Пленники вечности

– Ну-ка, – встрепенулся Стае. – С этого места подробнее!

– Давайте не будем, товарищ капитан, – замахал на него руками Герман. – Тебе уже табельное выдали, как начнешь шмалять.

– Да не буду я шмалять.

– Врешь, будешь. Я ведь точно знаю. Стае помолчал, думая о своем.

– Ладно, – вздохнул он, – Верка дурой была всегда, да мы и расстались, так что… Как насчет галерки? Что ты плел про универ?

Герман еще раз взъерошил волосы, придал лицу диковатое выражение.

Взял со стола какие-то паки и побрел к выходу. Стае зажмурился, припоминая.

– Было что-то эдакое.… Где-то на периферии сознания…

– Вот-вот, – закивал головой Герман. – Мы, тени, и созданы быть на периферии сознания.

– Зачем?

– А это ты у начальства спроси, – ухмыльнулся Герман. – Спросила пуля у пороха – зачем мы созданы Творцом…

Они некоторое время сидели молча.

– И сколько лет ты за мной наблюдаешь?

– Не сильно много, да и то – урывками. Служба, знаешь ли, у нас всегда в параллель с обучением. Помог дядя Саша. Да и вообще – это его затея. Тени пару не выбирают.

– Значит, это не контора вовсе, типа Лубянки, а научная лаборатория, где в колбах выращивают новый вид чекиста? Двухголовый монстр – терминатор госбезопасности?

– Глупости. – Герман сделался удивительно печальным, что ему совершенно не шло. – Не хватает тебе головокружительных погонь, слежки, подслушиваний и прочей лабуды? Будет. И слишком много. А пока что – мне пора на дежурство.

– Дежурство?

– Банально сидеть на телефонах. От оперов получать сообщения и разруливать всякую рутинную чепуху.

– За «зелененькими человечками» следят ваши оперативники?

– Точно. За ними, супостатами. Готовятся, понимаешь, Землю-матушку оккупировать.

– А я когда…

– На настоящую службу заступишь? – ухмыльнулся Герман. – Не боись, хватит и на тебя нарядов.2

Глава 12

Погоны и лошади

– И все же, товарищ полковник, – почти жалобно попросил Стае, – почему я не разрабатываю дело об исчезнувшем «фестивале». Ведь знаю, роете вы землю, может – чего уже нарыли?

– Нарыли не нарыли, – бухтел дядя Саша, упрямо глядя невидящими глазами в телевизор, вечно включенный в его кабинете. – Чего не служится-то? Попрекает кто-то, бездельем, или с первой получкой проблемы были? Или общага хуже вашей?

– Я и не вижу никого, кроме длинноногого прапорщика, да изредка – Германа. И еще этих горе-терминаторов на вахте. Некому попрекать. Жилищные условия – прекрасные, честно если, я и не рассчитывал на такое. Деньги – пыль для чекиста…

– Пыль?

– Ну – не главное.

– И все же приятно, что они есть, не так ли? И почти столько же, сколько и было.

– Спасибо, конечно…

– Нет, ты и мертвого достанешь, – полковник выключил футбол, яростно отхлебнул газировку прямо из горлышка. – Докладывай, как проведена тобой последняя неделя! Как на духу.

– Дважды сидел «на телефонах». Какую-то дурость записывал и передавал, куда велено. Нареканий нет.

– Похвально, возьми с полки пирожок.

– В остальное время следовал рекомендациям капитана Германа.

– То есть?

– А то вы не знаете. По утрам – пробежка, вечером – спортзал. Кстати – на какие-такие шиши вы его отгрохали? Неужто нельзя просто снимать какой-нибудь на стороне? Дешевле и лучше.

– Что значит – лучше?

– Ну, – замялся Пшибышевский, – сауны там всякие, массажные кабинеты, тренажеры. И инвентарь посовременнее бы.

– Мечи не нравятся?

Речь шла о бамбуковых, деревянных и алюминиевых имитаторах разного рода холодного оружия, и доспехов к ним.

– Почему же не нравятся, – пожал плечами Стае. – Даже весело. Разнообразие какое-то. В перечне людей, с которыми я общаюсь, забыл упомянуть двух достойных узкоглазых джентльменов, которые регулярно со мной фехтуют. Вернее – избивают меня всякими палками, и дрынами. Да еще и пинаются. Очень достойные господа.

– Знал бы ты, во сколько обходятся нашему государству эти узкоглазые господа, – промямлил полковник, оттянув нижнюю губу и глядя в пустоту, – ценил бы эти пинки и палочные удары.

– Я ценю. Но все же, вместо экзотики, мне бы штангу да парочку гирь, а три раза в неделю – нормальный тир со встающими мишенями. Так недолго одичать и разучиться владеть табельным оружием.

Полковник пропустил его последние замечания мимо ушей.

– В таком же духе прошла и прошлая неделя?

– И позапрошлая, и два других месяца. Про походы в кино и на редкость нерегулярную половую жизнь можно не докладывать?

– Уволь, – полковник вытащил из стола какую-то папку, уставился в могучий график, пестреющий синими и красными карандашными пометками. – А ты молодец!

– В чем, интересно? Может, я не гожусь в отличники боевой и политической, но как знатная макивара и главный дуракавалятель в конторе требую внеочередного воинского звания. И талоны на усиленное питание.

– Талоны – вот они, – меланхолично заметил дядя Саша, предъявляя взору изумленного Стаса цветастый рулон каких-то бумажек. – Диетическая столовая при… В общем, недалеко отсюда, прапориха объяснит. Два раза в день питаться по полной. Считай это приказом Родины.

– Есть. – Стае сглотнул. – А как насчет расследования? Я же как опер скоро буду просто несостоятелен. Можно хоть пропажу носового платка вашей секретарши расследую? Мозг затупится ведь.

– Тебе не повредит, востер больно. Не по-военному это, шибко грамотным быть. А с платком – проще некуда. Это Герман его увел, а точнее велел ей положить на плафон. Прямо над ее рабочим столом. За что получил от меня лишний наряд и урезанный отпуск.

– А что же ей не скажете? Мается, бедная. Хороший индийский платок. С каким-то шитьем хитрым.

– Нечего ей хлебалом мух ловить. Она, между прочим, тоже Тень. Неважно – чья, но Тень. И не должна поддаваться на провокации Германа, как…

– Некоторые бывшие контрразведчики, – докончил грустно Стае.

– Именно, племянник, – палец полковника устремился в зенит. – Она обязана не поддаваться никакому ментальному контролю! Или спишу в обоз! В пехоту! В маркитантки!

Стае помолчал. Потом несмело намекнул:

– Если нет во мне особой нужды, может – насчет отпуска…

– Отставить давить на родственную жилу. Кумовство разводить в органах? Не позволю, не будь я твой дядя и полковник.

Пшибышевский наблюдал этот разговор словно бы со стороны, как будто смотрел странное тягомотное кино. Но все же была в этой киноленте какая-то особенная притягательность, изюминка.

Ему было сложно представить в роли полковника своего прежнего начальника, Сан Саныча. Тот был по-своему неплохим командиром, но чтобы вот так дурачиться! Никогда! Всегда собранный и серьезный, как собственный памятник…

А дядя Саша не служил, а как бы играл в службу.

Подобная манера общения водилась почти за всеми работниками безымянной конторы, с которыми довелось свидеться Стасу. Они из каждого мига служебного взаимодействия делали какое-то театральное представление, странно подбирая слова, меняя мимику и тембр голоса.

Поначалу это утомляло, потом он привык. У каждой марфушки, рассудил капитан, свои игрушки. На Лубянке все микро-феликсы. А здесь – макси-ста-ниславские. Бывает.

– С питанием и тренировками все ясно, – сказал полковник, еще раз проглядев график. – Тиры и тренажеры отменяю своим волевым командирским решением. Что насчет ментальных тренировок?

– Герман говорит, – честно признался Стае, – что я полный бездарь.

– Мне он пишет совсем иное.

– Шуткует, наверняка, озорной наш.

– А как тебе сама практика?

– Да никак. Нудно и скучновато.

Битых два месяца капитан Пшибышевский разгадывал какие-то головоломки, разглядывал бесформенные кляксы на листах писчей бумаги, пытался одновременно следить за бьющейся о стекло мухой в одной части своего кабинета, и кривляющимся собственным отражением в кривом зеркале по другую сторону от стола.

– А еще, – настаивал полковник, словно желающий сделать научную карьеру на болезни пациента педиатр, – какие впечатления?

– Башка болит и кружится. Полным дураком себя ощущаю. Стал запоминать длинные последовательности бессмысленных знаков и пить водку напополам с вермутом.

Полковник уткнулся в график, потом переспросил:

– При чем тут вермут? Стае хлопнул себя по лбу:

– Ах да, прошу прощения. Это уже из моей частной жизни и досуга.

– Ты мне это брось! Вермут – отставить! Только водку, можно с пивом. И только по выходным… Или после дежурства.

Стае подумал, вытянуться ли ему во фрунт, но пришел к выводу, что может получить в глаз. Он только сухо кивнул и сказал:

– Так точно.

– И все?

– В смысле, товарищ полковник?

– Больше никаких изменений не ощущаешь? Они есть, и график тому свидетель. Начальство интересуется твоим субъективным мнением.

– Сны цветные видеть стал, – помедлив, сказал Пшибышевский. – После первого ранения такого не было.

– После чеченского осколка?

– Нет, еще в школе, на фехтовании маска слетела. Партнер клинок в сторону отвел, но эфесом залепил так, что… В общем – три шва, сотрясение, минус два боковых зуба.

– А теперь видишь в цвете? Это отрадно. Надеюсь – чистая порнография мерещится? Никаких антисоветских демонстраций, ковбоев и бейсбола?

Стае устало прикрыл глаза. Этот балаган, в который его дядя превратил бывшее отделение комитета, начинал его раздражать.

– Одни бабы, пляжи и пальмы, – через силу выдавил он. – Никаких демонстраций и прочих противоправных действий.

– Хвалю. Объявляю тебе от лица службы благодарность! Но тренировки придется усилить. И сделать поразнообразнее.

Стае про себя застонал.

– Думаю, товарищ полковник, ненадолго эти цветные сны. Косоглазые товарищи скоро опять отобьют. Эти эфесы помассивней будут, чем на спортивной рапире.

– Но и ты с годами стал крепче, чекист, – подмигнул полковник. – Не первый год в органах, что тебе парочка-другая сотрясений? Ничто нас в этой жизни не вышибет из седла… Кстати о седлах… Прапорщик Елизавета!

В дверях тут же возникла «секретарша».

– С завтрашнего дня будете объезжать данного молодого человека. Ему уже бабы и пальмы мерещатся. Шутки шутками, а он не просто какой-нибудь дворник, а мужчина с табельным оружием. А ну как что в голову ударит?

– Так точно, – солидно кивнула шевелюрой, аккуратно уложенной на принципиально «штатский» манер прапорша. – Заезжу до упада. Ничего в голову не стукнет. И пальмы сниться перестанут.

Стае мрачно встал и подошел к окну, глядя на безмятежный московский дворик, где облетала листва.

«А чем я недоволен, в сущности? – подумал он. – Весело, деньги платят, никаких тебе вынесений служебных несоответствий и командировок куда не надо. Другие бы за это дядя Саше ноги целовали, а мне их манеры не нравятся».

Он повернулся к столу.

На него смотрел улыбающийся полковник, вертя в руках стасово удостоверение.

– И старые кони на что-то годятся, не так ли? – спросил он у Елизаветы, потом насупился. – Надо к тебе корочку гвоздями прибить, что ли. Недалеко так до беды, враги не дремлют!

Стае протянул руку, с удовольствием отметив, что пальцы совершенно не дрожат.

Взял удостоверение и положил его во внутренний карман пиджака, подумав: «Надо бы туда взведенную мышеловку установить, или противоугонное устройство».

– По ментальному самоконтролю тебе двойка, капитан, – заметил полковник. – Чуть мысли смешались – можно из тебя веревки вить, если знаешь – как. Посему мой приговор остается в силе – тренировки наращивать и наращивать. Баб и вермут урезать до необходимого минимума.

– Разрешите идти на пост? В смысле – в спортзал? – спросил Стае сухо.

– А когда ты собираешься с Елизаветой обговаривать время и место встречи?

«Это что, не шутка была? » – колыхнулась в голове мысль, и под хохот дяди и зловредной прапорши он заполошно схватился за карман с удостоверением.

– Встречаемся, товарищ капитан, – официозным тоном сообщила Елизавета, – в три ноль-ноль на метро ВДНХ.

– И что там?

– Там… – мечтательно закатила глаза прапорша, потом раздвинула слегка влажные от помады губы и провела кончиком языка по жемчужным зубам. – Там кони.

– Не понял.

– Четвероногие кусачие животные. Используемые человечеством примерно с эпохи неолита в качестве вьючного или верхового скота.

– И мы их будем… это… того…

– Именно так. Использовать в качестве верховых животных. У меня, между прочим, разряд.

– Товарищ полковник, – Стае побагровел. – Это-то зачем? Мечи, кони, тесты эти дурацкие?

– Ты не думай, – участливо сказал дядя Саша, – за тебя партия давно все продумала. Осталось действовать.

Совершенно неожиданно для себя Пшибышевский скорчил зверскую физиономию, щелкнул каблуками и вознес руку в фашистском приветствии:

– Хайль!

И тут же почувствовал, что ремешок на наручных часах его странно болтается. Опустил глаза и успел увидеть мелькнувшую руку прапорихи. Та сконфуженно потупилась.

Умиленно глядя на племянника, полковник наставительно изрек:

– Аомка стереотипов и нарушение правил собственного поведения – верный путь к парированию любых попыток ментального контроля. Прапорщик получает двойку и наряд вне очереди за топорную работу. Засим все свободны. Можно оправиться и закурить.

Стае уже выходил вслед за оскорбленной прапор-шей, когда полковник сказал:

– Ас гитлеровской символикой ты не балуйся. Не по-нашему это, не по-славянски как-то. Ломка стереотипов – дело правильное. Но надо и меру знать.

– Так это древнеримское приветствие, товарищ полковник, – возмутился Пшибышевский.

– Грамотный, – грустно констатировал начальник. – Завтра коню свой интеллект покажешь. Свободен.

Глава 13

Объект

В кабинете дежурства «на телефонах» Стае стоял у окна, мрачно разминая себе поясницу. Напарник с обеда запаздывал. Вторым заступил Герман, чего никогда не было. Обычно симбиозником Пшибышевского становился один из терминаторов с первого этажа. Эти умели только рассказывать бородатые анекдоты да профессионально выхватывать из кобуры чужое табельное оружие. Было в их умении много сноровки, и никакого колдовства. Всякий раз Стае успевал почувствовать начало движения, осознать его и даже начать дергаться. Вот только двигался он объективно медленнее, чем оба бывших армейских спецназовца. Те, может, и не умели вести грамотное наружное наблюдение или взламывать компьютерные шифры, но в одиночку голыми руками разоружить караул – пожалуйста.

Забавным было то обстоятельство, что Стаса они отчего-то считали себе ровней, Германа ни во что не ставили, а прапориху боялись, как средневековые хлебопашцы деревенскую колдунью. Той доставляла странное удовольствие эта странная форма мужского внимания. А может – и не доставляла, кто их разберет, балаганных актеров в погонах?

Он закончил мять поясницу и сел на стул, ребрами ладоней простукивая внутренние части бедер, морщась и ругаясь сквозь зубы. За сим занятием его и застал как всегда жизнерадостный Герман.

– Что, брат-капитан, – ухмыльнулся он, сыто рыгнув и вытаскивая из кармана пачку «дирола», – заездила Лизаветка тебя? В паху больно, поясницу ломит и хвост отваливается?

Стае кивнул, сосредоточенно продолжая самомассаж.

– Не баба – огонь!

– Слушай, – вдруг взорвался Пшибышевский, – почему вы никогда не разговариваете по-нормальному, в этой чумовой конторе? Все кривляетесь, острите невпопад, из любой фразы делаете театральный монолог?

Герман крикнул:

– Оп-пля! – И вытащил из кармана своей необъятной куртки банку джина с тоником и целлофановую упаковку соленых сухариков.

Стае покачал головой. Его Тень, как всегда, попала в точку. Именно такого дикого сочетания вкусов и требовала его пересохшая от телефонных разговоров глотка.

– Оттаял? – делово поинтересовался Герман под звук открывающейся банки. – Иду на служебное преступление, спаиваю напарника на боевом посту. Цени.

– Ценю, – буркнул Стае, с наслаждением отхлебывая теплую, пахнущую одеколоном жидкость, от которой его в другое время просто стошнило. – Рубль двадцать за кило живого веса.

– Все это, – сказал Герман, и вдруг лицо его исказил каскад сменяющихся выражений, от которого у Стаса зарябило в глазах, – часть нашей работы, усек? Истребителям, чтобы быть готовым к воздушным сражениям, требуются часы налета и тренажеры для вестибулярного аппарата; артиллеристам – отсутствие музыкального слуха, тригонометрия и умение пить тормозуху; пехотинцам – навык сборки и разборки автомата и строевые приемы с лопатой. С нас же Родина требует самую малость – чувство юмора и напряженный труд по стиранию шаблонных мозговых конструкций, навязанных репрессивной окружающей цивилизацией.

– Ну ты загнул, – Стае захрустел сухариками. – Тут уже никаких стереотипов не осталось. Не ровен час, забуду: сначала штаны снимать, а потом на горшок, или наоборот.

– Идеальное состояние безмятежности почти недостижимо, – вздохнул Герман, и тут же глаза его загорелись. – Кстати, вот тебе новый загруз. Ты какой рукой ширинку расстегиваешь?

– Не знаю, – остолбенел Пшибышевский. – Наверное – правой.

– С этого мгновения будешь расстегивать левой. Так того требует революционный долг и мое пролетарское чутье.

– Всего-то, – беспечно ухмыльнулся Пшибышевский. – Что-то ты сдавать начал. Прошлая идея, насчет спуска по лестнице общежития спиной вперед была покруче. И значительно травмоопаснее.

– А ты попробуй прямо сейчас.

– Так на посту же!

– Считай обстановку приближенной к боевой. Начал!

Повозившись удивительно долго с этой простой задачей, Стае вынужденно рассмеялся:

– Действительно, такая малость, а трудно. Глупо – уходит столько усилий, словно…

Тут в дверях появилась Елизавета, положила возле переговорных устройств телефонограмму, смерила Ста-са высокомерным взглядом, потом перевела очи на Германа.

– Мальчики, я все понимаю, но это служебное помещение. И вообще – что за богомерзкая срамота в наших славных рядах.

– Так он только левой рукой, – потупил взор Герман, и добавил тише: – Тяжело в учении…

– Займитесь передачей сообщения, товарищи капитаны. А вы, Стае, застегните ширинку и закройте рот. Сухари просыплете.

Она ушла, возмущенно сопя.

– Вот про эту обстановку бродячего цирка я говорю, – борясь со смущением, сказал Стае Герману.

Тот сосредоточенно колдовал возле телефонов.

– Кстати, попытайся, раз уж справился с первым номером программы, – бросил он через плечо, – застегнуться. Дружеский совет – когда начнешь тренироваться на брюках с молнией, не старайся ставить скоростные рекорды. Иначе придется тебе попомнить собственные слова о «травмоопасное™».

Стае торопливо застегнулся самым что ни на есть традиционным образом, отругал напарника последними словами и поспешил в предбанник дяди Саши. При этом он совершенно наплевал на то, что покидает «боевой пост».

Полковник был в отлучке, прапорщица читала свой вечный немецкий журнал.

– Лизонька, – начал смущенный Стае, но осекся, встретив холодный взгляд секретарши начальника, – то есть – я хотел сказать, товарищ прапорщи…

Тут Елизавета совершенно по-детски расхохоталась.

– Ну и дурацкий у тебя вид, капитан, – она задрыгала ногами. – Еще глупее, чем был, когда тебя первый раз лошадь укусила.

– И совсем не в первый это раз, – отлегло от сердца у Пшибышевского. – Я в деревне еще на лошади катался. Но то давно было.

– Не заметно.

– Просто я немного… Постарел, скажем так.

– Стал слаб в паху, – поставила железный диагноз прапорша. – Надо качать ноги и надевать штаны через голову для развития специфической гибкости тела, нужной каждому чекисту.

– А я уже решил – вы подумали невесть что…

– А я и подумала, – хищно ухмыльнулась Елизавета, и тут же возмутилась: – Почему на службе вы ко мне «на вы», а когда мы занимаемся конским спортом – на «ты»? Разбалансировочка получается, никакой гармонии.

– Есть устранить разбалансировочку, пан прапор! Стае повернулся к ней спиной через левое плечо и двинулся вон из «предбанника».

– Капитан, – услышал он укоризненный голос полковника, приближающегося по коридору от лифта, – если уж вы показали даме корму, то вжарьте отсюда гусиным шагом и с пением строевой песни. Эх, молодежь! Когда я был безусым капитаном и наведывался к прапорше своего непосредственного начальника в редкие мгновения его отсутствия…

– Это приказ? – хмуро спросил Пшибышев-ский.

– Считайте это отеческой рекомендацией. И поверьте старому ловеласу и личному другу Елизаветы – она такое поведение оценит.

– Я пока еще морально не готов к столь радикальным средствам обольщения, дядя Саша.

– Мораль, – скривился полковник. – Когда я слышу слово мораль, моя рука тянется… Куда тянется моя рука, прапорщик Лизавета, когда я слышу слово «мораль»?

– К синхрофазотрону! – отчеканила секретарша.

– Точно, капитан, к синхрофазотрону!

– Так точно, есть —. к синхрофазотрону! Стае поспешил ретироваться на пост. Герман безмятежно доедал его сухари.

– Извинился за конфуз, надо полагать?

– Заткнись ты, Макаренко.

– Грубишь? Зря, я от души тебе сочувствую И ей тоже.

– А почему надо Елизавете сочувствовать.

Герман прошелся по комнате и залихватским жестом полупьяного ковбоя поправил кобуру с табельным оружием.

– Видя твой живой и неподдельный интерес к данной особи женского пола в погонах секретной службы госбезопасности…

– Покороче можно?

– Строго между нами.

– Разумеется.

Герман перешел на шепот:

– Она тоже Тень. И у нее есть своя вторая половина.

– Ну, это я знаю. И что же?

– А то, – Герман сделал неопределенный жест рукой. – Он – мужик.

Стае молчал, соображая.

– Да еще и любовь у них была. Н-да. Такие вот обстоятельства.

– И что теперь?

Герман сел на край стола и отстучал по телефонной трубке костяшками пальцев какую-то дикарскую музыкальную фразу.

– Тебя от меня тошнит? Можешь не говорить. Взаимно. И дальше может быть только хуже. Усекаешь? А мы с тобой совсем даже не жених и невеста. Да что там, мы даже свиней вместе не пасем на зеленом лугу. А всего лишь скромно служим Родине в этой телефонной будке. Что бы там ни померещилось Елизавете.

– А у них…

– У них фигово. Попросту говоря – полный капут и швах. Полковник ейного хахаля даже услал куда-то за Урал, пустив по ветру, кстати сказать, работу многих специалистов над этой парой. Но все равно – полный аллее. Девка чахнет. А у нас, Теней, чтоб ты знал, психика весьма ранимая.

– Дела…

Герман, словно бы раздосадованный своим откровением, яростно зашуршал бумагами, сделал пару бестолковых прозвонов. Потом подошел к Стасу с самым зловещим видом.

– Как руководитель нашего боевого звена намерен призвать тебя к порядку, – сообщил он. – Хватит читать спортивную газетку, давай заниматься.

– Ну хоть сегодня отлезь ты от меня. Вчера ваши специалисты по контролю снов всю душу вынули. Ночью такая дребедень в голову лезла, что аспирин пришлось принимать, идя на службу.

– Никаких поблажек ни себе, ни врагу! – Герман воздел палец вверх. – А в данном случае враг себе – ты! Горе побежденным!

– Хватит абсурд городить. Что делать? Опять в кристалл твой пялиться мутный? Ведь косоглазие заработаю!

– Каждая жизненная ситуация есть вызов для чекиста! Вытянем же из нее все и пустим на службу во имя светлых идеалов!

– Переведи на русский, Герман. И, пожалуйста, с развернутыми комментариями.

– Тебя взволновало появление Елизаветы, а еще больше – моя печальная история. Значит, ты не в силах абстрагироваться от этой ерунды? Неправда! Нет таких крепостей, которые бы не взяли большевики! Иди в «предбанник», поговори с прапором о погоде, или спроси, как счет – ей сквозь дверь футбол телевизионный слышно. А сам краем глаза сосчитай количество висюлек на плафоне. При этом смотреть надо в сторону начальственного кабинета, и вид иметь слегка смущенный и испуганный.

Стае безнадежно спросил:

– А дежурство как же?

– В этом вся соль, – заулыбался очкарик. – Полковник в любой миг может выскочить, да не посмотреть, что ты родственник. Ка-ак взгреет!

– Сосчитаю, – обреченно сказал Пшибышев-ский, плетясь из дежурки.

– Не вздумай меня обхитрить или ошибиться, Родина тебе этого вовек не простит! Я уже считал, знаю, не проведешь хитрого четырехглазого капитана.

Стае вошел в предбанник с тихим шепотом:

– Да, это опять я.

Прапорщик, не отрываясь от журнала, сообщила:

– Счет три один. Надо полагать, наши побеждают, хотя я прослушала, кто с кем играет. Полковник направился в клозет и скоро будет назад. Велел веселиться без него. Трещинок над дверным косяком двенадцать и две дырки от канцелярских кнопок… —

Она перелистнула страницу и посмотрела на Стаса. – Это все, капитан, или я что-то упустила?