугас. Но белые не рассчитали и, к нашему счастью, произвели взрыв преждевременно. Белые ушли в горы.
Нам достались орудия, более 1.000 снарядов, пулеметы, бомбометы, бронированные поезда, автомобили, винтовки, патроны и много военной добычи.
Был захвачен штаб командующего Матушкина.
Эпилог. Выполнив задание парткома, возвратился из Чечни старый Осипов со своей командой. Им пришлось вместе с 1-й ротой красноармейцев прогнать белых бандитов со Старых промыслов, которые влечение трех месяцев были отрезаны от города. Ликованию и благодарности освобожденных рабочих и их семейств, которые работали под постоянной угрозой расстрела, не было конца. Целый день, не умолкая, раздавались приветственные гудки. Освобожденные и освободители справляли свой пролетарский праздник. Трогательна была встреча команды Осипова – «гудчат» со своими родителями. Жена Осипова рассказывала мужу:
«Три раза меня трусили эти разбойники, пусто им быть. Все тебя искали. Все перевернули. Всех курочек куроцапы поворовали. Третий раз как пришли, все больше ахфицеры, сгребли меня, грешную, да и потащили. На телеграфном столбе хотели повесить. Тут, на счастье, знакомый сотник казацкий Бороденко проходил. Я к ему, взмолилась – защитить и помиловать, значит, прошу. А тот к палачам моим обратился. Говорит: „Бросьте, господа ахвицерья. Я эту старуху знаю. Она казачка, а что муж и сын ее в большевиках, она в энтом неповинна“. И сам вытащил голову mojo из петли. Виновата я перед тобой, старая дура. Патрет-то я Ленина зничтожила. Так другой патрет купите вы. Я сама в красный угол к иконам повешу!».
В это время на улице загудел автомобиль.
«Задержи, коммунар, машину; кажется, в город направляется? Поедем в партком. Я с докладом. В это время нельзя дома на печи лежать», – кинул Осипов сыну. Тот выбежал.
«Хозяин! Ты бы хочь сынка оставил. Почитай сто дней и сто ночей не видала. Все оченьки выплакала», – взмолилась старая.
«Сама знаешь, хозяйка, что служба, долг…» – был ответ.
«Машина дожидается», – закричал сын.
