скачать книгу бесплатно
Энергия души
Алексей В. Мошков
Действие романа-фантазии «Энергия души» разворачивается на Древе Жизни. Древо – это целая Вселенная с энергетическими «ветвями», которая растет во всех измерениях. Плоды Древа – триллионы планет, на которых рождаются, развиваются и гибнут Растительные и Кремниевые миры.
Главные герои фантастической истории живут в разных мирах и поначалу ничего не знают друг о друге. Но, сталкиваясь с проявлениями зла, мерзкими корневиками, начинают справедливую борьбу. Однако корневики тоже объединились. Их цель – прорваться к Корню Зла. Коварные враги Древа Жизни готовят операцию по выбросу громадного количества темной энергии. При этом они подают это как подготовку к празднику Ночи Большого Звездопада, когда тысячи миров одновременно сорвутся с ветвей Древа и погибнут.
Чтобы противостоять корневикам, нашим героям надо встретиться, понять друг друга, простить обиды, пройти через мертвые миры и даже пообщаться с самим Хранителем Древа Жизни.
Алексей Мошков
Энергия души
© А. В. Мошков, 2022
Пролог
В холодном беспросветном пространстве плывут безжизненные каменные шары. Некоторые из них еще сохраняют подобие атмосферы. А некоторые не утратили даже водоемов и растительности, если эти чахлые кустики, что ютятся в расщелинах скал, можно назвать растениями. Порою среди каменистых, испещренных трещинами и кратерами равнин можно разглядеть руины величественных городов и ржавые остовы машин, но чаще всего не видно ни малейших следов того, что когда-то в этих мирах обитали, страдали и строили мыслящие существа.
Странствующие миры безнадежно мертвы, и если даже лучи одного из бесчисленных солнц и скользят порой по их выдубленной окостеневшей шкуре, то не пробуждают к жизни ни одного цветка, не отражаются ни в чьих глазах, даже самых равнодушных. Согреваемые случайными встречными светилами миры наполняются лишь миражами прежней жизни, и тогда кажется, что на берега вновь набегают морские валы, облетает осенняя листва, грозовые разряды трепещут среди туч, но увы, это лишь волны зноя колеблются над песками бескрайних пустынь, создавая иллюзию, что не все еще здесь погибло.
Да, каждый мир подобен яблоку на ветвях Древа Жизни. Сначала образуется завязь – плотный узел материи, пронизанной творческой энергией будущей жизни. Завязь превращается в бутон, лепестки которого свернуты настолько туго, что нельзя отогнуть ни единого лепестка, не рискуя погубить весь цветок. Потом бутон раскрывается. Вся мощь созидания, все возможности, все озарения, которые когда-либо постигнут обитателей этого мира, высвобождаются в мгновенном всплеске. Начинают распеваться первые голоса, настраиваться первые струны, расправляться первые крылья.
Идут годы, и лепестки цветка безболезненно опадают, кружась в беззвучных потоках звездного ветра. Мир-бутон медленно, но верно превращается в мир-плод, наливаясь зрелыми силами. Бессознательная творческая энергия эволюции отливается в звонкую последовательность логической мысли. Возникают, достигают расцвета и угасают великие культуры. Обитатели мира слепо, на ощупь выбирают свой путь – совершенствовать ли им механизмы, достигая все более причудливых сочетаний металла, огня и камня, или следовать за природой, полагаясь на ее неизреченную мудрость.
Какой бы путь ни выбрали обитатели мира-плода, каждый из них обречен миновать период расцвета и зрелости, неизбежно приближаясь к упадку и гибели. Исчерпав жизненные соки, мякоть плода ссыхается и черствеет. Умирающий мир некоторое, порой весьма продолжительное время еще остается на ветви Древа Жизни, но потом удерживающая его плодоножка пересыхает, мир, от которого уже осталась одна сухая, бугристая косточка, срывается в бескрайнее пространство и начинает скитаться по нему среди роя себе подобных.
Если бы это скитание продолжалось вечно, вскоре все свободное пространство Вселенной было бы загромождено мертвыми мирами, но Хранитель Древа Жизни позаботился, чтобы этого не произошло. Навстречу рою погибших планет из непроницаемой мглы пылевых облаков выплывают мегавеликаны, рост которых измеряется космическими расстояниями, они вылавливают ссохшиеся косточки безжизненных миров горстями и складывают их в угольно-черные мешки из темной материи. Что мегавеликаны делают с омертвевшими мирами-плодами дальше, не ведомо никому, кроме разве что Хранителя, пославшего их.
Часть первая
Древо великана
Глава первая
Внутри погибшего гиганта
После заката пауки-людоеды унесли двух младенцев, которым не исполнилось и трех солнц. Город узнал об этом по истошному воплю их матерей. Однако никто не покинул своего спального кокона. Зачем? Кому придет в голову бросаться в погоню за коварными восьминогими тварями, чьи жвалы острее любых шипов, а укус смертелен. Даже хуже, чем смертелен. Укушенный несколько дней живет прежней жизнью: ест, пьет, охотится за прыгофруктами – но паучий яд постепенно расползается в его жилах, парализуя волю. Кончается это всегда одинаково. Однажды бедолага покидает Город и спускается в Гнездовья, где становится живым, но медленно и мучительно умирающим кормом для новорожденных паучат.
С новорожденными древолюдами пауки поступают иначе. И это гораздо страшнее укуса. Они растят их вместе со своим потомством, превращая в двуногих и двуруких пауков, стремительных и безжалостных людоедов, таких же, как их приемные родители. Симур знал об этом не понаслышке. Когда он родился, пауки похитили его брата-близнеца. И теперь где-то там внизу, у самых Корней, в сырых гроздьях Гнездовий обитал древолюд-паук, как две капли воды похожий на него, Симура. Из-за этого давнего похищения, о котором он и узнал-то лишь тогда, когда стал понимать речь, на Симура легло проклятие. Не настоящее проклятие, от которого отнимаются руки и ноги и мутится в голове, а древолюдская молва, наделяющая близнеца всеми чертами личности его похищенного брата.
Если бы не эта дурацкая молва, преследующая его по пятам, Симур был бы совершенно счастлив. Вот как сейчас, когда он проснулся с первыми лучами солнца, которые пробивались сквозь трещины в рассохшейся коре Города. Несколько минут Симур бессмысленным взором наблюдал за зелеными пятнами, что скользили по потолку и вспыхивали на липких капельках, янтарным бисером усеивающих каждую тычинку. Орхидеи-медоточцы продолжали свою работу даже после заката, неустанно превращая древесный сок, смешанный с росою, в сладкую патоку. К сожалению, ею питались не только древолюды, но и мухли, плотным зудящим роем кружившие под городским сводом.
Не покидая спального кокона, Симур схватил ветку, которая всегда висела у изголовья, и разогнал назойливых насекомых. Это движение окончательно развеяло чары сна. Хочешь не хочешь, а надо вставать и приниматься за повседневные дела. Симур выпутался из кокона, вытолкнул ставень смотрового лаза, ухватился за края и выбрался наружу. Он всегда так поступал, хотя полагалось пользоваться воротами, где стражи спрашивали всякого, кто покидал трухлявый тоннель Города, куда и зачем он направляется. Это было правильно, и Симур с этим не спорил, но после темного времени, проведенного среди миазмов гниющей древесины, ему хотелось глотнуть свежего воздуха.
Цепляясь за трещины в коре, Симур вскарабкался на городскую кровлю и с наслаждением вдохнул пронизанный лесными ароматами утренний воздух. Барабанная дробь, которую выстукивали птеродятлы, гулким эхом разносилась под зелеными сводами Верхних Крон, создавая неповторимый звуковой рисунок рассвета. Странно, что большинство древолюдов предпочитало жить внутри ствола гигантского дерева, корни которого когда-то, тысячи и тысячи солнц назад, не выдержали его тяжести и рухнули поперек Леса, застряв между другими стволами. Постепенно влажность и крохотные существа, невидимые глазу, размягчили древесину внутри ствола, и его населили далекие предки Симура и его соплеменников. Погибший гигант стал домом и крепостью для множества поколений. Он стал Городом.
Как-то во время урока Симур спросил у Ведуна: а может ли случиться так, что их нынешнее местообитание сгниет окончательно и развалится, усеяв обломками Корни? Ведун, вопреки своему обыкновению, не отвесил дерзкому ученику подзатыльник, а, закатив бельма, завыл о древнем пророчестве, возвещавшем, что однажды Город падет, и тогда придут пауки-людоеды и похитят всех новорожденных младенцев, а прочих жителей превратят в пищу для своих детенышей. Это пророчество любознательный Симур слышал много раз, и ничего нового ответ Ведуна не содержал, но заставил задуматься: а стоит ли ждать, когда трухлявая древесина оставит без дома и защиты сотни древолюдов? Не лучше ли уже сейчас подыскивать новое местообитание?
Вслух Симур ничего такого не сказал. Еще бы! Ему и без того хватает ненавидящих взглядов старух и шепотков в темных городских закоулках, дескать, вон идет брат древолюда-паука… А может, это и не брат, а сам древолюд-паук?! Матери, прячьте младенцев! Мужчины, что же вы терпите этого оборотня в Городе?! Возьмите мертвую лиану и удушите его, пока он не укусил вас! Отрубите ему обоюдоострым шипом голову, покуда он не похитил ваших детей. Отрубите, удушите, свяжите по рукам и ногам и сбросьте вниз, к Корням! Порой Симуру казалось, что родная мать поглядывает на него с опаской. Наверное, думает, что старухи зря шептать не станут. Ведь не сидится же ему в Городе. Каждую минуту норовит без разрешения ускользнуть в Лес. Да еще в одиночку! Когда каждый здравомыслящий древолюд знает: по одному в Лес не ходят!
Не ходят, это точно. Обвяжутся мертвыми лианами и ползут потихоньку от одной колонии грибунов до другой. Набьют мошну и ползут обратно. А самые отважные разбиваются на две группы – охотников и загонщиков. Загонщики сбивают прыгофрукты в кучу и гонят их на охотников, которые обездвиживают стремительные плоды, накалывая их на шипы. Охота Симуру нравится больше. В ней есть риск, опасные прыжки с ветки на ветку, когда приходится уворачиваться от живых лиан, чьи игольчатые листопасти щелкают буквально в нескольких дюймах от твоей кожи. Однако Старейшины не разрешают молодняку участвовать в охоте. Только в сборе грибунов. А это занятие нудное донельзя. Знай себе ползи в трещинах в коре, посматривай на Сигнальщиков да волоки за собой тяжелую мошну.
Глядя, как солнечный свет постепенно восходит от Корней к Кронам, Симур наслаждался мгновениями тишины и одиночества. Только здесь, на кровле, он мог помечтать. Симур мечтал о разном. Например, о том, как однажды отправится к Верхним Кронам, откуда можно будет увидеть весь Лес сразу, а не те несколько деревьев, среди которых проходит вся жизнь древолюда – от отпочкования до падения к Корням. О том, как встретит однажды своего брата-близнеца, хоть это и страшно. О том, как приручит живую лиану и она станет ему другом. Последнее было уже не совсем мечтой. Однажды во время очередной вылазки за грибунами Симур нашел крохотную живую лиану. Иголочки в ее листопасти были совсем мягкие и не могли причинить ему серьезного вреда.
Симур стал подкармливать ползучую тварь и даже дал ей имя Живуля, но не был уверен, что она узнает его, когда он приносит ей мухлей или трехкрылок. Живуля просто высовывалась из своего дупла, хватала подношение и пряталась. В следующий раз, когда у Симура появится возможность удрать в Лес в одиночку, он попробует поиграть с нею. Вот только когда у него появится такая возможность, Симур не знал. Точно не сейчас. Нынешним солнцем его ждет работа. Скучная, грязная, неприятная. Старейшины постановили, что молодняк должен раз в седмицу очищать городской тоннель от гнилушек. На практике это выглядело так. Мальчики, ровесники Симура, ползали по всему внутреннему объему Города, соскабливая специальными скребками подгнивший луб. А потом все это требовалось сгрести к нижним смотровым лазам и сбросить к Корням.
На такую работу обычно уходило целое солнце. Целое солнце в полумраке и вони гнилой древесины, среди роя мухлей и по уши в светящейся слизи, в которой копошатся слизунцы и пилявки. К закату ноздри распухают от миазмов, а на коже появляются волдыри, которые приходится смазывать жиром маслянистых грибунов. Зачем принуждать молодняк к этой мерзкой работе? Пусть бы ею занимались старухи. Тогда бы у них было меньше времени на сплетни и науськивание. Когда он, Симур, станет Старейшиной, то обязательно предложит Совету заставить старух делать самую грязную работу в Городе. Увы, пройдет не меньше трех тысяч солнц, прежде чем он станет достаточно старым, чтобы рассчитывать на место в Совете.
Мгновения блаженного одиночества истекали. Не дожидаясь окрика матери, Симур последний раз окинул взглядом окрестности. Повсюду, сколько хватало глаз, простирался Лес. Вернее, исполинские деревья, его составляющие. Они росли так густо, что от одного ствола до другого было не больше двух сотен шагов. Ветки Нижних и Средних Крон переплетались, из-за чего казалось, что между деревьями висят ловчие сети. Хотя почему казалось? Это и были ловчие сети. Ветви выделяли клейкое вещество, своим сладковатым запахом привлекавшее великое множество лесных обитателей. Обладая прекрасным зрением, Симур хорошо видел в переплетении ветвей трупики птеродятлов, балаболок и мягкотелов. Древесный сок медленно растворял их плоть, поставляя питательные вещества Лесу.
Время вышло. Симур соскользнул в лаз и захлопнул ставень. После ослепительного солнечного света глаза не сразу привыкли к вечному полумраку Города, освещаемого лишь гнилушками. Если бы не запах, зеленоватые светящиеся спирали, которые напоминали послезакатные огоньки, висящие над Верхними Кронами, можно было бы счесть красивыми. Мать дернула Симура за руку и сунула ему маринованный грибун. Похрустывая им, Симур присел на выступ коры, всем своим видом демонстрируя покорность судьбе. Как ни оттягивай неприятный момент, все равно придется подняться, взять скребок в руки и начать скоблить стену. Конечно, это нужно для выживания Города. Любой его житель, кроме младенцев, отдает ради благоденствия соплеменников все свои силы, но… Разве древолюд рождается только для этого?
Ответом на этот молчаливый вопрос поначалу стал тихий шорох, который с каждой минутой становился все громче. Городской молодняк начал работу. Симур догрыз грибун, вытер руки о бархатистый лепесток полотнянки, отыскал среди разного хлама свой скребок и отправился на работу. В этот раз в пару ему назначили Лиму – болтливого паренька лишь на сотню солнц моложе Симура. Если у того и были друзья среди городского молодняка, то Лиму он мог бы считать одним из них. Невероятно толстый по сравнению с остальными, малоподвижный, но отчаянный, он иногда составлял Симуру компанию в его тайных вылазках в Лес. Только ему Симур показал Живулю, а Лима в свою очередь поделился с ним секретом, как приманивать свистом трехкрылок.
Правда, трудиться Лима не любил, так что напарником он был никудышным, и Симуру частенько приходилось вкалывать за двоих. Однако болтливость приятеля скрашивала часы черного труда. Толстяк знал все новости, сплетни, слухи, байки и небылицы, которые циркулировали в Городе, и охотно пересказывал их своему напарнику. Вот и этим солнцем, едва елозя скребком, Лима старался придвинуться к Симуру как можно ближе. По всему было видно, что его просто распирает от желания поделиться с другом какой-то новостью. Симур нарочно не обращал на него внимания, так как хорошо знал: чем дольше известие переваривается в Лиме, тем более красочными подробностями оно обрастает. И тогда даже самый скучный слух превращается в таинственную и жуткую историю.
Симур сжалился над ним, только отскоблив изрядный кусок отведенного им на двоих участка стены.
– Ну! – буркнул он. – Что там у тебя?
Лима набрал побольше воздуху, оглянулся – не подслушивает ли кто? – и выпалил:
– В Городе чужак!
Это была всем новостям новость. Чужак – это древолюд, который пришел в Город из Леса. Никто из взрослых, даже Ведун, не рассказывал молодняку, что за пределами Города обитают другие двуногие, если не считать древолюдов-пауков, но слухи о чужаках все равно бродили в племени. Поговаривали, что иногда несмышленыши сами убегают из Города и, если Лес их не сожрет, вырастают безъязыкими дичками. Или, может, этот чужак все-таки был древолюдом-пауком? Симур похолодел. А что, если это его брат-близнец?!
– Как он у нас оказался?
– Охотники привели, – принялся рассказывать Лима. – Он прыгофрукты спугнул, и те сами, без загонщиков, на охотников наткнулись. Две мошны набили. А чужак им говорит: «Возьмите меня в Город…»
– Стой! – перебил его Симур. – Чего ты врешь! Как это – говорит? Он же чужак, лесной подкидыш! Безъязыкий!
– Сам ты безъязыкий подкидыш. Он по-нашему лучше Ведуна чешет!
– И что с ним теперь будет?
Лима пожал покатыми плечами.
– Завтра Совет. Старейшины решат.
– Повидать бы его…
– Нельзя пока. В Комле сидит.
Комлем называли нижнюю часть городского тоннеля, который висел меж древесных стволов под небольшим уклоном. В переплетении омертвелых корней Старейшины устроили узилище для нарушителей многочисленных табу и установлений, которые опутывали жизнь Города похлеще паутины. Симур хотел было еще расспросить приятеля, как вдруг плечи его обожгло хлестким ударом. Он не оглянулся: и без того ясно, что, пока они с Лимой болтали, сзади подкрался Сигнальщик и огрел его плеткой, сделанной из мертвой лианы. Сигнальщики были глазами и ушами Совета городских Старейшин. Они следили за тем, чтобы все решения Совета неукоснительно выполнялись, и наказывали бездельников и нарушителей табу.
– Не болтать! – рявкнул Сигнальщик.
Приятели уткнулись в стенку и еще усерднее заработали скребками. Даже Лима забыл о лени. Ему очень не хотелось, чтобы этот палач опробовал свою плетку на его мягких плечах. Городские порядки нравились толстяку еще меньше, чем его приятелю. Возиться в грязи, таскать тяжелую мошну с грибунами, убирать фекалии и носить воду из дожделодцев – все это было не для него. Лима хотел стать или Ведуном, или Сказителем. Но старый Ведун умирать пока не собирался. Что касается Сказителя… Его место было свободно уже тысячи солнц, но Старейшины постановили, что Городу не нужны ни песни, ни легенды. Лима понимал, что им виднее – они многие солнца хранят мир и покой в Городе, – но что делать, если душа не лежит ни к охоте, ни к выращиванию грибунов, ни к сбору патоки? Спросить бы у кого… Может, у чужака? Лима воровато оглянулся. Сигнальщика за спиной уже не было. Поигрывая плеткой, он подбирался к тем бедолагам, что отскребали от гнили городской свод.
Лима наклонился к уху приятеля:
– Хочешь с чужаком поболтать?
– Хочу, – чуть помедлив, откликнулся Симур. – Только как?
– С стороны Комля есть лаз. Можно его открыть и…
– Нам до заката скрести.
– Ну так после заката.
Симур ничего не ответил. У него перехватило дыхание. Конечно, иногда в темное время он тайком приоткрывал смотровой лаз и глядел на огоньки над Верхними Кронами, но никогда не выбирался после заката наружу. Это было табу. Казалось, увалень Лима предлагал что-то немыслимое. Симур посмотрел на него так, словно не узнавал. Раньше он думал, что приятель просто лентяй и болтун – балаболка, которая высунет язык и треплет им туда-сюда, собирая из воздуха мухлей и трехкрылок, а Лима-то, оказывается, варит в голове опасные мысли. Да такие, до каких ему, Симуру, никогда самому не додуматься. Придумал тоже! К узилищу и при солнце-то запрещено приближаться, а уж тем более после заката!
И все же отмахнуться от этой безумной идеи Симуру никак не удавалось. Пытаясь избавиться от нее, он так вгрызся в гниющий луб, что только брызги полетели. Как ни странно, лентяй Лима старался от него не отставать. Понимал, что все сейчас зависит от решения Симура. Если тот не согласится, сам Лима никогда не рискнет отправиться к узилищу в одиночку. А ведь второго шанса может и не быть. Вот решат Старейшины, что чужака нужно выгнать обратно в Лес, и все, поминай как звали! Уйдет чужак, и вместе с ним уйдет надежда на другую жизнь. И будет он, Лима, до четырех с половиной тысяч солнц скоблить эту гниль. А потом, если он переживет Обряд, его объявят взрослым. Тогда Лима, как и всякий мужчина, обязан будет произвести потомство. Тем временем Старейшины решат, в каком деле от него будет больше всего пользы для Города. И станет он гнуть спину, покуда не упадет к Корням…
– Хорошо! – сказал вдруг Симур. – После заката рискнем.
Лима едва не завопил от радости, но приятель его тут же оборвал:
– А пока не лодырничай, скобли. И помалкивай. Я больше не хочу из-за тебя получать поперек хребта.
Глава вторая
Обреченный на одиночество
Лаз со стороны Комля был необычным. Ставень на нем оказался не сплошной, а решетчатый. И еще он не открывался. Симур и Лима, цепляясь за корни, спустились к нему и заглянули внутрь. В призрачном свете гнилушек они с трудом разобрали силуэт спящего древолюда. Симур всматривался в очертания его фигуры до рези в глазах, он все еще боялся, что это окажется его брат-близнец. Боялся и… надеялся. Трудно сказать почему. Наверное, потому, что, кроме матери, у него никого не было.
Вернее, отец был, но мужчины племени никогда не интересовались своими отпрысками, а женщинам запрещено было рассказывать, из чьего именно семени проросли их дети. Другие могли отпочковать по три-четыре детеныша, но после того как одного младенца похитили, Старейшины запретили матери близнецов иметь других детей. Из-за этого табу Симур был обречен на одиночество и случайных напарников вроде толстяка Лима, а значит, ему не на кого было по-настоящему положиться в трудную минуту.
– Ну, и что дальше? – спросил Симур шепотом.
– Давай разбудим! – предложил Лима.
– А если шум поднимет? Отведаем тогда плетки.
Толстяк поежился. Плетки отведать ему не хотелось, а отступать было обидно.
– Чего ему шум поднимать? – пробормотал он. – Мы же снаружи, а он там.
– Тогда буди!
Лима повздыхал, помялся, но все-таки просунул веточку сквозь решетку и пощекотал спящего по лицу. Тот завозился, попытался отмахнуться от ветки, как от мухли, и проснулся. Это произошло так стремительно, что приятели едва не сорвались с корней, за которые держались. Мгновение назад чужак еще лежал на подстилке из сухих листьев (спальный кокон узнику не полагался) – и вот он уже у решетки, всматривается узкими зрачками в послезакатную тьму, втягивая плоскими ноздрями сырой лесной воздух.
– Кто здес-с-сь? – прошипел он, шевелясь, словно живая лиана.
Симур и Лима с удовольствием удрали бы, но обоих охватило странное оцепенение, словно чужак околдовал их. А может, и околдовал. Кто знает?..
– Я вижу вас-с-с, – снова подал голос чужак. – Вы почки. Нерас-с-спустившиеся почки.
– Мы не почки! – обиженно пискнул Лима.
– А кто же вы? Лис-с-стья? Цветы?
– Мы древолюды! – гордо произнес Симур. – Древолюды из племени Города!
– И эту трухлявую колоду вы именуете городом? – насмешливо спросил чужак.
Приятели промолчали. Как бы мало они ни ценили свое местообитание, не чужаку рассуждать о нем. А тот между тем продолжал, уже почему-то не растягивая шипящие:
– Есть другие селения древолюдов в Лесу. Их много, и обитают в них тысячи таких же нераспустившихся почек, которые ничего не знают о настоящем мире.
– Неправда! – откликнулся Лима, который считал себя самым осведомленным в Городе. – Мы знаем! Мы учимся у нашего Ведуна.
– У этого пенька, который страдает умственным запором? – рассмеялся чужак и вдруг заговорил голосом старого учителя: – Мир, глупыши, это огромный Лес. Верхние Кроны его подпирают небесный свод, а Корни погружены в вечную тьму. Между Кронами и Корнями покоится Город. В нем отпочковываются, зреют и падают к Корням древолюды. Покуда они исполняют все указы Совета Старейшин, неукоснительно соблюдают табу, Город живет. Однако нынешнее поколение не чтит обычаев, нарушает табу, осмеливается противоречить установлениям Старейшин. Грехи древолюдов расшатывают незыблемость Города. Ослушание, словно гниль, подтачивает основы, выедая его изнутри. И настанет час, когда Лес уже не сможет удерживать Город у Средних Крон. Изъеденный грехами древолюдов, он развалится и рухнет к Корням. И тогда придут пауки-людоеды…
– И унесут всех младенцев, а остальных грешников сделают пищей для своих детенышей, – заученно продолжили приятели, хотя никто их об этом не просил.
– И это все, о чем талдычит ваш Ведун, – сказал чужак уже своим голосом. – Тысячи солнц повторяет он одно и то же. И его бесполезно спрашивать о чем-либо другом. Верно, почки?
«Почки» вынуждены были согласиться, что верно. Чужак был прав. Да и спорить с ним уже не хотелось. Наоборот, хотелось, чтобы он рассказывал дальше.
– Вы почки, – повторил тот. – Нераспустившиеся почки. Но любознательные. И сюда вы проникли, чтобы узнать от меня правду. Ну что ж, постараюсь утолить вашу жажду. Лес, в котором вы живете, не единственный на свете. Их множество произрастает в этом жалком мирке. Они покрывают эту… – Чужак произнес незнакомое приятелям слово, – по всей ее окружности, но растут не сплошняком. Между Лесами высятся… – опять незнакомое слово, – и плещутся… – и опять. – Однако это еще не все. Кое-где в этом мире растут отдельные деревья. Они больше вашего Леса. Они сами как Лес. В этих деревьях обитают великаны, и каждый из них выше вашего Города. Великаны эти хранят в своих деревьях несметные сокровища, которые вы, почки, и представить себе не можете. Впрочем, зачем я вам об этом рассказываю, юнцы? Вы же никогда не покинете своего трухлявого обиталища. Не увидите даже других селений древолюдов, не то что деревьев, где обитают великаны. Ступайте прочь, почки! Вы меня утомили. Мне хочется спать.
Он резко отпрянул от решетки и вернулся на свою подстилку, где немедля свернулся калачиком и засопел. Будто и не просыпался. Потрясенные услышанным, не имея сил переварить сказанное чужаком, приятели еще долго висели на корнях у решетки, прежде чем прошло охватившее их оцепенение. Почувствовав, что руки и ноги снова им подчиняются, Симур и Лима принялись карабкаться на верхнюю часть городского ствола, где был открыт для проветривания один из смотровых лазов. Возвращаясь, приятели не обменялись ни словом. И не потому, что не о чем было говорить…
Проникнув внутрь Города, они так же молча разошлись по своим спальным коконам. Утомленный работой и послезакатной вылазкой, толстяк Лима отключился сразу. А Симур, несмотря на то что руки и ноги у него гудели не меньше, чем у приятеля, еще долго не мог заснуть. В голове его вертелись слова чужака. Особенно ему запал в душу рассказ о великанах, живущих на деревьях, которые больше Леса. Симур понял, что теперь у него появилась цель в жизни. Он должен увидеть такое дерево, а еще лучше – и самого великана. Хотя бы издалека.
Когда Симур все-таки уснул, ему приснился великан, который легко одной рукой поднимал Город и сбрасывал его к Корням. На великана бросались Сигнальщики с плетками. Они стегали его по исполинским ступням, но гигант только смеялся. Ему было щекотно. Потом на великана накинулся Ведун. Он грозно размахивал своим посохом и призывал на его голову самые страшные проклятия. Великан не мог расслышать его слов и потому одним мизинцем подхватил старика за набедренную повязку и поднял его на огромную высоту – выше Верхних Крон, – прямиком к своему уху, широкому и просторному, как дупло. Ведун с перепугу обделался, и это было настолько смешно, что Симур проснулся от собственного хихиканья.
Мать теребила его за плечо и спрашивала:
– Что с тобой, Симур? Проснись!
Он открыл глаза и понял, что уже рассвело. Мертвое мерцание гнилушек померкло в ярких лучах восходящего солнца, которые проникали через открытые смотровые лазы. Мир был по-прежнему прост и обыкновенен. Город оставался Городом. Лес – Лесом. Не было никаких других Лесов и других древолюдов, кроме тех, что обитали в Городе, единственном на всем свете. И уж тем более не существовало деревьев, которые были больше Леса, и великанов, на них обитающих. Правда, не мешало бы все-таки убедиться в этом, прежде чем окончательно забыть о странных словах чужака. Симур еще и сам не понимал, что вступил на тропинку, которая уведет его очень далеко. Он лишь хотел обсудить все с Лимой – единственным, кто мог его понять.
– Проснулся? – неласково осведомилась мать. – Тогда ступай к дожделодцу.
Симур кивнул и принялся выпутываться из спального кокона. Дожделодцы росли на самых крепких сучьях ближайшего к Городу дерева. Это были огромные, свернутые кульком листья, где скапливалась дождевая вода. В многочисленные обязанности городского молодняка входило и снабжение племени водой. Эта повинность Симуру нравилась. Она позволяла покидать Город, не навлекая на себя гнева матери и сурового наказания от имени Старейшин. Поэтому он охотно схватил два бурдюка, связанных между собою горлышками, перекинул их через плечо и направился к воротам.
Бурдюки для воды делались из брюшных пузырей увальней и потому особенно ценились в Городе. Охотиться на этих неповоротливых глупых тварей было трудно, они редко поднимались выше Средних Крон. Чаще всего древолюдам доставались их мертвые туши, да и то случайно. И каждая такая находка считалась большой удачей. Ведь увалень – это не только прочный и эластичный брюшной пузырь, но и подкожный жир для целебных мазей, и мягкий пух для теплых нагрудных карманов, в которых матери донашивали младенцев.
Когда-то Симур мечтал, что, как только подрастет, обязательно поймает живого увальня. Теперь ему эти мечты казались смешными. Настоящий мужчина, каким он собирался со временем стать, должен сделать что-то такое, чего до него никто не делал. Например, добраться однажды до края Леса и посмотреть, что за ним. А вдруг удастся увидеть то самое великанье дерево? Нет-нет, не стоит и думать об этом. Древолюд всегда и везде должен заботиться только о пользе для Города. Правда, кто сказал, что пользу можно приносить лишь внутри этого трухлявого тоннеля и в нескольких сотнях шагов вокруг него?
У ворот выстроилась небольшая очередь сверстников. Бурдюки были не у каждого. Многие таскали воду в обмазанных клейковиной плетенках, а то и в плошках. Симур мог бы гордиться тем, что у него целых два бурдюка, но сейчас его занимали совсем другие переживания. Он повертел головой в поисках своего спутника в послезакатных похождениях и увидел его на несколько юных водоносцев впереди. Вид у Лимы был удрученный. В руках он держал большую плетенку, тяжелую даже без воды. У Симура отлегло от сердца. Он боялся, что толстяк, с которым они расстались сразу после возвращения, что-нибудь без него уже учудил.
Вдоль шеренги водоносцев прошел Сигнальщик и пересчитал их всех по головам. Потом оставил соответствующую зарубку на столбе ворот и махнул рукой своим помощникам. Те налегли на барабан, на который наматывались канаты из мертвых лиан, поднимающие массивную створку ворот. В затхлый тоннель Города ворвался поток солнечного света и хлынула волна свежего воздуха. Сигнальщик щелкнул плетью, и водоносцы бегом ринулись наружу. На выход отводилось лишь несколько ударов сердца. Кто не успевал, оставался внутри и подвергался наказанию за то, что не принес воду.
Толстяк замешкался, и его едва не сбили с ног. Хорошо, что приятель не спускал с него глаз. Симур подскочил к Лиме, схватил за плечо и буквально вытолкнул за ворота. Позади с грохотом опустилась створка, спугнув стайку трехкрылок, которые старались добраться до орхидей-медоточцев, растущих с внутренней стороны коры Города. У трехкрылок были длинные гибкие хоботки, способные проникать в самые глубокие щели. Вреда они приносили больше мухлей, но, в отличие от последних, радовали глаз редкостной красотой и уникальным рисунком на бархатистых крылышках.
