Тихие омуты

Влад снова открыл бутылку и налил себе. Игорь и Дэн тоже пододвинули свои стаканы. Чокнулись и выпили молча.

– Ну, а что тут плохого-то? – робко возразил Игорь. – Ну, работа, наверное, тяжелая…

– Да какая, на хрен, работа! – перебил Влад. – Работа везде одинаковая. Просто, если ты родился тут, то, считай, попал в порочный круг, выбраться из которого почти невозможно. Люди начинают пить, еще не научившись толком считать, потому что, если ты не будешь пить, тебя затопчут и смешают с грязью, а если ты это переживешь, то все равно начнешь пить через несколько лет от одиночества или потому, что просто ничем другим нельзя заняться. Но самое главное – это пример. Когда с рождения видишь бухих отца с матерью, потом учителей и друзей в школе и так далее, то, сам посуди, долго ли ты удержишься? Такая же фигня и с табаком… – Влад с отвращением выкинул бычок в окно. – А тут уж, если начнешь, то никогда не бросишь, сами ведь знаете.

– Это верно, – поддакнул Дэн. Ему нравились эти пьяные разговоры про жизнь, особенно со случайными собеседниками.

– Молодежи негде работать, старикам тоже, вот они и глушат водку день и ночь напролет. А по пьяни да по безделью какой только ерундой заниматься не начнешь. Вот у нас тут и расплодились скины, язычники, да и всякой другой дряни много. А когда взрослеют, на наркоту переходят: здесь ведь трое из четверых на траве сидят. Начинают все с нее, но некоторые так и останавливаются, а другие на тяжелые подсаживаются: герыч там и все такое. У кого на это денег не хватает, колеса жрут. А потом, когда у них у всех деньги кончаются, они или по дачам лазают, или провода срезают, или просто на грабеж в город мотаются. Ну, тут уж как повезет, столько и продержишься, а с зоной, как с сигаретами: раз попал, потом не выберешься. Так и получается, что приезжает бизнесмен какой-нибудь к нам, отдыхать от работы своей и от происков конкурентов, и не знает, что дворник, который каждый день двор в его коттедже подметает, три судимости имеет.

Дэн понял, что Влада понесло, и его теперь уже не остановить. Видимо, он давно хотел все это высказать, но не знал, кому. В то же время его страшная история завораживала Дэна, ему хотелось узнать всю изнанку этого мира, то, о чем в богатой и сытой столице стараются не думать, особенно в интеллигентных кругах, близких Дэну. Он только, не говоря ни слова, налил всем водки и достал из банки огурец.

– А знаешь, что самое страшное? – продолжил Влад, после того, как, не морщась, опрокинул в себя стакан. Смотрел он почему-то только на Игоря и обращался как будто только к нему. – Что все это считается нормой, что жить по другому никто и не пытается и даже не думает, что другая жизнь возможна… Да что я говорю, – он сокрушенно опустил голову. – Тут нет ни одной девственницы старше тринадцати лет… Роды в пятнадцать – шестнадцать лет стали нормой… А каждое новое поколение хуже предыдущего и плодит по пьяни очередную партию быдла… И кругом одна безысходность. Надо уезжать, но большинство просто не может: нет денег, привычка и работа держат, да и кому мы нужны там, в городе?..

Опьяневший Влад стал делать в своем монологе большие паузы, как бы собираясь с мыслями, и в одну из них влез Игорь:

– Но ведь ты-то все это понимаешь, значит, ты не такой как все, и я думаю, что ты не один, многие понимают свое положение.

– А знаешь, – Влад поднял на Игоря злой взгляд, – это ведь еще хуже, когда понимаешь свое положение, но не можешь ничего сделать. Это болото затягивает…

При этих словах все более и более мрачневший на протяжении разговора Дэн вдруг резко вскочил, ударившись плечом о холодильник, и, не говоря ни слова, быстро вышел из кухни.

– Что это с ним? – удивился Влад. – Тошнит его, что ли? Перебрал?

– Да нет, он в этом деле крепкий, – Игорь посмотрел в коридор вслед Дэну. – Просто, наверное, тяжело ему тебя слушать: у него только настроение улучшилось.

Влад нервно засмеялся, и Игорь подумал, что его собеседник уже очень и очень пьян. Да и сам Игорь соображал плоховато, ему было трудно удерживать взгляд в одной точке, порой он даже не до конца понимал смысл произносимых Владом фраз:

– Ему тяжело слышать… А нам не тяжело жить? У нас тут, знаешь, каждый год по два – три самоубийства точно происходит. Кто из окон бросается, вот как Юлька в прошлом году. А некоторые снотворным объедаются. Говорят, если пачку съешь, уснешь почти сразу и больше не проснешься…

– А что? – вдруг поднялся на ноги Игорь. – Это же выход! Ты правильно говоришь! А что, если всем сразу … и туда?!

Ему казалось, что он говорит очень правильные вещи, что его подход оригинален, и только он один сможет раз и навсегда решить эту проблему.

– Не пей больше, – Влад сочувственно посмотрел Игорю в глаза. – Я же говорил: самое ужасное, что люди сами не понимают, в какой яме они оказались. А если не понимают, то зачем им что-то менять? Да и тут не в нашем санатории дело, по всей стране люди так живут: без цели и смысла, на самой грани животного существования…

Игорь молча взял бутылку, налил себе, даже не предложив Владу, и залпом выпил. Подавился, закашлялся, из глаз сразу же потекли слезы. Он отвернулся, а затем, откашлявшись, снова сел на стул. Влад раскурил новую сигарету и невидящим взглядом уставился в окно. Только сейчас они заметили, что сидящий за столом Андрей что-то бормочет себе под нос. Прислушавшись, Игорь понял, что он, глядя прямо перед собой, без конца повторяет одну и ту же фразу: « И так каждый день…».

Игорь откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Темнота вращалась, и к горлу подкатывала тошнота. Музыка гремела в ушах, то приближаясь, то удаляясь, и появлялось странное чувство падения в бездонную черную пропасть…

* * *

Игорь ушел домой рано, еще даже не начало светать. Он был пьян, шатался из стороны в сторону, то и дело забредал в поле и потом с трудом возвращался на дорогу. А когда он проходил мимо маленькой холодной речушки, померещилось ему странное видение: под белесым светом стареющей луны в поле на другом берегу бесшумно танцевали дикие невероятные танцы четыре молодые обнаженные девушки. Их тела отдавали матовой белизной, концы темных распущенных волос терялись в траве, они неестественно изгибались, то берясь за руки, то вновь расходясь, кружились, склоняясь почти до земли. Пытаясь сфокусировать расплывавшийся взгляд, Игорь с ужасом понял, что девушки танцевали не на траве, а как бы проходя сквозь нее. Их ноги не ломали и даже не колыхали достававшие им до колен стебли. Не разбирая дороги бежал домой Игорь, много раз падал, но тут же поднимался и бежал снова, до боли стиснув зубы, чтобы не кричать от страха.

После этого он не пил два месяца и больше никогда в жизни не ходил ночью той дорогой в «Белые ключи». Антон и Дэн, услышав на следующий день рассказ Игоря, вдвоем ходили на берег речки и не нашли в поле никаких следов. Поразмышляв вслух на тему «Все может быть» и предположив, что Игорь все же наврал насчет того, что в тот вечер не курил травы, они решили в следующий раз повнимательнее следить за ним и не отпускать одного в таком состоянии. Лишь много лет спустя, когда эта история уже почти забылась, судьба занесла Дэна в районный архив, и он с содроганием прочел, что во время гражданской войны красноармейцы утопили в том самом месте четырех молодых крестьянок, чьи мужья с отрядами Деникина шли тогда на Москву.

* * *

Дэн не помнил, что он делал после разговора с Владом на кухне. Вроде бы пытался танцевать, но по улыбкам и смешкам вскоре понял, что делает что-то не так, и перешел в другую комнату. Но ни водка, ни закуска в него больше не лезли. Тогда он забрался в кресло и закрыл глаза. Мгновенно навалилась дремота, усилием воли Дэн стряхнул ее и понял, что пора уходить домой, так как ночевать в «Белых ключах» он не собирался. Оглядевшись вокруг, он увидел Антона с Викой, сидящих все на том же диване. Антон ласково обнимал девушку за плечи, а ее рука лежала на его колене. Слегка пошатываясь, Дэн подошел к ним:

– Прошу прощения, Антон, ты домой не это…?

Антон что-то ответил, по его лицу было видно, как в нем борются два противоречивых желания: помочь другу и продолжить приятный вечер в компании Вики. Дэн не понял его, но вдруг решил, что намного лучше ему будет добраться домой одному.

То, что было дальше, Дэн помнил лишь отрывками, как будто беспросветную темноту на мгновение озаряла вспышка фотоаппарата, и эти яркие кадры запечатлелись в памяти: вот кто-то пытается удержать его, схватив за рукав, вот хлопает входная дверь, и Дэн тупо смотрит на открывающиеся двери лифта, вот тихая аллея санатория. Дэн шел не скрываясь, огромным везением для него было то, что он не попался на глаза ментам. Как и где он перелез через забор, Дэн не помнил совершенно. Следующая внезапная вспышка: он идет по дороге через поле, осознавая, что эта совсем не та дорога, которая ему нужна, но думать об этом и искать правильный путь мучительно не хочется.

И вдруг – темная пелена исчезла. Остались тошнота, головокружение, озноб и ясное, как осеннее небо солнечным днем, сознание. Дэн был в лесу. Дорога углублялась в него и выходила где-то возле Заболотова, но сейчас Дэн не думал о том, как попасть домой. Он просто стоял среди столетних деревьев, заблудившийся, пьяный, в испачканной известкой куртке и промокших до колен от росы джинсах. А лес молчал. В этом молчании была мудрость веков, порожденная вечным созерцанием бесконечно меняющейся жизни. Дэн сошел с дороги и, протянув руку, коснулся шероховатого ствола высокой сосны. Пальцы ощутили тепло. Тогда Дэн подошел к дереву вплотную и прислонился к нему лбом.

Он не помнил, сколько стоял так. Время застыло, и потихоньку, тонкой струйкой из головы утекали головокружение и тошнота. А потом появились мысли. Где-то далеко шумели автострады, летели самолеты, спорили с ночью огни городов, принимались решения, меняющие судьбы мира, шли в бой армии, а главное – жили люди. Они работали, отдыхали, пили, спорили, рождались и умирали. Дэн со скорбью сравнивал ту нервную, рваную, неустроенную жизнь, которую вели эти люди там, в далеких «Белых ключах» и в тысячах тысяч таких же деревень, поселков и городов по всей стране, с тишиной и умиротворением спящего леса.

И Дэн спросил совета, запросто, как у старшего брата. А в ответ на это вдруг молнией мелькнула мысль о том, что не все еще потеряно, что есть еще возможность изменить эту жизнь, вернуть людям надежду и даже смысл существования, но для этого не нужны новые кровавые революции – начинать перемены нужно с себя. Это будет долгий и трудный путь возврата к вечным ценностям в новом облике, но чего стоит это время в сравнении с величием конечно цели? А чтобы каждый человек изменил себя, пусть не сразу, но хотя бы по капле, понемногу совершенствуясь с каждым днем, нужна вера. И не важно, как она будет называться, ведь идеалы человечества всегда оставались теми же самыми, на Востоке и Западе, во все века и при всех режимах. Главное, чтобы люди верили в возможность их достижения. И перед этой верой отступят отчаяние и безысходность, овладевшие людскими сердцами.

Дэн с удивлением понял, что он примирился с собой: исчез страшный душевный разлад, глубокой трещиной расколовший его сознание после разговора с Владом. Он отошел от дерева, посмотрел в небо, откуда сквозь сплетенные ветви на землю смотрели далекие перемигивающиеся звезды, и медленно побрел обратно, к той развилке, на которой свернул на другую дорогу. В его сердце разлился переданный ему лесом покой и теплой искоркой зажглась если не сама вера, то хотя бы надежда на ее обретение.

* * *

Антон и Вика, обнявшись, медленно шли через поле. Небо за их спинами неудержимо светлело, в Стерневе вовсю кричали петухи, но справа еще горели яркими гвоздиками звезд Стожары. Под этим красивым, давно забытым именем знали наши предки Плеяды.

Смех и веселье остались там, в прокуренной квартире Сереги, Антон шел молча, а Вика спокойно, размеренно и неторопливо рассказывала ему историю своей жизни. Она не знала своего отца, а смерть матери настигла ее в первом классе. Дальше были детдома, уличное детство, потом объявился отец, вполне обеспеченный и вроде бы заботливый человек. Но проблеск надежды на нормальную жизнь вскоре сменился новым приступом отчаяния: отец оказался наркоманом, постоянно пытался завязать, но вновь и вновь уступал соблазну, жил в постоянном страхе, особенно усугублявшимся под дозой. А однажды, года два назад, он исчез снова, и Вика до сих пор не знала, жив ли он вообще. Она переехала из детдома в его пустую квартиру в «Белых ключах», а знакомые ее матери помогли устроиться здесь на работу.

Антон слушал ее не прерывая, а сам думал о том, как удалось этой хрупкой девушке пережить все жизненные невзгоды и не спиться, не стать наркоманкой или шлюхой, наконец, не ожесточиться и не возненавидеть весь мир, а сохранить веселый нрав, доброе, чуткое сердце, а главное – детскую веру в светлое будущее. Ему вдруг вспомнилась покойная баба Валя, ее тихая, совсем не старческая улыбка. «Наверное, такой же была и она в молодости», – подумал Антон, глядя на Вику, и от осознания прочной связи времен у него вдруг перехватило дыхание. Он посмотрел на поселок, к которому они направлялись. Над домом бабы Вали стояла яркая утренняя звезда. И хотя Дэн наверняка сказал бы, что это Венера, Антону вдруг вспомнилось, что сорок дней после смерти человека его душа находится где-то между землей и небом. «Вот так она и смотрит на нас оттуда и, может быть, даже улыбается», – подумал он.

Потом они с Викой долго сидели на подоконнике второго этажа дачи Антона, свесив ноги в сад. Оба они знали, что должно произойти между ними, и не боялись этого, но и не торопились, а просто сидели обнявшись, шептали друг другу нежные слова и смотрели, как медленно гаснут звезды. А перед самым восходом по светло-голубому небу яркой искрой пронеслась маленькая звездочка и упала где-то в Заболотове. Через день они узнали, что в то утро у Лены Акимовой родился ее первый ребенок.

Возвращение домой

Открывшееся мне зрелище – и самый дом, и усадьба, и однообразные окрестности – ничем не радовало глаз: угрюмые стены… безучастно и холодно глядящие окна… кое-где разросшийся камыш… белые мертвые стволы иссохших дерев… от всего этого становилось невыразимо тяжко на душе…

Э.А. По «Падение дома Ашеров»

Темнота наступала. Она обволакивала со всех сторон, отрезая пути к отступлению. Это была тягучая, липкая и вязкая темнота, она наползала, хватала за ноги, стараясь добраться до лица. Я знал, что будет потом: с победным чавканьем она зальет мне глаза, ее холодные языки проникнут в рот, страх сменится паникой, тело еще несколько раз дернется и обмякнет, снова став добычей этой жуткой черной однородной массы, напоминающей расплавленный гудрон. Нет, не в этот раз! Я хочу жить, я не могу быть рабом темноты! Я сделал движение, чтобы убежать, но ноги уже не слушались, а черные языки ползли по бедрам, и сил вырваться из их плена не оставалось. Охваченный ужасом я громко закричал и тут же вся эта темная масса, словно ждавшая моего крика, стеной поднялась перед лицом и единой волной накрыла тело, мгновенно ломая кости и переваривая плоть в своем черном вязком нутре.

В последней попытке вырваться я, что было сил, замахал руками и ударился о деревянную спинку кровати. Резкая боль мигом вырвала меня из сна, я сел на кровати с широко раскрытыми глазами, судорожно глотая воздух и пытаясь понять, что было более реальным: удушающая темнота или боль в ушибленной руке. Проекционные часы на потолке спальни бесстрастно показывали половину третьего. Рядом, отвернувшись к стенке, мирно спала Лиза, ее волосы разметались по подушке черным спрутом. В открытое окно долетал шум ехавшего по двору автомобиля. Привычная обстановка немного привела меня в чувство.

«Это только сон, – думал я, направляясь на кухню попить воды и шлепая босыми пятками по прохладному паркету. – Снов не нужно бояться, это всего лишь случайное сочетание дневных мыслей и впечатлений. Сон не предсказывает судьбу и никак не может повлиять на мою жизнь. Вот только как быть с тем фактом, что один и тот же сон я вижу уже десятый раз за последний месяц? Может сходить к психологу? Смешно… Здоровый тридцатилетний мужик пришел жаловаться на буку, который пугает его по ночам…»

– Опять кошмары? – Лиза, как будто почувствовав мое отсутствие, проснулась и села на кровати. Лямка ночной рубашки сползла с плеча, длинные черные волосы почти скрывали ее лицо.

– Нет, просто захотелось пить. Тебе принести?

– Не нужно, лучше ложись спать.

Я лег на подушку, холодную от пропитавшего ее пота. Лиза прижалась ко мне, обняв одной рукой, и через минуту ее ровное спокойное дыхание показало, что сон моей девушки не тревожат жуткие черные монстры.

«А может быть это какая-то болезнь? Я где-то слышал, что по снам можно определить, какой орган человека требует лечения…»

Мобильник на столе не только играл привычную мелодию, но и вибрировал так, что потихоньку сдвигался в сторону клавиатуры. Я бросил косой взгляд на экран смартфона – звонила Лиза. Тут же вспомнил, что она звонила еще полчаса назад, но в тот момент я беседовал с шефом, причем беседа носила не самый приятный для меня характер, поэтому я сбросил звонок, а перезвонить, конечно же, забыл.

– Да, любимая, прости, что не перезвонил. Работы много… Честно говоря, есть проблемы, шеф недоволен… Нет, не задержусь, в семь буду дома… Ты задержишься?… Хорошо, приготовлю что-нибудь… Не переживай, не отравишься. Возвращайся скорее!… И я тебя!

Бабье лето, теплый сентябрь. Вдоль тротуаров лежали опавшие листья, деревья стояли в золоте. Только душевного спокойствия, которое обычно сопутствовали осени, в этом году у меня не было. Странная тревога росла и ширилась, перехватывала дыхание, не давала полной грудью вдохнуть терпкий осенний воздух.

«Неужели это беспокойство и мои ночные кошмары как-то связаны между собой? А вдруг это предчувствие чего-то плохого? Может что-то с отцом? Обязательно позвоню, как приеду домой. Последний раз мне не понравился его голос. Какой-то безжизненный, глухой, не такой, каким он был раньше. А может, просто показалось? Нервы шалят…»

На спальный район опустились осенние сумерки. Над головой множеством ярких пикселей зажглись окна квартир. С трудом припарковав машину, я забежал в ближайший продуктовый магазин. Как всегда в это время очереди на кассе. И снова работали только два кассира. С пакетами в руках я быстро дошел до подъезда. До прихода Лизы оставалась еще пара часов, можно было успеть приготовить ужин и спокойно посмотреть футбол.

Лифта пришлось ждать долго. Наконец кабина с похабными надписями нацарапанными на антивандальных стенах неизвестными инструментами, по твердости, очевидно, превосходящими алмаз, с лязгом потянулась вверх. На лестничной площадке темно – снова перегорела лампочка. Последние два раза я менял ее сам: интересно, наших соседей все устраивает? Пытаясь в темноте попасть ключом в замочную скважину, я неожиданно услышал за дверью посторонний звук. Показалось, что плачет ребенок. Через секунду все стихло.

«Может быть, у соседей гости с грудничком?» – пронеслось в голове. Наконец ключ повернулся, дверь открылась, и я перешагнул через порог. Рука привычно потянулась к выключателю и остановилась на полпути. Снова детский плач – теперь уже намного громче, явственно в квартире. По спине побежал неприятный холодок. Такое впечатление, что ребенок плакал на кухне. Прикрыв входную дверь и почему-то так и не включив свет, я стал медленно красться по квартире. Детский плач то утихал до едва слышных всхлипываний, то становился громче и пронзительнее, так что резал слух.

В моей голове рисовались картины одна невероятнее другой: плачущий и орущий сверток на полу кухни; ребенок, упавший сверху на наш балкон; подкидыш, с которым срочно нужно что-то делать… К тому моменту как я добрался до двери кухни плач перешел в истерический, захлебывающийся визг. Его уже наверняка слышали соседи за стеной, но откуда в нашей квартире мог взяться ребенок??? Рывком открыв дверь, я ворвался в кухню. Она была пуста. В ту же секунду плач прекратился, оборвавшись на высокой ноте. Я выбежал на балкон, но и там никого не было. Немного постоял, опершись о перила и вдыхая вечерний осенний воздух. Привычные звуки улицы, вид спешивших домой людей вернули мне некоторое спокойствие.

«Может ребенок плакал на соседнем балконе? Или вообще у соседей? Слышимость у нас в доме такая, будто стены сделаны из картона…» Я закрыл балконную дверь и отправился в прихожую за брошенными сумками. Детский плач теперь доносился из нашей спальни. В этот момент я впервые в жизни почувствовал, как на голове шевелятся волосы. Сразу вспомнились сцены из фильмов ужасов: призрачная девочка качается на игрушечной лошадке, а потом вдруг превращается в уродливую старуху с горящими глазами…

Я понял, что если сейчас же не избавлюсь от этого наваждения, то сойду с ума, или в ужасе убегу из квартиры. Щелчком включив свет в прихожей, я с ноги распахнул полуприкрытую дверь спальни. Невидимый ребенок снова начал заходиться плачем, к его всхлипываниям добавилось какое-то странное похрюкивание. В спальне было темно, шторы на окнах остались закрытыми. Как только я дотянулся до выключателя и зажег лампы под потолком, плач мгновенно оборвался. Спальня, конечно же, была пуста.

Я сел на край кровати и осторожно потер виски, прислушиваясь к тишине квартиры, ожидая снова услышать плач откуда угодно – даже из ванной или туалета. Но в этот момент в замке заворочался ключ, и через секунду в квартиру вошла Лиза.

– Сюрприз, милый, я освободилась пораньше! – с порога защебетала она. И сразу же с сердца упал тяжелый камень, и я в изнеможении откинулся на подушку.

– Добрый вечер, мама! Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо, Стасик, спасибо. Сегодня дождя не было, я ходила в магазин у станции, ну где еще тетя Лида продавщицей работает, купила свеклу и капусту, хочу завтра борщ сварить.

– Опять тяжелые сумки носила?

– Нет, ты что, маленький вилок капусты только, да пару свекл. А зато тетя Лида мне рассказала, что ее племянник, Пашка, ты в детстве каждый год на день рождения к нему ходил, вот он женился на своей бывшей однокласснице. Десять лет девке голову морочил и женился, наконец.

– Ну что ж, пора бы уже…

– И одноклассница эта вроде справная, Лидке нравится, хотя сестра ее, тетя Вера, мать-то Пашкина, что-то не очень довольна…

Хорошо, что телефон не передает выражения лица. Я скривился, как будто у меня заболел зуб. Как всегда, одно и то же. Несколько месяцев назад мы с мамой очень сильно поругались из-за того, что каждый наш разговор заканчивался призывами ко мне жениться и поскорее наделать внуков. Однажды я не выдержал и накричал на мать, запретив говорить о моей личной жизни. Мы не разговаривали неделю, и после этого мама перестала интересоваться жизнью Лизы, хотя до этого часто спрашивала о ней и видимо была не против этой пассии. Зато теперь редкий разговор обходился без упоминаний о том, что кто-либо из моих сверстников в нашем поселке женился. Причем многие уже не в первый раз.

Но сегодня в разговоре было еще что-то странное… Какая-то излишняя суетливость, как будто мама старалась потоком слов скрыть пустоту, черную пустоту, похожую на ту, что была в моем сне…

– Как отец себя чувствует? – своим вопросом я прервал не только ненужные мысли, но и красочный пересказ того, кому и за что били морду на Пашкиной свадьбе.

– Все в порядке, не переживай, Стасик, – мама осеклась и на секунду задумалась, перед тем как ответить. Или мне это только показалось?

– Дай мне, пожалуйста, поговорить с ним.

– Да он только недавно прилег. Уснул, наверное, его что-то разморило после обеда, а ночью спал плохо. Пусть поспит, не буду будить.

– Ну, значит, в следующий раз…

Опять тревога, опять недосказанность, и гнетущее чувство собственной беспомощности, здесь, за сотни километров от родного дома.

Я не хотел засыпать. Лиза давно уже мирно сопела, отвернувшись к стенке, а я все лежал, глядя в потолок, ожидая какого-то действия выпитого перед сном антидепрессанта. «Если опять увижу этот сон – пойду к психиатру. Ненормально это все, завтра нужно защищать проект, а я уснуть боюсь. Буду злой, не выспавшийся и с помятым лицом – шеф точно проект зарубит, он и так в последнее время меня за что-то невзлюбил… А за что? Наверняка меня Смирнов подсиживает…».

Дремота пришла постепенно, и, к своему облегчению, я не увидел той пугающей темноты, которой так боялся, засыпая. Вместо этого, передо мной развернулась панорама нашего поселка – такая, какая открывается с высоты перехода над железнодорожными путями. Это была самая высокая доступная точка во всей округе, выше нее были только труба котельной, да здание районного элеватора. Но ни туда, ни туда мне залезть не удавалось, зато высота, на которую приходилась подняться, переходя через железную дорогу, в детстве казалась по-настоящему космической. Я стоял, прислонившись лбом к ржавым прутьям ограждения, и с замиранием сердца смотрел на поселок и окружавшие его поля до тех пор, пока мама не брала меня за руку и чуть ли не силой уводила вниз.