Дышать воспоминаниями

– Клянусь, ни одного пушистого хвоста на нашем пути, – поднял я руку в шутливой клятве. – Разве что в виде узора на чьём-то шарфе.

– Хм… Лучше бы ты вёл себя подозрительнее. А то ты так спокоен, что это уже само по себе криминал.

– Преступник был бы куда разговорчивее, поверь. А я… я просто храню секрет, который стоит того.

– Секрет, – протянула она, и в её голосе зазвучала игривая нота. – Знаешь, я ведь мастерски умею выведывать секреты. Один только взгляд – и люди начинают рассказывать мне о своих детских травмах и любимом сорте мороженого.

– Тогда, возможно, тебе стоит посмотреть на меня повнимательнее, – я остановился и повернулся к ней, делая вид, что подставляюсь под её магический взгляд. – И узнать, что моё любимое мороженое – фисташковое, а главная травма – это твоё невыносимое любопытство.

Она рассмеялась, и этот звук перекрыл на мгновение весь уличный шум.

– Фисташковое? Серьёзно? Ну теперь твой образ безупречного джентльмена дал трещину, – она покачала головой, но глаза сияли. – Ладно, храни свой секрет. Но если в конце нас будет ждать просто ещё один кофе, я закажу самый большой кусок торта, а счёт выставлю тебе.

– И я с радостью его оплачу, – я улыбнулся, чувствуя, как нарастает волна предвкушения. – Но поверь, сегодняшний финал стоит того, чтобы отложить десерт на потом.

Она что-то пробормотала про «загадочных мужчин», но позволила вести себя дальше – вглубь улицы, где музыка и тени сплетались в обещание чего-то, что она пока не могла разглядеть.

Тайна за поворотом

Мы свернули за угол и оказались в тихом дворике, где свет фонаря мягко освещал холст. В ночном воздухе застыла тишина, нарушаемая лишь отдалёнными звуками города.

– И это твой секрет? – её голос прозвучал приглушённо, без привычной игривой ноты.

– Мой единственный и главный, – тихо подтвердил я.

Она медленно подошла к портрету. В её молчании было больше вопросов, чем в любых словах. Секунда тянулась за секундой, и я ловил каждое изменение в её лице – лёгкое движение ресниц, чуть приоткрытые губы.

– Том… – наконец прошептала она, и в её голосе слышалось неподдельное потрясение. – Это… невероятно.

Я сделал шаг вперёд, сохраняя дистанцию.

– Когда я писал его, я понимал, что совершаю дерзость. Пытаться запечатлеть чью-то душу на холсте – это как пытаться удержать солнечный луч в ладонях. Но я не мог не попытаться.

Она обернулась ко мне, и в её глазах я увидел смесь восхищения и лёгкой тревоги.

– Почему? – спросила она просто. – Зачем так много… меня?

– Потому что некоторые лица заслуживает быть увековеченными, – я позволил себе улыбнуться. – А твоё – больше любого другого. В каждом штрихе здесь – моё восхищение художника, который увидел совершенство. И ничего более.

Она снова посмотрела на портрет, и на её лице промелькнула тень какой-то глубокой, непонятной мне печали.

– Он слишком правдив, – наконец сказала она. – Слишком… настоящий.

Эти слова повисли между нами, и я понял – её потрясение было не от восторга, а от осознания чего-то гораздо более серьёзного. Она видела в этом портрете не просто изображение, а взгляд – взгляд, который видел её настоящей. И это её пугало.

Тени карнавала

Я сделал шаг вперед, и камень под ногами показался зыбким, как песок.

– Скажи, что ты видишь то же, что и я, – мой голос сорвался на шепот, в котором дрожали и надежда, и отчаянная мольба. – Что между нами – не просто слова и улыбки. Что это… значимо.

Она медленно покачала головой, и в этом движении была нежность, смешанная с непоколебимой твердостью.

– Нет, Том. Ты – невероятный человек. Но это… невозможно.

Глухая волна жара ударила мне в виски. Боль, острая и физическая, смешалась с яростью от собственного бессилия. Я сжал раму портрета так, что пальцы онемели.

– Объясни мне, – голос звучал хрипло и чуждо. – Дай мне хоть что-то понять. Мы могли бы… я чувствовал, что мы могли бы…

Её взгляд смягчился, но не сдался.

– Есть вещи, которые важнее желания. Иногда «нет» – это единственный способ уберечь то, что по-настоящему дорого. Поверь мне.

Она произнесла это с такой тихой, безжалостной убежденностью, что все мои доводы рассыпались в прах. Я стоял, раздавленный тяжестью этого «нет». Гнев на несправедливый мир, на свою глупую надежду, на её спокойную решимость – всё это пылало во мне, но не находило выхода.

Я смотрел на портрет. Мне казалось, я вижу, как краски на холсте шевелятся, как образ наливается жизнью и безмолвно взывает к ней. Но она уже отворачивалась, разрывая эту невидимую нить.

И в тишине, наступившей после её ухода, я наконец понял. Портрет и вправду был живым. Но дышало в нём не её изображение – а моя душа, которую я подарил ей и которая теперь осталась никому не нужной, застывшей во времени и красках.

Глава II – «Год без весны»

Еще один новый день

Тепло на лице – солнце осторожно касается кожи, словно проверяет, проснулся ли я. Проверило. И, обнаружив живое тело, принялось настойчиво его будить. Свет скользит в глаза, и я отворачиваюсь, пытаясь укрыться под одеялом невидимой тени. Но лучи преследуют, словно я им что-то задолжал. Давно.

Я открываю глаза. За окном – прекрасный день. Та картинка, что вешают в рамочку для поднятия настроения: небо тянет за собой пушистые облака, ветер играет с молодой листвой, и все пронизано светом, чистым и бессовестным. И в самом деле, я должен. Хотя бы улыбку. Ведь эти лучи согревают не только кожу, но и что-то глубже, вытягивая на поверхность то, что я прятал слишком долго и слишком старательно. Получается плохо.

Комната встретила меня привычным беспорядком, который я называю порядком. Никаких лишних вещей. Никаких картин на стенах. Никаких следов. Только пыль, танцующая в солнечных лучах, как будто и ей больше нечего делать. В углу, у балкона, стоял мольберт, накрытый старым покрывалом. Он напоминал надгробие. Надгробие тому, кем я был год назад. Я провел рукой по шершавой ткани, ощутил под пальцами слой пыли. Нет, сегодня не тот день. Как и вчера. Как и позавчера.

Но, несмотря на утреннее тепло, тело шептало, что кофе просто необходим. Я всё ещё был сонным, отчужденным от самого себя. Ощущал лёгкий хруст в каждом суставе, будто кости просыпались медленнее души, с немым протестом. Движения были выверенными, механическими. Заварить кофе в турке. Налить в чашку. Смотреть, как пар растворяется в солнечном свете. Я пил, почти не чувствуя вкуса. Это был просто ритуал. Еще один кирпичик в стене, отделяющей меня от дня.

Смотрю в телефон – несколько сообщений от клиента. Он просит изменить стиль показа комментариев на сайте и прислал дизайн, чтобы всё выглядело «правильно». Я сел за компьютер, быстро поправил стиль комментариев. Код подчинялся безропотно, в отличие от мыслей. Пиксели вставали на нужные места, отступы были безупречны. «Идеально!» – почти сразу пришел ответ. Я закрыл ноутбук. Еще один день, когда я сделал что-то «идеально». И снова почувствовал пустоту.

Потом оделся потеплее, застегнув куртку до самого подбородка, будто пытаясь спрятаться от навязчивой свежести за окном, и вышел на улицу. Туда, где утро пахло не просто свежестью, а целой симфонией запахов: влажный асфальт после ночного дождя, сладковатый дым из трубы соседней пекарни, чуть уловимый аромат цветущих где-то гиацинтов. И под этот аккомпанемент шумели голоса прохожих – чужие, полные чужих забот и планов.

Начало без начала

Я вышел из подъезда, и город встретил меня как старый друг – чуть сонный, но всё ещё добрый. Слишком добрый. На тротуаре ещё лежали следы вчерашнего дождя, и каждая лужа была идеальным зеркалом, отражающим клочки неба. Они так старательно копировали облака, будто пытались вспомнить, каково это – быть легкими и свободными. Я понимал их.

Лёгкий ветер подхватил мои мысли, перемешал их с ароматом кофе и свежего хлеба, который доносился из ближайшей пекарни. Получился странный коктейль из тоски и голода. Я шёл медленно, без цели, предоставив ногам самим решать, куда нести это тело. Может, утро само догадается, куда мне стоит отправиться?

Иногда мне кажется, что утренние улицы знают обо мне больше, чем я сам. Они – немые свидетели. Они видели, как я возвращался поздно, сгорбленный под тяжестью невысказанных слов. Как уходил молча, сжав в кармане кулаки. Как замирал на перекрёстках, не зная, зачем мне вообще нужно переходить на другую сторону. Что я ищу?

Я прошёл мимо витрины с масками – ярких, блестящих, театральных. Каждая будто прятала под собой чужую историю, чужую боль, чужую радость. И вдруг взгляд зацепился за одну – зелёную, с тонкой золотой вышивкой по краю. Элегантную и холодную.

На мгновение дыхание сперло в груди, словно я узнал в толпе единственное знакомое лицо. В памяти, вопреки всем моим запретам, вспыхнул короткий, как удар током, момент: смущенный смех, легкое, почти невесомое касание плеча, запах жасмина, смешанный с запахом ветра с реки. И всё. Только тень. Отражение, которое тает в лужице, стоит лишь тронуть ее носком ботинка.

Я резко покачал головой, будто стряхивая наваждение. Действуй. Иди дальше.

Я пошёл, глядя, как утро растекается по улицам, как листья, отяжелевшие от влаги, лениво кружатся в воздухе, не решаясь упасть окончательно. А иногда мне казалось, что кто-то идёт рядом – не шаги, нет, скорее, само пространство слегка прогибалось под чьим-то незримым присутствием. Я оборачивался, но видел лишь солнечный свет, игравший в каплях воды на перилах.

У витрин всё отражалось – мой силуэт, вытянутый и размытый, окна, тёплый пар от чашек за стеклом. Всё было почти таким же, как прежде, но это «почти» оставляло в воздухе тонкую, невидимую трещину. Постоянное напоминание о том, что время умеет стирать, но никогда – не полностью. Оно оставляет шрамы.

Я ускорил шаг – не потому что спешил, а чтобы не дать памяти догнать меня здесь, на этом тротуаре, среди чужих людей и чужих жизней. Кофейня была уже впереди, за поворотом, в том переулке, где всегда пахло корицей, свежей бумагой и чем-то еще, что смутно напоминало дом.

У тихой воды

Дверь в кофейню «У тихой воды» отворилась с мягким перезвоном, звуком, который за год стал для меня роднее звонка собственного телефона. Я сделал шаг внутрь – и городской шум остался за спиной, словно его придушили бархатной подушкой.

– Опа! А вот и наш ходячий архив меланхолии! — разнесся по залу голос Тима. Он, как всегда, с размахом тер полотенцем стойку. – Лео, твой клиент! Принял свою утреннюю дозу тоски, прежде чем зайти?

Я кивнул ему, направляясь к своему угловому столику.

– Привет, Тим. Закрой уже этот фонтанчик.

– Не-а, без меня тут будет скучно, как в библиотеке, – парировал он, ни на секунду не прекращая улыбаться. – Тебе обычный? Лео, делай «взгляд в пустоту», двойной эспрессо!

Здесь пахло иначе. Не просто кофе, а фундаментально, на молекулярном уровне иначе. Здесь пахло спасением. Воздух был густым коктейлем из ароматов: горьковатой обжарки зерен, сладковатой корицы, терпкого какао и старой бумаги от стопки книг в углу. Этот запах стал моим личным наркотиком.

Я выбрал это место не случайно. Его нашел почти наугад, через месяц после переезда, в один из тех дней, когда казалось, что лондонский туман заполз прямиком в душу. «У тихой воды»… Ироничное название. Но внутри и правда была тишина. Стены цвета темного шокалада, приглушенный свет, ни одной лишней детали.

Лео у стойки молча кивнул в ответ на крик Тима. Его движения были плавными и точными. Он не говорил лишних слов, просто начал готовить мой американо.

Тим, закончив со стойкой, подошел ближе, уперев руки в бока.

– Ну что, Самурай, готов к новым свершениям? Или опять будешь смотреть в окно, как твою жизнь поливает дождем?

– Я буду работать, Тим, – ответил я, доставая ноутбук.

– Ага, конечно. «Работать». Это новый эвфемизм для «созерцать собственную экзистенциальную пустоту»?

Лео, не говоря ни слова, поставил передо мной чашку с идеальным американо. Пар от него поднимался ровной струйкой. Он встретил мой взгляд и молча поднял бровь – безмолвный вопрос. В его глазах не было ни насмешки, как у Тима, ни жалости. Только тихое, ненавязчивое присутствие.

Я в ответ едва заметно кивнул. Да, сегодня я, кажется, был готов к разговору. Или, по крайней мере, пытался себя в этом убедить.

Тим, видя, что спектакль окончен, развел руками и отправился к новым клиентам. Я сделал первый глоток. Горячая горечь обожгла язык, возвращая к реальности. И пока я смотрел на поднимающийся пар, у меня возникло странное ощущение, будто я – актер на сцене, который забыл свой текст. Сцена была готова к началу второго акта. Только я не знал, что мне нужно делать дальше.

АЛЫЙ ШЕПОТ

Лео подошел к столику, держа в руке собственную чашку с чаем. Он присел напротив, и на несколько минут воцарилась наша привычная, комфортная тишина, нарушаемая лишь шипением кофе-машины и приглушенными возгласами Тима.

Лео разбивая молчание

– Тим вчера купил турку. Медную. Уверяет, что в ней дух столетий живет и кофе будет «с характером». Я сказал, что характер у него и так слишком выраженный, но он не оценил.

Я фыркнул – слабый, но искренний смешок.

– Представляю. Он теперь будет ходить и говорить, что варит «кофе с историей».

– Историей отравления. Он уже пережарил две партий зерен. Запах стоял, будто в аду открыли новое отделение – специально для бариста.

Он отпил чаю, и его взгляд, всегда такой внимательный, снова вернулся ко мне.

– А у тебя сегодня характер какой-то колючий. Острее, чем обычно. Даже Тим свои шутки придержал, и это о многом говорит. Что-то случилось?

И тут я почувствовал это – нарастающую волну раздражения, исходящую будто из ниоткуда. Горло сдавило, в висках застучало.

– Не знаю, Лео. Честно. Просто… какая-то тяжесть. И все раздражает. Свет, звуки… Даже твой чай пахнет как-то уж слишком громко.

Лео не ответил. Он просто позволил тишине сделать свою работу – она обволакивала, вытягивая наружу то, что я и сам боялся признать.

Я почти срываясь на шепот

– И этот запах… Как назойливая муха. Не могу от него избавиться.

Лео обвел взглядом зал, его глаза вычислили источник быстрее моего заплетающегося сознания. Он мягко кивнул в сторону окна за моей спиной.

– Может, дело в них? Тюльпаны. Тим принес утром, торжественно объявил, что они «оживляют атмосферу». Говорит, красный цвет стимулирует аппетит.

С неохотой, будто поворачивая голову к источнику опасности, я обернулся. На подоконнике, купаясь в утреннем солнце, стояла простая стеклянная ваза с букетом алых тюльпанов. Они были объективно прекрасны – свежие, сочные, с упругими стеблями и бархатистыми, идеально гладкими лепестками, свернувшимися в аккуратные бокалы. В них не было ничего угрожающего.

Мой голос сбит, смотрю на цветы с недоумением

– Не знаю… Они вроде бы красивые. Ничего плохого… Вроде бы…

Мое необъяснимое, иррациональное раздражение вступало в жестокий конфликт с их безмятежной, беззащитной красотой. Возникло странное, почти мазохистское желание – дотронуться, проверить, настоящие ли они, почувствовать их прохладу, доказать себе, что это всего лишь цветы. Я медленно, почти против своей воли, протянул руку и легонько коснулся подушечкой указательного пальца гладкого, прохладного лепестка.

И тут же, будто от внезапного касания раскаленного металла или удара током, резко дернул руку назад с коротким, сдавленным вскриком. По коже от кончиков пальцев и до локтя пробежала острая, жгучая, пронизывающая боль. Это не было похоже на ожог огнем – это было ощущение, будто в жилы впрыснули чистый, концентрированный яд, который мгновенно разъедает нервные окончания.

– Ай! Черт…

Ваза с тюльпанами, задетая моим судорожным движением, звякнула и качнулась, едва не опрокинувшись. Я схватился за запястье здоровой рукой, сжимая онемевшие, гудящие болью пальцы, и уставился на безобидные цветы с оторопью, переходящей в животный, леденящий ужас. Это не было воображением. Это была реальная, физическая атака.

Лео молча встал, его спокойствие на мгновение сменилось настороженностью. Он смотрел не на цветы, а на мое искаженное гримасой боли и страха лицо.

Тишина в углу кофейни стала громкой, звенящей, и теперь в ней висел только один вопрос: «Что со мной происходит?»

Вопрос без ответа

Я сжал онемевшие пальцы, глядя на цветы с ужасом. Лео смотрел на меня, и в его обычно спокойных глазах читалось молчаливое потрясение. Тишина повисла тяжелым, звенящим колоколом.

Лео очень тихо спрашивает.

– Что это было?

Я не мог ответить. Я смотрел на свои пальцы, ожидая увидеть ожог, волдыри, покраснение. Но кожа была чистой. Совершенно нормальной. И от этого становилось только страшнее. Боль уходила, оставляя после себя лишь леденящее недоумение и память о жжении.

Мой голос срывается.

– Я… не знаю. Как будто током ударило.

В этот момент к нам подошел Тим, не уловивший трагизма момента.

– Эй, вы там не подрались из-за моих тюльпанов? Они такие нежные, им стресс противопоказан!

Его улыбка померкла, когда он увидел мое бледное лицо.

– Эй, дружище, ты в порядке? Ты выглядишь так, будто только что призрак увидел.

Я отводя взгляд.

– Всё нормально. Просто… голова кружится.

Мне нужно было выбраться на воздух. Настоящий воздух, без этого сладкого, ядовитого запаха.

– Мне нужно пройтись.

Я кивнул Лео, в глазах которого все еще читалась тревога, и направился к выходу, к той самой двери, что сейчас казалась порталом в безопасное пространство.

Цена тишины

Мне было нужно остаться одному. Переварить. Понять, что это было. Я вышел на улицу, и прохладный воздух обжег легкие, словно я забыл, как дышать. До машины я шел, не чувствуя под собой ног. Казалось, каждый прохожий смотрит на мои онемевшие пальцы, видит на них невидимый ожог.

Я завел двигатель и просто сидел, уставившись в точку на руле. Запах кофе, смешанный с тем сладковатым, пыльным ароматом тюльпанов, все еще стоял в ноздрях. Я закрыл глаза, пытаясь вытеснить его другим воспоминанием. Любым.

И оно пришло. Не карнавал, не отказ. Нечто более простое и оттого более болезненное.

Мы стояли в белом зале галереи, и она смотрела не на меня, а на ту дурацкую композицию: потрескавшаяся мраморная колонна и кричаще-розовый пластиковый стул на ее вершине.

«И что, гений? – спросил я, пытаясь поймать ее взгляд. – Призрак архитектора на диете?»

Она улыбнулась, но не обернулась.

«Это диалог, – сказала она. – Груз прошлого и нелепая легкость настоящего. Они не могут друг без друга, но и вместе им неудобно. Почти как людям».

Потом она все-таки повернулась ко мне и подошла так близко, что я почувствовал исходящее от нее тепло.

«Я всегда чувствую себя этим стулом, – прошептала она. – Яркой, но чужеродной. А ты… Ты как эта колонна. Кажется, простоишь тысячу лет. В тебе есть тишина».

У меня перехватило дыхание. В ее словах не было лести, только констатация факта. В тот миг я понял – она видит меня не просто парнем, а текстом. Ландшафтом. Историей. И это было страшнее и прекраснее любой влюбленности.

Резкая сирена вырвала меня из прошлого. Сердце провалилось в пустоту. Я съехал на обочину, с ужасом осознав, что не помню, с какой скоростью ехал и не нарушал ли.

К стеклу приблизилось лицо полицейского. Молодое, непроницаемое.

– Права, – коротко бросил он.

Я полез в карман и с леденящим душу ощущением понял: кошелек остался в другой куртке.

– Я… понимаю, это моя ошибка, – голос предательски дрогнул. – Я живу совсем рядом. Пожалуйста, можно как-нибудь…

– Без документов не могу вас отпустить, – он был непреклонен. – Правила есть правила. Вам выпишут штраф.

Отчаяние подкатило к горлу комком. Мне было не до штрафа. Я не вынесу никаких разбирательств сейчас, не смогу никуда ехать, ни с кем говорить. Мне нужно было домой. Сейчас же.

– Я готов заплатить штраф, но только завтра, – снова попытался я, и сам услышал, как звучит эта жалкая попытка торга. — Сейчас я просто не в состоянии…

– Не могу, – он снова покачал головой, и в его глазах не было ни капли снисхождения. – Процедура не позволяет.

И тогда во мне что-то щелкнуло. Отчаяние сменилось холодной, острой решимостью. Мой взгляд, до этого бегающий, внезапно нашел точку опоры и впился в его глаза. Весь мир сузился до этого взгляда. Все мое существо, вся воля сжались в единый импульс, в одно слово, которое я произнес тихо, но с такой силой, что, казалось, воздух затрепетал.

– Пожалуйста, – сказал я, не отрывая от него взгляда. – Отпустите меня.

Его взгляд на секунду помутнел, стал отсутствующим. Он моргнул, медленно, и покачал головой, словно стряхивая воду.

– Ладно… – его голос звучал уже по-другому, сбитым, растерянным. – На первый раз ограничусь предупреждением. Будьте внимательнее.

Он что-то написал в блокноте, оторвал листок и протянул мне.

– Ваши данные я возьму из базы. Не нарушайте больше.

Я кивнул, машинально взял бумагу и поехал, не разбирая дороги. В голове была лишь густая, безмолвная вата. Я не думал, не чувствовал. Я просто ехал. И когда через десять минут я уже сворачивал к своему дому, меня осенило: я не помнил дороги. Вообще.

Я заглушил двигатель и заметил на пассажирском сиденье смятый листок. Развернул. Официальное предупреждение. Мое имя. Номер машины. Сегодняшняя дата. Время – 22:17.

Я посмотрел на часы. 22:28.

Я сидел и смотрел на этот клочок бумаги, пытаясь выудить из памяти хоть что-то. Лицо полицейского. Звук его голоса. Свои собственные слова. Но там была пустота. Провал. Последнее, что я помнил ясно – это ее голос, шепчущий о тишине, что живет во мне.

Страха не было. Только тяжелое, нарастающее недоумение. Что-то вошло в меня и украло кусок моей жизни. И я даже не знал, как его вернуть.