скачать книгу бесплатно
Что я скажу, если вдруг мы встретимся? – думал я до того, шагая между старыми домами, и, втайне надеясь, что ничего подобного не произойдет, а я дойду до края следующей улицы, пройду пару остановок, на третьей сяду и поеду к себе успокоив свою совесть тем, что сделал все, что мог. Но мы шли друг другу навстречу и когда оказались в паре метров друг от друга, я открыл рот и сказал быстрее, чем подумал:
– Привет. Я помню тебя, несмотря на то, что был невероятно пьяным.
Шаманка потом говорила, что я подкупил ее словом «невероятно».
– Мне тогда очень хотелось тебя догнать. У тебя был такой вид… даже не знаю, как сказать. Отчаянный. Но в том состоянии догонять явно не стоило, – я говорил первое, что приходило в голову, – теперь, вот, трезвый, вижу тебя здесь и спрашиваю: У тебя все в порядке?
Пока Шаманка соображала, что происходит, я ее разглядывал – темные дреды, курносый нос, длинный черный плащ, перчатки через пояс. Сплав современности и некоторой английской чопорности. Индейского вида замшевая сумка с цветной бахромой, из которой, через приоткрытый замок, торчали черные вороньи перья.
– А есть какие-то причины для того, чтобы было не в порядке? – наконец спросила она.
Друга выдавать было нельзя.
– Наверное нет. Уверен, что это просто мои домыслы, извини, что я так… раз все в порядке, я пойду. Рад был в этом убедиться, – я повернулся и выдохнул.
– А ты разве не в другом направлении шел?
– Я шел тебя искать. Других дел в этой стороне у меня нет.
– Хочешь кофе? – совершенно растерянным голосом произнесла она.
Так все и произошло. Так просто, что даже странно.
– Значит, она – Шаманка? – спросил позже Скрипач, – а почему именно Шаманка?
Он забежал после репетиции в мой офис попить кофе. Я снимал помещение под самой крышей в одном из новых бизнес-центров, поставив туда два электронных пианино для учеников, чайник на кухню и диван, на котором спал в те дни, когда не хотел ехать домой.
– Она сказала мне, когда мы все-таки разговорились, что в роду были шаманы и сама она кое-что видит и чувствует. А еще, у нее дома кругом висят разные ловцы снов, перья, мандалы… я не очень в этом разбираюсь. И живет черная кошка.
– Любишь ты навешивать ярлыки на людей. Ну хорошо, она – Шаманка, а ты тогда кто в этой супернатуральности?
– Я? Я – инкуб. Ты же знаешь.
Скрипач рассмеялся так, как смеется только Скрипач – весело и, одновременно, едко.
– Скромно. Инкуб, очаровывающий Шаманок.
Сквозь щели в жалюзи пробивался солнечный свет, отражавшийся от жестяных крыш офисов пониже. Если выглянуть наружу, то кроме поля крыш и неба отсюда ничего не было видно, до самого горизонта.
– Просто инкуб, – сказал я, – играющий на чувствах во имя своих мерзких потребностей. Пожирающий души несчастных. Или что там обо мне говорили?
– Ты бы поискал в словаре значение слова «инкуб», – Скрипач макнул печенье в чашку с чаем, – а то несешь какую-то ерунду.
Я только пожал плечами и придвинул к нему поближе тарелку с конфетами. Из нас двоих Скрипач был хроническим сладкоежкой, словно в детстве ему, а не мне, недокладывали шоколада.
– Когда к тебе придет следующий ученик? – спросил он.
– Через десять минут. Но ты не торопись, она позвонила и сказала, что опоздает.
– Тоже бестолковая?
– Наоборот. Такая же умная, как и ты. Возможно даже еще умнее.
– Ммм… – глубокомысленно захрустел конфетой Скрипач, – ну и что Шаманка? У вас уже что-то закрутилось?
Мой нелюбимый вопрос.
– Я вообще-то за ней слегка, скажем так, присматриваю.
– Вот как это нынче называется, – Скрипач развернул еще одну конфету, насыпав шоколадных крошек на стол, – скажи мне, сердцеед ты этакий, вот что: Есть у меня на примете одна девушка. Красивая, добрая, умная. Хорошая просто во всем. Скромная, в отличие от тебя. Мне очень нравится. И я ей, как будто бы, тоже. Но ведь так не бывает, правда? Должен быть в чем-то изъян?
– У всех есть изъяны, даже у тебя. Вон, ешь как… свинтус.
– Ну это понятно. Просто раньше я в каждой видел что-то такое, что невольно отталкивало. А в этой ничего подобного нет. Мне даже жениться захотелось.
Я хмыкнул. Скрипач на каждой из своих пассий мечтал жениться, но каждый раз забывал о том, что еще несколько месяцев назад говорил то же самое о прошедшей любви.
– Ты уже и предложение сделал?
– Нет, но кто знает, когда… – Скрипач изобразил то, что должно было выглядеть мечтательной улыбкой, – ты бы посмотрел на нее своим инкубским взглядом.
Я чуть чаем не подавился.
– Что?
– Ты же лучше меня разбираешься в женщинах.
– Я вообще не разбираюсь в женщинах!
– Ты, главное, посмотри, но не очаровывай.
– Ты – интриган, – прокомментировал я его затею.
Интриганом Скрипача можно было назвать лишь с очень большой натяжкой. Он был чрезмерно порядочным и верил в чистую любовь, причем так сильно, что заражал этим окружающих, включая даже редких девушек, правда очень ненадолго. При этом, словно в отместку за свою, в общем-то, положительную черту, он подозревал всех окружающих? и меня в частности? в черных делах. Например, в том, что я сплю со всеми ученицами.
– А почему у тебя занимаются одни женщины? – раз за разом приводил он свой основной аргумент. Я пытался объяснить, что дело не в моей скотской сущности. Говорил, что пианисты-мужчины, хоть и достигают, согласно статистике, больших успехов, чем женщины, но в основной своей массе, гораздо более редки. Говорил, что у нас, в целом, культивируется образ пианино, как женского инструмента и что женщины, которые занимаются музыкой, потому и предпочитают пианино, скажем, перкуссии. Причем идут они именно к репетиторам, вроде меня, хотя с ними особых успехов не добьешься. Репетиторы нужны для закрепления навыков и отработки техники, в качестве поддержки в основной учебе, но никак не для развития. Причем они все это знали и все равно шли сюда, каждая по своей причине. Но ни одна за сексом.
Бесполезно.
Ученица пришла все-таки вовремя. Скрипач выразительно посмотрел на нее, потом на меня и произнес одними губами слово «инкуб», а потом надел свой отвратительный вельветовый пиджак, который всегда надевал на репетиции в оркестр, и сказал уже вслух:
– Хорошо вам позаниматься, – причем с такой язвой в голосе, что захотелось его стукнуть.
– Спасибо… Он похож на педофила, – сказала девушка, когда за Скрипачом закрылась дверь.
– Он не педофил, – ответил я.
– Но такой вид, будто с женщинами у него все очень плохо.
– Ошибаешься, – соврал я, – у него все как раз налаживается.
Эту девушку я называл Дочерью Психолог.
– Папа говорит, что все педофилы – несчастные в личной жизни люди.
– Хочешь чаю? – я неумело сменил тему разговора.
Она покачала головой и пошла к инструменту.
– На улице очень тепло.
– Отлично, тогда я открываю окно и начинаем, – я дошел до окна и, подняв жалюзи, повернул ручку.
– Ничего не загораживает вид, – говорил мне торговый агент, когда впаривал этот офис, как будто в тот момент это имело для меня значение. Главным тогда было то, что он был дешевым и в центре города, а то что на девятый этаж не ходил лифт, туалет был этажом ниже, кроме крыш ничего не было видно, этаж официально считался техническим и моя дверь соседствовала с венткамерой, электрощитовой и лифтовой комнатой – было делом десятым.
Ниже располагались более дорогие офисы – несколько проектных контор, пара дизайн-мастерских, школа английского языка, центр развития детей – целый муравейник, объединявший необъединяемое. Где-то подо мной несколько человек одновременно делали кофе в кофе-машинах, звонили по телефону, обменивались картинками в Интернете и работали.
Внизу.
Из окна же открывался вид на бесконечное поле крыш, тянущихся, казалось, до самого горизонта.
Другой из моих учеников – Несостоявшийся Джазмен, однажды сказал, что, поднимаясь сюда он оставляет все остальное внизу и кроме музыки. Для Несостоявшегося Джазмена это было самой настоящей реальностью, ну а я вынес из его слов то, что выбранный офис по-настоящему хорош, раз настраивает людей на подобные мысли. Возможно потому у меня до сих пор нет таблички на двери, а план здания на первом этаже и вовсе не говорит о наличии меня здесь, ведь официально этаж, все-таки, технический.
– Я выучила тот отрывок – сказала Дочь Психолога, – но не уверена, что выдерживаю правильный шаг.
– Ритм, – поправил я, – сыграй, пожалуйста.
У меня пискнул телефон. Пришло сообщение от Шаманки:
«Сегодня полнолуние. Хорошая ночь для того, чтобы не спать.»
Хорошая.
Глава 2. О мертвых бабушках и стихах
И вот мы вместе.
– У тебя очень странная квартира, – говорила Шаманка.
Мы лежали на диване и смотрели в окно на звездное небо. Разбросанная одежда валялась на полу, рядом стояли недопитая бутылка вина, дешевые пластиковые бокалы, купленные по такому случаю, блюдце с ломтиками сыра и шоколадом.
– Она очень пустая, – продолжила она, – и, как будто, потерянная в пространстве и вокруг никого, кроме нас нет. Очень непривычно. Не скажу, что плохо, но непривычно.
Дома у Шаманки и в самом деле все было по другому – небольшая квартирка на первом этаже с вечно завешенными окнами, чтобы, с одной стороны, не смотреть на помойку, а с другой, чтобы никто не заглядывал внутрь. Вдоль всех стен тянулись полки, где стояли причудливой формы стаканы, с перьями внутри. Лежали россыпью, в открытых коробочках, бусины. На столах стояли засушенные цветы, на каждой стене было по ловцу снов или какой-нибудь ритуальной вещице и, куда не кинь взгляд, всюду были черно-белые фотографии людей и картинки разных животных. Плед на ее кровати казался шкурой, пусть и искусственной, а в воздухе пахло кофе и какими-то пряностями. Даже типовая дешевая икеевская мебель была изрисована тонкими узорами под Ар Нуво.
– Мне квартира досталась благодаря программе помощи детям-сиротам, – ответил я, – Тут раньше жила бабушка, и после ее смерти, по закону, если за какое-то время не появляются наследники, квартира перешла государству, а оно квартиру потом отдает тем, кому захочет. В данном случае мне.
– Она умерла здесь?
– Да. В полном одиночестве. Тело обнаружили только спустя два месяца и то когда разгневанные коммунальщики пришли вместе с судебными приставами выламывать двери и описывать вещи в счет долга за электричество. Оказалось, что бабушка пять лет не платила за свет.
– Как ты об этом узнал?
– Соседи рассказали. К тому же ее вещи достались мне вместе с квартирой. Когда я впервые вошел сюда, то первое, на что обратил внимание – запах. Не знаю, как пахнут разложение и смерть, мне показалось, что в воздухе витал дух одиночества и неизбежности. Как будто бы она смирилась и ждала конца и это отложилось на всей квартире. Вот такой запах.
– Может быть до сих пор витает.
– Не витает. Мой друг работает в Департаменте Смерти и он сказал, что тут все чисто.
Шаманка только фыркнула. Она во всем видела свои знаки и Департамент Смерти, со своим прагматичным подходом к потустороннему, вызывал у нее раздражение. Так она сказала мне днем раньше, когда мы пили у нее кофе.
– В общем, я почти двенадцать часов проветривал квартиру. Стояла осень, было адски холодно, я ходил в куртке, по заполненной старой мебелью и вещами квартире с открытыми окнами, собирал чужие вещи и раскладывал по коробкам, которые до того собрал на ближайших мусорках. Очень странное ощущение – касаться вещей мертвого человека. Она явно относилась к ним бережно – бабушка все складывала очень аккуратно. Никто из тех, кто был до меня, ничего отсюда не взял, даже деньги – под стопкой простыней лежало несколько купюр. Странно было все это выбрасывать – фотографии, картинки, хрустальные бокалы для вина, древнюю люстру с розовым плафоном из чего-то, похожего на шелк. Все двенадцать часов – вещь за вещью, складывал в коробки, чтобы потом вынести. На следующий день с двумя друзьями мы все выбросили. Вот так. Был человек, были его вещи, а не осталось ничего.
– С одной стороны страшно, – Шаманка разглядывала тени на потолке, – но с другой стороны может и хорошо. Я бы, к примеру, не хотела, чтобы обо мне грустили или плакали. В этом есть что-то эгоистичное.
Я закрыл глаза. Что было по настоящему эгоистичным, так это обеспокоиться возможной смертью человека и… переспать с ним. Что с этим делать завтра?
– Почему у тебя в доме так пусто? – спросила она, – все выбросил и не стал покупать ничего нового?
– Не уверен, что мне нужно все то, что обычно есть в домах. Раньше я и столько не имел. Да и денег не так много, чтобы обставлять квартиру какими-то вещами.
В некотором роде моя квартира был антиподом ее. У Шаманки всегда было полутемно и сказочно. Мой дом – светлый и пустой, смотрит прямо в небо, а окна выходят на пустующую промзону, которую все никак не могли снести. Потолок я побелил, постелил новый линолеум, обклеил стены белыми листами бумаги и ненужными нотами. Получилось «почти концептуально», как позже выразился Скрипач. Из мебели – большой шкаф, купленный на весь гонорар с первого альбома и диван, на котором мы сейчас лежали. На полу стояли ноутбук и колонки. Электронное пианино, расположенное так, чтобы можно было смотреть на небо в окне, сидя за клавиатурой. На стене висели криво прикрепленные цветные распечатанные обложки моих альбомов. Четыре штуки, как напоминание о том, что я кое-чего все-таки стою.
Совершенно иной дом, чем у Шаманки.
– Ты как будто от чего-то защищаешься, – сказал я, впервые войдя к ней домой, слегка ошеломленный атмосферой кофе и амулетов.
– Может и защищаюсь, – на полном серьезе ответила Шаманка так, что сразу становилось понятно: слова «мой дом – моя крепость» для нее имели самое наипрямейшее значение, – все может быть. А разве у тебя не так?
Теперь мы с Шаманкой засыпали, обнявшись, у меня дома и нам светила луна сквозь окно без штор.
– Ты и твой дом выглядите совершенно открытыми и беззащитными. Это очень подкупает, – услышал я.
Я не нашелся чем ответить, а когда спустя несколько минут повернул к ней голову, то увидел, что Шаманка спит. Лунный свет делил ее лицо на две части – светлую, почти светящуюся, и темную. Как инь и ян. По равномерному дыханию казалось – она спала уже довольно давно, и я только что говорил сам с собой.
Я тихо встал, поднял с пола телефон и вышел на балкон. Промзона внизу чернела, исполосованная ровными квадратами участков там, где угадывалось ограждение. Казалось, что дом стоит на одной из клеток шахматного поля. Сейчас не было видно всех развалин и в разлинованной строгости, которая сейчас представала передо мной, читалась какая-то красота в противовес разрухе, которую можно было наблюдать днем.
Все было хорошо, как и бывает после хорошего секса – устало и хорошо, но внутри что-то свербило, неприятно скреблось, создавая диссонанс с внешним состоянием.
Изначально я не собирался спать с Шаманкой, хотя уже этим вечером знал, что это произойдет. Это походило на плохую сказку – случайно увидел, случайно встретил после, как-то переспали. Будто незримая волна подхватила нас и несла вперед, а мы, ну или я, не знаю, как у Шаманки, просто сидел на гребне и пытался удержаться, хотя изначально сам собирался удерживать.
Слишком быстро и слишком просто, в этом есть что-то неправильное и требовался взгляд со стороны на эту ситуацию.
Я закрыл дверь и набрал номер друга.
Прошло пять гудков, прежде чем я услышал его сухое «Да.»
– Ты не спишь?
