Небо молчаливое

По рации потекла музыка. И Луи, и Эмма замерли.

– Поставим двадцать вольт, – наконец сказал Луи, когда песня стихла, когда кэп объявил, что на радарах чисто.

– Должно хватить.

Поезд полз в сторону большого города. Эмма держала перед собой листок с речью: семиминутное выступление, впихнутое в одну страничку мелком шрифтом, Дэвид сказал так правильно, чтобы не потерялась в листах, когда будешь читать, но читать вообще-то нельзя, надо говорить. Эмма заучила свой текст, как стих и уже совсем не понимала о чём он.

На длинном экране оранжевым мигали станции. Горстка попутчиков равномерно рассыпана по вагону, в голове зудело: а не посчитать ли, согласно какому распределению, они тут сидят. Славный парень высокий и рыжий в синем костюме, в белых наушниках-капельках, Эмме такие нравятся. Эмма почувствовала, как внутри все от стыда перекручивается и во рту вяжет-вяжет виной, Дэвид-то вот сидит, одними губами строчка за строчкой, за строчкой строчка, пальцем ещё ведёт. Ведёт, но не смотрит, и так уже знает. Рыжий парень что-то пальцами теребит, золотую печатку снимет наденет, покрутит, снимет, наденет. И сам он несчастный какой-то. Одет хорошо, а ботинки поношенные. Эмма уставилась в пол. Она не могла заставить себя читать.

Напротив её ног ноги в розовых кроссовках, светлые-светлые в лилово-сизых синяках, девушка везёт ролики. У неё на сумке вышита карта старого мира. Эмма зажмурилась. Откуда-то слева приносилось тихое постукивание чужих битов. Бормотание Дэвида стало отчётливей. О небо. Ей нужно просто пережить эти несколько оранжевых станций.

– Волнуешься, – прошептал Дэвид ей в ухо.

Эмма кивнула.

– Повтори, – сказал он разумно, – мне помогает.

– Ага.

Она послушно расправила листик, выхватила два предложения моргнула и продолжила смотреть в никуда.

– Закончим, наверное, – сказала она Луи. Луи кивнул. Теперь она Дэвид, теперь её слушают. «Боже, почему мне это нравится?» – это была неприятная, сколькая, грязная зловонная мысль. Луи послушно встал.

– Ты в рубку сейчас?

Эмма кивнула.

– Нашёл им каюты? – спросила она, потому что стоило спросить.

– Да. Двухместную. Они сказали, подходит. А Фет сказал, что с ними всё хорошо, даже надышаться ничем не успели. Хотя обшивка кое-где… но не критично, кстати, я могу починить.

– Не слишком ли… – Эмма встала. Она чувствовала, что её голос стал голосом престарелой гардеробщицы, – мы гостеприимны?

– Ну это ж не сложно! – всплеснул руками Луи. – Я просто… – он понурился, – хочу помочь.

Эмма слабо кивнула. Боже, да какая разница, пусть делает что хочет! Не ей же шаттл чинить. Она встала, а тело сделалось тяжёлым от немощи, от бессилия. Всё случилось само собой, всё решили без Эммы, на её мнение всем опять плевать.

Путь до рубки стал дорогой на вершину по камнепадам и леднику. Если с кораблём что-нибудь случиться по вине этих, нет, по Эмминой вине, это ей нужно было всё предусмотреть и продумать, а не становиться мебелью, частью рубки, тихой частью корабля.

В пилотском кресле сидел Константин, кажется, по её команде.

Эмма остановилась, на пару шагов не доходя, ей почему-то ужасно не хотелось становиться ближе.

– Смена, – сказала она, сказала слишком тихо, он едва ли услышал. Эмме раньше нравилось как это звучало: смена – сменяемся, смена – время, смена – строчка в расписание, смена – вставай.

– Уже что ли? – он удивлённый повернулся. – Ты закончила своё… что ты там делаешь.

– Да, – ответила неохотно. – Встаешь?

– Выгоняешь меня? – он улыбался. Насмехается или просто добродушен? По нему не понять.

– Нет, – Эмма вздохнула. – Ты разве не хочешь проведать своих гостей?

– Эмм! – чуть ли не выкрикнул он. Эмма отшатнулась. – Сначала Фет, теперь ты. Неужели я настолько не прав? – он возмущенно развёл руками. – Я людей спас.

– Уверен? – Ей было страшно, она пятилась к стене, а надо бы к креслу. Надо бы сесть. Корабль повисит, конечно, немножко, ничего с ним не станется. – Если Фет прав, – прошептала она. Фет скорее всего поднимался сюда и долго-долго рассказывал Константину про пташек, про пиратов, про то, что так делать плохо, а как хорошо? Эмма не хотела грубить, не хотела как Фет и злиться тоже не хотела. – Если эти люди сбежали от пиратов, пираты будут искать нас. Что ты сделаешь с пиратами? Устроишь воздушный бой? – Эмма поняла, что не злится, а боится. Что она будет делать с пиратами? Из оружия на корабле только… если только лазер переделать. А этот лыбиться. – Учти, – процедила она, – из оружия только лазер, который я тебе не дам.

Попробуй вытащи ещё этот лазер. Боже и какой она после этого ученый? И он слабенький, чтобы обшивку чинить.

– Придумаю что-нибудь. Я умею нести ответственность за… то что делаю!

– Ну так иди и неси, – процедила она. – Не стоит оставлять пташек без присмотра.

II

Он был зол. Да, он был зол. Его допекли. Нет, ну серьёзно. Сначала доктор со своими пиратами, потом Эмма. Пусть и так, пусть и так. Что теперь бросать пташек в облаках? Боже, кто людей пташками называет?! Константина шагал по коридору в сторону кают. Как разумный человек, как настоящий капитан, он предложит им поесть. А после они поговорят и всё прояснится. Девушка, Лика, она представилась Ликой, выглядела неважно, да и парня потрепало. По их словам, они болтались в облаках больших трех дней в картонном шаттле размером в две туалетные кабинки. Константин замер, ему хотелось объясниться. Ну право слово, он поступил, как поступил. Бросать людей в открытом небе последнее дело. Как им вообще удалось сбежать? И если пиратом был Людвиг… Константин улыбнулся немного злорадно. С Эммой надо поговорить.

Со стороны лабораторий показался Луи.

– Эй, кэп! – крикнул он, голос у Луи был нервный. – Слушай, – начал он, – не поможешь мне с шаттлом? Эмма почему-то… Но я думаю, это правильно будет. Там немного работы и инструменты у нас есть.

– Пошли, – резче чем следовало ответил Константин. – А чем залатать?

– У нас есть, – оживился Луи.

Возможно несколько часов монотонной работы поможет освежить голову или по крайне мере устать.

– А гости? Их бы покормить.

– Фет сказал, они спят. Он осмотрел их, всё нормально.

– Знаю, что осмотрел он и мне сказал, – Константин вдохнул глубоко, потом выдохнул и бить стены чуть-чуть расхотелось. – А ещё он сказал, у них клейма на запястье, у обоих. Птичка какая-то. Вроде парные татуировки…

– Они чьи-то, – прошептал Луи.

– В смысле? – Константин всё ещё не въезжал, разве люди могут быть чьи-то, чьи-то на столько, чтобы их клеймить?

– Так отмечают, когда… когда ты соглашаешься быть… они как… Я не могу объяснить.

– Работорговля?

– Почти. Но нет. Обычно на это соглашаются добровольно. У них есть где жить и что есть, но нет свободы перемещений и всё, что они делают, музыку, – пробормотал Луи, – принадлежит господину. Он может продавать её, но они не получат дохода.

– И на черта на это соглашаться? – возмутился Константин. – Добровольно! Куда уж там.

– Когда иначе не получается. – Луи отвернулся, он как Эмма прятал глаза. – Я больше всего боялся, что со мной будет так, – он вздохнул. – Когда меня поймал Фет, когда притащил на Небо, когда они с Эммой предложили жить здесь, я думал – попал. Я два года барахтался, цеплялся за любую работу, воровал, лишь бы не с клеймом… Но это не клейма, это маленькие татуировки. Я так удивился, когда увидел, что у Эммы всё руки… Потом знаешь, потом я вспомнил… вспомнил что-то, что Фет называет выдумками. Мастерскую с художников, к ним приходили счастливые, свободные люди. В солнечном мире это искусство, а здесь метка. Верна все извращает. – Луи опустил голову. – Ну вот почему так? – спросил он. Константин понятия не имел почему, ему тоже хотелось бы знать. – Мне страшно об этом, – Луи вдохнул, а выдохнуть забыл. Он не хотел бить стены, а Константин хотел. Теперь хотел ещё больше.

– Понимаю, – сказал он, потому что так говорят, когда так.

– Я думал тогда, ну тогда, когда Эмма и Фет…, ну что меня тоже. А ещё я подумал… Знаешь, мне до сих пор гадко. Подумал, что и ладно. Допрыгался. Доворовался. Рано или поздно это всё равно должно было случится. Со всеми такими случается. Это или дурь. Но лучше это. И у меня будет где жить, будет своя каюта и еда будет, и они вроде не злые. Да, я не буду себе, не смогу больше скитаться по станциям, летать зайцем и солнечный мир, видимо, точно теперь не увижу. Зато мне больше не нужно думать, как выжить. Это, кэп, было вообще поганое время. Знаешь, продать свободу за еду и спокойствие за возможность, наконец, перестать трястись и выкручиваться, показалось мне не так и плохо. Да если честно, в моём случае даже выгодная сделка. Но они просто приняли меня. Без клейма. Потому что они хорошие. И… и…

– Я не знал, – Константин положил руку ему на плечо. Что он мог ему сказать? Ну вот что он мог сказать на это? – Пойдём чинить чертов шаттл.

Луи просиял.

Четыре часа они возились с шаттлом, возились бы и дольше, но Луи нужно было в рубку. Константин заканчивал сам в ущерб «свободному времени». Но он не Эмма, ему не нужно торчать в лаборатории, и не Фет, чтобы разбирать лекарства или что там делает доктор в свое «время»? «Отчёты пишет», – вспомнил Константину, впрочем, это ему тоже не грозит. Получилось в итоге очень даже сносно, но сил осталось только на поспать. С утра машинное, после рубка. «Приказа» Эммы он не исполнил и был почему-то этому рад, как ребёнок назло не надевший свитер. Но что с ними делать? Что делать если явятся пираты? Он не знал. Сон казался выходом.

Сон, как всегда, не шёл.

III

Она встала у стены, перевязала волосы серебристой лентой той, что носила на запястье точно браслет, вдохнула глубоко:

– И что вам спеть, родные?

– Да всё равно… – пожал плечами Константин.

Они собрались в буфете вчетвером: музыканты, Константин и Луи. После машинного, он заглянул к ним и предложил обед. Лика растолкала Джейка, по её словам, он проспал уже двадцать часов. Константин в это не очень-то верил, по его расчетам на борту Неба они провели меньше. Хотя кто его знает? Он давно разучился считать дни.

– Постой, – Луи подскочил со своего места, запнулся о кресло, щелкнул одним выключателем, вторым, погрозил лампам.

Все молчали, и Константин молчал, ему почему-то захотелось встать и усадить Луи обратно, а потом извиняться. За что? Луи щёлкнул и получилось так, что в столовой темно, но над головой Лики свет. Они так меняли освещения к Эмминым сеансам. Волосы Лики отливали золотым, а на голых плечах медовые отблески, и вся она кажется существом нездешним не вернским и не земным, фейский подменыш.

Лика запела.

Без музыки. Инструменты, мудреная аппаратура – всё осталось в грузовом там, где картошка и Эммины вещи. Они сбежали с инструментами, но не взяли еды. Не об этом думать надо. Константин выпил ещё. Может так будет легче? Из стакана пахло жасмином, пахло цветеньем. Баром и летом, оборванной жизнью. Ну и зачем ему помнить? Джейк встал. Лика глянула строго. Он растянул тонкие губы в щенячьей ухмылке: «За флейтой». Она замолчала.

– Не делай так. Дождаться что ли не мог? – всплеснула руками.

– Прости, – выдал он у двери.

– Сам ведь знаешь.

– Чего нельзя? – встрял Луи.

– Уходить и входить во время выступления, – ответил Константин, голос его оказался усталым на удивление и мрачным, точно Эммин. Что за дела? – Дождись пока закончат, а потом вали.

– А-а… – протянул Луи. – Ну с флейтой-то лучше будет, – добавил он примиряюще.

Они сидели в буфете уже второй час. Парень, которого звали Джейком, который был флейтист по-хозяйски осмотрев шкафчики, намешал им четверым коктейли из припрятанного джина, сока и Эмминых трав. «Эмма будет зла», – подумал Константин. Он всё ещё не узнал ничего путного, что могло бы её убедить, что могло бы подсказать, как действовать дальше, он просто напился.

– Попробуем снова? – улыбнулась Лика. Он заиграл, а Лика запела. И это было похоже не на музыку, а на транс, на языческую молитву. Мерцание. Мерцание и звон. Точнее не подобраться. Она пела и раскачивалась, точно колядовала, точно призывала духов, а может богов. И свет дробился, свет лился, путался в её волосах, в её голосе, в стакане Константана, на языке, он пах льдом и жасмином.

Она закончила петь. Константин поднял голову, последние минуты, секунды, сколько? Сколько… Сколько-то он смотрел лишь стакан, ловил блики и мутные отражения граненным стеклом и апельсинным изгибом, жасминовым духом. Это уже было. Он это уже видел. Держал, целовал, спасал и не спас.

– Ты употребляешь что-то?

– А? – Лика тряхнула своими золотыми фейскими кудрями. У той, что он любил волосы были белей.

– Наркотики, – подсказал Луи. Константин всё ещё не мог выплыть, не мог очнуться до конца.

– Они мне ни к чему, – улыбалась она очень красиво. У неё были пухлые мягкие губы, и ровные белые зубы, крепкие и немного великоватые для такого лица, как у манекена в стоматологическом кабинете. И всё-таки она улыбалась красиво. Она нисколько не похожу на ту, что он недолюбил. – У меня есть музыка. Она моё спасение, моё наваждение. Почему спрашиваешь, капитан?

– Потому что похоже, – бросил он мрачно. Объяснять не хотелось.

– На кого?– пристала поющая. На кого…

– Да так. Знал одну.

– В Тирхе? – снова влез Луи. Хорошо хоть флейтист молчал.

– Да. Жили вместе. Спали.

– Девушка? – уточнила Лика. Луи заинтересованно приподнялся.

– Девушка, – процедил Константин. Луи сел обратно. – Встречались два года.

– Ого.

Все трое ахнули.

– Ага, – буркнул Константин. – Она классная была.

– Красивая? – спросила Лика

– Очень, как ты.

Та, кого он не спас, выглядела иначе.

– Правда? – чуть обиженно протянула она.

– Нет. Вы разные. Она тоже пела. Талантливая была. Я думал, что других таких просто нет. Я любил её. Наверно. По итогу она половину батиных денег спустила на дурь.

– И всё?

– И всё. Ты хочешь грустную историю любви? – он усмехнулся опять как Эмма. Не лучшая привычка. —Ну, грустно было. Но давно.

– А…

– Потом, отец умер, и мне дали генеральскую форму. Она ещё жила в той квартире, может и сейчас живет, если не прокурила. Мне не жалко.

– Квартиру? – встрял Луи. – Ты чего кэп? Это ж чертова куча денег.

– И? – спокойно поинтересовался Константин. История была настолько старая, что и чувств никаких не осталось. – Деньги только деньги, Луи.

– Когда их много, – вставил молчаливый флейтист.

– Даже когда их много, – фыркнул Луи, – деньги важны.

«Возможно, – подумал Константин, – возможно ты говоришь так, потому что всегда был беден. Возможно, поэтому я ни черта не понимаю. Но деньги, есть деньги. Люди важнее». Публика ждала продолжения. И Константин его вспомнил, так для потехи, пусть слушают. Что ему?

– За это время я успел налюбоваться, как она сгорает. Сначала непонятно, вроде всё как было, но чуть странно. Слова там тянет, ходит медленно, точно не ощущает себя в пространстве. Музыка изменилась, проще стала. Мне она говорила, что стиль ищет. Ищет, ищет. Потом и во все перестала писать, играла старое. Оно хорошо продавалось. Красивая девочка, сладкие песни.

– Бедный капитан! – промурлыкала Лика, – Не бойся со мной такого не приключиться. Давай лучше ещё споём? У тебя красивый голос, капитан, поднимайся!

– Откуда ты знаешь, я же не пел?

– Но ты говорил. Поднимайся!

Константин был достаточно пьян, чтобы встать, достаточно, чтобы вспомнить, как он тоже на сцене с той… это было… Он дернулся.

– Не хочу. – Одной поющей ему хватило. Одного дебюта вполне. Вторых дебютов вообще-то не бывает.

– Кальян? – спросил флейтист – спас. Лика мгновенно переключилась, она тоже была пьяна.

– Ох, у вас кальян есть!

«Откуда? – подумал Константин. – Какого чёрта он роется в наших вещах?!».

– А то! – подтвердил Константин. Кальян этот он видел впервые.

Луи недоверчиво уставился на своего кэпа, пожалуй, он один, ну а теперь и пташки, признают в нём капитана.

– Ты пробовал, Луи́? – спросила Лика.

Луи побагровел. Точно! Он же не любит, когда его имя произносят так:

– Луи́! – повторил Константин.

– Сокращенно от Луис. Не пробовал, – отрезал Луи. – И Эмма не оценит. Надо хотя бы спросить.

– Это её? – удивилась Лика. Будто бы Эмма такая скучная, будто кальянов у неё не может водиться.

– Точно не доктора.

– Фет не одобрит, – с какой-то садистичной радостью процедил Луи. – Давайте сюда. Я знаю как.

– Держи, Луи́.

– Лу́и.

IV

Эмма сидела на самом краешке кресла, позади неё можно было усадить ещё несколько Эмм. Комиссия ушла на перерыв. Дэвид с Рогачом обсуждали выступление. У Дэвида был толстый блокнот в кожаном переплёте и именная ручка, подарили на кафедре на позапрошлый день рождения. Пока ещё было неясно: услышали их? Поверили? Согласны?

Эмма разглядывала зал, полупустые бутылки на столах. Ей было тесно и душно, и одновременно очень холодно, она чувствовала себя ребёнком на взрослом празднике. Дэвид был взрослым. Она нет. Хотя она выступала, а он пока нет и может не будет. Ей всё больше и больше казалось, что её вытолкнули с речью, только потому что она красивая — молодая девушка с роскошными черными волосами, она выделялась. Ученым она себе не чувствовала, чувствовала частью презентации, хорошим дизайнерским ходом. Дэвид что-то писал, а теперь зачитывал Рогачу, тот кивал. Минут через семь они перешли на модели микроскопов. Эмме стало совсем душно и совсем холодно, краешек стула показался колючим.

Эмма вылетела наружу, запнулась о край линолеума, беззвучно выругалась, но никто уже вроде не слышал. Она просто спуститься на первый и просто купит воду. Вода в поллитровых прозрачных бутылках, стеклянных, о боже, стеклянных, притворно хрустальных, точно висюльки с бабкиной люстры… Нет, она не… Новые туфли натёрли. Глупее не придумать, кто надевает новую обувь на такие, такое… сюда. Эмма бы просто, пожалуйста, можно? просто бы села на подоконник, тут вроде бы тихо, тут вроде не ходят, тут можно заплакать. Но Эмма идёт за водой, в хрустальной бутылке, без газа и с газом. Почему она такая дура и почему плачет? И почему Дэвид сидит спокойный. Он знает, что это формальность. И Эмма знает. На втором этаже у окна грустил охранник худой и мрачный в зелёной форме, с большими глазами и вздутыми бирюзовыми венами на руках. Эмма представила густую бордовую кровь текущую долго и вязко под кожей и… и ей стало дурно, ещё дурнее. Её собственные руки кололо, точно кожа… точно кожи не было. Точно между Эммой и миром ни черта не было, ни границ, ни спасения, слишком близко и густо, слишком густо и рядом, она проскочила пролёт и чуть не упала, туфли скользили по старому камню стоптанному, белому, гладкому до блеска. Она вцепилась в перила, в воздухе очень-очень запахло холодом, серым бетоном, замшелым, промокшим, сиренью у входа, недавним дождём.

Как она полетит куда-то? Как будет работать в условиях ядовитой Верны, если ей становится плохо от такой мелочи? «Соберись», – прошипела она, благо на лестнице больше никого не было, вокруг никого не было. Тишина. Эмма медленно спустилась на первый. Найти воду в общем-то хорошая идея, разумная. «Бывает, – решила она, – перенервничала. Большая ответственность». Всё это было правдой, а всё равно не отпускало. На длинных столиках выросли кофейные чашки и плоские корзинки с выпечкой, многоэтажные блюда с тарталетками.

«Эва бы справилась лучше», – подумала она с горечью. Сестра со всем справляется лучше. Эмма схватила салфетку, высморкалась, смяла и кинула в мусорку под столом. В носу щипало, она взяла ещё три, ещё две запихнула в карман. «Справляется, – хмыкнула Эмма, она наконец заприметила воду, открутила серебристую жесткую крышку и сделала два маленьких глотках. – Но это не ей лететь на Верну. Это не она полетит исследовать другую планета. Не Эва увидит звёзды. Не Эва выступала сегодня!». Эмма отхлебнула ещё. Сестра бы в жизни не решилась остановить дом так надолго, улететь так далеко. «Это я всю жизнь куда-то бегу! Из родительского дома к Эве, от Эвы в какую-то сомнительную любовь, потом в общагу, в другой город, в другой мир», – Эмма усмехнулась. Пора бы вернуться, послушать про модели микроскопов и захватить Дэвиду воды.

В дверь постучали. Эмма дёрнулась, зачем-то свернула все вкладки, будто этот кто-то стоящий за дверью мог бы поймать её на… На? Её ловить было не на чем. Ей просто не хотелось открывать. Особенно если там пташки или капитан. У лабораторной двери стоял Фет с планшетом. Эмма улыбнулась.

– Я отчёт дописал, – сказал доктор. – Нужно кое-что обсудить.

– Пойдём наверх? – предложила она, вспоминая, что кажется сегодня не завтракала и не обедала. Доктор кивнул.

– Эта ситуация, – начал он, – мне не нравится. Я летал с… с разными людьми. С Зимородковым капитаном тоже.

– Думаешь, это его пташки? – Эмма заглянула в буфет, там, к счастью, было пусто. – Почему пташки, Фет?

– Потому что у них клеймо в виде птички. Зимородковый капитан так своих называет. Я знаю его, Эмм. Это не Людвиг.

– Хуже? – Она набрала чайник. Хуже Людвига. Сколько дней уже здесь эти пташки?

– Людвиг служил в полиции, когда жил в Старом мире, он из Полиса. Он и сейчас служит. А этот… Отбитый. Напиши Людвигу, – доктор тяжело вздохнул. – Я не знаю, что ещё можно сделать.

– Я написала, – Эмма наконец села. – Я тоже не знаю. Я расписала, что задница полная, что иначе мы не могли, еле спасли. А что они сбежали от кого-то, знать не знали.

Фет смотрел с таким изумлением, что Эмме стало даже как-то не по себе. Что она сделала? Ничего ж особенного.

– Я неплохо вру, – пожала плечами Эмма. – Думаю, ты знаешь. И не говорить же ему, что наш капитан герой тупоголовый. Людвиг это знает и так.

Фет неопределённо мотнул головой, поправил очки и отхлебнул из кружки.

– Это не чай? – спросил он мирно, явно стремясь перевести разговор на что-то попроще.

– Кипрей и дикая мята, – ответила Эмма и тоже уткнулась носом в кружку. Ей было весело, но веселье то было нервным.

– На вообще Верне есть настоящий чай?

– Ну, – протянула она с виноватой улыбкой, – не я живу здесь тридцать один год.

– Не напоминай, – буркнул Фет. Он вообще очень не любил, когда кто-то заговаривал о его возрасте. – Зато ты знаешь каков настоящий чай.

– Знаю, – кивнула Эмма. – Ни разу не встречала его на рынках. А кофе есть. Странно, правда?

Фет не понял, но кивнул. У него в голове не возникали холмы, усаженные по спирали зелёными кустиками, причем явно мультяшные, из рекламы.

– Кофе растёт южнее, – объяснила Эмма, не к месту представляя баобабы и темнокожих женщин в пёстрых тюрбанах. – Кофе – это деревья, а чай – кустарник и он любит влагу, на сколько, я знаю. – А знала Эмма не то, что бы твёрдо. – Наверное не смогли устроить полив.

– Ты его всё-таки защищаешь.

– Какого?

– Героя тупоголового, – доктор скалился.

– Что? Да оно мне надо? Сдался он мне… – Эмма уставилась в кружку, кипрей лип к стенкам, пить неудобно. Почему вышло нервно? Да просто нервно. Просто нервно сейчас. – Давай лучше твой отчет посмотрим.

– Ага, – кивнул Фет. – Посмотрим. Так…

– И нам, кстати, нужно разобрать покупки. Наши припасы благодаря гостям в этот раз…

– Придётся опять на Южную заглянуть. Ты права. – Доктор включил планшет. – Но всё же скажи, что у вас с ним происходит? – доктор перелистнул страницу.

– Ничего. Думаю, этот пункт можно убрать.

– Уверена?

Эмма отрешенно кивнула. Речь шла о припасах, и ей было ну совсем без разницы сколько-зерновую крупу собрался покупать Фет.

– Да, убирай.

Фет усмехнулся.

– Я про капитана. Он тебя раза три за это время искал. Прячешься?

– Нет, – отмахнулась Эмма. – Но он меня бесит, если ты это хочешь услышать.

– Это я понял. Так почему?

– Потому что он невыносим, самодоволен и до противного навязчив. – Эмма вздохнула. – Впиши какао, Луи его любит. – Доктор нахмурился. – Из бюджета пока не выбиваемся.

– Откуда ты… Ты ж даже не смотришь в список.

Эмма пожала плечами. Она прекрасно умела прикидывать в уме. Точные суммы почти не когда высчитывала, но пределы знала. Физики считать не любят – оперируют порядками величины.

– А ещё я завидую, – добавила Эмма негромко. Ей было стыдно. Фет удивлённо вскинул бровь. – Капитану нашему.

– Ты временами тоже бываешь невыносима, когда начинаешь критиковать или упорствовать на пустом месте, или ни черта не делаешь, когда сделать надо бы.