скачать книгу бесплатно
Поймать такую красотку, не помяв их, считалось большой удачей. Городской молодняк наперебой хвастался друг перед другом своими трофеями, и Симур не был исключением. До вчерашнего солнца. При свете нынешнего даже трехкрылки казались ему пустой блажью. Подталкивая приятеля, который все время оглядывался на прекрасные порхающие создания, Симур направился к ближайшему дожделодцу, хотя тот почти наверняка был уже пуст. Так оно и оказалось. Однако вместо того чтобы броситься к следующему вместилищу воды, Симур опустился на корточки, прислонясь к мясистому листу растения.
– Эй, ты что? – испуганно спросил его Лима. – Не успеем воды набрать. Все вычерпают!
– Подожди! – отмахнулся Симур. – Дай подумать.
– О чем?! – спросил толстяк. – О трехкрылках? А что о них думать… Я же научил тебя, как их свистом приманивать.
– О вчерашнем.
– А что вчера было такого, чтобы об этом думать? – удивился Лима. – Ну стенку скребли. Ну болтали… не помню о чем.
Теперь изумился Симур:
– Как это не помнишь?! Ты сказал, что охотники привели в Город чужака.
– Чужака? – переспросил толстяк. – Когда?
– Постой! – остановил его приятель. – А что мы после заката делали, помнишь?
– Я не знаю, что делал ты, – сквозь зевок проговорил Лима. – А я спа-ал.
Симур вскочил и посмотрел ему в глаза. В зеленых зрачках толстяка плавала сонная муть, но он не врал и не притворялся. Похоже, Лима действительно не помнил, что они делали после заката.
– Ты еще здесь усни! – разозлился на него Симур. – Пошли за водой, а то все растащат.
И они перебрались на другой сук, где произрастал дожделодец. Наполнили из него оба бурдюка и плетенку Лимы. На обратном пути надергали грибунов. Отягощенные добычей, вернулись к воротам, где уже скапливались другие водоносцы. Стражники не только выпускали всех разом, но и впускали тоже. Так что у любителей наружных вылазок оставалось достаточно времени, чтобы побыть на свежем воздухе. Правда, Симур давно заметил, что большинство его сверстников чувствуют себя вне городских стен не слишком уютно. Вот и сейчас они жались поближе к запертым воротам и друг к дружке.
Раньше его это удивляло. А теперь он стал понимать, почему так происходит. Взрослые с младенчества запугивают своих отпрысков реальными и мнимыми опасностями внешнего мира. Да, снаружи случается всякое. Можно сорваться с покатой ветки, прежде срока упав к Корням, или напороться на пауков-людоедов, или оказаться в гуще разборок между птеродятлами, которые запросто могут выклевать ротозею глаза или оторвать уши. В Лесу опасны даже грибуны, если их поразила слепая плесень. Не говоря уже о стригунах, мыльниках, глазовертках и прочей мелкой нечисти, осложняющей жизнь древолюдам. Есть и другие ловушки и неприятности, подстерегающие за пределами Города.
Большинства из них легко избежать, если знаешь, как себя вести в Лесу. Ведь для его обитателей древолюд чаще всего не жертва, не добыча, а опасный и непредсказуемый хищник, пусть и не питающийся мясом. Только древолюд способен разорить гнездо балаболок ради прихоти или сбросить к Корням череду ползунцов только потому, что эти безобидные слизни при движении делают кору скользкой. Так стоит ли внушать молодняку страх перед Лесом, если тот и сам боится двуногих? Симур считал, что это глупо. Хотя бы потому, что Город зависит от Леса, а не наоборот. Если древолюды перестанут выбираться за пределы своего трухлявого вместилища, они вымрут от голода и жажды.
Из смотрового лаза над воротами выглянул Сигнальщик, пересчитал молодняк по головам и скрылся. Заскрипели канаты, ворота дрогнули и начали подниматься. Едва образовалась щель, достаточная, чтобы в нее могли проскользнуть самые рослые из водоносцев, раздался щелчок плети. Принесшие в Город драгоценную влагу поспешили скрыться за трухлявыми стенами, которые лишь казались надежными.
Приятели опорожнили бурдюки и плетенку в громадную бадью. Теперь они могли немного побездельничать. Симур хотел было еще раз спросить у толстяка, точно ли тот ничего не помнит о послезакатном приключении, как вдруг послышался грозный окрик Сигнальщика. Юный древолюд вжал голову в плечи, ожидая удара, но его не последовало. Это было странно, и потому он обернулся, с ужасом глядя в свирепое лицо стража.
– Оглох, что ли?! – прорычал Сигнальщик. – Ступай в Кокон Совета! Тебя хотят видеть Старейшины!
Не только Симур, но и все, кто слышал слова стража, были поражены этой новостью. Такого не бывало, чтобы Старейшины велели предстать перед ними юнцу. Да и взрослые удостаивались такой чести нечасто. И каждый такой случай обсуждался городскими старухами в течение сотен солнц. Иными словами, Симур, сам того не желая, подал повод для новых сплетен, когда ему и от прежних-то не было покоя. Не прошло и нескольких мгновений, как слух о том, что его вызывают к себе Старейшины, разнесся по Городу, и теперь на него пялились десятки любопытных глаз, а эхо шепотков разносилось под щелястым городским сводом.
Кокон Совета находился в центре тоннеля, что простирался на тысячу шагов в обе стороны. Это было самое укрепленное место в Городе, и оно ничем не напоминало спальные коконы, сплетенные из высушенных древесных волокон. Основу твердыни Совета составляла скорлупа исполинского ореха, которую со всех сторон подпирали совершенно гладкие, лишенные коры сучья, похожие на изогнутые клыки птеродятлов, только увеличенные в сотни раз. Проходы между этими «клыками» закрывали муравьиные кучи. Жгучие муравьи иногда покидали свои обиталища и расползались по Городу, кусая ни в чем не повинных древолюдов. Укусы их были мучительны, но горожане мирились с этим ради безопасности Старейшин.
Подходя к Кокону, Симур больше всего боялся, что его без всяких разговоров запихнут в одну из сторожевых куч и разозленные жгучие муравьи искусают его до смерти. Однако все обошлось. Охраняющий Совет страж просто отогнул в сторону занавеску и пропустил его внутрь. В Коконе оказалось неожиданно светло. И освещался он не гнилушками, как остальной Город, а светляками-мерцунами. Они ползали по внутренней поверхности скорлупы, сплетаясь в причудливые узоры, которые что-то смутно напомнили Симуру. Кроме мерцунов, озаряющих Кокон, Симур разглядел темные ниши, где виднелись неясные силуэты.
Он даже не успел сообразить, что силуэты эти и есть Старейшины, которых ни он, ни его приятели из молодняка никогда не видели. Симуру стало настолько страшно, что он попятился к выходу, но там маячил Сигнальщик со своей плетью, так что хочешь не хочешь, а придется оставаться здесь. Мгновения текли одно за другим, а в Коконе ничего не менялось. Стараясь не смотреть на безмолвные силуэты в нишах, Симур принялся разглядывать мерцающие узоры, сплетаемые светляками. Их медленное кружение, сопровождаемое изумрудными вспышками, завораживало.
– Не правда ли, они похожи на огоньки в послезакатном небе? – раздался знакомый голос.
Симур завертелся на месте, пытаясь разглядеть того, кто произнес эту фразу. Невероятно, как чужак мог проникнуть сюда?! В сердце Города! В святая святых! Может, это какое-то испытание, которому решили подвергнуть его Старейшины? Да-да, конечно! Они узнали о его послезакатных похождениях и намеренно приказали доставить сюда чужака из узилища, чтобы разоблачить дерзкого юнца. Вот только где они его прячут? Пусть покажут этого предателя!
– Я здесь! – откликнулся чужак, и один из силуэтов вдруг выдвинулся из ниши.
Несмотря на то что он был закутан в лепестковый плащ, Симур узнал его по узким глазам и плоским ноздрям. Страх и оцепенение вновь охватили юного древолюда. Чужак, кривя губы в усмешке, разглядывал его с ног до головы, будто видел впервые.
– Ты думаешь, что Старейшины приказали притащить меня сюда, чтобы разоблачить такую жалкую почку, как ты? – спросил чужак и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Поверь, Старейшинам нет никакого дела до червяков, питающихся гнилью. Им вообще ни до чего нет дела. И знаешь почему?
– Н-нет… – еле выговорил Симур.
– Ответ прост. Они давно упали к Корням!
С этими словами чужак кинулся к нише и выдернул из нее какой-то мешок, в котором что-то глухо брякнуло.
– Это кости, – объяснил он, без всякого почтения пнув мешок, который снова отозвался сухим костяным стуком. – Понял, юнец? Городом управляют мертвецы!
Глава третья
До встречи!
– Ты лжешь!
– Лгу?! – Чужак расхохотался. – Спроси у своей матери, когда в последний раз в Совет принимали новых Старейшин взамен тех, что упали к Корням?
– Боюсь, что вместо ответа я получу от нее затрещину.
– Получишь. А почему? Почему вместо ответов ты всегда получаешь лишь затрещины?
– Потому что сую нос не в свои дела.
– Нет. Потому что ни твоей матери, ни Ведуну, ни другим взрослым нечего тебе ответить, Симур. Никто из них ничего не знает, кроме нескольких заученных полуистин, что передаются из поколения в поколение. Что касается Старейшин… Не только твоя мать не помнит, когда в последний раз сменился хоть кто-нибудь из них, но и мать твоей матери, и мать матери твоей матери. Настолько давно мертвы Старейшины.
– Этого не может быть! – выкрикнул Симур, мир которого рушился прямо на глазах. – Они отдают приказы! Они вершат суд! Они утверждают и снимают табу! Без них уже давно не было бы Города!
– А его и так почти уже нет, – откликнулся чужак. – Оболочка его гниет. Древолюдов рождается все меньше. Страх перед Лесом мешает вам покинуть пределы этого трухлявого вместилища. Вы едва-едва набираете еды, чтобы жить впроголодь. А вскоре вам нечем станет утолять жажду. Старые дожделодцы опадут, а новые растут далеко за пределами того круга, что очерчен Старейшинами. Впрочем, еще прежде, чем жажда возьмет всех вас за горло, Город будет разрушен и рухнет к Корням.
– Но почему?!
– Об этом как-нибудь потом. Мы еще много раз будем говорить с тобою, Симур. Для начала задайся вопросом: как эти мешки с костями могут управлять живыми?
– Да, как? Я не понимаю.
– На самом деле это очень просто, Симур.
– Тогда объясни!
– Как я уже сказал, это очень просто. Древолюдами управляют страхи, привычки, закостенелые обычаи, ну и насущная необходимость, конечно. Предыдущее поколение передает все это гнилье следующему, и на этом держится так называемый Город. Вот скажи, Симур, почему ты раз в седмицу скоблишь стены этой колоды?
– Потому что так надо! Так установлено Старейшинами.
– Возможно. Я хочу сказать, возможно, когда-то так и было установлено ими, но теперь ты берешь скребок и копаешься в этом дерьме, от которого у тебя распухают руки, просто потому, что так принято.
– А как же новые табу? Их-то кто устанавливает?
– Вот этим ты мне и нравишься, Симур. Ты умеешь задавать вопросы и умеешь добиваться ответов. Отвечаю. Новые табу ведь не возникают на пустом месте, они произрастают из той же необходимости, или из старых табу, или из страха перед чем-то. Например, Сигнальщик, охраняющий ворота, боится, что кто-нибудь из водоносцев не вернется из Леса. Не потому, что жалеет молодняк, а просто не хочет отвечать за это. Еще сильнее он боится обращаться к Старейшинам, которых никогда не видел, и поэтому решает, что будет лучше, если при случае он попросту сошлется на них, а пока что пересчитает водоносцев по головам и поставит на столбе зарубку. Со временем страж забыл, что сам придумал такой способ учета покидающих Город водоносцев, и постепенно это превратилось в обычай.
– Может, с водоносцами так и было, – как будто пошел на попятную Симур. – А что ты скажешь вот о таком случае? У меня был брат-близнец. Мы были еще младенцами, когда его похитили пауки-людоеды. И тогда моей матери запретили иметь других детей. Кто сделал это, если не Старейшины?
– Никто, любознательный ты мой. Никто, кроме страха и сплетен. Старухи упрекали твою мать в том, что она проворонила новорожденного, и разносили о ней по Городу грязные сплетни. И тогда она сама себе запретила отпочковывать новых детей. А если ее домогались мужчины, объясняла свой отказ запретом Старейшин. Так ей было проще всего соблюсти данный самой себе обет.
– Хорошо! Допустим! – не сдавался Симур. – Тогда объясни, с кем встречаются взрослые, когда их требуют к себе Старейшины?
– А ты знаешь хотя бы одного взрослого, которого бы вызывали в Кокон Совета?
– Не знаю. При мне такого не случалось.
– Такого не случалось уже давно, Симур! – сказал чужак. – Однако древолюдам очень хотелось бы, чтобы им оказали такую честь. Это желание и порождает слухи.
– Кто же тогда велел явиться в Кокон мне? Ты?
– Я, – не стал отрицать чужак. – И знаешь, Сигнальщик, охраняющий вход, не слишком-то удивился, услышав мой приказ.
– Потому что он верит в существование Старейшин.
– Молодец, Симур! – похвалил его чужак. – Вижу, что общий смысл ты уловил. Пока с тебя хватит. Я дал тебе пищу для размышлений, остальное зависит от твоей наблюдательности и способности переваривать увиденное и услышанное. А когда переваришь, у тебя возникнет много других вопросов. Тогда мы с тобою снова встретимся.
– Прощай, чужак!
– Зови меня Осгутом.
– Прощай, Осгут!
– До встречи, Симур!
Чужак нырнул в нишу, прихватив с собой мешок с останками Старейшины. Симуру не осталось ничего другого, как покинуть затхлое обиталище мертвецов. Он шагнул к выходу, и Сигнальщик опять отогнул перед ним занавеску. Страж и не подозревал, что вошел в Кокон один древолюд, а вышел другой. Да и сам Симур не подозревал об этом. Он думал о том, что хорошо было бы сказать этому надменному болвану с плеткой, что тот охраняет только мешки с костями, и посмотреть, как вытягивается его тупая морда. Да нельзя, запорет до смерти. И не потому, что так повелели Старейшины, а от страха. Неужели даже грозные Сигнальщики все время чего-то боятся?
Нельзя сказать, что услышанное так уж потрясло Симура. Старейшины всегда были для него пустым местом, словом, за которым не сквозило живого образа. Как выглядят младенцы, молодняк, мужчины, женщины, старухи, он знал, а на кого похожи Старейшины – нет. Порою Симур мечтал о том, как однажды сам станет Старейшиной и велит Сигнальщикам проучить старух, но ему казалось, что тогда он должен перестать быть обычным древолюдом. Что сейчас он лишь куколка, из которой может вылупиться и прекрасная трехкрылка, и омерзительная мухля.
Стать трехкрылкой Симуру хотелось, а мухлей – нет. Похоже, сегодня он сделал решительный шаг. Вот только в какую сторону? Чужак был не прав, когда утверждал, что вопросы у Симура появятся лишь тогда, когда он переварит все услышанное и увиденное. У него уже сейчас была целая куча вопросов. Жаль, нельзя было вернуться в Кокон Совета. Стражи не пустят. Пойти, что ли, к Лиме? Только как с ним разговаривать, если он позабыл их вчерашние похождения? А почему он забыл, это тоже вопрос, который не мешало бы задать этому Осгуту. Нет ли здесь вины чужака?
Да и кто он такой, этот Осгут? Раньше, когда чужак был для Симура просто чужаком, этот вопрос у юного древолюда не возникал. Лима рассказывал, что пришлого поймали в Лесу охотники. Вернее, тот сам на них вышел. А после по приказу Старейшин его заключили в узилище в Комле. Но ведь Старейшин не существует. Видимо, Сигнальщики по собственному почину сунули чужака за решетку. А что потом? Сами же и освободили? И не просто освободили, а привели в Кокон Совета! Здесь что-то не сходилось. Единственное правдоподобное объяснение заключается в том, что Осгут… колдун.
Настоящего колдуна Симур никогда не видел. Он знал, что старухи умеют насылать проклятия, от которых на несколько мгновений отнимаются руки и ноги и мутится в голове. А вот о подлинном черном колдовстве, способном поработить древолюда, превратив его в ходячую куклу, покорно исполняющую волю своего хозяина, в Городе ходили только слухи. Если честно, Симур считал, что их распускают те же самые старухи, видимо, для того, чтобы усилить страх, который перед ними и так многие испытывают. Дескать, не будете нас слушаться, и на Город обрушится другое, куда более страшное проклятие. Не Осгут ли принес его древолюдам?
– Ну, что они тебе сказали? – спросил Лима, дернув его за руку.
Симур и не заметил, как толстяк подошел к нему.
– Кто? – буркнул он.
– Ну как кто? – удивился приятель. – Старейшины, конечно!
– Сказали, чтобы ты поменьше трепал языком, а то они велят Сигнальщикам его отрезать.
Лима обиделся на него и отвязался. Симур печально посмотрел ему вслед. Вот, был у него один-единственный приятель среди молодняка, да и тот сплыл. Конечно, они могут еще не раз вместе скрести стены, ходить за водой и грибунами, но прежнего уже не вернуть. Раньше с этим обидчивым и болтливым толстяком можно было отводить душу, а теперь от былой беззаботности не осталось и следа. Лиме нельзя рассказывать ни о колдуне Осгуте, ни тем более о том, что тот ему говорил. Иначе плохо будет, Симур чувствовал это. Он словно сдуру вскарабкался на тонкую ветку и вместо того чтобы вернуться к надежному стволу, продолжает лезть все выше и выше. А ветка все прогибается и прогибается…
Симур и не заметил, как забрел на городскую барахолку, где обменивали на еду разные самоделки. Здесь за грибун можно было получить свистульку, а за горсть писклягод – поношенный лепестковый плащ. На разостланных циновках лежали деревянные гребни и костяные шила, ногтеточки и обрезала, зеркала из листьев кривлялки и цветные порошки для лицевой раскраски. Женщин привлекали ожерелья из гремучки и яркие перья певунов, которые порой приносили в Город охотники. Взгляды мужчин останавливались то на обоюдоострых шипах с изукрашенными рукоятками, то на метательных дисках, сделанных из грудного киля увальня, то на вырезанных из корня соплянки пыхтелках, дым от которых якобы увеличивал мужскую силу.
Несмотря на то что среди разного барахла иногда обнаруживались интересные вещи вроде клешни рака-короеда или застывшей смолы брызгунов, Симур не любил бывать здесь. Барахолка была вотчиной старух. Вот и сейчас, едва завидев юного древолюда, они немедленно задергались и зашипели: «Явился не запылился, оборотень. Здесь тебе не Гнездовья. Пришел украсть наших младенцев. Думаешь, если в Кокон Совета призвали, можешь теперь искусать нас?» Младенцев у бесплодных старух быть не могло, а укусить их рискнули бы разве что живые лианы, но у кого бы достало смелости перечить им?
Во всяком случае, Симур не стал бы этого делать даже сегодня, хотя от былого страха перед старыми ведьмами уже мало что осталось. Ему лишь сильнее захотелось как можно скорее остаться в одиночестве, чтобы как следует все обдумать. Он прибавил шагу, и тут его настигло проклятие. Ноги онемели, а голова закружилась. Симур споткнулся и покатился кубарем в сточную канаву, по которой к особому лазу стекали городские нечистоты. Старухи приветствовали его падение злорадным хихиканьем.
Кто-то помог Симуру выбраться из канавы и отер ему лицо. Проморгавшись, он увидел тревогу в глазах матери. Правда, это выражение редко сходило с ее лица. Женщины Города жили в непрерывном страхе и заботах о детях. Даже когда приходили мужчины, женщины не испытывали ни малейшей радости. Мужчины были грубы. Они спешили избавиться от обременявшего их семени, чтобы поскорее отправиться по другим делам. Забегали после охоты на прыгофрукты или перед сбором грибунов. Неудивительно, что и дети не радовали женщин. Обретенные между делом, они были только источником тревоги и хлопот.
Симур ждал, что мать хотя бы спросит его о том, что он услышал и увидел в Коконе Совета. Конечно, он ничего не стал бы ей рассказывать, буркнул бы: «Табу» – и все, но… Вот почему мать никогда ни о чем его не спрашивает? Наверное, боится. Не хочет добавлять лишнюю ношу на свои сутулые плечи. Мать молча привела его в закуток, где висели их спальные коконы и валялась разная утварь, взяла губчатку, которая питалась отбросами, но зато выделяла увлажняющую слизь, и принялась стирать грязь с лица, груди и рук своего отпрыска. Сам Симур предпочел бы искупаться в дожделодце. Он иногда делал это, разумеется вдали от Города, но на худой конец сойдет и губчатка.
Вытерев все, что смогла, мать сунула Симуру в руки плошку с мелко нарубленными прыгофруктами, которые она щедро полила патокой. Такого лакомства он не едал давно и потому был благодарен матери. Ему даже захотелось сказать ей что-нибудь ласковое. Покопавшись в памяти, которая хранила множество редко используемых слов, он попытался составить из них что-нибудь, что могло бы доставить женщине удовольствие. Женщины любят надевать ожерелья из гремучки, потому что считают их необычными… Значит, женщинам нравится все красивое!
– Ты красива, как… трехкрылка! – выпалил он.
Унылое лицо матери исказила гримаса, похожая то ли на улыбку, то ли на плач. Она быстро отвернулась и принялась шинковать обломком шипа стебель флутука. Нарезанные кружочки мать нанизывала на связанные между собой древесные волокна. Потом они вдвоем развесят их над спальными коконами. Когда кольца флутука высохнут, их можно будет добавлять к моченым грибунам или так жевать. Ведь они так приятно хрустят на зубах, наполняя рот солоноватой слюной. Симур быстро доел лакомство, запил его чуть подслащенной водой и принялся помогать матери, которая все еще старалась на него не смотреть.
Пока они развешивали низки с флутуком, столбы солнечного света, что под разными углами вонзались в сырой полумрак городского тоннеля, заметно потускнели. Это время Симур любил больше всего. Жизнь в Городе затихала. В затененных углах начинали мерцать гнилушки, которые издали казались добрыми огоньками, обещающими уют и покой. Старухи, натрудившие на барахолке языки, расползались по своим коконам, отсыпаться. Можно было спокойно бродить где хочешь, не рискуя получить проклятие в спину. Иногда кто-то начинал потихоньку напевать, протяжно и печально. Симур всегда прислушивался, стараясь запомнить мотив и слова, сочиненные давно запрещенными Сказителями.
Кем запрещенными? Старейшинами? Так ведь нет никаких Старейшин! А мешки с костями ничего ни разрешить, ни запретить не могут. Выходит, древолюды сами отказались от песен и легенд. Нет, песни еще поют, но тихонько, с оглядкой. Боясь разбудить старух. Это все они, старые ведьмы. Тошно им, что молодняк еще не до конца изъеден страхом, способен пока радоваться жизни, а женщины иногда вкладывают в древние напевы свою глухую тоску по ласковому слову и той силе, что раскрывает бутоны цветов и наливает соком плоды. Только черное колдовство способно отнять у древолюдов последнее, что пока отличает их от балаболок и увальней.
И не Осгут виноват в этом. Может, он и колдун, да только гниль, разложение жизни начались в Городе задолго до его появления. Наверное, с тех пор, как умерли последние Старейшины, и никто не рискнул войти в Кокон Совета, чтобы вынести их останки и сбросить к Корням. Нет, намного раньше! Еще тогда, когда Старейшины спрятались от Города в своем Коконе и стали изрекать повеления сквозь занавеску. Они полагали, что так будет лучше. Если обычные древолюды перестанут видеть их, ни у кого не возникнет и тени сомнения в том, что каждое решение Старейшин полно мудрости и справедливости.
Ни у кого и не возникало. Сначала Старейшин перестали видеть, потом слышать. Поначалу им еще таскали пищу и воду, а когда убедились, что эти подношения остаются нетронутыми, решили, что Старейшины перестали нуждаться в них. Постепенно забылось, что обитатели Кокона Совета тоже древолюды. Племя продолжало жить по раз и навсегда установленным правилам и табу, по мере нужды добавляя к ним новые. Ведуны по-прежнему твердили о мудром обычае избирать новых Старейшин взамен упавших к Корням, хотя никто не помнил, когда такое происходило в последний раз.
Всеобщее беспамятство, слепая вера да тайная власть сплетен, которыми старухи опутали весь Город, – вот что управляло древолюдами. Никто ничего не хотел знать, кроме того, что требовалось для выживания. Добыли охотники прыгофрукты – праздник. Насобирали грибунов – удача. В дожделодцах накопилось достаточно воды – счастье. Никто не задумывался о завтрашнем солнце, кроме любознательного в силу своего возраста молодняка. Да и тот вскоре пропитывался миазмами страха. Такие дети, как Симур и до недавнего времени Лима, были редким исключением. А пройдет еще тысяча-другая солнц, и дети начнут впитывать страх через соски матери. И тогда Городу конец…
Чем больше Симур размышлял об этом, тем сильнее ему хотелось поговорить с Осгутом. Ведь должен же быть какой-то выход? Колдун говорил, что есть и другие поселения древолюдов. Неужели и у них так же? Вот бы добраться до них и посмотреть, как они там живут. Это даже лучше, чем искать отдельное дерево, на котором обитает великан. По крайней мере, больше пользы для Города. Даже несмотря на горькую истину, которая ныне открылась ему, Симур все еще мыслил как древолюд, остающийся неотъемлемой частью своего племени…
Солнца вставали и садились одно за другим, а Осгут все не давал о себе знать. Симуру стало казаться, что чужак, вызов в Кокон Совета, страшная правда о Старейшинах и Городе – все это ему только приснилось. От нечего делать он опять сдружился с Лимой, который по-прежнему много болтал и строил фантастические планы. О давнишней уже беседе с чужаком приятель не вспоминал, что только сильнее подтачивало прежнюю уверенность Симура в существовании колдуна и огромного мира, о котором тот рассказывал. Иногда в темное время ему мерещился шепоток, что просачивался в трещины в коре, но это был только ветер.
Однажды мать разбудила Симура и сказала, что сегодня ему велено отправляться за грибунами. Зевая и почесываясь, он вылез из спального кокона, наскоро протер губчаткой лицо и руки и сжевал протянутый матерью прыгофрукт. Раннее солнце прожигало все более ветшающий тоннель Города золотисто-зелеными шипами насквозь. Мухли танцевали в его лучах, отчего казались почти красивыми. Симур поспел как раз к подъему ворот, подхватив мошну, которую тащил за собой Лима еще с одним напарником. Пустая мошна была легкой, но нести ее должны были несколько юных древолюдов, следя, чтобы та не цеплялась за сучки.
Оказавшись за пределами Города, собиратели грибунов двинулись по привычной тропе, протоптанной многими поколениями в коре громадной ветви, что тянулась от одного дерева к другому. Весь Лес был опутан такими естественными мостками, которые превращали его в единый многоярусный организм. Если бы древолюды не были так привязаны к своему трухлявому обиталищу, они могли заселить эти ярусы и жили бы себе припеваючи. Здесь были сотни дожделодцев, тысячи колоний грибунов, бесчисленные поляны писклягод, целые заросли флутука и орхидей-медоточцев, на которых паслись стада упитанных прыгофруктов.
Увы, древолюды протоптали в этом изобилии лишь несколько узких тропинок, безжалостно обирая одни и те же колонии и поляны, иссушая дожделодцы, которые, будучи лишены столь необходимой им влаги, постепенно высыхали и опадали. А прыгофрукты все реже кочевали в направлении Города, превращая охоту на них в рискованное, но почти бесполезное занятие. Существуй Старейшины до сих пор, они могли бы, наверное, повелеть собирателям и охотникам поискать новые пути, но их не было, и отправленные на поиск пищи отряды бездумно двигались в раз и навсегда избранных направлениях.
Вот и сейчас тащил городской молодняк здоровенную мошну вслед за взрослыми собирателями грибунов, и никто из них не замечал, что ярусом выше эти мясистые, со скользкими сизыми шляпками, съедобные наросты громоздятся друг на друга в таких количествах, что их хватило бы на четыре Города. Не замечали, потому что никто не велел им смотреть по сторонам. А Симуру никто не запрещал озираться, и потому он оказался единственным, кто заметил ухмыляющуюся рожу Осгута, притаившегося в зарослях молодой кривлялки.
Глава четвертая
Невежественное упрощение
Это было неслыханной дерзостью – самовольно покинуть отряд сборщиков грибунов. Симур понимал, что, заметь его побег Сигнальщик, не избежать ему плетей, но отказаться от встречи с колдуном не мог. В конце концов, до смерти не забьет, а пару ударов спина потерпит. Зато не придется потом жалеть, что упустил возможность увидеться с Осгутом. Да и получить от него ответы на ту самую пресловутую кучу вопросов юному древолюду тоже хотелось. Главное, не забыть самого важного… А что самое важное? Город, конечно. Колдун обещал рассказать, почему его ждет скорая гибель.
Осгут спустил с ветки мертвую лиану с узлами, чтобы легче было карабкаться. Симур, недолго думая, подпрыгнул, повис на ней и быстро-быстро заработал руками, помогая себе коленками и пятками. Через несколько мгновений он уже сидел рядом с колдуном, наблюдая, как медленно уползает по тропе мошна, поддерживаемая его товарищами. Никто в отряде не заметил его исчезновения. А когда заметят, шум поднимать не станут. Все знают, что строптивому Симуру и раньше доводилось отлучаться. Главное, чтобы сопровождающий сборщиков Сигнальщик не вздумал пересчитывать их до возвращения к городским воротам.
