скачать книгу бесплатно
Я считаю, что бессознательное использование женщиной своего тела во время беременности и его символическое использование для нанесения себе вреда, анорексия, а также участие женщины в актах насилия в отношении детей аналогично психосоматическому заболеванию. Эти акты насилия служат психической функции женщины, которая их совершает, так же как симптомы психосоматического заболевания являются «детскими попытками спасения себя и созданы как средство от невыносимой душевной боли» (McDougall, 1989, p. 8). Автор связывает развитие этих расстройств с ранним младенчеством, когда психические структуры являются долингвистическими, а самые ранние представления о себе связаны с телесными переживаниями, где тело является основным средством общения.
Я считаю наиболее правдоподобной моделью для понимания женского насилия ту, в которой насильственный акт понимается как решение психологической проблемы и как телесное выражение или сообщение о горе и гневе – аналогично психосоматической жалобе, описанной Макдугалл. Связь между насилием и перверсией как защитой от основного психологического стресса является основополагающей и лежит в основе модели женского насилия, предложенной в этой книге.
Альтернативные модели женского насилия
Существуют альтернативные модели понимания женского насилия. К ним относятся:
– феминистское понимание женского насилия как реакции на угнетение и социальную обусловленность;
– биологическая модель, подчеркивающая роль гормональных факторов, связанных с воспроизводством;
– когнитивно-поведенческая модель понимания развития и поддержания психологического расстройства;
– теория привязанности, согласно которой модели воспитания и ранних отношений могут привести к трудностям в психологическом и социальном функционировании в дальнейшей жизни.
Теория привязанности тесно связана с психодинамической моделью и разработана как в этологических, так и в психоаналитических парадигмах. В этой книге я сосредоточилась на психодинамическом понимании женского насилия, что, по моему мнению, является наиболее действенной моделью для понимания его генезиса и манифестации.
Хотя я и использую феминистские исследования, особенно в отношении самоповреждения и домашнего насилия, я отдаю предпочтение психологической модели, в которой освещаются психодинамические процессы. Моя главная цель – понять коммуникативную функцию обсуждаемых актов насилия и психологическую мотивацию, которая их порождает. Я рассматриваю акты насилия и правонарушения как символы и проявления более ранних конфликтов, многие из которых можно проследить до очень ранних переживаний жестоких женщин, касающихся их собственного опыта отношений с матерью. Другие модели оставляют важные аспекты женского насилия без объяснения.
Теория привязанности предлагает понимание того, как насилие передается от поколения к поколению. Я использую важное положение, выдвинутое Фонаги и Таргет в отношении нарушенных ранних моделей привязанности и, как следствие, невозможности младенцев развивать способность к ментализации: эта трудность проявляется у некоторых из описываемых мною женщин, чьи тела бессознательно используются в качестве основных средств общения (Fonagy, Target, 1999). Работа Де Зулуета внесла значительный вклад в понимание того, как нарушенные привязанности могут заложить основу для дальнейших извращений, которые развиваются как защита от психической боли (De Zulueta, 1993). Она ясно показала связь между теорией привязанности, травмами и развитием патологических защит, проявляющихся в перверсии или жестокости человека.
Структура второго издания
Второе издание было расширено за счет обновленных данных и изменений в содержании. Я пересмотрела все первоначальные главы и, где это было возможно, включила в обсуждение важные вещи. Большинство изменений касается части I «Насилие в отношении детей», для которой большое значение имели недавние правовые и клинические разработки. Новый клинический материал я обсуждаю в главе 3 о физическом насилии со стороны матери, рассматриваю историю пациентки Виктории Климби и отношение этого случая к динамике жестокого обращения с детьми и отрицанию женского насилия. Я затрагиваю споры, связанные с показаниями экспертов о сфабрикованных или индуцированных случаях заболевания, явления, ранее известного как делегированный синдром Мюнхгаузена.
Книга разделена на четыре части: насилие над детьми, насилие над собой, насилие над другими и, наконец, клиническое применение. Я также добавила вводную главу, описывающую развитие нарушенного родительства, отслеживая его с детства матери вплоть до беременности и родов. Я расположила эти типы насилия в соответствии с концептуальной прогрессией – от наиболее скрытых к наиболее публичным формам насилия. Я считаю материнское насилие, как сексуальное, так и физическое, самым скрытым преступлением, часто происходящим за закрытыми дверями. Очевидных физических признаков на жертвах – синяков или свидетельств сексуального насилия – может и не оставаться. Следы чаще всего имеют психологический характер.
Эти акты насилия могут стать достоянием общественности, когда ребенок будет доставлен в больницу с неслучайными травмами или симптомами болезней, которые иногда оказываются либо сфабрикованными, либо искусственно индуцированными родителем, обычно матерью. В такие моменты вмешательство общественности, социальных служб и судов может стать необходимым. Жестокое обращение матерей может быть скрыто из-за материнской власти над детьми, которых они воспитывают в стороне от посторонних глаз. Насилие против себя также может быть глубоко личным преступлением, которое реализуется максимально тайно, вдали от пересудов окружающих, однако, по сравнению со следами скрытого эмоционального или сексуального насилия над детьми, его последствия более заметны в виде шрамов от самоповреждения или истощения тел женщин с анорексией.
Используя понятие женского извращения, я провожу аналогии между целями насилия при самоповреждении и целями при материнском насилии, акцентируя внимание на фактах нападения на свое тело и тела своих детей.
В третьей части книги я исследую феномен женщин, убивающих агрессивных партнеров. Именно в этой главе насилие наиболее явно рассматривается в контексте более широких социальных проблем, связанных с дисбалансом власти между мужчинами и женщинами; юридическая защита этих женщин проанализирована достаточно детально.
Часть I. Насилие в отношении детей
Это основная часть книги, в которой обсуждается развитие жестокого материнского обращения и часто скрытые преступления сексуального и физического насилия над детьми, а также сфабрикованная или индуцированная болезнь, ранее известная как делегированный синдром Мюнхгаузена, и трагическое преступление инфантицида. Я исследую идеализацию материнства, миф о Великой Матери, универсальной богине-матери (Motz, 1997), и патологический процесс, при котором бессознательные конфликты разрешаются посредством беременности и жестокого воспитания. Также исследуется символическая функция ребенка.
В главе 1 я рассматриваю модель извращенного материнства Вэллдон и описание Диноры Пайнс, показывающих, как женщина неосознанно использует свое тело во время беременности и материнства. Я выделяю теоретические основы модели женского насилия и корни нарушений материнства. Для некоторых нарушенных молодых женщин с бедным опытом заботы со стороны своих матерей дети являются их нарциссическими продолжениями. Ребенок рассматривается как «хороший» объект, в котором «плохая» женщина отчаянно нуждается как во вместилище для своих проекций. В фантазиях матери нерожденный младенец – воплощение любящего существа, которое подтверждает регенеративную способность матери и наличие которого показывает ее в лучшем свете. Эта идеализация может привести к разочарованию и депрессии, когда ребенок в конечном итоге рождается, пробуждая в матери ярость. Пайнс (Pines, 1993) анализирует опыт беременности и материнства и его отклонения, а работа Вэллдон (Welldon, 1992) об извращенном материнстве подкрепляет этот тезис.
Я описываю трансгенерационную интегративную модель депривации и жестокого обращения, которая может предрасполагать некоторых женщин к повторению жестокого обращения со своими детьми. Эта модель основана на раннем опыте отношений с матерью, а также более поздних социальных стрессах. В ней прослеживается путь от жестокости по отношению к девочке до ее партнерства с очередным обидчиком, где она еще больше теряет контроль, сталкивается с беспомощностью и в конечном итоге цикл насилия повторяется. Я привожу примеры «патологической беременности», а также насилия в отношении детей, чтобы проиллюстрировать, как женщины могут направлять свою агрессию на собственное тело или тела своих детей, чтобы обеспечить «решение» своих психологических проблем. Это связано с ранним опытом жестокого обращения, депривации или пренебрежения и отражает раннюю травму.
В главе 2 я исследую женское сексуальное насилие над детьми – запретную тему, которая только относительно недавно стала предметом профессионального интереса и обсуждения в СМИ. Очень важно признать феномен женского сексуального насилия над детьми и предложить экспертизу и лечение женщин – виновниц сексуального насилия в отношении детей, многие из которых сами окажутся жертвами внутрисемейного насилия в будущем. Отрицание женской сексуальности и идеализация материнства очевидны в отказе «думать о немыслимом», т. е. признавать существование материнского извращения. Понятие извращенного материнства проясняет причины, проявления и психические функции сексуального насилия со стороны матери.
Глава 3 посвящена физическому насилию над детьми со стороны их матерей. Физическое насилие над ребенком может отражать сильнейшие социальные стрессы и личные потери, которые переживают многие молодые матери, а также может быть связано с реактивацией их собственного опыта злоупотребления или пренебрежения. В обсуждении утверждается символическое значение процедуры опеки в случаях жестокого обращения с детьми. В процессе вмешательства в драматические события частное насилие становится общественной проблемой.
В главе 4 описывается, как физическое и эмоциональное насилие над детьми может проявляться в случае сфабрикованной или индуцированной болезни (FII), ранее известной как делегированный синдром Мюнхгаузена (MSBP). В этой главе я рассматриваю физическое и эмоциональное насилие, проявляющееся в действиях матерей, которые выдумывают или искусственно вызывают болезнь у детей. Хотя это редкое явление, в продолжение темы женских извращений оно наглядно показывает, как женщины могут извращенно использовать своих детей. Я даю иллюстративный случай и теоретическое обсуждение этой опасной и сложной формы жестокого обращения. В такой скрытой форме насилия матери могут фабриковать или индуцировать болезненные симптомы у своих детей, иногда со смертельным исходом. Для тех, кто сталкивается с подобным, это кажется извращенным и невероятным. К тому же иногда эти действия возможно обнаружить только с помощью скрытого видеонаблюдения, что создает этические трудности (Cordess, 1998). Я исследую споры, связанные с диагнозом синдрома Мюнхгаузена, с решением Генерального медицинского совета в отношении Роя Медоу, который был одним из ключевых сторонников MSBP, и с заменой термина на «сфабрикованная или индуцированная болезнь». Я также обсуждаю недавнее законодательство, касающееся защиты детей в этой области, и представляю обновленные исследования в отношении выявления и лечения FII.
В главе 5 я обсуждаю инфантицид, одно из самых шокирующих проявлений материнского насилия. И здесь снова мать использует свое собственное тело, представленное телом ее ребенка, чтобы совершить акт, на этот раз – безвозвратного насилия. Раскаяние и горе, переживаемые женщинами, которые убивают своих детей, ясны. Я обсуждаю связь детоубийства с истерическим отрицанием беременности, так часто связанным с убийством новорожденных. Я исследую недавнюю литературу по профилактике инфантицида и правовым последствиям применения имеющегося закона об инфантициде в США. Шокирующий случай Андреа Йейтс, явно психопатической матери, убившей своих пятерых детей и отбывающей пожизненное заключение за убийство в штате Техас, используется мной, чтобы сосредоточить внимание на полезности и обоснованности закона об инфантициде.
Часть II. Насилие, направленное против самой себя
Женское насилие часто направлено против себя при депрессии, самоповреждении или добровольном голодании. Хотя эти проявления могут отражать бессознательное насилие, направленное против себя, они обычно не считаются преступлениями и, конечно, не запрещены законом. Из-за того, что эти проявления женского насилия направлены против собственных тел или тел детей, они часто скрыты от публики. Подзаголовок книги «Преступление против тела» указывает на самонаправленную природу женского насилия; термин «преступление» используется метафорически. Женщины, которых я здесь описываю, по-видимому, в полной мере отождествляют себя со своим телом. Это не только отражает личные внутренние психические трудности конкретных женщин, но и показывает, что в телах женщин в целом и в их репродуктивных способностях в частности локализован мощный культурный аспект. Их представление о самости переплетены с их физическими телами: нападение на их собственные тела имеет множество смыслов, требующих проговаривания. Эти женщины нападают на себя и – в фантазиях – на тела своих собственных матерей, используя с помощью самоповреждения конкретный опыт боли, – всё, чтобы только выразить свои психологические страдания и сообщить о бессознательных конфликтах.
Вторая часть состоит из двух глав: одна посвящена самоповреждению, а другая – нервной анорексии. Каждая глава проиллюстрирована материалами реальных случаев, чтобы дополнить теоретическое понимание насилия против себя. Моя цель – дать некоторое представление о сложности и развитии поведения, лежащего в основе расстройства, для которого оно характерно, о его символическом значении и влиянии на тех, кто работает с этими женщинами.
Глава 6 посвящена преднамеренному самоповреждению, подчеркивающему его коммуникативную функцию, и разъяснению модели женского извращения, разработанной Вэллдон. Женщины наносят себе вред для того, чтобы выразить свое горе и гнев в надежде, часто бессознательной, получить от других отклик на это. Точно так же насилие, которому женщины подвергают детское тело, часто отражает коммуникативную потребность и может рассматриваться как симптом других конфликтов. Женщины пытаются управлять своей сильной внутренней болью, направляя ее на самих себя, чтобы экстернализировать боль в атаке на тело. Жестокость самоповреждения часто сводится наблюдателями к минимуму и рассматривается ими как просто раздражающий или манипулятивный акт, а не как мощная коммуникация. Большинство тех, кто причиняет себе вред, не опасны для других, но с некоторыми все же стоит быть осторожнее, особенно с теми, кто испытал очень серьезное сексуальное, физическое и эмоциональное насилие. Я обновила главу ссылкой на научно обоснованное лечение – психотерапию на основе ментализации для людей с пограничным расстройством личности, разработанную Бейтманом и Фонаги (Bateman, Fonagy, 2004).
В главе 7 я обсуждаю нервную анорексию. Самоповреждения, включая анорексию, по-видимому, становятся средством достижения контроля, хотя и временного, над собой через тело. Нервная анорексия – это опасное для жизни состояние, при котором организм намеренно голодает, проявляя сильнейшую агрессию, обращенную против себя. Сценарий аноректиков – переесть, а затем «очиститься», поддерживая таким образом цикл потворства своим слабостям и последующего самонаказания, в котором злоупотребление собственным телом очевидно. Акт «очищения» можно рассматривать как символическую защиту от сохраняющихся болезненных мыслей и воспоминаний. Аналогичная неспособность усвоить и переварить материал нередко проявляется и в терапии. Вопросы для терапевтов в работе с анорексичными женщинами исследуются мной со ссылкой на психоаналитическую работу Уильямс (Williams, 1997) и Биркстед-Брин (Birksted-Breen, 1997). Нервная анорексия и нервная булимия – два различных клинических состояния, в то же время женщины с анорексией иногда могут использовать методы, характерные для булимии. Глава посвящена нервной анорексии, но частично я обсуждаю и нервную булимию, особенно в отношении психического значения очищения. Эта глава была обновлена и переработана с учетом новой литературы и включает: обсуждение веб-сайтов pro-Ana и pro-Mia, число которых в последние годы увеличилось. Я привожу споры о том, следует ли закрывать эти веб-сайты, а также излагаю конфликт между сторонниками свободы слова и теми, кто считает, что эти сайты могут нанести большой вред уязвимым молодым людям.
Часть III. Насилие над другими
Эта часть посвящена исследованию избиваемых женщин, которые впоследствии убивают, как это описано в главе 8. Я расширила эту главу, включив в нее обновленные данные о женских убийствах. Женщины, которые подвергаются постоянному физическому насилию, в результате могут превратиться в психологически поврежденных, иногда до крайней степени пассивности, и находиться в состоянии, названном «выученной беспомощностью» (Browne, 1987; Seligman, 1975) и входящем в «синдром избиваемой женщины» (Walker, 1984). Я описываю, что происходит с женщинами в периоды продолжительного насилия со стороны их агрессивных партнеров, и процесс, который может привести таких женщин к убийству своих склонных к насилию партнеров. В качестве иллюстраций приведены случаи, один из которых демонстрирует воздействие продолжительного насилия на молодую мать, а другой описывает, как домашнее насилие привело к тому, что женщина убила своего жестокого партнера. Также я обсуждаю психологический процесс, используя психодинамические термины, и оцениваю обоснованность правовой защиты при «синдроме избиваемой женщины», аргументируя необходимость расширенного применения поправки о провокации в отношении женщин, убивающих своих агрессивных партнеров.
Часть IV. Клиническое применение
В этом разделе я предлагаю обсуждение клинических случаев из моей практики, с которыми я сталкивалась, работая как судебный психолог с женщинами в отделениях закрытого типа. В главе 9 «Работа с женщинами, которые убивают» я описываю клинические примеры и обсуждаю проблемы переноса в отношении беременности терапевта, когда клиент – женщина, убившая своего ребенка. В главе 10 я обсуждаю вопросы медицинского обслуживания с учетом гендерного разграничения в закрытых отделениях в соответствии с рекомендациями Министерства здравоохранения, а также документы: «На учете» (Into the Mainstream, 2003) и «Учет психического здоровья женщин» (Mainstreaming Women’s Mental Health, 2004). Кроме того, я иллюстрирую трудности, с которыми сталкиваются женщины в смешанном закрытом отделении, и показываю, насколько непризнанными могут быть их потребности в такой среде. Я обращаюсь к вопросу, подходит ли термин «опасное и тяжелое расстройство личности» женщинам-правонарушительницам, и, наконец, даю обзор наиболее полезных и сложных моделей ухода за женщинами в закрытых отделениях, разработанных на основе принципов привязанности.
Читатели, знакомые с первым изданием книги, заметят во втором множество изменений. В них отражены последние достижения в клинической практике, исследованиях, государственной политике, криминальной статистике.
Использование в тексте клинических случаев, известных общественности, может поспособствовать не просто осуждению, а пониманию преступлений и помочь читателю оценить актуальность модели судебной психотерапии для широкой общественности.
Заключение
Заключение связывает воедино темы предыдущих глав и указывает путь для будущих исследований. В нем описывается роль судебной психотерапии в понимании женского насилия и модель лечения, в которой насильственный акт может быть глубоко исследован в надежде, что его понимание и осознание могут сделать так, что поведение, связанное с насилием, канет в Лету. Конечная цель такой терапии – позволить агрессивной женщине обрести свой голос и ограничить использование языка тела, как бы болезненно это ни было.
Часть I. Насилие в отношении детей
Глава 1. Истоки материнского насилия. Женские перверсии
Материнство, будь это забота о близких или профессиональный уход медсестры, – куда более короткий путь к власти для психопатических женщин, чем деньги и секс.
(Pearson, 1998, p. 107)
Введение
В основе перверсий женщин лежит перверсия материнства.
(Mitchell, 1992)
Область, в которой разворачиваются женские перверсии, захватывает все тело женщины, а также тела ее детей. Когда женщины нападают на собственные тела посредством нанесения себе увечий, голодания или переедания, они, таким образом, символически мстят своим собственным интернализированным, часто жестоким и извращенным матерям. Они идентифицируют свое тело с телом своей матери. И когда они нападают на тела своих детей, они выражают насилие в отношении своего собственного нарциссического расширения:
Основное различие между мужскими и женскими первертными действиями заключается в их цели. В то время как у мужчин акт направлен вовне – на внешний объект, у женщин он направлен против самих себя: либо против их собственных тел, либо против объектов их творения, т. е. их детей.
(Welldon, 1992, p. 72)
Таких матерей, относясь к ним нарциссически, обычно использовали в качестве своего расширения их собственные матери. Теперь же они повторяют этот паттерн поведения в отношении своих детей. Ранний опыт пренебрежения, с которым столкнулись женщины в детском возрасте, равно как и злоупотребления со стороны их матерей, повышают вероятность того, что став взрослыми, эти женщины будут подвержены похожим рискам, включая отношения с мужчинами, склонными к проявлениям физического или сексуального насилия. Это приводит к дальнейшим искажениям в их самооценке и в функционировании их психики, что в свою очередь может отрицательно повлиять на их собственную способность к материнству.
В настоящей главе я исследую нарушения, возникающие в ходе беременности и в процессе материнства. Я привожу пример случая для демонстрации психических процессов, протекающих в ходе беременности, во время которой молодая мать проявляла насилие по отношению к своему собственному беременному организму, а позднее – к младенцу. Такие случаи иллюстрируют модель женской перверсии, предложенную Вэллдон.
Чтобы понять феномен сексуального насилия над детьми, необходимо видеть природу женской перверсии и ее корни в нарушенной модели привязанности. Я начну эту главу с обсуждения женской перверсии как таковой, психологических нарушений во время беременности и исполнения женщиной материнских обязанностей в целом, а затем мы перейдем к изучению сексуального насилия над детьми как частности.
Природа женских перверсий
Смелые идеи Эстелы Вэллдон бросили вызов предположению, что перверсия связана с фаллосом и, следовательно, как это утверждалось З. Фрейдом, возможна только у мужчин. В своем предисловии к книге Вэллдон «Мать. Мадонна. Блудница. Идеализация и обесценивание материнства», изданной в 1992 г., Джульетта Митчелл пишет:
Мужчины первертны; женщины невротичны; Эстела Вэллдон была, возможно, одной из первых в своей области, кто подверг сомнению этот психосоциальный трюизм… Женщины не могли считаться первертными, поскольку модель перверсии была мужской… Вэллдон выдвигает аргументы в пользу того, что женская психофизиология дает иную картину перверсии. Источник и мужской, и женской перверсии может лежать в нарушенных отношениях между младенцем и матерью, но цели последующей перверсии у взрослых разного пола различаются. И те и другие атакуют мать, которая злоупотребляла своей властью, игнорировала или обделяла их, но женщины станут нападать на эту мать, представленную в их собственном женском теле или в их материнстве. Ненавистное, таким образом, идентифицируется и коренится внутри самой женщины или идентифицируется с ребенком, который является расширением ее самой, точно так же, как эта извращенная женщина когда-то являлась продолжением ее собственной матери. Вследствие этого типичные перверсии у женщин влекут за собой нанесение увечий себе или насилие над детьми… Перверсии материнства – это конечный продукт семейного насилия или хронического пренебрежения по отношению к младенцу. Воспроизведение материнского опыта также является повторением первертной модели материнства.
(Mitchell, 1992, p. iv)
Вэллдон утверждает, что женские перверсии, как правило, не замечались авторами-психоаналитиками, которые идентифицировали перверсию как таковую с мужской сексуальностью и кастрационным комплексом, возникавшим в результате эдипальных стремлений. Фрейд фактически пренебрег изучением женской сексуальности и возможных перверсий женских материнских желаний, приписывая женщинам сильное чувство неполноценности, вызванное принадлежностью к женскому полу и приводящее к компенсаторному стремлению быть оплодотворенными своими сыновьями. Для Фрейда пенис символически отождествлялся с младенцами; девочки разрешают свой эдипов комплекс, перенося объект своего сексуального желания с матери на отца и затем трансформируя свое желание иметь пенис в желание быть оплодотворенной своим отцом. При этом наличие младенца удовлетворяет потребности женщины, связанные с ее завистью к пенису, и компенсируются тягой к младенцу, подаренному отцом. У Фрейда не было никаких указаний на то, что беременность или забота о детях могут являться для психически нарушенных женщин возможностью реализовать первертное поведение и что само материнство могло бы предоставить богатый источник извращенной и разрушительной силы.
Вэллдон первая описала, что женское извращение представлено не просто в половых органах. Функционирует все женское тело, и младенцы, которых оно дает, также представляют собой фокус проявления женского извращения:
Я считаю, что термин «тело» в определении перверсии был ошибочно идентифицирован исключительно с мужской анатомией и физиологией, особенно с пенисом и генитальным оргазмом. А иначе как мы могли упустить из виду тот факт, что женские тела полностью захвачены данной им от рождения способностью создавать жизнь внутри себя и что порой это сопровождается самыми извращенными фантазиями, воплощающимися в этих телах?
(Welldon, 1992, p. 7)
Перверсия как эротическая форма ненависти
Первертное поведение позволяет женщинам проецировать свой собственный опыт насилия в детском возрасте на кого-то другого, а именно – на ребенка или детей, о которых они заботятся. Подобное повторное воспроизведение опыта насилия может не иметь отражения на сознательном уровне, хотя и выполняет важные психологические функции. В психоаналитическом смысле перверсия – это термин, который используется не в уничижительном, а в описательном смысле, относясь к специфической эротической деятельности, которая не нацелена на генитальную сексуальность, обходя стороной близость, подразумевающую полноценный половой акт. Аналитики отличаются по своему пониманию определяющих характеристик перверсии. Столлер описывает ее следующим образом:
Перверсия, эротическая форма ненависти – это фантазия, обычно выраженная в действии, хотя порой и ограниченная лишь воображением (мысленно воплощаемым либо самим человеком, либо другими людьми, например, в порнографии). Это привычная, предпочитаемая человеком аберрация, необходимая ему для достижения полного удовлетворения и мотивированная в первую очередь враждебностью. Под «враждебностью» я имею в виду состояние, в котором человек намерен причинить объекту вред – это отличает ее от «агрессии», которая часто лишь абстрактно подразумевает применение силы. Подобная враждебность в перверсиях принимает форму фантазии о мести, заключенной в действиях, которые перверсию и составляют, и служит для преобразования детской травмы во взрослый триумф. Чтобы создать наибольшее возбуждение, перверсия также должна являться актом принятия на себя риска. Хотя эти рассуждения устраняют прежние неопределенности в дефинициях, они налагают на нас новое бремя – необходимость знать, что является мотивом человека. Теперь мы освобождены от определений, которые не учитывают личность субъекта и его мотивы. Нам больше не нужно определять перверсию в соответствии с используемыми в первертном действии частями тела, выбранным объектом, утверждаемой обществом моралью или же количеством людей, реализующих ее.
(Stoller, 1975, p. 4)
Ключевые характеристики перверсии включают в себя поведение, связанное с риском, обман, объективацию жертвы, секретность и ритуализированное поведение. Часто оказывается так, что перверсии в психическом плане просто «поглощают» реализующего их человека, становясь, таким образом, смыслом его существования. Они предлагают ему большое «вознаграждение». Представление Столлера о «скрытой фантазии о мести» играет основную роль для понимания символического значения перверсии и того смысла, в котором она является повторением ранней травмы, «превращенной во взрослый триумф», что позволяет жертве в настоящем становиться преступником.
Женщины, которые клинически демонстрируют сексуальные перверсии, часто кажутся полностью поглощенными ими, как будто в их жизни нет ничего более значимого или ценного. Это указывает на степень, в которой перверсии могут маскировать лежащую за ними пустоту и ощущение поверхностности, бедности чувств, либо депрессию. Для некоторых сохранение первертного поведения в секрете и разработка сложных стратегий поведения, нацеленных на сохранение своего существования, становится руководящим принципом жизни. Даже если они не реализуют первертные действия, фантазии для таких женщин могут быть основным источником безопасности и контроля. Если женщины в детстве сами подвергались сексуальному насилию, они чувствуют себя во власти воспоминаний о своей собственной травме, и это может вызвать первертные фантазии. И тогда – только через замену воспоминаний о пережитых ими ранее невзгодах, устроив «взрослый триумф» через оскорбления и унижения других, эти женщины испытывают временное облегчение от своих тяжелых воспоминаний о жестокости. Вся эта динамика связана не только с сексуальным, но и с физическим и эмоциональным насилием.
Для матерей, создающих лишь «фасад нормальности», «преданный материнский уход» является только предлогом и неоценимой уловкой для злоупотреблений. Этот предмет будет подробно изучаться в следующих четырех главах.
Истоки нарушенного материнства
Идеи Диноры Пайнз и Эстелы Вэллдон о бессознательном использовании женщинами своих тел дополняют друг друга, обеспечивая сложное и всестороннее понимание женского опыта. Пайнз красноречиво описывает, как женские тела, в частности репродуктивная система, могут стать средством выражения бессознательных конфликтов. Она исследует множество способов, в которых бессознательные конфликты оказываются выражены через беременность, выкидыш, роды и сексуальность. Ее работа отличается от работ Вэллдон тем, что она не фокусируется на первертных или криминальных женщинах, хотя процессы, которые она описывает, могут быть видны в крайних формах именно у них.
Первертная мать в процессе беременности и ухода за детьми, которым она дает жизнь, может воссоздать разрушительные паттерны своего собственного рождения и детства, формируя территорию, где она имеет возможность творить все что угодно и где она может отомстить и получить компенсацию за пережитые ею самой жестокое обращение и лишения. Хотя эти мотивы могут быть бессознательными, их сознательным выражением могут оказаться вполне добрые и чрезвычайно сильные желания женщины выносить внутри своего тела, родить и вырастить ребенка, который, наконец, подарит ей безусловную любовь и подтверждение ее жизнеспособности и мощи. В действительности же ребенок может стать сосудом для ее собственных неприемлемых чувств беспомощности и обездоленности.
Пайнз исследует, как связаны между собой отношение молодой женщины к своему телу, себе самой, своей матери как объекту и ее ранний опыт, ее последующая беременность, а позднее – переживание ею своего ребенка. Она выявляет процесс, в ходе которого маленькая девочка, не чувствовавшая себя удовлетворенной своей матерью на доэдипальной стадии, на которой она могла бы интроецировать чувства телесного удовлетворения, остается с ощущением незавершенности и пустоты. Это способствует переживанию чувства обездоленности в зрелом возрасте, когда женщина жаждет и ищет опыта, который обеспечил бы ей это чувство удовлетворения. Положение депривации, в котором взрослая женщина продолжает ощущать отсутствие цельности, «незавершенности, может привести к глубинным проблемам с сепарацией и индивидуацией, поскольку достижение взрослой идентичности требует предварительного насыщения чувством заботы, которую дарит мать, и защитой с ее стороны. Такая женщина может «никогда не восполнить эту базовую потерю первичного стабильного ощущения благополучия в своем теле и телесном образе… Нарциссическая травма, и вспыхивающая в результате нарциссическая ярость, желание заполучить внимание своей матери и недостаточная самооценка могут быть болезненными и усложнять сепарацию» (Pines, 1993, p. 101). Приведенная точка зрения расширяет кляйнианское понятие чувств интеграции и безопасности как базиса, который формируется вследствие интроекции, или присваивания объекта, любящего и защищающего самого ребенка и в свою очередь любимого и защищаемого им (Klein, 1932). Речь идет об интроецированном объекте, интернализированной матери. Интроекция имеет сильную связь с первым опытом кормления, когда ребенок получает нечто внутрь себя от матери. Без этой успешной интроекции процесс сепарации в отношениях с матерью может очень усложниться, создавая огромные психологические трудности.
Подобные трудности могут повторяться в отношениях женщины с ее ребенком, когда сепарация и индивидуация становятся особенно проблематичными. Ее собственное психическое состояние уязвимо в том смысле, что оно оказывается подавленным и перегруженным в тех ситуациях, когда пробуждаются воспоминания о пережитой ею в детстве обездоленности и связанные с такими воспоминаниями ощущения. Понятие об отдельности ребенка является сложным для восприятия такими матерями. Их понимание потребностей детей в защите и благополучии ограничено, поскольку их главная забота – это собственная потребность чувствовать себя любимыми, ценными и защищенными. Они могут говорить о чувстве «пустоты» внутри и о желании иметь ребенка, который позволил бы им достичь ощущения «наполненности» и цельности. Эта пустота может отражать более ранний опыт эмоциональной депривации и истощения, т. е. отсутствие интернализированного хорошего объекта. Рождение детей для этих женщин часто является огромным разочарованием, так как требования малышей пробуждают в них осознание своих собственных неудовлетворенных нужд, делая ситуацию противоречивой и порой невыносимой: «Зрелая объектная любовь, в которой свои потребности и потребности объекта взаимно учитываются и удовлетворяются, не может быть достигнута, и рождение реального ребенка может обернуться катастрофой» (Pines, 1993, p. 103).
Пайнз (Pines, 1993) определяет существенное различие между опытом беременности и опытом материнства. Эта дифференциация имеет решающее значение как с практической, так и с психодинамической точки зрения. Разочарование, которое могут испытывать женщины, когда заканчивается беременность и рождается ребенок, – ребенок, который не только не компенсирует их лишений, но и вызывает воспоминания о неудовлетворенных потребностях и инфантильной ярости, – может привести к возрождению чувства гнева, брошенности и изолированности. А невыносимый характер вновь пробудившейся боли может привести к насильственным или первертным нападкам на ребенка.
В представленном ниже в качестве иллюстрации случае я описываю психические процессы, которые приводят к насильственным атакам на младенца – как в утробе матери, так и после родов. Эти нападения не являются сексуальными, но проистекают из комплекса разрушающих переживаний, с которыми мать столкнулась в детстве, что, кроме прочего, может породить и материнский инцест. Как физическое, так и сексуальное насилие в отношении детей может рассматриваться как проявление женской перверсии. Я привожу пример одной молодой женщины, Кейт, чтобы проиллюстрировать дискуссию о бессознательных фантазиях и страхах во время беременности, а также их связи с материнской жестокостью. Эта история наглядно отображает рассуждения Вэллдон о «первертных фантазиях женщин, последствия которых реализуются на уровне их тел» (Welldon, 1992, p. 7).
Клинический случай
Кейт: беременность и бессознательные фантазии
Кейт, 18-летняя молодая женщина, была направлена на прием для оценки ее способности обеспечивать должный уход и защиту ее семимесячной дочери Алане. Девочка была помещена в приемную семью, а ее случай подлежал дальнейшему разбирательству в суде по запросу службы опеки, серьезно обеспокоенной проявлениями физического насилия со стороны Кейт, которая призналась в двух случаях посягательства на дочь. Местные власти рассматривали направление Аланы на удочерение как более предпочтительное решение, нежели ее возвращение на попечение Кейт. Меня попросили посмотреть женщину, чтобы изучить ее личную историю и потенциал для прохождения терапии, которая могла бы помочь ей выполнять материнские обязанности. Ни о какой конфиденциальности речи в данном случае идти не могло, поскольку я обязана была подготовить для суда отчет относительно ее общего состояния, в особенности ее проявлений агрессии, исполнения ею материнских функций и ее способности выполнять соответствующую психологическою работу.
Кейт предстала передо мной уязвимой молодой женщиной, затрудняющейся понять характер и цели процедуры оценки, с общим чувством смятения и дезориентированности. Она выглядела поникшей и растрепанной, была одета в неподходящую случаю грязную одежду. К тому же она предпочла не снимать свою теплую куртку на протяжении всего первичного интервью, несмотря на то что в комнате было тепло; создавалось ощущение, что ей нужно было защититься с помощью одежды, и, похоже, она не в полной мере понимала, как ей позаботиться о себе и реагировать на окружающую обстановку. Ее глупый и неопрятный внешний вид и покрасневшие глаза ассоциировались с образом ребенка, которым пренебрегали, или же со сбежавшим из дома подростком, жившим на улице. Когда я познакомилась с ней, она была на 12-й неделе беременности своим вторым ребенком и только недавно рассталась со своим жестоко относившимся к ней партнером, который являлся отцом ее первенца. Она не знала, кто был отцом ее второго ребенка, поскольку за последний год у нее было несколько случайных сексуальных связей с мужчинами.
Кейт выглядела на несколько лет моложе своего возраста и, казалось, чувствовала себя неловко, не понимая как себя вести. Ее лицо и голос почти ничего не выражали, за исключением случая, когда она разрыдалась, описывая ту крайнюю жестокость, которую в ранние годы проявляли к ней мать, отец и позже отчим. Никто из взрослых в жизни Кейт так и не защитил ее от насилия, вместо этого ее только ругали и обвиняли. Дома она чувствовала себя неугодной и бесполезной. Когда Кейт было 12 лет, из-за кровоподтеков на лице, руках и плохого поведения в школе на нее обратили внимание социальные службы. Родители Кейт расстались за год до этого, и мать начала новые отношения с мужчиной, который за два года до этого был обвинен в сексуальных преступлениях против детей, но осужден так и не был. Кейт считала этого человека своим отчимом и призналась, что она «была от него в ужасе». В конце концов в возрасте 13 лет Кейт забрали у матери и поместили в детский приют.
У нее было два младших брата, которые, несмотря ни на что, продолжали проживать дома с матерью.
Сама мать Кейт имела проблемы с обучаемостью и страдала от депрессии примерно с двадцатилетнего возраста. Первый депрессивный эпизод произошел у нее, когда Кейт было три недели от роду. О том, подвергалась ли она сексуальному насилию в раннем детстве, Кейт вспомнить не могла, но, когда ей было 14, она подверглась серьезному нападению непристойного характера со стороны незнакомца. Она была готова дать показания против напавшего на нее человека, но он умер прежде, чем дело дошло до суда.
Кейт производила впечатление очень травмированного человека; она была эмоционально, физически и сексуально повреждена настолько, что не верила, что что-то хорошее или живое могло в ней выжить. Она боялась того, что было внутри нее, но этот страх вступал в конфликт с непреодолимым желанием выносить свою беременность и стать матерью, хотя у нее, похоже, не было реального понимания, что именно подразумевает под собой подобный опыт.
Кейт ярко описала свое чувство растерянности и страха, которое она испытала во время первой беременности. «Я не знала, что у меня внутри», – объясняла она, продолжая рассказывать, как она при помощи спиц и других острых предметов пыталась на 18-недельном сроке избавиться от нерожденного ребенка. В конечном итоге на 36-й неделе она родила девочку. Во время своей первой беременности она часто попадала в неприятные ситуации, и в медицинских отчетах о ней много красноречивых записей, например, «поступившая пациентка – молодая женщина, кричащая, чтобы из нее вынули ребенка». На протяжении всей беременности она переживала ужас, испытывая четкое ощущение вторжения. На протяжении всей беременности она видела яркие образы чудовищного существа, растущего внутри нее, задавалась вопросом, был ли ребенок в полной мере человеком, и отчаянно хотела, чтобы он поскорее родился, дабы убедиться, что это действительно человеческое дитя.
После рождения дочери и последующих многократных неудачных и ожесточенных попыток побудить себя заботиться о ней Кейт столкнулась с тем, что ей становилось все труднее справляться с потребностями малышки. Когда ребенку было девять дней, Кейт встряхнула и отбросила ее, находя невыносимым слышать ее плач, который она не могла остановить и который явился мощным толчком к пробуждению ее собственных воспоминаний о депривации. Ее нападение на ребенка вновь привлекло к ней внимание социальных служб – на этот раз уже как к матери, ведь она сама только недавно вышла из-под наблюдения опеки. Кейт отметила, что испытала чувство облегчения, когда служба опеки возбудила дело по вопросу ее ухода за новорожденным ребенком, поскольку она осознавала, что не способна справиться с материнством. В этом смысле испытанное Кейт чувство облегчения и ее желание защитить дочь от тех страданий, которые она сама перенесла в детстве, являли собой здоровый и защищающий ребенка аспект ее материнских способностей. Хотя иногда на уровне разума Кейт и осознавала свою потенциальную способность нанести вред дочери, на каком-то другом уровне она могла отрицать свою способность убить и чувствовала себя ограбленной и разъяренной от потери возможности заботиться о своем ребенке. Это явно показывало, как отчаянно Кейт хотела, чтобы кто-то полюбил ее, надеясь, что ребенок удовлетворит эту потребность.
После нападения на малышку ребенка у Кейт изъяли, но вскоре, примерно через пять месяцев после рождения первого ребенка, она забеременела вторым. Мне казалось, что Кейт совершенно не осознавала того факта, что ее считали серьезным фактором риска для ребенка, находящегося на ее попечении, и думала, что встречается со мной для того, чтобы получить «некоторые советы о том, как ухаживать за двумя младенцами». Хотя я неоднократно четко объясняла ей мою роль в сложившейся ситуации, заключающуюся в том, что я должна была подготовить отчет с экспертной оценкой для суда, Кейт, казалось, не понимала этого. Она относилась ко мне с высокой степенью доверия и надежды, что было одновременно трогательным и удручающим. Экспертиза показала, что Кейт, судя по всему, не обладала способностью понимать и удовлетворять потребности своих детей, кроме того, согласно результатам официального тестирования когнитивных способностей, проведенного моим коллегой, у нее были значительные трудности с обучаемостью. Риск, которому Кейт могла подвергнуть своего ребенка в виде пренебрежения его потребностями или нанесения ему физической травмы, был весьма значительным. Таким образом, было выявлено, что единственной надеждой на возвращение дочери Кейт под ее опеку будет получение ими совместной поддержки со стороны опытной приемной матери, которая сможет дать Кейт пример заботы и контейнирования. Подобная попытка уже имела место, когда Алане было три недели, однако решение о приемной семье было отменено по причине крайней зависти Кейт к тому вниманию, которое приемная мать оказывала ее ребенку. Эта зависть была для Кейт непереносимой – она сама жаждала такой материнской заботы к себе. Низкий уровень самооценки Кейт приводил к тому, что, сталкиваясь с критикой, она чувствовала себя настолько опустошенной, что даже малейшие подсказки о том, как ей улучшить свою чувствительность к потребностям малышки, приводили ее в ярость.
Я направила Кейт в местную группу по работе с труднообучаемыми и порекомендовала ей согласиться на психотерапевтическую поддержку, чтобы там ей помогли пережить недавнюю разлуку с дочерью и получить возможность обсуждать способы управления захватывающими ее чувствами безысходности и ярости, которые она направляла как на себя, так и на своего ребенка. Представлялось маловероятным, чтобы Кейт оказалась способна справиться с удовлетворением потребностей своего второго ребенка без помещения ее в поддерживающее и упорядоченное окружение на долговременной основе. Вполне возможно, что и этого ребенка не доверили бы ее попечительству. Это стало бы еще одной существенной потерей для Кейт, не в последнюю очередь потому, что она не хотела бы утратить иллюзию, что ее любят и о ней заботятся.
Как беременность, так и материнство оказались для Кейт переживаниями глубоко тревожными, близкими к ее опыту преследования, разворошившими невыносимые воспоминания и чувства этой одновременно уязвимой и предрасположенной к насилию женщины. Переживаемое ею чувство отчужденности от собственного тела, вызванное беременностью, представляется наглядной иллюстрацией того, как ее скудный опыт получения материнской заботы и опеки лишил ее безопасного ощущения своего женского тела. Во время беременности она воспринимала свое тело как ненадежный и пугающий объект, что отражало ее младенческий опыт встречи с депрессией и эмоциональной недоступностью ее собственной матери. У нее было некое представление, в котором она бессознательно отождествляла себя с нечеловеческим младенцем, который жаждал убить и желания которого, адресованные ее матери, не нашли удовлетворения. Кейт, казалось, была мучима практически психотическим переживанием нереальности и страха перед тем, что происходило с ее телом во время беременности. Для этой женщины, у которой почти не было внутренних ресурсов и интернализированного представления о матери, опыт беременности оказался одним из наиболее труднопереносимых переживаний насилия и преследования.
Обсуждение
Бессознательные фантазии в период беременности
Во время беременности женщина нарциссически идентифицирует себя со своим плодом, и это возрождает ее инфантильные фантазии о себе как о ребенке в теле ее матери. Это может привести к возобновлению интенсивных амбивалентных чувств по отношению к этой матери, к интернализированной репрезентации ее и себя как ребенка. Если враждебность, неотделимая от этих амбивалентных чувств, слишком велика, то женщина может ощущать свою неспособность позволить жить настоящему ребенку, находящемуся внутри нее. С другой стороны, она может не чувствовать себя в силах разрешить этому ребенку отдельную психическую жизнь, рассматривая его как свое нарциссическое расширение. Понятие о нарушенном материнстве, описанное Э. Вэллдон, явно согласуется с описанными Д. Пайнз психическими процессами, вследствие которых молодая женщина со скудным или нарушенным опытом воспитания в детстве может находить задачи материнства трудными, если не неразрешимыми.
Для женщин, которые не испытали в собственном детстве «достаточно хорошего» отношения и заботы со стороны матерей, с сопутствующей интернализацией и интеграцией в личный опыт телесных переживаний, неизбежен регресс, связанный с беременностью, который может показаться пугающим. Кроме того, «с одной стороны, инфантильное желание слиться воедино с матерью, а с другой – страх перед таким слиянием, вызвавшим в прошлом провал в дифференциации себя и объекта, могут вновь возвратиться к жизни» (Pines 1993, p. 99). Сепарация – индивидуация ребенка зависит также от отношений его матери с отцом и ее способности наслаждаться своим взрослым сексуальным телом. Беременность предлагает женщине форму биологической идентификации со своей собственной матерью, что может быть для женщины чрезвычайно пугающим – в зависимости от ее опыта получения материнской заботы в детстве и текущих социальных обстоятельств.
Задачи развития, с которыми сталкиваются беременные молодые женщины и девочки-подростки, требуют изменения их отношения к своим подростковым телам или идентификации с их собственными матерями. Это может вновь пробудить их ранние трудности и вызвать симптомы, защищающие от психической боли, особенно в тех случаях, когда сепарация от матери не была достигнута на ранних стадиях развития. Лауфер связывает эту сложность с эдиповым комплексом и требованием, чтобы он был разрешен так, чтобы девочка идентифицировала себя со своей матерью и считала себя обладающей телом без пениса. Это в дальнейшем потребует от девочки отбросить фантазию о том, чтобы обладать своей матерью и оплодотворять ее так, как это мог бы делать мужчина; девочка должна также отказаться от фантазии доставить матери сексуальное удовлетворение. Утрата этой всемогущей фантазии может породить у ребенка серьезную тревогу:
Больше всего меня впечатлила способность некоторых женщин отрицать подлинную сущность изменений, происходивших с ними и воплощаемых в их неодолимой потребности атаковать свои собственные тела или, позднее, тела своих детей во время прохождения критических периодов развития.
(Laufer, 1993, p. 69)
Подобное явно прослеживалось в случае с Кейт, которая описывала свою беременность как «ужасающую», говоря о ней: «Я просто не знала, что внутри меня». Это высказывание раскрывает ее страх перед собственным бессознательным желанием убить свою мать, ребенка и саму себя. На протяжении всей беременности Кейт совершала жестокие покушения на свое тело, нацеленные на то, чтобы изгнать ребенка из утробы, поскольку ее ужасные переживания, связанные с беременностью, казались ей невыносимыми. Кейт не давал покоя как осознаваемый, так и бессознательный страх, что внутри ее тела развивается ядовитое существо. Представляется также весьма вероятным, что опыт сексуального насилия, пережитый Кейт ранее, сделал ее очень чувствительной к насильственному вторжению в ее внутреннее пространство и нарушению его границ, и вследствие этого нерожденный ребенок воспринимался ею как угрожающий и преследующий объект. Жестокое поведение Кейт можно понять как реакцию на пережитую ей самой в детстве травму насилия и сексуального злоупотребления, которая была подкреплена недостаточной привязанностью в отношениях с ее собственной матерью, что и привело к формированию первертных защит, таких как склонность полагаться на физическое насилие и мощная идентификация с младенцем, жаждущим убить (De Zulueta, 1993). Сочетание телесных и эмоциональных состояний во время первой беременности является, как описывает Пайнз, мощным стимулом реактивации более ранних переживаний женщины:
Молодая женщина может начать осознавать примитивные, ранее вытесненные фантазии и конфликты, возникшие из инфантильных сексуальных теорий о концепции зачатия, внутриутробной жизни и рождении. Из этого следует, что положительные и отрицательные аспекты себя и объекта могут быть спроецированы на скрытый от взглядов плод, как если бы он являлся ее расширением.
(Pines, 1993, p. 100)
Реактивация более ранних переживаний может носить навязчивый, преследующий характер, приводя к сильным чувствам гнева и страха в отношении развивающегося ребенка. Эти страхи могут выражаться в виде сильного опасения родить ребенка с нарушениями или уродствами, что иллюстрирует величину чувства вины за роящиеся в голове разрушительные импульсы и желание убить ребенка. Эти страхи могут сосуществовать с фантазиями о нарциссической завершенности, о том, что еще неродившиеся дети предложат матери безусловную любовь и заботу. Эта надежда была ясно выражена Кейт, которая сказала, что мечтала родить ребенка, чтобы иметь «что-то мое собственное… кого-то, кто любил бы меня».
Поскольку состояние беременности может как подпитывать фантазии женщины о целостности и созидательности, так и, наоборот, пугать ее мыслями о вторжении, заражении и убийстве, угроза которых исходит изнутри ее самой, опыт ответственности за другого человека, беспомощного, но требовательного младенца, может включать в себя совершенно различные наборы фантазий и состояний. Это наглядно видно на примере тех сложностей и нарушений, с которыми столкнулась Кейт во время своей беременности и материнства и которые в результате привели ее к жестоким покушениям на ребенка, как во время беременности, так и после родов, и как внутри, так и вне ее собственного тела. Время от времени это различие казалось ей утраченным, будто она и ее ребенок были слиты воедино.
Промискуитет и беременность
Беспорядочные половые контакты с бессознательной целью «заполучить» беременность могут отражать отчаянную и неудовлетворенную потребность молодой женщины в материнстве, ощущении завершенности и «целостности», которой, как ей казалось, она была лишена.
