Вынужденная посадка

– Мои технологии, – улыбнулся Невзоров, – могут и не влезть в рамки закона.

– Само собой. Технологии новые, законы старые. В этом постараемся вас поддержать. Лишь бы на пользу делу.

– Милицию надо бы сменить…

– Каким образом? – Президент иронически покосился на собеседника. – Назвать её полицией?

– Ну уж, Георгий Александрович! Я имею в виду замену личного состава. Нижнее звено – почти целиком. И значительную часть офицеров.

– Сменить, значит… И сократить. Дармоедов, действительно, много. И потом резко повысить оклады. Может быть…

– Та, которая есть, она изжила себя. По сути – предала народ. Живёт для себя. Аттестация была чисто формальная.

– Да, такая милиция не нужна.

– Форму одежды сменить. Это психологически сыграет.

– Хоть ты и в новой коже, а сердце у тебя всё то же… – насмешливо процитировал президент. – Нет, я понимаю, вы прежде всего о сердце заботитесь.

– А противнее всего – стрельба по своим. Не могут раскрыть преступление – и хватают кого попало. «Доказать» вину – нет проблем, технология отработана… А ошибки признавать не любят, за честь мундира героически стоят. Путают честь с позором.

– Это не только они умеют. Политики, журналисты, должностные лица… Подлое время сейчас, Ярослав Матвеевич.

– А наши суды? Это же инструмент для избавления преступника от наказания!

– Ну, не всегда, не всегда… По идее-то суд – на стороне жертвы.

– Это по идее. Жертва чаще всего неплатежеспособна.

– И какой вывод?

– Придётся нарушать права негодяев до суда.

– Получать за это шишки готовы?

– Готов.

– Не от меня. Я-то, наоборот, буду защищать вас. Только работайте, давайте результат. И, кстати, контакты со СМИ – ваши. Сами будете оправдываться. Вам, я вижу, это по силам.

Кольцов встал, прошёлся от стола до двери.

– Ау вас, Ярослав Матвеевич, случайно не создалось впечатление, что президент подбивает вас нарушать законы?

– Нив коем случае. Это мои мысли, кто бы их ни высказал. И я за них отвечаю.

– Что ж, вроде бы всё обсудили… Какая у вас семья?

– Я разведён. Дочь осталась в Екатеринбурге с бывшей женой. В Вологде – тётка, очень пожилая.

– Значит, трёхкомнатной квартиры вам будет достаточно?

– Вполне, Георгий Александрович. Более чем.

– Оклад будете получать стандартный – начальника службы министерства. С положенными доплатами.

– Спасибо.

– Ваш непосредственный начальник – генерал-полковник Березин, министр внутренних дел. В его отсутствие – генерал- полковник Федин, первый заместитель. Но в трудных случаях обращайтесь непосредственно ко мне. И не бойтесь злоупотребить.

– За это спасибо, Георгий Александрович. И я хочу спросить… Сколько лет в моём распоряжении?

– Столько же, сколько в моём. Как минимум… Да, Ярослав Матвеевич! А вы не боитесь, что вас могут элементарно застрелить на улице? Очередное громкое убийство. Охрана не всегда эффективна.

– Не боюсь. Бывает и более опасная работа. Например, у меня не хватило бы храбрости стать шахтёром.

– Да, шахтёры… Здесь тоже нужны какие-то новые технологии.

Штурман: столетней давности дела

Новая служба расположилась на седьмом этаже.

В большой комнате за главным столом сидел мой заместитель – капитан Дима Арсентьев. За другими столами – четыре молодых офицера, парни шустрые, весёлые и зубастые, и бывший менеджер коммерческой компании Лёша Варенцов. Его я привёз из Вологды. Лёша подал документы на аттестацию и скоро должен был стать лейтенантом. Человек он был сообразительный, ушлый и быстро сошёлся с ребятами.

За дверью в боковой стене находился мой маленький спартанский кабинет. Впрочем, одно украшение было. На стене висел портрет князя Пожарского, который Лёша раздобыл то ли в Переславле, то ли в Ростове.

Я был доволен, что сумел отстоять свою схему подчинения. Внутри здания всё ясно. Начальство – Бирюков, Фолин. Непосредственные подчинённые сидят за стенкой, негромко жужжат голосами, смеются. А в регионах мои сотрудники под кем будут? Под местным УВД? Нет, ни в коем случае. Сделают своим филиалом, заставят работать по старинке. И какой тогда смысл моего здесь появления?..

В три часа наша немногочисленная «гвардия» пила чай. Все вместе собирались редко: одни уезжали в командировки, другие носились по Москве, что-то доставая, что-то узнавая, устанавливая деловые связи.

Я часто бывал в Российской Академии Наук возле Нескучного сада, в Академии Медицинских Наук на Солянке, посещал различные институты и экспериментальные производства. Свёл знакомство с физиками, радиотехниками, электронщиками, психологами, нейрофизиологами.

Бывая на планёрках и совещаниях у министра, я перезнакомился со всеми замами, начальниками служб и отделов. Кто-то смотрел с доброжелательным интересом, кто- то холодно и равнодушно. Кто-то – насторожённо. Все знали о моём непрофессиональном происхождении, но с расспросами не приставали. Полагали, должно быть: начальству виднее. Раз приняли, значит, не зря, пусть работает.

Как-то первый зам, генерал-полковник Фолин, пригласил к себе. Фолин был невысокий, коренастый, краснолицый, с толстыми щеками и губами, с внимательным и хитрым взглядом. Я уже знал о его заглазном прозвище: «Непробиваемый». После первых незначительных фраз он вынул из стола три фотографии самодельных плакатов.

– Прочитайте этот, Ярослав Матвеевич.

Я прочитал:

– Господин президент! Защитите свой родной город от высокопоставленных вандалов!

Президент родился и вырос в Петербурге – Ленинграде. Нынешнее городское начальство, определённо под чьим-то корыстным влиянием, выдало бредовую идейку: засыпать канал Грибоедова. По его трассе устроить, на радость автомобилистам, новый широкий проспект. И даже, кажется, начались какие-то предварительные работы.

– Молодёжь! – сказал Фолин. – Хулиганят.

– Ну и что? – ответил я. – Я бы и сам под этим подписался. Знаю канал Грибоедова.

– Гляньте на второй.

На втором плакате стояло лаконичное: «Козодавлев, ты охренел?»

Козодавлев – была фамилия мэра города. Древняя, между прочим, фамилия. Мелькала даже в хрониках шестнадцатого века. Родовитый мужик…

– Ну и что? – повторил я. – Эмоциональная реакция. Нахожу, есть на что реагировать.

Фолин пододвинул третий снимок. Я присвистнул. На плакате значилось: «Козодавлев! Уматывай в деревню. Займись своим фамильным промыслом – делай козлят!»

– Ну, как? – спросил замминистра.

– А это прямое оскорбление. Уже можно ловить и сажать.

– Взялись бы?

Я пожал плечами.

– Как прикажут. Но без энтузиазма.

– Почему?

– Не моя клиентура. Я вообще-то воюю с негодяями. А эти… Мне дорого то, что они защищают. Вы видели канал Грибоедова?

– Бывал, видел.

– Представьте себе: не будет воды, в которой отражаются набережные со старинными зданиями. Вместо этого будут бегать и вонять автомобили. Как будто мало мы их видим.

– А оскорбление власти для вас ерунда?

– Не ерунда. Но у власти находится человек, а не священная корова. И если он вдруг начал маяться дурью…

Фолин помолчал, вздохнул.

– Хорошо, Ярослав Матвеевич. Идите.

Из книги Григория Ольховского: скоты и люди

Вася Колесов галантно, под ручку подвёл Аллу Хрякову к чёрному «мерсу» с чёрными же стёклами. Распахнул правую дверцу:

– Вползай, Хрюкало!

Хлопнул хихикнувшую девушку по пухленькой ягодице, выбухающей из приспущенных джинсов.

– Хай-тек!

– Хип-хоп, – поправила продвинутая Алла.

Он обошёл машину и сел за руль. Был он неплохо поддат и от этого краснонос.

– Что, Хрюшка, удивим Белокаменную? Поставим ментов на уши?

– Ух, поставим! – засмеялась Алла. Она поддавала из одного пузыря с Васей. И теперь с удовольствием посматривала на бойфренда: крепкий парень, с упитанным лицом, с обритой по моде головой. Выше лба сидят чёрные очки. Гламур!

Вася запустил руку за сиденье и вытащил непочатую плоскую бутылку.

– Ой! – радостно сказала Алла.

– А чо! – хохотнул Вася. – Мы не лохи, без коньяка не ездим.

Раскупорил бутылку, дал девушке, глотанул сам… Чёрный «мерс» рванул с места, на повороте сшиб урну, вылетел из двора и понёсся по улице…

…Артём и Наташа Егоровы ехали с работы. По пути завернули в садик, забрали трёхлетнюю Ксеньку. Ребёнок уже привык к тому, что заднее сиденье старенького «Опель- кадета» всё в его распоряжении. Мама чаще сидела впереди, рядом с папой. Девочка сдвигалась к правой или левой дверце и, прилипнув к стеклу, смотрела на проплывающий город.

– Слушай, слушай! – шепнула Наташа мужу, кивнув назад. Ребёнок негромко тянул песенку:

– В снежинки превращаются-а-а твоей людви негромкие слова-а-а..

– «Людовь»… – усмехнулся отец. – Пристегнись, Наташка! За мостом всегда гаишники.

– Вот перед мостом и пристегнусь.

Он чуть повернул руль, сторонясь выбоины. Обстановка была спокойная, машин – не больше, чем обычно в это время. Слева текли встречные. Вдали чёрный «Мерседес», блеснув решёткой, вырвался на резервную полосу, пошёл в обгон потока – и вдруг взял круче, круче, прямо в лоб! Артём мгновенно крутанул вправо.

– Куда же ты, сво…

Грохнул лобовой таран. Рулевое колесо с хрустом вмялось в грудь. Наташу бросило головой вперёд. Брызнула кровь…

Сзади в «Опель» ударилась переполненная маршрутная «Газель». За ней не успел тормознуть тяжёлый «КамАЗ».

…Девочка, обнаруженная на полу между сиденьями смятого в гармошку «Опеля», была без сознания, но жива. Переломов не было – только ушибы. В больнице, придя в себя после трёх суток беспамятства, тихо, жалобно позвала:

– Мама…

– Маму увезли в другую больницу, – ответила сидевшая на кровати женщина в белом халате. – Её там доктор лечит.

– А папу?

– Тоже доктор лечит… – Женщина отвернулась, скрывая слёзы. Маму и папу с места происшествия увезли в морг.

* * *

Все уже знали, с подачи Федина, что самые неудобные, заковыристые, щекотливые проблемы можно «спихивать» в семьсот тридцатую комнату, к Неверову. Однажды зашёл генерал-лейтенант Денисов. После его визита мастер вызвал помощника.

– Дима, вот наше первое уголовное дело. Молодой человек, студент МГИМО, хорошо выпил, сел в «Мерседес- 600», с девушкой, и погнал по городу. Выскочил на встречку. Ну, и… четыре автомобиля, не считая «Мерса», и семнадцать человек. Из них одиннадцать – насмерть.

– Асам?

– А самому ничего. И девушке тоже. У него предохранительные подушки.

– Вроде бы всё предельно ясно. Зачем тут мы?

– Деликатная ситуация. Суд арестовал негодяя на два месяца, а он рвётся домой. Бунтует. У него родитель – автостраховщик. Без пяти минут олигарх.

– А, понял, Денисов не хочет связываться.

– Скорее всего.

– Но от нас-то что требуется?

– Разрядить ситуацию. Убедить не столько молодого человека, сколько родителей, что сидеть под арестом надо.

– Станут они меня слушать… Я всего лишь капитан.

– Вы капитан из Министерства. Посмотрите на них, Дима, поговорите. Отца с матерью привезите ко мне.

– Может, сначала в МГИМО заехать, поспрашивать о нём? Неофициально.

– Да. Не помешает.

В МГИМО Дима пошёл к декану факультета Зальцману. Декан был на месте – представительный, черноволосый, с большой залысиной.

– Исаак Рувимович, – начал Дима. – Вы хорошо знаете студента Колесова?

– Неплохо, Вадим Михайлович, – усмехнулся декан. – Личность, в некотором смысле, известная. Даже неординарная… для нашего учебного заведения.

– Чем же он так отличается?

– Классическая дубина. Хотя с большим, большим самомнением. Сын Колесова!

– А поведение?

– Соответственное.

– Вы в курсе… о происшествии?

– Разумеется. Какой ужас!

– Учился он плохо?

Зальцман поджал губы.

– Он переходил с курса на курс. Мы все ставим ему тройки.

– А после окончания… если бы это не случилось… он бы стал российским дипломатом?

– Упаси Бог Россию от таких дипломатов.

– А ведь стал бы?

– Думаю, нет, – улыбнулся Зальцман. Он глянул на Диму, помолчал. – Колесов не единственный. Каждый год к нам поступает какой-то процент людей, ненужных и даже вредных для нашей работы. Проявив известную долю прилежания, или даже не проявив, они доходят до выпуска. Но когда я подписываю документы… это, так сказать, не для печати, Вадим Михайлович… я ставлю в конце своей подписи этакий небольшой минус. Совершенно невинный элемент автографа.

– И кто-то об этом знает?

– Да. Кто-то знает. Где надо, мой минус имеет вес.

– Это мне нравится! – засмеялся Дима. – Я серьезно, Исаак Рувимович.

– Спасибо. И, надеюсь, вы не подумали, что минус – это только моё сугубо личное мнение?

* * *

Теперь посмотреть на самого «героя», думал Дима, поднимаясь на второй этаж СИЗО. Да уж, заметно, что здесь не академия международных отношений. И стены не те, и окна не те, и запахи не те…

Мрачные усатые сержанты ввели в кабинет здоровенного парня с жирным лицом и злым взглядом небольших глазок. На обритой, начавшей обрастать голове сидели черные очки, поднятые выше лба. Нижняя челюсть лениво и равномерно двигалась. Он, не мигая, уставился в глаза Диме. «Крутой»… – внутренне усмехнулся молодой офицер, не отводя взгляда.

– Гражданин Колесов, нам сообщили, что вы чем-то недовольны. Я капитан Артемьев из Министерства внутренних дел.

– Капитан… Мелкая сошка.

– Для вас сойду.

– Вопрос. Когда отпустят?

– Не могу знать. Апелляция ещё не рассмотрена.

– Чего резину тянут?

– И ещё не решено, в каком суде будет слушаться ваше дело.

– Да какое, на х…, дело? Что ты бормочешь?

– Вас будут судить за убийство. Вы убили одиннадцать человек.

– Ну и что? Я президента американского, что ли, убил, со свитой?

– Вот кого вы убили. – И Дима выложил на стол одиннадцать фотографий. Парень скользнул по ним пустым взглядом.

– Лохи… И из-за них мне сидеть?

«Дипломат, тоже…» – внутренне фыркнул Дима. И подумалось: отчего же ты, гад, в столб не влетел? Нет, в людей надо было…

– Скажите, а что такое лох? – спросил он, собирая фотоснимки. – Я такого слова не знаю.

– Тупой ты. Или шутить любишь. Лох – это лох, а человек – это человек.

– После института где собираетесь работать?

– Понятно, в Штатах.

– Ко мне есть вопросы?

– Я спросил. Ты не ответил. Сказал «не могу знать».

– Тогда всё… Уведите его.

Родители Колесова, оказалось, ещё сидят у начальника СИЗО. Дима позвонил генералу, доложил обстановку.

– Везите, Дима, – сказал шеф. – Я сейчас закажу пропуска.

– Да они на своей машине.

Штурман: надо ли, чтобы Васенька сидел?

Я принял посетителей в кабинете. Отец негодяя был выше среднего роста, жирноват. В вырезе расстегнутой рубахи на волосатой груди лежал золотой крест. Виднелся кусок татуировки. В глазах светился хитроватый ум. Матушка была женщина ничего себе, вся в золотых украшениях, склонная к полноте – да нет, пожалуй, в неё уже впавшая… Глаза опухшие, красные.

– Я знаю о вашем горе, – тихо сказал я.

– Господин генерал! – начала матушка. – Неужели ничего нельзя сделать? Васенька ещё совсем мальчик…

– Всё уже сделано, – печально ответил я. – Люди убиты. Горе не только у вас.

– Но он же не хотел! Выпил мальчик… Все же выпивают.

– Когда я выпиваю – если выпиваю – то уж, конечно, не сажусь за руль. И вообще ложусь спать.

– Но давайте подумаем не о мёртвых! Их же не вернуть. Давайте подумаем о живых.

– А кто вам сказал, что я не думаю о живых? Я думаю о тех людях, которые потеряли своих родных убитыми. И я думаю о тех, которых ваш мальчик не убьёт, потому что будет сидеть. Он опасен, госпожа Колесова!

Женщина зарыдала. Слёзы негромко стучали в пол. Муж подал ей платок.

– Неприятное положение, – произнес он густым, хорошо поставленным голосом. – Как хочется проснуться утром и знать, что этой истории как бы не было. Кажется, всё бы отдал. Вы ж понимаете, насколько я платежеспособен. В любой форме, в любой момент. Конфиденциальность полная…

Я сдержанно улыбнулся.

– Спасибо. Но это, пожалуй, ни к чему. Только лишняя головная боль. И мне, и вам, и даже молодому человеку. Стоит ли осложнять ситуацию?

Неудавшийся взяткодатель вздохнул и уставился в пол.

– Мой помощник говорил с вашим сыном, – продолжал я. – Он совершенно не понимает, что наделал. Для того, чтобы понял, необходимо такое сильное средство, как тюрьма.

– Но он потеряет всё! – воскликнула Колесова.

– Он потеряет много, но не всё. Другие потеряли больше. А ваш сын жив, здоров. Смертной казни в России нет. В Штатах за такое сажают на электрический стул. Или в тюрьму на сто восемьдесят лет. Смотря, в каком штате… А у вас ещё, я думаю, и адвокат будет неплохой.

– Это точно, – подал голос отец.

– Но неужели невозможно как-то замять? – всхлипнула женщина. – Кому нужно, чтобы Васенька сидел?

– Ему самому это нужно. Он должен кое-чему научиться. Вы его уже ничему не научите. Время родительского воспитания прошло. Если он не научится уважать людей – хотя бы внешне – его рано или поздно просто убьют.

– Он очень мечтал о дипломатической карьере! – вздохнула Колесова.

– А вы подумайте, – ответил я. – Разве на дипломатической карьере свет клином сошёлся? Вот вы, господин Колесов, разве недовольны своим положением?

– Я-то доволен.

– Ну вот. А в юности мечтали о чём-то другом?

– Хм, действительно, о другом…

– Вместо дипломатии сын пойдёт по вашим стопам…

– Откуда вы…

Я выставил ладонь.

– Ничего не знаю. Знает Господь Бог.

– Что ж, будем молить Бога… – проговорил Колесов. – Пойдём, Надя. Извините нас.

Я проводил их до лифта.

Вернувшись в комнату, остановился у стола помощника.

– Что, Дима, не показался вам Колесов-младший?

– Да Ярослав Матвеевич, я от него в ужас пришёл! Экземпляр фантастический! Дрем-му-чий! Ещё в дипломаты собирался…

– В душе поставил себя над людьми, а сам требует человеческого отношения. Бедные родители… Не умеют воспитывать. Этомуже никто никого не учит.

– Это искусство. Талант – такая штука, есть далеко не у каждого. В массе дети повторяют родителей. Алкаш подарит обществу алкаша. Козёл подарит козла. Рожают-то все, кому не лень.

Штурман: первая ласточка

Я не люблю тайн…Все тайны, на мой взгляд, отдают какой-то гадостью.

Аркадий и Борис Стругацкие

Через несколько дней обитатели семьсот тридцатой комнаты растащили столы к стенам. Середину заняло невиданное сооружение: не то батискаф, не то спускаемый аппарат «Союза». Стенки его были прозрачны. Внутри виднелись два неравной величины отсека, разделённые перегородкой. В левом, большем, располагался элегантный пульт управления с тремя группами клавиш и немногочисленными приборами, среди которых узнаваемо зеленели экранчики осциллоскопов. Перед пультом стояло удобное кресло. У боковой стенки возвышалась ажурная рама, набитая платами с электроникой. Внизу было несколько небольших шкафов. Все это соединялось бронированными кабелями, гибкими шнурами и множеством разноцветных проводков. У дверцы висел на крючке белый халат.

В малом отсеке стояло такое же удобное кресло, а перед ним, в прозрачной перегородке – решётка встроенного микрофона. Над креслом нависало нечто, похожее на бестеневую люстру в операционной. Больше не было ничего.

Офицеры похаживали вокруг, с любопытством глядели внутрь, перебрасывались шутками.

– Теперь не соврёшь…

– Будут колоться только так! Без всякого топора.

– Ну что, ребятишки! – воскликнул Дима. – Кого первого расколем? Добровольцы есть?

Парни нерешительно молчали. Я понял, что слово за мной.

– Первым пойду я. Дима, задайте пару-тройку вопросиков… не слишком нескромных. И наденьте халат.

Я вошёл в правый отсек и устроился перед микрофоном. Дима и конструкторы вошли в сооружение с противоположной стороны. Было видно, как капитан в докторском халате сидит за пультом, а конструкторы, встав по бокам, что-то показывают и объясняют. Дима понимающе кивал. Вот он прошёлся пальцами по клавиатуре, оглядел приборы и заговорил… Мы обменялись несколькими фразами. Я встал и покинул кабину. Дима, под наблюдением конструкторов, нажал пару клавиш и тоже встал. Все сошлись снаружи.

– Спасибо, Дима, – сказал я.

– Вам спасибо, Ярослав Матвеевич.

– Как ощущения, товарищ генерал? – спросил майор Володя Туманов.

– Гм… своеобразные. Садитесь, Володя, сами испытаете. Ничего страшного.

Я сел за пульт. Инструкцию уже читал. Без спешки врубил питание, отрегулировал режимы, верньером выставил уровень воздействия – не очень большой. Нажал стартовую клавишу.

– Что ели на завтрак, Володя?

Майор с готовностью перечислил: два бутерброда из бородинского хлеба с маслом и сыром, вареное яйцо, чашка кофе со сливками, яблоко.

– Куда пойдёте после работы?

– По магазинам. Булочная, молочная, хозтовары. Куплю лопату для дачи.

– Кто у вас главный огородник?

– Тёща и дети. С таким удовольствием копаются, мы и не ожидали.

– Всё, Володя, спасибо.

Майор вышел несколько ошарашенный. Улыбнулся:

– Ну, теперь следователи пусть пляшут. Раскрываемость подскочит до ста. И доказательная база соберётся за четверть часа.

– И допросов не будет. Будут собеседования. А что вы чувствовали?

– Чувствовал – всё-всё расскажу! Тормоза на нуле. Любые вопросы, самые интимные. Без всякого внутреннего протеста. Во всех подробностях. С радостью!

– Это мощное оружие, – сказал я. – Вы все должны научиться работать на нём. Тренируйтесь друг на друге. Но не злоупотребляйте вынужденной откровенностью! Чтобы не испортились отношения в нашей комнате. Позже все поедете по регионам. Будете обучать людей на местах. Обучение несложное.

– А как насчет серийного производства? – спросил Лёша. – Заказ размещён?

– Нет. После обеда я дам список предприятий, адреса, документы. Вспомните свою профессию. Как видите, она и здесь не лишняя.

* * *

Дима Арсентьев зашёл ко мне.

– Лёд тронулся! А вам не кажется, Ярослав Матвеевич, что теперь работа следователя станет чисто технической? Только кнопки нажимать?

– Ни в коем случае. Самый хороший актёр не отменяет режиссёра. Работа следователя станет более интеллектуальной.

– Видал я некоторых «интеллектуалов»…

– Им придётся изменить стиль работы. Или сменить профессию. Мы потребуем от всех высшего юридического образования. И – безусловной порядочности. Иной, более высокий уровень…

– Тут вылезает то-о-о-нкий вопрос: права человека. К нам придерутся обязательно! На пятьдесят первую статью будут кивать.

– Пятьдесят первая не успевает за стремительным техническим прогрессом, – усмехнулся я. – Внесём поправки. Отобьёмся от правозащитников.

– Эти «друзья человека» – хуже бандитов.

– Не любите правозащитников, Дима?

– Не люблю. Они же бесозащитники! Мешают работать. Один Серов чего стоит… Вы его ещё узнаете, этого Евгения Валентиновича.

– Я тоже их не люблю.

– Есть люди, а есть бесы. Внешне тоже как люди. Поэтому пользуются правами человека. Помните, мы в поезде ехали?

– Конечно…

– После той командировки я перевёлся в МВД. Послали в колонию несовершеннолетних, на бунт. Убили двух охранников, изнасиловали медсестру. Со мной правозащитница ездила, так мы старались не пускать её к ним одну. «Мальчики, ах, мальчики! Они ещё дети». Кой фиг! Детишки, блин! Голоса, как у бугаёв. Ростом выше меня. О весовой категории уж я молчу. Пяти-, шестипудовые самцы. Женщину все познали давным-давно. Злобы в каждом – на десятерых! На рожах так и написано: убью! «Мальчики», блин. А рожи – во! – Дима показал ладонями вдвое шире своего лица.

– Хорошо кормлены.

– Только не духовной пищей.

– Да… Не всё то золото, что блестит. Снаружи вроде бы человек, а в душе – обезьяна. И в голове не серое вещество, а коричневое, с нехорошим запахом. Как у нашего клиента Васи Колесова. Между прочим, Дима, Колесов – не наш клиент. Не профессионал. Это преступник-любитель, обычный дикарь. Убил не ради выгоды, не ради мести. Даже не из хулиганских побуждений. Просто здорово запущен. С ним пока ещё годится шоковая терапия.

– По-русски говоря, битьё…

– Да, посадить было необходимо. Профилактика преступлений – она и в нашей непреклонности.

– У нас до чего дошли: за хорошее воспитание награждают родителей орденом Почёта. Это добрый признак, что ли?

– Признак того, что хорошее, настоящее воспитание у нас жуткая редкость… Вот гляньте, Дима: при рождении все внутренне одинаковы. Tabula rasa. Отчего же из одних младенцев вырастают Моцарт, Сент-Экзюпери, академик Лихачёв, а из других – Герострат или Гитлер?