скачать книгу бесплатно
Физиологически зрелое и сексуально живое тело молодой женщины определяет ее статус взрослого человека, но также и позволяет ей отщеплять и отрицать болезненные эмоциональные состояния за счет подмены телесными ощущениями. Таким образом, чувства любви либо ненависти к себе или к объекту могут быть конкретным образом выражены, депрессия устранена, а самооценка повышена. Вследствие этого половой акт, который для внешнего мира кажется актом взрослой генитальной сексуальности, может бессознательно стать средством удовлетворения неутоленной прегенитальной тоски по матери и материнской заботе. Мать является для ребенка символом как среды, в которой проходит его созревание, так и самого материнского ухода. Физическое присутствие матери и ее эмоциональное отношение к своей дочери и ее телу интегрируются с опытом самой дочери и ее сознательными и бессознательными фантазиями о своем теле. Сформированная таким образом репрезентация интроецированной материнской фигуры становится для дочери на всю жизнь моделью, с которой она идентифицируется и от которой себя дифференцирует.
(Pines, 1993, p. 102)
Пайнз, в отличие от Фрейда, не считает, что беременность и рождение удовлетворяют желание каждой женщины получить компенсацию за отсутствие у них полового члена. Она утверждает:
Существует четкое различие между желанием забеременеть и желанием произвести живого ребенка на свет и стать матерью. Что касается примитивных тревог и конфликтов, связанных с решаемыми на протяжении всей жизни женщины задачами сепарации – индивидуации от ее собственной матери, то они могут быть неожиданно выявлены в эмоциональном опыте первой беременности и последующего материнства.
(ibid., p. 98)
Важность работы Пайнз заключается в том, что в ней прослеживается процесс развития нарушенного материнства через фантазии женщины во время ее беременности, направленные на ее идентификацию с внутренней репрезентацией собственной матери, «физически усиленные» во время беременности. Для нарушенных матерей эта интернализованная мать будет также первертным объектом.
Передача нарушенных моделей привязанности
Важное эмпирическое исследование путей передачи нарушенных моделей привязанности между поколениями исходит из теории привязанности, базирующейся на основополагающей работе Джона Боулби. Ранний опыт пребывания в небезопасной среде и определенные стили воспитания, не отвечающие потребностям и желаниям младенца, связываются с последующими трудностями в социальном функционировании. Нарушение привязанности в детстве может привести к проблемам в выстраивании доверительных и стабильных отношений с партнерами, в воспитании своих детей и формировании с ними безопасной привязанности (Fonagy, 1991; Fonagy et al., 1995). Отсутствие доверия и безопасности в ранние годы жизни может иметь долгосрочные последствия в отношении моделей привязанности в более старшем возрасте. Опыт небезопасной привязанности в начале жизни имеет связь с расстройствами личности в зрелом возрасте и изучается в случае взрослых респондентов с использованием интервью о привязанностях для взрослых (AAI), представляющего собой полуструктурированную схему психодинамического интервью, которое позволяет получить богатые качественные данные о характере воспитания в детстве, на основании которых могут быть выявлены конкретные стили воспитания. Респондентов просят описать свои ранние привязанности, чувства к родителям, а также значимые потери или травматические переживания в детстве. Затем привязанности классифицируют по четырем типам, по большей части основываясь на стиле их описания респондентами: «надежный тип привязанности», «тревожно-избегающий тип привязанности», «тревожно-устойчивый тип привязанности» и «дезорганизованный/дезориентированный/неразрешенный тип привязанности» (Holmes, 1993).
Было установлено, что классификация по этим типам привязанности на основе AAI предсказывает конкретные стили родительского поведения с их собственными детьми, о чем свидетельствует наблюдение за реакцией малышей на временную сепарацию от матери или лица, осуществляющего уход, которая была выявлена в ходе эксперимента по методу Эйнсворт «Незнакомая ситуация» (Ainsworth et al., 1978).
Результаты прохождения беременными матерями AAI позволяли предсказывать тип привязанности к рожденным ими младенцам в возрасте одного года с точностью до 70 % (Fonagy et al., 1991). Такая эмпирическая работа доказывает, что существует передача моделей нарушенного воспитания между поколениями, и определяет в общих чертах возможные механизмы возникновения психического вреда. Например, девочка, мать которой не может позаботиться о ее нуждах, впоследствии развивает небезопасную привязанность, в которой хочет, чтобы ее мать была с ней все время, поскольку у самой девочки отсутствует внутреннее ощущение матери.
Такое отсутствие интернализированного ощущения надежной матери приводит к навязчивости в поведении, попыткам остаться с матерью и острому чувству брошенности и страха, возникающему в моменты, когда ребенка оставляют в одиночестве, как будто мать никогда уже не вернется. Согласно психоаналитической терминологии, объектные отношения девочки искажаются и она вполне может проявлять качество «прилипчивости» в ходе психотерапии, совершая отчаянные попытки «цепляться» за терапевта и опасаясь, что о ней не будут думать вне непосредственного физического присутствия. Ситуации сепарации могут казаться ей невыносимыми.
В недавней работе Бейтмана и Фонаги исследуется, как у людей с ранними нарушениями привязанности формируются и развиваются трудности в ментализации своих собственных эмоциональных состояний и эмоциональных состояний других людей (Bateman, Fonagy, 2004). Вместо ментализации такие люди реализуют свои сложные чувства в импульсивном поведении, включая насилие в отношении себя или других. Существует растущая доказательная база, выстроенная на лежащей в основе поведения этих личностей модели нарушенной привязанности, для проведения психотерапии, нацеленной на устранение трудностей в ментализации определенных состояний психики.
Неудачные попытки лиц, осуществляющих уход за малышом, отзеркалить и отрефлексировать его поведение создают в дальнейшем трудности в рефлексивном функционировании самого этого ребенка. Данная работа в большой степени основывается на типах процессов, описанных в данной главе, на способах передачи моделей нарушенных привязанностей между поколениями и на глубинных причинах развития подобных трудностей.
В следующих главах подробно описывается, как эти трудности проявляются в различных актах насилия со стороны женщины в отношении детей, самой себя и партнеров, со ссылкой на модели женского насилия, описанные выше.
Глава 2. Женское сексуальное насилие над детьми
Стряхнув с себя скуку, Руфь спешила приготовить ужин, стараясь успеть до прихода мужа из конторы. Всего две радости она втайне позволяла себе – к одной из этих радостей был причастен ее сын и сама комната, в которой она ей предавалась, в какой-то мере тоже усугубляющая удовольствие. Здесь царил зеленоватый влажный полумрак, так как сосновые ветви прикрывали все окно и приглушали свет. Эту маленькую комнату доктор называл когда-то кабинетом, а теперь, кроме швейной машинки и манекена в углу, здесь стояло лишь кресло-качалка да скамеечка для ног. Руфь садилась, устраивала сына на коленях и кормила его грудью, не отводя взгляда от его закрытых глаз. Ее побуждало вглядываться с такой пристальностью в его лицо не столько чувство материнской нежности, сколько нежелание глядеть на его свисавшие чуть не до пола ноги.
В конце дня, когда муж запирал контору и отправлялся домой, Руфь заходила в маленькую комнату и звала сына. Он входил, она расстегивала блузку, улыбаясь. Он был еще так мал, что его не смущала ее обнаженная грудь, но безвкусное материнское молоко ему не нравилось – для этого он уже достаточно вырос, а потому входил он неохотно, как бы выполняя надоевшую обязанность, а выполнял он ее ежедневно и, втягивая пресное сладковатое молоко, старался не сделать нечаянно матери больно зубами.
В ней отзывалось все, что было в нем: принужденность, безразличие, вежливая покорность, – и воображение ее работало вовсю. У нее было вполне отчетливое ощущение, будто он вытягивает из нее нить света. Ей казалось, из нее струится золото, виток за витком. Она была как дочка мельника, та самая, что просидела ночь на сеновале, наделенная волшебной силой, которой одарил ее Румпельштильцхен, – она тоже воочию видела нить золотой пряжи, струившуюся из нее. И в этом она тоже черпала наслаждение, и было невозможно от него отказаться.
«Песнь Соломона» (Morrison, 1998)
Женское сексуальное насилие над детьми: абсолютное табу
Тот факт, что женщины могут осуществлять и осуществляют сексуальное насилие над детьми, в серьезной мере угрожает социальным стереотипам материнства и женственности. Хотя данные криминальной статистики стабильно показывают, что женщины совершают лишь 1 % от всех правонарушений на сексуальной почве (Home Office, 1993, 1998, 2003, 2006), существуют свидетельства по другим показателям и из других источников, включая самоотчеты жертв сексуального насилия, что эта цифра не отражает истинный уровень насилия со стороны женщин. В недавнем ретроспективном исследовании, проведенном в США и основанном на самоотчетах, Дьюб с соавторами обнаружили, что мужчины говорили о совершении женщинами порядка 40 % преступлений сексуального характера в отношении несовершеннолетних, в то время как женщины говорили лишь о 6 % таких случаев (Dube et al., 2005). Форд приводит данные детской службы доверия Великобритании ChildLine за 2004–2005 гг., в которых указывается, что 3 % девочек, звонивших на горячую линию, заявляли о насилии со стороны женщин и 2 % – о насилии со стороны их собственных матерей, в то время как мальчики сообщали о насилии со стороны женщин в 25 % случаев и в 16 % – о насилии со стороны матерей (Ford, 2006). Очевидно, что официальная статистика, касающаяся уголовного судопроизводства по подобным случаям, демонстрирует иную картину. Сексуальное насилие, совершаемое женщинами, судя по всему – то преступление, показатели которого сильно занижаются (Ford, 2006; Saradjian, 1996).
Последствия женского сексуального насилия в значительной степени недооцениваются жертвами по нескольким причинам. А именно: большее чувство стыда, связанное со злоупотреблением со стороны матери или других женщин; преобладающее в социуме представление о мужчинах-преступниках и женщинах-жертвах; сложная и сильная эмоциональная привязанность детей к их матерям или женщинам-опекунам и страх, во многих случаях оправданный, что им не поверят. Идея о том, что некоторые матери или женщины детородного возраста совершают сексуальное насилие в отношении детей, является в обществе недопустимой, она бросает вызов идеализированным представлениям о материнстве и женственности.
С признанием существования материнского сексуального насилия дело обстоит сложнее, нежели с признанием материнского физического насилия. Даже после того как впервые был выявлен «синдром избиваемого ребенка» и ему дали определение, чувства возмущения и недоверия по-прежнему присутствуют среди широкой аудитории. Неспособность признать возможность женского сексуального насилия отражает общую тенденцию отрицания женской сексуальности в целом и женских перверсий в частности.
Табу материнского инцеста остается поразительно мощным, что затрудняет его концептуализацию: «Сохранение в секрете и отрицание сексуального насилия по-прежнему остается обычным делом, особенно когда человек, совершивший действия насильственного характера, является женщиной» (Saradjian, 1996, p. xiii). Беспрепятственный доступ к детям, который есть у женщин – матерей, нянь, детских медсестер, гувернанток и помощниц по дому, а также интимный характер их обычного взаимодействия с детьми (например, во время купания, переодевания, кормления, смены подгузников, нанесения кремов и лосьонов) позволяют женщинам чрезвычайно легко совершить насильственные действия в отношении детей и злоупотреблять своими полномочиями именно в рамках ухода за ними. Эти факторы позволяют также скрыть эпизоды насилия, что предоставляет множество возможностей для первертного обращения с детьми. Сама женщина-насильник зачастую не дифференцирует сексуальный контакт с детьми и искреннюю привязанность к ним, что отражает ее собственный детский опыт. Ранний опыт сексуального насилия может предрасположить женщину к совершению впоследствии преступлений насильственного сексуального характера в отношении детей.
Криминальная статистика показывает, что в 1995 г. в Англии и Уэльсе 4600 мужчин и 100 женщин были осуждены по предъявленным им обвинениям в сексуальных преступлениях против детей и еще в 2500 случаях были вынесены предупреждения (Home Office, 1995). Были проанализированы процессуальные дела со случаями сексуального насилия, где жертвам было менее 16 лет. В результате оказалось, что 1350 дел закончились вынесением предупреждений, 34 из них – предупреждения женщинам. В 3284 случаях последовало предъявление обвинения, только 30 – женщинам, и 2554 обвинительных приговора, 19 из которых было в отношении женщин. В «Криминальной статистике» 1997 г., документировавшей зарегистрированные по Англии и Уэльсу за этот год преступления, указано, что из 6500 преступников, признанных виновными в сексуальных преступлениях во всех судебных инстанциях, только 100 были женщинами. Это вновь указывает на существенное расхождение между зарегистрированным количеством преступников мужского и женского пола, совершившими преступления на сексуальной почве.
В исследовании Грубина по вопросам сексуального насилия в отношении детей, выполненном для Home Office, говорится, что зарегистрированные случаи сексуального насилия, совершенного женщинами, довольно нетипичны (Grubin, 1998). По данным «Криминальной статистики», менее 1 % преступлений сексуального характера совершалось женщинами, хотя выборки среди преступников показывают большие цифры (Home Office, 1998). Так Краиссати и Мак-Клерг (Craissati, McClurg, 1996) отмечали, что в 7 % сексуальных злоупотреблений, о которых сообщали взрослые мужчины, сексуальными преступниками были женщины, а в США 22 % подростков-правонарушителей мужского пола с историей сексуального насилия заявили, что их насильником была женщина (Ryan et al., 1996). Меньшие показатели, опубликованные в «Криминальной статистике», которые основывались на задокументированных преступлениях, являются, как полагает автор, свидетельством того, насколько трудно определить и выявить сексуальное насилие в отношении несовершеннолетних, совершаемое преступниками женского пола:
Вопрос о женщинах как о преступницах, совершающих сексуальное насилие в отношении несовершеннолетних, начали рассматривать всерьез только в последние 15 лет, и реальный масштаб этой проблемы определить гораздо сложнее, чем в случае с преступниками мужского пола. Разумеется, часть трудностей, связанных с определением масштаба проблемы, обусловлена определением сексуального насилия как такового, поскольку женщинам западных государств, в отличие от мужчин, предоставляется большая свобода в плане физического взаимодействия с детьми. К тому же открытая сексуальная активность между взрослой женщиной и мальчиком может и не расцениваться последним как «сексуальное насилие», даже если он эмоционально не готов к этому и в результате подобной активности оказывается психологически дестабилизирован (Johnson, Shreier, 1987). Действительно, несмотря на свое смятение, несовершеннолетний может быть воодушевлен и склонен рассматривать произошедшее как свидетельство его мужественности и половой зрелости.
(Grubin, 1998, p. 28)
Это наводит на мысль о другой причине малого количества свидетельств материнского сексуального насилия, а именно в определенной двусмысленности природы самого акта насилия, как это отображено в приведенном в начале главы фрагменте «Песни Соломона» Т. Моррисона. Как показано в отрывке, мощный нарциссический элемент может побуждать женщину к грудному кормлению, которое, в свою очередь, способно становиться все более «опьяняющим» опытом для матери в той мере, в какой она продолжит кормить своего ребенка ради собственного удовольствия. Моррисон прекрасно описывает скрытность этой кормящей матери, находящейся в поисках «бальзама» против тяжких повседневных забот. Ей так нравится ее способность к лактации и чувственное наслаждение от переживаний во время кормления, что она пытается избежать признания возраста ребенка, чтобы не испортить свои фантазии или не подавить их реализацию. Является это сексуальным насилием или просто отступлением от реальности в материнскую фантазию кормления ребенка, идущую вразрез с тем фактом, что ребенку больше четырех лет? Мать, похоже, знает, что в их отношениях что-то не так, но она не в силах отказаться от своей «тайной поблажки самой себе». Неоднозначность ситуации, описанной в отрывке, состоящей из сочувствия к персонажам и одновременно намеков на материнскую перверсию, пример того, как сложно концептуализировать материнское сексуальное насилие.
Определение сексуального насилия, совершенного в отношении детей
Клинические определения сексуального насилия, совершенного в отношении детей, как правило, формируются на основе трех параметров: разница в возрасте между правонарушителем и ребенком в пять лет и более; специфическое сексуальное поведение, такое как пальцевое проникновение, оральный секс, проникновение во влагалище или анус с использованием пениса или каких-то предметов; эксгибиционизм, порнографическая фотосъемка, поцелуи, ласки в области гениталий или груди, а также принуждение ребенка трогать взрослых или мастурбировать им (Craissati, 1998). Существует неопределенность, так называемые «серые зоны», в отношении некоторых вопросов: какова степень наготы, принятая в семье, в каком возрасте (если вообще подобное имеет место) находятся дети, когда своей наготы начинают стыдиться родители и они сами, практикуется ли совместный сон с детьми в обнаженном виде и демонстрация сексуального влечения между взрослыми. «В настоящий момент довольно мало постоянных и последовательных социальных договоренностей о том, как именно семейные и культурные нормы могут повлиять на определение какого-либо поведения как насильственного» (Craissati, 1998, p. 3).
Неоднозначность в концептуализации женского сексуального насилия, в отличие от относительно четкой концептуализации в случае посягательств непристойного характера либо инцеста, судя по всему, усиливает трудности в осмыслении, выявлении и расследовании данной формы правонарушения. Свое описание уровней сексуального насилия со стороны женщин предлагает Касл (Kasl, 1990), и это описание цитирует Форд (Ford, 2006). Касл распределяет насильственное поведение по группам согласно иерархии, используемой ее коллегой Карлсоном.
1. Уголовно наказуемые преступления, такие как оральный секс, мастурбация и половой акт.
2. Правонарушения, такие как вуайеризм, обнажение на глазах у несовершеннолетнего, соблазнительные прикосновения, объятия или поцелуи сексуального характера, чрезмерный уход или флирт.
3. Вторжение в личное пространство, включая клизмы, совместное купание после достижения ребенком определенного возраста, чрезмерное промывание крайней плоти, назойливые вопросы о физиологическом функционировании организма.
4. Ненадлежащие отношения, создаваемые взрослым, включая замену ребенком отсутствующего партнера, использование его для эмоциональной поддержки, совместный с ребенком сон, использование его в качестве доверенного лица.
Именно в последней категории наиболее четко раскрывается двусмысленность и сложность процесса концептуализации сексуального насилия со стороны матерей. Однако даже на более высоких уровнях предложенной иерархии существует неоднозначность в определении того, что есть насильственное поведение, например, как в случае с понятиями «флирта» и «объятий сексуального характера». Здесь необходимо отметить, что подобные действия не признаются правонарушениями с позиции закона. Касательно наименее жестоких форм насилия вполне очевидно, что культурные и семейные нормы могут в значительной степени варьироваться в отношении определения того, какое поведение является приемлемым. Это может касаться, например, совместного сна с ребенком или обращения к нему за эмоциональной поддержкой. Поведение, описанное в четвертом пункте представляется более характерным для эмоционального, нежели для сексуального насилия, и становится очевидным искусственное разграничение между этими категориями. Физическое, эмоциональное и сексуальное насилие вовсе не обязательно взаимно исключают друг друга, и, к сожалению, все три вида могут иметь место одновременно. Действительно, трудно представить, чтобы эмоциональное насилие не сопровождало бы каждый случай физического или сексуального насилия, совершаемого в отношении ребенка.
Интересно, что Касл считает «чрезмерный уход» проявлением насилия, расцениваемым ею как правонарушение, хотя в уголовном праве соответствующего преступления в явном виде не предусмотрено. Опять-таки нормы в различных сообществах сильно различаются с точки зрения принципов, которыми следует руководствоваться при грудном вскармливании, и в некоторых культурах случаи чрезмерного грудного вскармливание связаны скорее с местными нормами, верованиями, принципом необходимости и традициями, а не с сексуальным насилием, совершаемым матерями. В других ситуациях, в случае с конкретной женщиной, грудное вскармливание, являющееся само по себе наивысшим и наиболее естественным актом материнской заботы, может иметь другие функции. Как показано во вступительном отрывке из произведения Тони Моррисона, нарциссическое удовлетворение матери, кормящей грудью своего сына даже после того, как тому исполняется четыре года, раскрывает тот аспект, в котором она использует его как объект, удовлетворяя свои потребности, и не обращая должным образом внимания на ход его развития или на него самого.
Психологическое влияние материнского сексуального насилия
Эмоциональное воздействие сексуального насилия на детей глубинно, а сам этот опыт ввергает в смятение. При сексуальном злоупотреблении потребности детей в физическом внимании и уходе удовлетворяются сексуальным образом, замысловато связывая этот опыт заботы и сексуальное возбуждение. Это не позволяет им различать эдипальную фантазию и реальность, поскольку их бессознательные сексуальные желания в отношении их матери или отца действительно осуществлены в этой самой реальности. Нарушающее физические границы ребенка сексуальное насилие со стороны женщины также может быть эмоционально разрушительным для него. Приглашение попасть внутрь материнского тела является пугающей и тревожащей перверсией желания и предлагает ребенку такую степень власти и ответственности, с которыми он не может справиться. Это приглашение может быть разрушительным и приводящим в смятение именно потому, что оно является первертным воплощением желания или повторением инфантильной деятельности, например, сосания материнской груди. Ребенок не может чувствовать уверенность в том, что существует устойчивый барьер, отделяющий фантазию от реальности. Понятно, что бессознательные стремления младенца к матери, например, к тому, чтобы быть внутри нее, чтобы сосать ее грудь или полностью ею владеть и убить отца, – это фантазии, которым нужно противостоять, чтобы ребенок чувствовал, что он не всемогущ. Для того, чтобы преодолеть преэдипальные и эдипальные стремления, ребенку в реальности требуются несексуальные отношения с матерью и осознание того, что он не может уничтожить ни отца, ни родительскую пару. Это необходимый этап психического развития. Поощряемые или исполняемые по принуждению, эти фантазии наносят значительный психологический ущерб ребенку, который может усвоить эту запутанную и извращенную модель заботы. Тот факт, что на каком-то уровне, возможно, было желание исключительно сексуального контакта, только усиливает возникающий ущерб и конфликты, поскольку оставляет ребенка с чувством вины, столь часто описываемой жертвами сексуального насилия в детстве. Кирста описывает как широко распространенные трудности в принятии факта существования женской перверсии, так и ее последствия для жертв:
Один из устойчивых мифов, связанных с женским сексуальным насилием, заключается в том, что по причине естественной женской заботливости, а также психических и физических особенностей женщин, слово «насилие» должно быть признано неверным наименованием и противоречием в терминологии. То, о чем мы говорим, на самом деле, является любовными проявлениями близости и заботы, которые могут граничить с эротическими, либо ошибочно восприниматься ребенком как сексуально окрашенное или насильственное действие, как, например, когда матери поглаживают своих детей и ласкают их таким образом, что неосознанно задействуют генитальный контакт, способный вызвать возбуждение. Это одно из заблуждений, от влияния которого мы должны полностью избавиться, чтобы весь ужас некоторых видов насилия был все-таки когда-либо признан, а жертвам была бы на самом деле оказана помощь в восстановлении после травмы.
(Kirsta, 1994, p. 281)
Тело девочки, так же как и ее разум, повреждается в результате сексуального контакта со взрослым. Такие действия переживаются ребенком как в высшей степени насильственные и нарушающие личное пространство, порой болезненные физически, и, если они сопровождаются ее собственным сексуальным возбуждением, – как очень сбивающие с толку, в особенности, когда девочка подрастает достаточно, чтобы осознать смысл насильственных действий. В случае с материнским сексуальным насилием над детьми самые базовые для ребенка взаимоотношения, в которых доверие и контейнирование имеют первостепенное значение, превращаются в навязчивое, пугающее и требовательное соблазнение и/или насилие.
В тех случаях, когда жертвами сексуального насилия становятся мальчики, зачастую присутствует убеждение, будто им понравилось взаимодействие с насильником и они не чувствовали себя используемыми или получившими урон. В подобном представлении о насилии как ожидаемом, желанном или доставившем удовольствие, не учитывается тот факт, что сексуальное насилие над детьми определяется не исходя из того, чувствовал ли ребенок (он или она), что его эксплуатируют и им злоупотребляют, а исходя из характера действий взрослого по отношению к ребенку. Дети не в состоянии дать информированное согласие на сексуальные отношения в том смысле, в котором это могут сделать взрослые люди.
Женское сексуальное насилие в отношении мальчиков-подростков может быть представлено как «соблазнение» или «инициация», а не эксплуатация или вредоносная деятельность взрослого в отношении несовершеннолетнего.
Случаи, когда жертва женского сексуального насилия – мальчик-подросток, который родственно не связан с преступницей, часто представлены в таком свете, что ущерб, нанесенный мальчику, минимален. Одним из таких примеров является случай с Мэри Кей Летурно, учительницы, которая имела половые сношения с 13-летним учеником (Fualaau, 1998). Первоначально окружающим, в том числе ее мужу, было очень трудно признать, что у нее были сексуальные отношения с подростком-жертвой. Тривиальная реакция журналистов и фотографов, работающих на таблоиды, которые, как оказалось, были взбудоражены идеей о привлекательной женщине, «соблазняющей» своего ученика, иллюстрирует тип предубеждений о сексуально ненасытной природе мальчиков-подростков и влияние мифов о соблазнении. Подразумевалось, что мальчик-подросток «обязательно» счел бы сексуальные взаимоотношения с женщиной старше себя удовлетворяющими эмоционально и в интимном плане. На телевидении в спецвыпуске шоу «Панорама», посвященном «расследованию» этого дела, выяснилось, что единственным человеком, который прямо характеризовала Летурно как преступницу, совершившую правонарушение сексуального характера, была офицер полиции, женщина, которая явно указала на методы «ухаживания», использовавшиеся Летурно, в том числе предоставление ее ученику возможности заводить ее автомобиль, признание его особенным и использование своего рабочего положения в личных интересах. Она применяла методы, которые предпочитают мужчины, совершавшие сексуальное насилие в отношении детей, методы, которые включают выделение отдельного ребенка из группы и постепенное создание особых, часто секретных отношений с ним.
Для некоторых женщин их собственный опыт пренебрежения, депривации и сексуального насилия в прошлом является фактором риска, который способствует сексуальному насилию уже с их стороны в отношении их собственных детей. Поскольку в предыдущей главе уже были рассмотрены корни нарушенной привязанности и модель женской перверсии, теперь это понимание можно применить к женскому сексуальному насилию в отношении детей. Основная функция сексуального надругательства над детьми для женщины-насильника заключается в том, чтобы предотвратить депрессию и временно избавить себя от невыносимого чувства беспомощности. Насильники могут действительно путать сексуальное наслаждение и привязанность, что связано со смятением и путаницей, возникшими в ходе сексуального насилия над ними самими в детстве, и они вновь воссоздают этот опыт из прошлого – теперь со своими детьми. Также возможно психическое напряжение, побуждающее повторять насильственные действия вновь. Идентификация с агрессором как защита является мощным методом преодоления непереносимых чувств, позволяя бывшим жертвам насилия проецировать свой опыт беспомощности и унижений на детей. Существует также мощное влечение к детям и ассоциация сексуальных отношений с детьми с сексуальным возбуждением и удовольствием, которые могут сопровождаться осознанным пониманием того, что такое поведение является эксплуатирующим и неправильным. Недавние исследования показывают, что женщины, которые совершают сексуальное насилие в отношении детей, имеют такую же степень когнитивных искажений относительно детей, что и мужчины-преступники, согласно результатам по различным показателям риска (Beckett, 2007).
Вместе с тем остается важный вопрос, можно ли переносить модели риска мужчин-преступников на женщин-преступниц, поскольку возможность такого переноса может и не быть такой однозначной. Отношения женщин со своими и чужими детьми и собственной сексуальностью имеют свои сложности и уникальные аспекты:
В настоящее время трудно распределить женщин-преступниц по уровням поддерживающих мероприятий либо вмешательства, основываясь на рисках, которым они подвергаются, и их потребностям, – не только потому, что существующие программы получают ограниченную поддержку, но также и потому, что прямой перенос на женскую группу моделей рисков/потребностей, разработанных для мужчин, может быть неприемлем. Фундаментальный вопрос, на который еще предстоит ответить, заключается в том, обусловливают ли различия между преступниками-мужчинами и преступницами-женщинами расхождения в статических и динамических факторах риска по этим группам.
(Ford, 2006, p. 125)
Женское сексуальное насилие рассматривается на примере следующего случая, описание которого опирается на понятия о женской перверсии и о передаче моделей нарушенной привязанности между поколениями.
Клинический случай
Лаура: сексуальное насилие в отношении детей с участием сообщника-мужчины
Лаура была направлена в судебную клиническую психологическую службу для оценки ее способности осуществлять должный уход за своей шестилетней дочерью Элизабет и предоставлять ей защиту после полуторагодичного заключения под стражей по обвинению в двух эпизодах посягательств непристойного характера, совершенных ею в отношении семилетнего мальчика и десятилетней девочки, не являвшихся ее собственными детьми.
Оба ребенка принуждались мастурбировать руками мужу Лауры в ее присутствии, а также она участвовала в принуждении этих детей к позированию для фотографий порнографического характера, на которых они касались его гениталий. Лаура была освобождена из-под стражи за три месяца до того, как попала ко мне. Поскольку она была осуждена за уголовные преступления против детей, Элизабет была внесена в реестр по защите детей под категорией «находящаяся в ситуации риска причинения сексуального вреда». Социальный работник, закрепленный за ее дочерью, запросил процедуру оценки риска потенциальной угрозы, которую Лаура может представлять для своего ребенка, а также экспертную оценку того, пригодна ли Лаура к психотерапии, направленной на решение психологических проблем, связанных с совершенными ею насильственными действиями сексуального характера.
На клиническом интервью Лаура предстала как тучная, приветливая женщина среднего возраста без каких-либо явных симптомов серьезного психического заболевания или признаков трудностей с обучением. Она выражала сильную обеспокоенность по поводу того, что ей приходится посетить амбулаторную клинику при печально известной психиатрической больнице и спрашивала, просили ли меня определить, не «чокнутая» ли она. На ней было мешковатое платье и шлепанцы, на голых ногах виднелись обширные признаки варикозного расширения вен. Передвигалась она очень медленно и в кабинет входила с заметной одышкой. Она шутила и была смешлива почти до агрессивности, и ее частый смех на протяжении всего интервью никак не соответствовал тем пугающим и тревожным событиям, которые она описывала. В ходе интервью она часто пародировала своего бывшего мужа, имитируя его голос и проговаривая яркие заявления сексуального характера. Казалось, что ее шутливость была формой бравады, защитой, скрывающей ее внутреннее беспокойство и дискомфорт. И на самом деле Лаура отменила два следующих тестирования, заявив, что наша первая встреча ее слишком сильно огорчила. Впоследствии она посетила заключительную встречу по оценке ее состояния, предложенную ею самой.
Лаура охарактеризовала свое детство как «обычное», однако описала образ контролирующей, отвергающей матери и далекого, эмоционально недоступного отца. Он часто находился вдали от семьи, неделями не возвращаясь домой, поскольку работал водителем-дальнобойщиком. Во время длительных периодов его отсутствия мать Лауры имела сексуальные отношения с несколькими мужчинами, каждого из которых дети называли «дядя». В течение детских лет Лауры у ее матери были периоды, по-видимому, депрессии, во время которых мать считала Лауру «плохой» и обращалась с ней с некоторым презрением, проявляя весьма незначительную привязанность и заботу.
Лаура была старшей из пяти детей и провела большую часть своего детства, замещая мать в уходе за младшими братьями и сестрами. В возрасте между 8 и 14 годами Лаура подвергалась сексуальному насилию со стороны друга своей матери, человека примерно пятидесяти лет, к которому она относилась как к своему «дяде». Одно из проявлений произошедшего тогда с ней злоупотребления заключалось в том, что он фотографировал ее обнаженной, что требовало тщательной подготовки и большой степени секретности. Он также просил Лауру стимулировать его и мастурбировать ему, а сам в это время гладил ее волосы и лицо. Он мастурбировал ей руками, и периодически она испытывала оргазм. Лаура попыталась рассказать матери о происходившем насилии, но мать ответила «не сочиняй». Оглядываясь назад, сама Лаура характеризовала это злоупотребление как «милое» и рассматривала его как некую форму привязанности и интереса со стороны «дяди». Она чувствовала, что желала этого интереса к себе. Ведь до этого она ощущала себя нежеланной родителями, и ей казалось, что это вмешательство сексуального характера в ее жизнь было единственной формой внимания, получаемого ею от взрослых, которое она могла толковать как «проявление привязанности и заботы». Она чувствовала, что насильник искренне симпатизировал ей, заботился о ней, хвалил ее и в целом обращал на нее внимание. Она очень страдала, когда он прекратил контактировать с ее семьей и с ней, чувствуя, что он ее «бросил», но не видела в этом доказательства того, что его интерес к ней был связан прежде всего с эксплуатацией и надругательством.
Лаура училась в общеобразовательной школе и бросила учебу в возрасте 16 лет, сдав три государственных экзамена и устроившись на работу на фабрику по упаковке продуктов питания, где и работала, пока в 19 лет не вышла замуж за своего первого мужа. Он позволял себе физические насильственные действия в ее адрес в течение многих лет. Насилие началось, когда в 20 лет она была беременна их первым ребенком. От этого мужа она родила троих детей: дочери сейчас 21 год, одному сыну – 19 лет, и второму – 17. Она разошлась с этим человеком, когда ей был 41 год, и вступила в отношения с мужчиной, который стал ее вторым мужем, – с тем, который в дальнейшим обвинялся по уголовному делу вместе с ней. Ее дочь Элизабет была результатом этого брака. На момент вынесения решения о психологическом состоянии Лауры ее второй муж отбывал свой срок заключения за противоправные деяния непристойного характера, о чем написано выше. Трое ее старших детей были опрошены социальными службами, они отрицали, что когда-либо подвергались сексуальному насилию, демонстрируя шок в связи с обвинением их матери в совершении преступлений сексуального характера и приписывая вину ее второму мужу.
Наблюдения
Поразительно, что описывая все совершенные ею сексуальные преступления, Лаура подражала голосу своего мужа, как будто она была неспособна понести ответственность за свою роль в преступлении и отрицала свое собственное возбуждение и удовлетворение. Она была неспособна описать пережитое жертвами с каким-либо реальным чувством сопереживания или сострадания и находила затруднительным представить, как они чувствовали себя во время и после жестокого обращения с ними. Она считала себя жертвой травли со стороны мужа, видя себя обделенной независимостью действий или волеизъявления, и ссылалась на те презрительные прозвища, которые давал ей муж, а также на то, что постоянное принижение ее значимости с его стороны свело в ней на нет всякое чувство независимости, достоинства или гордости. Она вспоминала, как он публично оскорблял ее, называя «жирной мандой», и призывал других поучаствовать в ее унижении. Лаура считала, что у мужа был чрезмерный интерес к мастурбации, и добавляла, что он вел себя садистично по отношению к ней, заставлял мастурбировать ему и сильно бил, если ей не удавалось доставить ему удовольствие. Ее имитации его голоса были точными и очень детальными, как будто она всецело находилась «в роли».
Свои сексуальные преступления Лаура обосновывала пережитыми от своего бывшего мужа принуждением и травлей; она отрицала то, что инициировала насильственные действия или что получала от этих действий какое-либо удовлетворение. Она побудила семилетнего мальчика и десятилетнюю девочку, признанных жертвами, сопровождать их с мужем на отдых в кемпинге, где делала непристойные фотографии обоих детей в то время, пока они мастурбировали ее мужу. Вспоминая эти события, она признала, что это было неправильно, однако постоянно подчеркивала, что сама она не «заводилась» в процессе фотосъемки. Она утверждала, что эти фотографии остались у ее мужа, который обращался к ним во время мастурбации. Она призналась, что дети выглядели «красивыми», но отрицала, что находила их сексуально возбуждающими. Она сводила к минимуму ту степень принуждения, которой подвергались дети, когда их заставляли мастурбировать мужу, и выказала очень малую осведомленность о том, что дети могли чувствовать себя напуганными, смущенными и несчастными. Когнитивные искажения Лауры, проявленные ею при описании ее собственного опыта насильственных отношений в детстве как оправданного, а также ее восприятие детей как приглашающих к фотографированию себя и наслаждающихся этим процессом явно демонстрируют ту степень, до которой она не была способна идентифицировать приемлемые границы между взрослыми и детьми, рассматривая последних как полноправных партнеров, давших свое согласие на сексуальные действия с ними.
Похоже, что страдая от низкой самооценки, Лаура практически не сформировала чувства собственной идентичности. Она имела выраженную эмоциональную зависимость, а также сильно искаженное представление о сексуальном насилии в отношении детей, чему в значительной степени способствовал ее собственный опыт сексуального использования, происходивший в условиях острой эмоциональной пустоты в детстве. Ее роль в сексуальном насилии в отношении маленьких детей указывала как на ее эмоциональную зависимость от мужа, который, судя по всему, инициировал это, так и на ее собственные неудовлетворенные потребности в комфорте и контроле, которые, казалось, удовлетворялись этим преступлением. Она не расценивала сексуальные действия с детьми как насильственные. Это отражало ее идентификацию с ребенком-жертвой, который на самом деле наслаждался сексуальными отношениями со взрослым, и показывало степень отрицания ею своего собственного злоупотребления детским доверием. Она практически не сопереживала смятению и уязвимости маленьких детей. Ее описания сексуальных действий мужа были настолько яркими и страстными, что у меня создалось сильное ощущение, что и сама она возбуждалась от его действий, однако переживать это удовольствие могла только опосредованно.
Власть и контроль, которыми Лаура обладала в отношении детей, были частью удовольствия, получаемого ею от извращенных действий. Присутствующий в этом элемент обмана, заключавшегося в том, чтобы «обхитрить» и самих детей, и их родителей, чтобы получить согласие на выезд в кемпинг, явился важным аспектом насилия и показывал, что Лаура все в достаточной степени осознавала и умышленно принимала участие в преступной деятельности, а также рассматривала детей как объекты, манипулирование которыми могло доставить удовольствие взрослым.
Описание Лаурой своего брака показало сильные элементы садомазохистических взаимоотношений, в которых мотивы власти, контроля, подчинения и унижения были центральными. Временами, когда в эти отношения включались дети, Лаура и ее муж объединяли силы, становясь агрессорами-союзниками. В рамках этого партнерства Лаура взяла на себя соблазняющую и защищающую роль, поощряя детей уйти вместе с их парой, убеждая самих детей и их родителей, что ее роль в качестве матери обеспечит детям безопасность. Ее ярко выраженный образ матери, полнота, простая внешность и зрелый возраст служили видимыми доказательствами того, что любая ее деятельность в отношении детей будет невинной. Таким образом, она ввела в заблуждение несколько человек и способствовала совершению насилия в отношении двух маленьких детей. Социальный работник, закрепленный за семьей, выразил серьезную обеспокоенность тем, что дочь Лауры Элизабет могла также подвергаться злоупотреблениям со стороны родителей в ходе их сексуальной деятельности. Она демонстрировала сексуально окрашенное поведение в школе и страдала от головных болей, болей в животе, молочницы инфекционного происхождения и непроизвольного мочеиспускания во время сна.
Лаура продолжала обманывать себя относительно масштабов своей собственной роли преступницы, разыгрывая из себя именно жертву, а не агрессора, и проецируя свои сексуальные перверсии и желания на мужа, представляя его как извращенного и ненасытного в своем сексуальном влечении. Живые пародии Лауры на ее мужа, а также представление о том, что она «становится им» в моменты таких имитаций, свидетельствовали о силе проективной идентификации с ним. Оживленность Лауры во время пародирования резко контрастировала с ее обычной апатией и самоуничижением, что отчасти отражало такую функцию перверсии, как защита от поглощавших ее чувств бессмысленности, опустошенности и подавленности.
Я сочла ее представляющей опасность для детей, находящихся на ее попечении, и ощущала, что ей необходимо пройти терапию, направленную на осознание ее противоправного поведения сексуального характера. Она двойственно отнеслась к идее такой терапии: несмотря на то, что сама попросила о помощи, теперь, после ее начала, она заявила, что неспособна пережить необходимость постоянно посещать амбулаторную клинику. Терапия однозначно воспринималась Лаурой как дестабилизирующая ее состояние, которая к тому же подавляет ее, провоцируя нежелание или неспособность присутствовать на назначенных встречах. Таким образом, вовлечь ее в прохождение терапии было невозможно, и мы решили прекратить наши встречи.
Хотя ее дочь Элизабет сделала заявление о том, что ее отец сексуально злоупотреблял ею, ни уголовное, ни гражданское разбирательство против него возбуждено не было, а Лаура являлась единственным опекуном ребенка. Ее статус правонарушительницы, совершившей преступное деяние, суть которого изложена в Приложении 1 Закона о детях и молодежи Великобритании, никак не повлиял на решение, вынесенное семейным судом. Для профессионалов оказалось сложным, если не невозможным, допустить мысль о том, что Лаура, независимо от своего жестокого и склонного к сексуальному насилию партнера, могла сама представлять собой опасность сексуального, эмоционального или физического насилия по отношению к детям. Она рассматривалась как пассивная жертва принуждающего партнера, которая сама не была сексуально заинтересованной стороной.
Обсуждение
Перверсия как защита от депрессии
У женщин, совершающих противоправные деяния сексуального характера, могут быть выявлены различные психологические механизмы защиты, включающие идентификацию с агрессором, т. е. насильником, совершившим надругательство над ними; идентификацию с ребенком-жертвой через выбор жертвы того же возраста, в котором они сами когда-то подвергались насилию; идентификацию со своими не предоставившими им защиты матерями; отрицание и проекции, с помощью которых женщины-насильники могут приписывать личные мотивы или заинтересованность в сексуальных деяниях своим жертвам в лице детей и отметать при этом собственное сексуальное возбуждение и агрессию.
Они категорически отрицают любую ответственность за совершенные ими противоправные действия сексуального характера, поскольку воспринимают детей как заинтересованных в сексуальном взаимодействии, заведомо на него согласных и искушенных в этом отношении.
Другие бессознательные защиты включают в себя диссоциацию и проективную идентификацию, позволяющие женщинам-насильникам отделить те неприемлемые чувства и ощущения, что у них есть, например, сексуальное возбуждение и агрессию, приписать их детям, а затем идентифицироваться с этими, приписанными детям, но не позволяемыми самим себе, чувствами. То, что женщина-насильник воспринимает детей подобным образом, впоследствии может использоваться ею как для оправдания совершаемых злоупотреблений и насилия, так и для временного освобождения себя от таких непереносимых чувств. Для многих женщин, совершающих преступления сексуального характера, сексуальное насилие над детьми становится мощным средством решения собственной психической проблемы.
В приведенном выше случае преступления сексуального характера, совершенные Лаурой, оказались для нее способом на время победить чувства собственной неадекватности, бессилия и подавленности, а также ясно выразили ее первертную сексуальность. Поведение Лауры может быть рассмотрено как перверсия в том смысле, как ее определяла Э. Вэллдон, поскольку это поведение характеризуется дегуманизацией жертвы, повторяемостью поведения и компульсивностью, а также тем фактом, что целями извращенных действий были не только стимуляция гениталий или оргазм. Лаура достигала сексуального удовлетворения путем сокращения объекта до частичного объекта. Ребенок рассматривался ею не как человеческое существо в полном смысле, как субъект, а сводился к проводнику сексуального удовольствия для взрослого, чье удовлетворение частично зависело от степени контроля и способности манипулирования ребенком, посредством чего и совершалось это насилие (Green, Kaplan, 1994, p. 958). Судя по всему, Лаура могла в значительной степени предупреждать проявления депрессии, прибегая к первертному поведению.
Для Лауры ребенок или дети, в отношении которых она совершала насилие, представляли ее собственное детское Я, которое «наслаждалось» опытом сексуального насилия или, по крайней мере, тем его аспектом, который рассматривался как проявление внимания и привязанности. Казалось, что самоощущение Лауры было всецело сексуализировано и относительно, поскольку она существовала лишь в той степени, в которой была желанна или же сама была наполнена желанием. Сексуальное взаимодействие с детьми было способом подтвердить ее собственное существование и взаимодействовать с другими, при том что она была лишена подлинной близости с полноправным партнером по обоюдному согласию. Она одновременно идентифицировалась как с жертвами, детьми, которые, по ее представлению, оказались, как это было с ней в детстве, лишены иных форм привязанности или внимания, так и с преступником, становясь сильной авторитетной фигурой, контролирующей своих жертв.
Сформулированная Глассером концепция ядерного комплекса перверсии применима для понимания как женского, так и мужского сексуального насилия, совершаемого в отношении детей (Glasser, 1979). Акцент в этой концепции делается на страхе быть уничтоженным и ужасе реальной близости. Корни этих страхов происходят из опыта ранней депривации и пренебрежения со стороны матери. Манифестацией данной психопатологии во взрослом возрасте является постоянная борьба между желаниями сблизиться с другими людьми и отдалиться от них, а также нарциссический комплекс, препятствующий достижению истинной близости с другими. Именно дефицит близости и нарушения в формировании генитальной сексуальности являются характерными чертами перверсии.
Трудности, с которыми столкнулась Лаура, судя по всему, отражали то, что Глассер назвал «ядерным комплексом» перверсии, при котором страх перед близостью приводит к тому, что объект сексуального желания удерживается в напряжении, под жестким контролем, и насильник относится к нему садистично. В ядерном комплексе присутствует фундаментальный нарциссизм, а также и главенствующий страх быть либо поглощенным, либо уничтоженным другим, сформировавшиеся в результате раннего опыта взаимодействия с матерью, которая воспринималась как потенциально подавляющая и разрушающая.
Агрессия приобретает сексуальный характер, а объект сексуального желания удерживается под строгим контролем, что позволяет субъекту получить чувство господства. Корни перверсии материнского поведения Лауры можно отследить вплоть до ее собственного детского опыта эмоциональной депривации и сексуального насилия. Нынешнее положение, в котором она чувствовала себя униженной, способствовало желанию обрести власть и контроль над другими. Ее искаженное представление о приемлемых границах между детьми и взрослыми отражало не только участие в сексуальном взаимодействии со взрослым в ее детские годы, но также и то, что мать использовала дочь в качестве замены родительской фигуры для младших братьев и сестер, не признавая и не удовлетворяя ее потребностей. Мать Лауры была и сама подавлена и изолирована, а потому стремилась найти утешение в сексуальных связях с различными партнерами, один из которых совершал действия насильственного характера в отношении ее дочери. Пренебрежение Лаурой со стороны матери, а также отсутствие заботы о безопасности и эмоциональном развитии дочери явно способствовали тому, что Лаура ощущала себя нежеланной родителями, бесполезной, не имеющей какого-либо чувства собственной идентичности.
В случае Лауры ее мать была «неуловимой» и отвергающей, она была тем объектом, который Лаура хотела «заполучить», которым хотела обладать и который сильно сопротивлялся этим попыткам. У нее было мощное желание слиться с материнским объектом, стать частью идеализированного союза, однако это стремление было очень опасно для ее хрупкого самоощущения, и она боялась, что может полностью утратить свою идентичность в ходе такого слияния, к тому же без какой-либо возможности восстановления.
Глассер описывает главный компонент «ядерного комплекса» как «глубоко укоренившееся и всепроникающее стремление к интенсивной и наиболее тесной близости с другим человеком, равносильной «слиянию», «состоянию единства», «союзу, преисполненному блаженства» (Glasser, 1979, p. 278). Похоже, что глубинное чувство пустоты, омертвения и подавленности Лауры на какое-то время смягчались вуайеристской сексуальной деятельностью. Ее страхом полностью затеряться в ком-то другом, оказаться уничтоженной этим другим психически было обусловлено то, что только первертная сексуальность воспринималась ею как безопасная. Ей было необходимо держать объекты в страхе и контролировать сексуальное взаимодействие, и как раз в ситуации сексуального насилия в отношении детей возможность подобного контроля появлялась. Она описывала ненавистное ей половое сношение с мужем как то, через что ей «было необходимо пройти», просто чтобы получить прикосновения и объятия. У нее никогда не было оргазмов во время полового акта.
Примечательно, что Лаура употребляла пищу компульсивно с того времени, когда была маленьким ребенком, и это, вероятно, было отчаянной попыткой успокоиться и позаботиться о себе. У нее развилось, таким образом, то, что можно расценить как расстройство пищевого поведения. Она была очень полной, что, в свою очередь, усугубляло ее негативную самооценку и ее уязвимость перед садистичными мужчинами, склонными к жесткости, которых она, казалось, привлекала, но которые насмехались над ней и унижали ее. Она хотела быть наполненной чем-то хорошим, и еда, которую она компульсивно поедала, символически выполняла эту функцию, хотя такое переедание никогда не смогло бы восполнить ее страстное желание эмоциональной поддержки. Она была и жертвой, и мучителем, используя детей для того, чтобы избавить себя – лишь на время – от невыносимых чувств отвращения к себе и подавленности.
Она сама была ребенком, подвергнувшимся злоупотреблению, чья эмоциональная депривация привела к тому, что она стала мишенью для взрослого сексуального преступника, «впитав» эту полностью искаженную модель сексуального поведения. Она злоупотребляла детьми, так же как злоупотребляла и своим собственным телом, – и та, и другая формы злоупотребления являлись как актами насилия, так и выражением неудовлетворенной потребности.
Совершая насильственные действия в отношении детей, Лаура получала возможность убежать от чувства страдания и покорности, которое Глассер называет «страхом аннигиляции». По собственному признанию, Лаура прибегала к насилию в отношении детей, чтобы не чувствовать себя столь ужасно и избежать близости с объектами ее желания. По сути, она была гротескной пародией на мать, которая могла якобы утешить детей своей огромной грудью и уютом объятий. И вместо того чтобы предоставить детям защиту, она превратилась в женщину-насильника, которая на определенном уровне приходила в сексуальное возбуждение, стимулируя детей и манипулируя ими. Позднее она признала, что ее возбуждали фотографии детей, но только косвенно, в то время, когда ее муж использовал фотографии, чтобы «завестись», а затем побуждал ее также мастурбировать. Она признала, что в ходе таких действий испытывала сексуальное удовольствие, а также ей нравилось «расслаблять» детей и побуждать их позировать перед камерой, хотя она не считала, что это представляло собой сексуальное злоупотребление в их отношении. У нее было очень мало или вовсе не было сочувствия к детям. Ее понимание происходившего с ними было искажено, поскольку она приписывала им высокую степень сексуальной осознанности и осведомленности, считая, что они добровольно соглашаются на те действия, в которые она их вовлекала. Это характеризует тип «когнитивного искажения», обращенного в прошлое, и это сознательное проявление оправдания насилия вопреки ощущению неправильности происходящего. В случае с Лаурой такой подход к детям позволил ей отыграть ее личный опыт сексуальных отношений между взрослыми и детьми, причем сопереживать душевному состоянию детей она себе не позволяла.
Статус Лауры как матери и ее образ обычной женщины среднего возраста казались противоречащими фактами и приводили в замешательство тех, кто был осведомлен о том, что Лаура была осуждена за сексуальные преступления против детей. Это был явный случай осмысления «немыслимого». Как ни парадоксально, сексуальное насилие, совершенное Лаурой в отношении детей, рассматривалось как явление, прямо противоположное материнству, а не как выражение первертного материнства и следствие ее собственного детского опыта материнского ухода. Это помешало профессионалам увидеть в ней угрозу для детей. Пугающим было и то, что по результатам разбирательств службы опеки было решено позволить Лауре продолжить заботиться о своей дочери без подключения этой семьи к какой-либо программе совместного попечительства, организуемой местными властями, а также без каких-либо требований к участию Лауры в терапевтической работе, направленной на преодоление ее склонности к противоправным деяниям. Для системы оказалось невозможным воспринять концепцию первертного материнства и, соответственно, обеспечить ребенку должный для такого случая уровень защиты.
И вновь представляющая собой угрозу и имеющая психические отклонения женщина и мать была переквалифицирована в жертву мужской агрессии и тирании. Ее женской сексуальностью и перверсиями, с ней связанными, пренебрегли, а степень ее вовлеченности в происходящее и личный выбор отрицались. Совершение этой женщиной преступлений сексуального характера объяснялось ее связью с агрессивным и сексуально ненасытным мужчиной. Данное разграничение позволило специалистам безопасно разместить все «зло» вне самой женщины, которая имела значительно больший доступ к детям и чье взаимодействие с ними предоставляло наиболее доступные и наименее видимые возможности для насилия в их отношении.
Значимость приведенного случая для эмпирических исследований преступлений сексуального характера, совершаемых женщинами
Общее нежелание рассматривать факт существования материнского сексуального насилия до недавнего времени отражалось в относительной малочисленности литературы, посвященной теме женщин-правонарушителей. Исследование Сараджян, посвященное женщинам, которые совершали сексуальное насилие в отношении детей, является весомой попыткой описать и классифицировать женщин, признанных виновными в этих преступлениях. В соответствии с системой, которую использовала Сараджян в своем исследовании 1996 г., женщин, которые совершают сексуальное насилие в отношении детей, можно разделить на три группы:
• женщины, изначально избравшие своей целью детей раннего возраста;
• женщины, изначально избравшие своей целью подростков;
• женщины, которые изначально принуждались мужчинами к совершению сексуального насилия.
Лауру лучше всего можно классифицировать как относящуюся к последней группе, хотя степень ее принуждения осталась не до конца выяснена, поскольку оказалось, что она получала значительное удовлетворение от сексуальных взаимодействий с детьми, демонстрировала крайне незначительную заботу о них и не осознавала наносимый им вред.
Сараджян, основываясь на своих собственных наблюдениях, приводит следующие характеристики женщин, сексуально злоупотреблявших детьми:
– Сексуальное насилие в отношении детей может совершаться женщинами любого возраста, социального и материального положения, интеллектуальных способностей, формы занятости и семейного положения.
– Жертвами этих женщин чаще всего оказываются те дети, в отношении которых они исполняют материнские функции.
– Когда насилие совершается в отношении очень маленьких детей, пол ребенка при выборе цели для женщин-насильников значительной роли не играет.
– В случаях совершения сексуального насилия над подростками пол ребенка при выборе жертвы представляется важным.
– Женщины склонны совершать сексуальное насилие над детьми всеми теми же способами, что и мужчины, за исключением того, что они вынуждены осуществлять проникновение в тело ребенка при помощи пальцев или подручных предметов, замещающих пенис. Женщины способны получать сексуальное удовлетворение от совершения над детьми садистичных действий сексуального характера (курсив мой – А. М.).
– Женщины любого возраста могут и совершают сексуальное насилие в отношении детей. Предполагается, что разница в возрасте не является ключевым моментом, но некоторые женщины-преступницы могут быть фиксированы на определенных возрастах, что приводит к эмоциональной конгруэнтности с ребенком.
– Женщины склонны совершать сексуальное насилие над детьми длительное время, в особенности когда дети, являющиеся их целями, в то же самое время являются их биологическими детьми. Это может быть связано с возрастающей зависимостью детей от женщин, которые совершают над ними сексуальное насилие, и/или с тем, что у таких детей меньше уверенности, что им поверят, если они расскажут, что насильником была женщина, – и поэтому они менее склонны придавать факт насилия огласке.
(Saradjian, 1996, p. 38)
