Алексей Ставницер. Начало. Восхождение. Вершина

Гурвиц как-то скептически отнесся к установлению дружеских связей с Пертом. Он считал, что Одесса достойна побратимства только со столицами.

Наши отношения с Пертом развивались независимо от этой идеи. Мы гастролировали на площадке, где в разное время гостили Лондонский и Будапештский, Чикагский и Израильский симфонические оркестры, Берлинская филармония. В тот раз, когда одесский мэр с кислой миной отверг наше предложение, нас принимали особо хорошо. Мы были в городе первым оркестром из Украины, «Весну священную» Стравинского наградили особо теплым приемом. Местное правительство с интересом расспрашивало нас о нашей стране, об Одессе. Я потом рассказывал об этом Алексею, и он только развел руками…

Вот с этой «неудачи» с несостоявшимся побратимством Одессы и Перта и началось наше сближение. Меня впечатлило, что Алексей очень интересовался современной музыкой. И когда мы в опере играли Мирослава Скорика – диптих для струнных с джазовыми интонациями, – я убедился, что это не обычный слушатель, а человек, глубоко чувствующий музыку. Считается, что в современной музыке мало кто разбирается. Мы с Алексеем оказались единомышленниками в том, что в ней разбираться и не надо – нужно просто слушать. Современная музыка – часть большого мира музыки, она всегда кому-то нравилась, кому-то – нет. Это нормально. Что хорошо и талантливо, мир музыки примет без оценки зрителей и критиков.

Было время, когда мы с Алексеем встречались довольно часто, всерьез обсуждали проблему благотворительности в Украине. А это действительно проблема, и она не менее значима, чем внедрение новейших технологий. Вся история доказывает, что искусство коллективное, исполнительское всегда зависело от благотворительности. И Алексей подсказал мне верное направление для поддержки оркестра – создание Благотворительного фонда. Мы зарегистрировали его августе 1995-го в Америке, и я думаю, что без него судьба нашего оркестра была бы плачевной, мы вряд ли выдержали бы испытания нуждой до часа, когда получили звание Национального.

Из тех встреч с Алексеем мне особо запомнилась одна, совершенно не имеющая отношения ни к бизнесу, ни к музыке. Мы собирались на какой-то спектакль в театр Водяного, приехали туда заранее, и дети затеяли играть в футбол на площадке перед театром. Мой младший, Павлик, играл против Алексея Михайловича, хлопец он тренированный и азартный и никак не считался с возрастом партнера. Я все порывался ему намекнуть, чтобы он не особо усердствовал, но игра потихоньку выровнялась, казалось, что Алексей вспомнил давнее умение владеть мячом и гонял не менее азартно, чем ребята.

Но в игре и в поведении Алексея проглянулась ранее не видимая мною черта – его какое-то трепетное, ласковое отношение к детям.

Согласитесь, что футбол – игра гладиаторская, там места нежности нет. И тем не менее, он с ними играл, как играют львы с детенышами.

Получить статус благотворительного фонда в США весьма непросто, нужно собрать гору документов, создать обширный устав и пр. То есть провести огромную юридическую работу. Алексей поручил выполнить ее юристам ТИСа, предоставил для Фонда свой адрес и стал одним из пяти его учредителей. Я не скажу, что круг благотворителей широк, это около 25 предприятий, возможности которых меняются в зависимости от политической погоды, что не характерно для Старого и Нового света.

Однажды я рассказал Алексею, что такое благотворительность по-американски. В США, как известно, аристократии никогда не было. В отличие от Европы и России, где аристократия была матерью искусств. Кто был бы Вагнер без короля Людвига ІІ или Гайдн без Эстерхази? В Америке создавалась иная традиция. Она старше, чем само государство. Мой университет в Принстоне создал накопительный фонд для поддержки искусств в 1760 году. Поступающие в него средства не тратят, как это делаем мы. Эти деньги пускают в оборот, вкладывают в привлекательные проекты и таким образом зарабатывают деньги для благотворительности. Тратится только прибыль. Таких накопительных фондов множество. В них аккумулируются огромные средства. К примеру, в Нью-Йоркской филармонии на счету около 15 миллионов, в университетах Бостона и Гарварда в пять-десять раз больше. Можно содержать хоть сто оркестров, если они этого стоят. Каждый выпускник университета, став на ноги, считает долгом чести внести хоть какую-то сумму в фонд своей альма-матер. Считается неприличным не внести пожертвование, хотя, разумеется, никто этот процесс не отслеживает.

Алексей меня внимательно слушал. Он, к слову сказать, вообще был очень хорошим слушателем.

– Есть ли у тебя друзья, единомышленники или соратники, которые могли бы запустить этот процесс в Украине? – спросил я.

– У меня таких друзей и соратников нет, – ответил он без раздумий.

«У нас в стране не смоделирована, не востребована обществом нравственная потребность помощи другому человеку. У нас людей, готовых к пожертвованию, так мало, что это еще хуже, чем бы их не было вообще».

Эти слова меня поразили. Я долго размышлял: почему хуже, чем бы вообще не было? Хуже потому, что общество знает и понимает необходимость благотворительности, помощи нуждающемуся, оно видит такие примеры – и ничего. Это свидетельство нравственного нездоровья, порожденного социальными катаклизмами ХХ века, прерванностью традиции, отрицанием христианских ценностей. Алексей был из тех, кто пытается восстановить связь времен. Я высоко оценил его приглашение дать концерт симфонической музыки в селе, которое он добровольно взялся вытаскивать из совкового средневековья. Казалось бы, зачем Визирке наше музицирование, селянам бы – паек с гречкой и куском сала, дорогу отремонтировать или освещение поправить. Но он понимал, что традиция начинается с духовного возрождения, что кристалл не образуется, если не создать насыщенный раствор.

Концерт был приурочен к открытию новой школы, построенной и оборудованной ТИСом на уровне требований информационного века – с компьютерными классами, с интернетом, современной мебелью и какими-то особыми школьными досками. Алексей этой школе-обновке радовался так, будто это ему предстояло там учиться. И мне почему-то вспомнилась давняя игра в мяч перед театром музкомедии, и я понял, в чем было ее обаяние – в любви Алексея к детям. Это качество – из редких…

Анатолий Римко

После духовной академии моя священническая жизнь была наполнена печалью и страданиями – я получил послушание в храм Святителя Димитрия Ростовского, который расположен на Втором Христианском кладбище. Туда с радостью не приходят. И миссия священника не ограничивается отпеванием и проповедью, еще нужно и найти слова утешения для родных и близких ушедшего от нас, тем более, если смерть настигала человека прежде времени. А годы были – «лихие девяностые». Только, по моему разумению, лихости в них было на грош, а лиха – через край.

Тем ценнее и интереснее для меня были рассказы матушки о своей работе. Елена, получив образование на романо-германском факультете, работала в туристическом агентстве. Там она познакомилась, а потом и подружилась с Аллой Виссарионовной. Хотя в слове дружба здесь и нет традиционного смысла. Это скорее были теплые, духовные отношения старшей, мудрой женщины и матери и молодой девушки. Вот от своей Елены я и услышал об Алексее Михайловиче. Ни его фамилия, ни созданная им компания «Эверест» мне ни о чем не говорили. Личное знакомство состоялось несколько позже.

Существует некий стереотип интереса светского человека к человеку нашего, духовного сословия. Он проявляется в стандартных вопросах, преимущественно поверхностных, реже – в стремлении постичь богословские истины. Алексей Михайлович, казалось, пропустил мимо ушей, и кто я есть, и где несу послушание. Мы с Еленой были для него и Аллы Виссарионовны, прежде всего, молодой, только вступившей в жизнь семьей. В их стремлении помочь нам, что всегда проявлялось тонко и естественно, было знание и понимание – на личном опыте – тех проблем, которые испытывает каждая молодая семья. Время от времени Алексей Михайлович позванивал мне, предлагая посидеть за чашкой чая, приглашал нас с матушкой к себе домой. Алексей Михайлович рассказывал мне о нравах и проблемах в мире бизнеса. Сознаюсь, что я не совсем понимал, зачем Алексей Михайлович так откровенно рассказывает мне о своем мире. Почему не пытается заглянуть в наш, достаточно закрытый мир церковной жизни? И только позже понял – он хотел, чтобы я раскрыл его сам, потому что он по-настоящему интересовался и религией, и духовными практиками церкви.

Когда мы сблизимся больше, я стану видеть Алексея Михайловича на своих проповедях. Увы, случались неизбежные встречи в храме и по более печальным поводам. Я видел, как тяжело переживает Алексей Михайлович до срока оборвавшиеся жизни своих товарищей, а в девяностые эти трагедии шли чередой. Но не только переживает. Он всегда был участлив к родным и близким погибших и не только в день похорон. Год за годом он материально помогал женам, детям и матерям своих ушедших друзей, опекал их, не жалея душевного тепла.

Религия всегда и везде присутствует в жизни любого человека. Тем более в жизни человека с тонкой душевной организацией, которая была у Алексея Михайловича. А он прекрасно знал и любил литературу, поэзию, музыку, историю искусств. От него я узнавал о литературных новинках, о новомодных веяниях в исторической науке.

Не скажу, что в духовной семинарии, а потом и в академии, мы зубрили только канонические тексты, но это был тот случай, когда нужно было стараться, чтобы быть на уровне собеседника. Этому способствовал общий интерес к чтению. Через работавший тогда в Литературном музее «Остров сокровищ» мы получали книжные новинки почти со всего постсоветского пространства. Потом Алексей Михайлович, с головой погрузившись в производственные хлопоты, перепоручил заказ книжек мне.

Алексей Михайлович никогда ни разу не заговорил о своем религиозном чувстве. Думаю, оно было, но он его не демонстрировал, в отличие от меня. Как священнику мне полагается совершать такую демонстрацию ежедневно и ежечасно. Но истинность веры, как мы все понимаем, не в демонстрации, а в глубине, в понимании врожденной и присущей каждому человеку религиозности, независимо от конфессиональной принадлежности или даже конфессиональной среды.

Исподволь, через немалое время после знакомства, мы подошли к разговорам, а если точнее – к рассуждениям на всегда всех волнующие темы о душе, о вечности, о Боге. Алексей Михайлович был тонким мастером построения таких диалогов. Он сначала предлагал мне прочитать какой-либо текст, говоря, что ему было бы интересно знать «мнение ортодоксальной церкви и ваше мнение». На что я всегда отвечал, что, если у священника его мнение не совпадает с мнением его церкви, то он должен «уйти на покой». «Хорошо, тогда меня интересовало бы ваше частное богословское мнение, – парировал он. – Будем считать это обсуждением проблемы на занятиях в семинарии». Я же действительно, как кандидат богословских наук, параллельно с послушанием в кладбищенском храме Димитрия Ростовского читал лекции в семинарии, Алексей Михайлович по этой причине величал меня профессором.

Как-то он принес мне распечатку статьи академика Бориса Раушенбаха «О логике троичности». Я мало что понимал в математическом моделировании полетов космических аппаратов в межзвездном пространстве. Но знал, что патриарх Алексий ІІ восхищался «неутомимой работой пытливого ума» академика и высоко ценил его религиозную философию. Само собой, что книга Б. Раушенбаха «Пристрастия», посвященная проблемам науки и проблемам религии, была культовой в священнической среде. Но вот статья о логике троичности – о единстве Святой Троицы – была мне незнакома.

Я был поражен, как просто и ясно академик Раушенбах изложил сложнейшую богословскую проблему. Мы провели с Алексеем Михайловичем не одну встречу, беседуя об этом выдающемся труде, который будоражил умы богословов того времени. Один из авторитетнейших теологов Церкви назвал ее «математическим доказательством троичности бытия Божия» – оценка, на мой взгляд, точная и объективная.

В наших беседах с Алексеем Михайловичем открывалось его знание и понимание философии Флоренского, Трубецкого, Булгакова – работ до недавнего времени запретных более, чем крамольный Солженицын. И поэтому логичными были последующие наши дискуссии о душе, Боге и вечности. Вообще, душа – это наиболее устойчивое представление, кроме самого Бога, во всех религиозно-философских учениях. Все религии сходятся на том, что она бессмертна. Как-то я заметил, что, пожалуй, наиболее ясно постулат о бессмертии души изложен именно в православном учении. Алексей Михайлович посмотрел не меня с улыбкой: «Ой ли?»

Каждого мыслящего человека не может не занимать проблема бессмертия души особенно сейчас, когда временность и хрупкость материального мира стала столь очевидной. Мы много говорили, в частности, и о том, что религиозность есть движущей силой нравственности любого этноса, и, естественно, о религиозном отступлении народов бывшего Союза в коммунистическую эпоху. Алексей Михайлович размышлял об острой необходимости возобновления религиозных институтов, религиозного сознания людей. И не только размышлял – много делал для этого. Тут можно было бы привести в пример его заботу о создании мемориала на месте разрушенного храма Александра Невского в Визирке и об отреставрированной за свой счет новой церкви в этом селе. Но есть много примеров иных: как Алексей Михайлович помогал и священникам всех без исключения конфессий, которые нуждались в помощи, и многим храмам, демонстрируя главное в понимании сути всех религий – Бог един.

По Воле Божией и благословению Владыки мне выпало тяжелое и почетное послушание – строить новый храм на Северном кладбище. Алексей Михайлович не просто оказал мне моральную поддержку. Он помогал всем: материалами, рабочей силой, инженерным обеспечением. К моим строительным хлопотам прибавлялись и чисто житейские, священник и его семья живут не только молитвами, но и хлебом насущным. И материальная помощь Алексея Михайловича была практически единственным источником, поддерживавшим нашу семью.

Храм на Северном был нами открыт в сжатые сроки. В молебнах по поводу освящения храма мы благодарили Бога и Алексея Михайловича с товарищами, оказавшим покровительство строительству.

Не премину упомянуть и еще об одном цикле наших бесед – об эсхатологии. По обыкновению Алексей Михайлович принес книжечку раввина, служащего в одной из синагог Иерусалима. Она поразила меня честностью. Иудейский священник, ребе Иоахим, говорил о том, что иудеи как библейский народ должны определиться в своих оценках Мессии и что необходим межконфессиональный диалог как единственный путь к взаимопониманию между людьми разных исповеданий. Это не только проблема иудаизма, это узловой вопрос мировой истории. Помимо того, что в православии вроде такой проблемы и нет, есть острые грани в оценках ее. В самых мягких оценках тот, кто не признает Иисуса мессией, «не прав», а если жестче, то он «царство Божие не наследует».

Между тем, прекраснодушные лозунги и заклинания, что все люди – братья, – рискуют разбиться, как волны о скалу, если не будет общего понимания вечных ценностей. Алексей Михайлович это не просто понимал, он это остро ощущал. И как человек реалистичный, понимающий, что изменение и совершенствование мира нужно начинать с малого, с того, что ты в силах изменить, он закладывал принципы доброты и совестливости в свое предприятие, во взаимоотношения с людьми. С этим же мерилом он подходил и к Визирке, которая стала для него новой и последней родиной. Как человек глубокий и мудрый, он осознавал, что общее понимание своей истории, своего прошлого и есть тот фундамент, на котором может вырасти новое, обновленное поколение селян.

Алексей Михайлович просто болел идеей создания правдивой истории села и был рад, когда за эту работу взялась учительница местной школы Оксана Изюмова. Для меня же эта работа была общественным послушанием – по поручению Алексея Михайловича я был координатором и редактором этого проекта. Он читал все главы, анализировал и сопоставлял факты, подбирал фотографии для книжки. У нас был четкий график работы над рукописью, и он не на шутку расстраивался, если работа тормозилась. В это время ТИС строил контейнерный терминал, там было невпроворот своих проблем, там ломались свои графики и сроки, но работа над книжкой для него была столь же главным направлением работы. Помню день, когда книжка вышла. Я позвонил ему из типографии – порадовать. Он начал расспрашивать о таких, казалось бы, несущественных деталях – о правках, о разрешении цветов на обложке, что я дался диву. Потом попросил привезти ему «новорожденную». Я и теперь вижу, как он берет эту, в общем-то рядовую, совсем не выдающуюся историю невыдающегося села, как держит ее в руках – воистину, как новорожденное дитя.

Он потом не раз говорил, что много материала осталось вне текста, что нужно бы подготовить и издать второй том истории, что селу необходим свой музей. Он был преисполнен планов и при этом знал, что дни сочтены. Мне часто в связи с преждевременным уходом Алексея Михайловича вспоминаются строки уважаемого им певца и поэта: «Мне есть что спеть перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед Ним». Воистину, ему было с чем предстать перед Ним.

Валерий и Наталья Албул

На выставке в галерее «Белая луна» кто-то купил нашу картину. Год был, кажется, 2004-й. На ней роскошно одетый господин беседует с мужчинами отнюдь не аристократического вида – один из них с попугаем на плече, посреди стола мешочек с деньгами. Мы назвали ее «Афера». Покупка работы всегда художнику в радость – с того и живем. Дай бог, чтобы она попала в хорошие руки, но это уже как повезет.

Спустя некоторое время обозвался телефон. «Я разыскиваю художников Албулов». Слово «разыскиваю» как-то напрягло, но тут же и отпустило – человек и был покупателем нашей картины, сказал о ней приятные слова и проявил интерес к нашему творчеству вообще. Мы из исчезающего вида художников – керамисты. Работать в этом жанре много сложнее, чем в иных, да и спрос – на любителя и ценителя. Вот так мы и познакомились с Алексеем Михайловичем. Был он полной противоположностью тем покупателям, которые иногда наведываются в мастерские художников, осматривая картины, как цыган лошадей на ярмарке. Чрезвычайно деликатен, с острым взглядом и несомненным вкусом, что проявляется, скорее всего, не в рассуждениях об искусстве, а массе мелочей: как человек смотрит на работы, как что оценивает, на какие – вроде бы! – мелочи обращает внимание. В общем, посетитель нам понравился. Еще только переступив порог мастерской, Алексей Михайлович обратил внимание на двух, только из печки, птиц. Да и в процессе общения посматривал на них. А прощаясь, спросил, можно ли их приобрести. И был очень доволен, узнав, что это ничей не заказ, птицы сделаны потому, что хотелось их сделать. Кто он, чем занимается, мы понятия не имели.

Потом Алексей Михайлович появился в мастерской с Леной, эта пара была удивительно гармоничной, а интерес их к нашей работе был не поверхностно-покупательским, а искренним, глубоким. И что особенно приятно – с пониманием сложностей творчества, технологии керамики. У нас ведь цвета, которые видишь перед обжигом, совсем не те, что после обжига. Они смотрели наши эскизы, заготовки. Обоим очень понравился замысел, существовавший пока только в черновых эскизах, конной пары. Загорелись – сделайте эту работу для нас. Причем, и Алексей Михайлович, и Лена включились в творческий процесс, предлагали свои поправки и решения. Но опять-таки: не я так хочу, потому что плачу, а потому что так подсказывала логика художнических решений. У обоих было несомненное художественное чутье. Потом, в общении и разговорах, мы узнали, что Алексей Михайлович с хорошим музыкальным образованием, что брат у него из нашего сословия, скульптор, что Елена Вадимовна свободно владеет несколькими языками, педагог. Нужно сказать, что узнавание всего этого складывалось исподволь, по крупицам. Алексей Михайлович был если не молчуном, то уж точно не сильно разговорчив. Чрезвычайно мягкий в общении, предупредительный. Когда мы познакомились поближе, он непременно интересовался, не нужно ли чем помочь. «Может, вам красочку какую из-за границы привезти? Инструмент?»

В мастерскую к художникам, кроме друзей, люди бедные не ходят. Но вот по Алексею Михайловичу, по его виду о его достатке было судить невозможно. В нем были простота и демократичность, причем не показная, а совершенно естественная, природная. Он понимал, что художник живет из своих трудов, ценил этот труд. И если мы, как постоянному нашему посетителю, предлагали ему скидку – отмахивался. Шутил: это для поддержки штанов мужчинам в семье. И в этом не было ни малейшего превосходства, он просто знал цену творческой работе.

Однажды ему на глаза попалась самодельная книжечка – из тех, что делают для себя, в одном экземпляре. Это были стихи, написанные к нашим работам Еленой Кличковской. Лена была ученым, биологом, вот-вот должна была защитить докторскую диссертацию. Но вместе с биологией в ней жила поэтесса, тонкий знаток живописи. Ее статьи о художественном мире Одессы были блистательны и точны. Она как-то подошла к нам на выставке, поздравила с хорошими работами, и с тех пор мы много лет дружили – до самой ее трагической гибели. Алексей Михайлович просто оторваться не мог от стихов. Удивлялся, что ничего раньше о Елене не слыхал, был расстроен, что сорвалось издание ее книжки, и, естественно, немедленно вызвался помочь в этом. Повторял понравившуюся ему строчку – «Одесса у Бога одесную…» К сожалению, книга так и не вышла – отнюдь не потому, что порыв Алексея Михайловича угас.

Керамическое панно в доме Алексея Ставницера. Художники – Валерий и Наталья Албул.

Вообще, душа у него была к поэзии открыта. Как-то он увидел в мастерской мало известный сборничек Окуджавы, его привез нам кто-то из друзей. Он полистал его, зацепился за неизвестные ему стихи, и казалось, все остальное больше не существует. Попросил почитать, сто раз пообещав, что не зачитает. Потом всякий раз, общаясь по телефону, не забывал сказать, что книжку вернет, но что-то там у него на предприятии не ладилось, и чтобы не подумали чего, прислал книжку с оказией.

По-настоящему мы оценили свое везение, когда впервые побывали у них дома в Визирке. Наши работы так органично вписались в дом, не столько даже в интерьер, сколько в стиль этого дома, что мы лучшей доли и пожелать им не могли. Они достраивали свой дом и искали для него стиль оформления. По их замыслу, на фасаде должно было быть панно. Какое? Над этим мы много думали сообща. И Алексей Михайлович, и Лена не просто смотрели эскизы, оба были хорошими придумщиками, и постепенно композиция обретала тот вид, который должен был стать символом их понимания дома, семьи, смысла жизни вообще. Там дерево символизировало саму жизнь, а смысл ее несли три кита как знаки веры, надежды и любви, там предназначением жизни жила женщина с дитем в лоне и держащимся за ее руку ребенком. Алексей Михайлович радовался нашедшемуся образу двух работяг – созидание всегда и есть тяжкая работа. И, конечно же, вел дом, как Ной ковчег, рулевой с плодами…

Эта работа заняла у нас год времени. Большой и интересный год. Когда детали панно были закончены и мы приступили к монтажу, Алексей Михайлович и Лена предлагали пожить у них, чтобы не тратить время на переезды. Хотя жить мы могли у них абсолютно автономно, никого не стесняя, все же нам казалось, что мы будем создавать семье дополнительные хлопоты. Тем более, что видно было – Алексей Михайлович хворает и что бороться ему с болезнью непросто. Видно было, что он придает нашему – сообща придуманному! – панно смысл особый, что оно для него не просто «пятно» на фасаде. Некогда приобретенные им птицы важно прогуливались теперь под домом.

После года работы мы, что называется, выдохлись, чтобы восстановилось то поле, в котором рождается желание творить, нужно было время. Алексей Михайлович звонил, интересовался – уже работаете или все еще отдыхаете? Иногда кажется, что у него была еще какая-то идея, как всегда, интересная и неожиданная. Теперь можно с сожалением вздохнуть, что мы отказались от предложения пожить в их доме: многое осталось и недоговорено, и не сказано.

Оксана Изюмова

Если немножко поиграть словами, то я стояла на распутье – и не только потому, что автобусная остановка находилась на перекрестии дорог. Так сложилось, что красный диплом историка и рекомендация в аспирантуру как приложение к нему оказались, как говорят социологи, в зоне отложенного спроса. Работа в сельской школе не была поперек воли, но хотелось большего. Как могла и умела, я удовлетворяла охоту к исторической работе тем, что затеяла собирать материалы об истории села. Нужно сказать, что попытка написать ее предпринималась и раньше, уже в наше время вышли две брошюры, основой историчности которых были воспоминания сельчан. Память, конечно, очень важна, но она не всегда дружит с исторической достоверностью. Поэтому я по возможности ездила в Одессу в областной архив, посиживала в научной библиотеке и набиралась документального знания. Теперь все это было отложено до начала нового учебного года: два дня в неделю уроки, три-четыре на поиск материалов.