скачать книгу бесплатно
Он был мечтательным, но в глубине души трезвым мальчишкой. У него имелись основания говорить о недостатке каши. Всегда плохо ел, что вызывало недовольство матери и сильное раздражение отца. Ярослава пробовали по часу и более не выпускать из-за стола – «чтобы всё съел». Ничем, кроме слёз, это не кончалось. Ну не лезла еда в рот, и всё.
К счастью Ярослава, у Нестерова-старшего было хоть какое-то утешение: сестрёнка Лера. Она ела хорошо, почти как отец. Правда, к сожалению, при этом оставалась девчонкой.
Ярослав и вообще-то рос слабым, часто болел, пропускал много уроков. На успеваемость это не влияло, голова была хорошая. Всегда, с самого мелкого возраста был он домоседом. Даже в летний день с утра норовил остаться дома, просматривая и читая книги или рисуя в блокноте. Игры со сверстниками его не привлекали: бегал хуже всех, боролся хуже всех, фехтовал хуже всех, плавать не умел. И даже рыба на его крючок клевала реже, чем на крючки товарищей.
Да и комары, и истребительные эскадрильи паутов… Право, иногда это было невыносимо, когда вокруг тебя с рёвом носятся два десятка кровососов, только и выжидающих момент, чтобы спикировать и укусить.
К концу июля пауты сходили на нет. И «на вахту» заступала мошка. Малюсенькие чёрненькие мошки, гораздо мельче комара, где-то с мушку дрозофилу. Кусались пребольно – никакого сравнения с комарами. В посёлок почти не залетали, но в лесу воздух, можно сказать, состоял из азота, кислорода и мошки. Невозможно было в безветренный день сунуться в лес без накомарника. Мошка вилась над человеком чёрным облачком, во множестве ползала по одежде. Самые настырные экземпляры протискивались сквозь все завязки и застёжки, добирались до кожи. Но кусали не сразу, сначала долго ползали, и их без проблем давили через одежду. С этим ещё можно было жить.
Карелино стояло у края «горы», которая тянулась с изгибами на много километров. Под горой были низкие места, заросшие березняком, озёра, болота… В другую сторону от посёлка тянулись вырубки, постепенно зарастающие. Там и сям высились одинокие сосны-великаны. Внизу, среди пней, густо росли крохотные сосенки; во всех направлениях валялись не вывезенные в свое время, гниющие стволы. Они подавались под ногой с глухим, покорным треском… Сюда ходили особенно в августе-сентябре: попастись на бруснике. Иногда, в понижениях, набредали на голубику. Но там от запаха багульника скоро начинала болеть голова. Черники вблизи посёлка не было, её собирали во время дальних «экспедиций», со взрослыми.
Зимой приходили сибирские морозы. Минус двадцать, двадцать пять – это была ежедневная норма, не морозы, а просто зима. Минус тридцать уже считалось морозом. А при минус сорока отец или математик Николай Андреевич с утра поднимали на школьной крыше флаг. Он был виден во всех концах посёлка и означал: занятия отменяются.
* * *
Прошло лето пятьдесят седьмого. Все посмотрели фильм «Дорога к звёздам». Циолковский, Кондратюк, Цандер, опасные ракетные опыты… Последняя часть была игровая, о будущих полётах вокруг Земли и на Луну.
Настала осень – и вот свершилось. Полетел искусственный спутник Земли. Через месяц – ещё один. Ярослав и раньше ни в чём не сомневался, а теперь ему окончательно стало ясно: так будет Будут полёты и вокруг Земли, и на Луну, и на Марс. И к другим звёздам… И жить ему стало радостно.
Он с особенным удовольствием слушал по радио «Школьный вальс» Дунаевского:
Плывут морями грозными,
Летят путями звёздными
Любимые твои ученики…
Зимой, уже в третьей учебной четверти, жестоко простудившись и пропуская уроки (вдобавок мать не разрешила вставать с постели), он принялся перечитывать в прошлогодних газетах «Туманность Андромеды». Отец сказал:
– А у Николая эта книга вся целиком. В «Технике – молодёжи».
Николай – это был сосед, преподаватель математики Николай Андреевич. Он дал комплект журнала. И Ярослав замер от восхищения, увидев на обложке первого номера девушку-астролётчицу. В лучах не нашего светила её прекрасное лицо приобрело зеленоватый оттенок, полные губы казались фиолетовыми, волосы были чёрные. В глубине тёмных глаз под густыми изломанными бровями пряталась тайна. О чём мечтала она? Не о будущем ли, таком далёком, что до него нипочём не дожить? Все эти звёздные миры, миллионы больших и малых сверкающих пылинок, рассыпанные в беспорядке перепутавшихся созвездий, когда-то в будущем станут не дальше, чем пальцы протянутой руки – только выбирай…
Он любовался девушкой. Прошептал:
– Сейчас таких нет…
Открыл журнал, полистал – и увидел в заголовке Эрга Ноора и Кэй Бэра, мощным резаком вскрывающих корпус чужого звездолёта. В скафандрах высшей защиты они походили на закованных в доспехи средневековых рыцарей. Рядом звездолёт шёл по околопланетной орбите. А справа изящная и стремительная танцовщица летела в прыжке… Он перевёл взгляд ниже, к тексту, и начал читать:
«Глава 1. Железная звезда.
В тусклом свете, отражавшемся от потолка, шкалы приборов казалась галереей портретов…»
Днём, на журнальной обложке, девушка из будущего молчала. А ночью пришла, взглянула колдовски, проговорила:
– Живи долго, Ярослав Нестеров! Мы встретимся.
* * *
В марте, перед весенними каникулами, из районного центра Белого Яра напрямую, по зимнику через Карбино, приехала «скорая помощь». На ней прибыла врачебная комиссия. Врачи принялись обследовать школьников.
И тут выяснилось, что Ярослав может рассмотреть без стёкол только верхнюю половину глазной таблицы. Ему выписали очки. Это напугало и расстроило его. Очки он до сих пор видел только у взрослых. Отец отдал рецепт почтовикам и попросил получить «окуляры» в районной аптеке.
Во время прогулок и игр Ярослав носил кожаный футляр с очками в кармане. Иногда надо было рассмотреть, что делается вдали. Мальчишки с любопытством заглядывали в стёкла.
– Уменьшают, – говорили они.
– Наводят на резкость, – отвечал он.
Кино гораздо приятнее смотрелось сквозь стёкла. Теперь уж Ярослав садился не в первый ряд, с малышами, а где хотел. Он даже рассмотрел в правом верхнем углу киноэкрана чёрное пятнышко. При желании можно было вообразить, что в кадре летит самолёт.
Космических фильмов долго не было. Но тянула к себе и авиация: «Звёзды на крыльях», «Нормандия-Неман», «Голубая стрела». Ярослав прочитал воспоминания о войне лётчиков-истребителей Некрасова и Кожевникова, роман Николая Чуковского «Балтийское небо».
Привезли фильм «Небо зовёт», фантастический, о полёте на Марс. Советские космонавты блистательно спасли попавших в беду американских. Потом отец принёс номер журнала «Советский экран» с цветным кадром из этого фильма. Кадр остался у Ярослава, вместе со статьёй.
В поселковой библиотеке он обнаружил «Туманность Андромеды», вышедшую отдельной книгой. В «Технике – молодёжи» были не все главы. С книжной обложки на него смотрела она же: знакомая, прекрасная и отважная водительница звёздных кораблей…
Фантастика не обходила таёжное Карелино. Книги приходили и в школьную, и в поселковую библиотеку. Почта служила маленьким книжным магазином. Книги продавались и в «Промтоварах». Мимо Ярослава не прошли «Тайна Пито-Као», «Аэлита», «Страна багровых туч», ляпуновское «Открытие мира», мартыновские «Каллисто» и «Звездоплаватели». В августе шестидесятого отец ездил в Белый Яр на учительскую конференцию и привез «Магелланово облако» Лема. В «Пионерской правде» Ярослав прочитал «Триаду» Колпакова и «Тайну Млечного Пути». Эту повесть написал сверстник Ярослава, магаданский школьник Толя Фоменко. Личность незаурядная, он и впоследствии, выросши, не затерялся в безвестности. Но это мы уже забегаем вперед…
Ярослав вдохновился примером Толи Фоменко и начал писать свою фантастическую повесть. Но… не хватило пороху. Общий замысел выглядел неплохо, обещал много приключений. Но когда Ярослав садился писать, события вдруг начинали идти не так и не туда, люди не слушались замысла. Повествование тонуло в глупых и неинтересных подробностях. И бравое начинание постепенно заглохло.
* * *
Солнечным апрельским утром шестьдесят первого отец и Ярослав отправились в лес. Надо было срочно вывезти с покоса последний стожок сена. Отец крестьянским чутьём уловил момент, после которого медлить уже не стоило. Была среда; он выписал в конторе лошадь, отпросился у начальства и снял с уроков Ярослава. Вывозить решили не на санях, а на телеге. Весна уже шла, пришвинская весна воды. Дорога в лесу представляла собой белое, бесконечное скользкое корыто, в низких местах залитое длинными лужами.
Ярослав с отцом были обуты в литые вездеходные сапоги. Лошадь – лишь в свои естественные «туфли». Но тянула хорошо, без капризов, и дорогу себе выбирала правильно. Через лужи спокойно шла вброд. Люди шли по бортам «корыта», поддерживая возок с двух сторон. Подъехав к дому, они обменялись впечатлениями. Оба были приятно удивлены, что ни разу не опрокинулись.
Отец стал разбирать прясло, чтобы проехать. И тут на крыльцо вылетела Лера с ликующим криком:
– Славка! Человек в космосе!
* * *
Газет не было. Почта не ходила уже неделю.
Зима была многоснежная. Весна шла медленно, с отступлениями. Глубокие снега под солнцем набухали водой. Вода заливала дороги. Жители таёжных посёлков становились островитянами. Продукты завозились заранее, по зимнику: крупы, масло, сахар, водка, мука для пекарни… Из берегов выходили реки во главе с самой Кетью; к всеобщему празднику половодья присоединялись бессчетные озера и бесконечные болота. На сотни километров разливалось великое весеннее море. Лишь к концу июня уходило оно, освобождая уже вовсю зеленеющие низовые березняки, осинники и ольшаники.
И только радио в эти месяцы связывало посёлок с остальным миром. Возле почты стоял ветряк с двухлопастным винтом; винт крутился то медленно, то быстро, как самолётный пропеллер, всегда поворачиваясь навстречу ветру. Радио не знало перебоев с энергией и было надёжным другом.
В тот апрельский день Ярославу ещё не раз удалось послушать торжественный голос Левитана. Разница с Москвой была четыре часа. Первый космонавт благополучно приземлился. Ярослав считал, что иначе и быть не могло. Всё уже предсказано…
Прошёл апрель, за ним – май. Кончился учебный год. Настало лето с комарами и паутами. Ярослав нетерпеливо ждал, когда схлынет половодье и из Белого Яра привезут почту. Увидеть наконец, каков из себя Юрий Гагарин. По радиопередачам знали: молодой, живой, жизнерадостный. Бывший лётчик-истребитель. Двое детей…
Хорошо отдохнувшая за весну тётя Настя несколько дней разносила громадную кучу газет, журналов, писем. Ярослав не был разочарован. Первый космонавт оказался очень симпатичен. Было много портретов: в форменной фуражке, без неё, в гермошлеме. Одну из фотографий Лера вырезала и спрятала. Младшая сестрёнка Танечка, перешедшая во второй класс, тоже знала, что этот красивый смеющийся дядька со звёздами на плечах слетал в космос, выше неба.
* * *
В последний карелинский год часто звучала по радио удивительная песенка, с простой и ясной мелодией. Задорный мальчишеский голос пел:
Тропинка первая моя,
Лети от школьного порога!
Пройди все земли и моря
И стань счастливою дорогой.
Ярослав подружился с семиклассниками Валькой Бирюлиным и Мишкой Симоновым. Как и Ярослав, оба носили очки. У них тоже были простенькие фотоаппараты. И целый год в Карелино существовал «СТО» – союз трёх очкариков. Они любили дальние прогулки по окрестным лесам, вырубкам и болотам, много снимали. Ходили друг к другу проявлять плёнки. Фотографии печатали у Вальки – у него был увеличитель.
Весной и в начале лета они, прихватив фотоаппараты, втроём садились в обласок – лёгкую долблёную лодочку – и уходили в дальние плавания по Великому Весеннему морю. Ветер гнал волны по простору разлива. То близко, то далеко стоял в воде розовый березняк, зеленоватый осинник…
Однажды в мае они причалили к старой берёзе. Высоко в кроне Мишка заметил несколько вороньих гнёзд. Он привстал, замахал руками и закричал. Вороны вылетели и закружили в воздухе. Ярослав вскинул фотоаппарат… И на долгие годы остался этот снимок памятью карелинского отрочества, глотком весеннего ветра. Будил странные, далёкие предчувствия. Огромная крона берёзы, ещё без листьев; рядом большая тёмная шапка одинокой сосны, а выше с карканьем беспорядочно кружат вороны… В этот момент весна, вдруг склонившись к нему, коротко шепнула какое-то сумасшедшее обещание. Душа рванулась… непонятно куда. Много, много лет не мог он понять – что обещала.
* * *
…На семейном совете решили, что Ярослав будет поступать в медицинское училище, на фельдшера. Автором идеи был отец. У матери возражений не было. А Ярослав… Ему было всё равно. Можно и фельдшером. Попробуем… Сестрёнки же ахали в восхищении, воображая Славку в белом халате, со стетоскопом в одной руке и шприцом в другой.
Ближайшее медицинское училище находилось в Колпашеве. Но родителям хотелось перебраться в более солнечные края: лето подлиннее, зима помягче. И уезжал Ярослав в Горно-Алтайск.
Его снабдили выше головы всякими инструкциями и наставлениями – и отпустили в самостоятельное путешествие. Пятнадцать лет, можно уже… Он приплыл в Колпашево и купил билет на большой пароход до Томска. Билет был на завтра, и Ярослав устроился в гостиницу. Погулял по Колпашеву. Город был двух-трёхэтажный, деревянный, очень зелёный. Центральные улицы вымощены кругляком. Нигде потом не встречал он такую мостовую.
Утром услышал, как кричат пробегающие мальчишки:
– Вовка! Космонавта-четыре запустили!
Вот дураки, подумал он. Не четыре, а три. Титов – второй. Николаев – третий… Но дальше оказалось, что именно четыре. Попович полетел сразу за Николаевым, на другой день.
* * *
Не медицина была судьбой этого слабого, нервного, мечтательного мальчишки. Судьба, до своего исполнения, – тайна.
Детство кончалось… Сначала юношу, потом мужчину, жизнь проведёт Ярослава Нестерова и краем обрыва, и горними высотами, и душным тоннелем. И через долгий, странный карантин. И через подземное царство. Но даже оттуда выйдет он – откуда не возвращаются. В смерть его не отпустит посвящение, пребывающее на нём с возраста одиннадцати лет, когда он впервые увидел Её – девушку из далёкого будущего. Видимо, художник тоже был из посвящённых. Не говоря уж об авторе того романа.
Все мы родом из детства, сказал Антуан де Сент-Экзюпери. И был прав – детство выдаёт судьбу каждому. В запечатанном конверте. Это оно решает, кем будет человек и как он будет жить. Что он даст человечеству и что жизнь даст ему.
Немногих детство посвящает в рыцари. И они всю жизнь, часто сами не ведая того, идут к своему предназначению. Бывает, отказываясь и от очевидных благ. И даже сорвавшись в пропасть, разбившись – отлежатся, выползут, окрепнут и продолжают свой путь.
Она будет приходить к Ярославу в самые страшные моменты, помогая пройти через бескислородные подвалы жизни. То словом, то взмахом руки укажет путь рыцарю, попавшему в беду.
Пролог 2
Станция «Далёкая Земля»
Аиу ту ира хасхе, Аэлита?
Алексей Толстой
Капитан Владимир Амбурцев принял вахту от второго пилота.
Сутки за сутками «Сибэрд» шла от Фобоса к системе Юпитера. Штурман проложил курс через пояс астероидов по более пологой, «быстрой» траектории, хотя и несколько более опасной. Впрочем, противометеорные локаторы корабля, сопряжённые с лазерными распылителями, были вполне надёжны.
Капитан окинул взглядом знакомую картину созвездий на обзорном экране. Цефей, Дракон, Лира, Геркулес… Юпитер находился под нижним обрезом экрана, где-то в Лисичке. Амбурцев принялся за рутинную работу вахтенного – дистанционную проверку систем. Зелёные огоньки выстраивались шпалерами: всё исправно. На корабле был отличный бортинженер, Тимофей Тагрин. С ним вместе летали уже семь лет…
Тяжёлый удар выбросил Амбурцева из кресла. На какое-то время он потерял сознание. Очнувшись, обнаружил, что лежит на правом штурманском экране, весьма неудобно упираясь головой в кронштейн вычислителя. Кресла экипажа торчали на боковой стене, смотрели в разные стороны. Капитан понял: сместился вектор искусственной тяжести.
Он дотянулся до микрофона.
– Всем сохранять спокойствие! Пассажирам войти в термокамеры. Экипажу собраться в центральном посту.
Он залез в своё «убежавшее» кресло. Протянул руки к вставшему торчком пульту управления и, лёжа на правом подлокотнике, запустил контроль герметичности помещений.
В дверь просунулся бортинженер Тим Тагрин. Недовольно дёрнул усом при виде опрокинутого набок центрального поста – и спрыгнул на стену, ставшую теперь несколько косым полом. Он тут же зашипел, вполголоса выругался и схватился за колено.
– Нашёл время ноги ломать, – сказал ему Амбурцев.
– Нет, командир, – отозвался Тим. – Нога – это не сейчас. Это тогда, при взрыве.
– Был взрыв?
– Да. Рванули, похоже, кормовые маневровые.
– Отчего?
– Будем выяснять.
– Что пассажиры?
– Не знаю. Я сразу сюда…
Показалась седая голова второго пилота Эдвина Фарнзуорта. В отличие от Тима, он внимательно осмотрел ближайшие стены, определил, за что хвататься, и осторожно спустился. Выглядел он нормально. Амбурцев и его спросил о пассажирах.
– С ними порядок, Владимир. Мария немного испугалась. Они все спали в каютах. Штурмана нашего ударило.
– Что с ним?
– Швырнуло на пол в коридоре. Без сознания. Переломов, вывихов нет. Я его пока передал пассажирам.
– А вы сами, Эдвин?
– Я ничего… Успел дойти до каюты, вошёл – и тут кинуло прямо на скай-мат.
– Удачно отделались… Так, разгерметизация в корме. Жилые отсеки целы.
Пошли в кают-компанию.
– Полезли… – буркнул Тим. Все гдянули на вытянувшийся примерно по горизонтали дверной проём. Амбурцев взял микрофон.
– Пассажиры! На корабле опасности нет. Всем приготовиться к невесомости. Закрепиться.
Он подождал немного и выключил установку искусственной тяжести.
– Поплаваем… – сказал Тим. – Как Юрий Гагарин.
