скачать книгу бесплатно
За стенкой проходит репетиция спектакля, хохот, шутки, а Николай сидит и вздыхает, понимает, что скучно ему с Наденькой.
Девушка же, решив, что она роковая соблазнительница и властительница души Николая, начинает дуть губки, в открытую ревновать его к жене, плакать и убегать.
Зина все это видела, вида не подавала, продолжая дальше, скрепя сердце, веселиться, делать вид что ничего не замечает.
Тут Николай нервничать начал, высказывать, что с дитем мало занимается, то да се.
Зина его быстро на место ставит, язык-то у нее подвешен.
– Перед кем прихорашиваешься?
– Ни перед кем, репетиция же, Коль.
– И что же, обязательно чупуриться?
– Та я не чупурюсь совсем, ты что, ревнуешь что ли? Брось, это же такое мещанство.
– Что это мещанство?
– А то, если следовать твоей логике, милый муж, я тебя должна к библиотекарше этой новенькой ревновать.
– С чего бы это? – вспыхнул весь.
– Да с того, все знают, что влюблена в тебя девушка, – делая вид, что не замечает стеснения мужа, говорит Зина, – а на днях вообще отчебучила, подошла ко мне и давай мне выговаривать, что я-де некрасивая, что ты со мной из жалости, что другая тебе нужна, молодая да красивая. Что детей я некрасивых рожу, а вот другая…
– Чего? – побледнел Николай. – Ты что такое…
– Вру, думаешь? Придумала? А ты спроси у Пети Гончарова, она его не видела, он полез окно открыть, чтобы проветрить немного, он и слышал все высказывания.
– Что за… что за ерунда? Зина, это же слухи пойдут, что за…
– Вот и я про тоже. Я ей так и сказала, что ты человек серьезный, женатый, а Петя подтвердил, что никогда ни в чем замечен не был.
Николай понял, что слишком далеко все зашло, понял, что не хочет расставаться со своей Зиной, ему было невозможно стыдно перед ней, он в очередной раз убедился, как умна жена.
Наденька перевстретила его вечером.
– Что это вы, Николай Сергеевич, даже не приходите стенгазету писать?
– Вы с Геной Ивановым допишите, пожалуйста, а у меня дел много.
– Вот как?
– Да, и это… знаете, зря вы моей жене наговорили всякого, извинитесь перед ней.
– А если не извинюсь? – выкрикнула со слезами.
Пожал плечами.
– Ваше дело, я вам ничего не обещал, у нас с вами ничего не было и быть не могло. Я жену люблю и… дочь, она для меня самая красивая.
– Кто? Кто самая красивая? Ваша жена?
– Да, и жена тоже. Извините, мне нужно идти.
Как рукой сняло дурман тот любовный.
А с Зинаидой своей всю жизнь Николай прожил, все удивлялся уму ее и легкости, все благодарил бабушку свою, Полину Поликарповну, что посоветовала к Гузеевской девке присмотреться, что, мол, умом в папашу своего и деда покойного.
Так и получилось.
Много детей вырастила Зинаида, всю жизнь проработала учителем, своих троих – у Танюшки еще два брата народились, Миша и Юра, – выучили, в люди вывели.
Внуков-правнуков помогали воспитать.
И никогда, никогда Николай плохого слова про свою Зинушу не молвил, а она про него.
Никогда словом не обмолвилась Зина о том, что чуть не развалилась молодая на тот момент семья.
Дочерей и снох учила умными и мудрыми быть, говорила, что от женской мудрости многое что зависит. Всю жизнь с благодарностью вспоминала мудрую бабушку мужа своего, Полину Поликарповну.
А если кто усомнится, если кто скажет, что не было любви и страсти у Зинаиды с Николаем, так зря, это все было, только не всем об этом знать надобно.
Умная она была, Зина, умная.
Так про нее и в поселке до сей поры говорят, умная Зина, с уважением.
Старуха
Ее все знали.
Ходила в старом черном зипуне, обмотанная какими-то платками, тряпками.
Следом шли коза и собака, и, куда бы она ни отправилась, они шли всегда за хозяйкой.
Идет она в магазин, или в пекарню, а может в контору или в сельсовет, коза с собакой всегда плетутся следом, такие же старые и ободранные.
Дом ее, тоже старый и покосившийся, стоял немного на отшибе, огород, находившийся под склоном, оканчивался у самого озера, дальше за озером был луг и лесок.
Открывалась такая лубочная картинка, да только дела ей не было до этой красоты, равнодушно взирала она на мир поблекшими белесыми глазами.
У ворот ее всегда ждал кот, серый, мордастый, с отмороженными ушами, большими навыпучку глазами и огрызком хвоста, который тоже то ли отморозил, то ли потерял в пьяной, дурманящей, весенней драке с соседскими котами, когда был молод и полон сил.
Он сидел на лавке и, завидев хозяйку, вставал на задние лапы и высматривал, что она принесла.
На воротах сидел петух, с двумя перьями в некогда шикарном хвосте.
Красное и зеленое – такие перья остались перья у той гордой птицы.
Завидев хозяйку, петух, прочистив горло, пытался петь хриплым голосом, но замолкал на первых нотах.
Пропустив в калитку хозяйку и козла, петух пикировал на спину псу, и так они шли во двор – последним заходил кот.
У нее не было друзей, в гости к ней тоже никто не приходил.
И вот раз в калитку застучали сильные детские кулаки.
– Чего, – спросила она, выглядывая в щель для щеколды, – кого стучите, огольцы?
– Бабушка, мы тимуровцы, пришли вам помогать.
– Не надо мне, ступайте.
– Бабушка, мы будем помогать вам совершенно бесплатно!
– Уходите…
Конечно, весь внешний вид и образ жизни старухи порождали разные слухи, мол, и ведьма, и колдунья, кто-то рассказал, что была она коммунисткой-подпольщицей, кто-то говорил, что была женой красного командира, за смерть которого она мстила белякам до самого конца гражданской – что только не говорили.
Появилась она лет через десять после войны.
Сколько ей было лет, никто не знает. Может, сорок, а может, семьдесят.
Куталась в какие-то платки, даже летом, будто мерзла.
Ей выделили этот дом, тогда еще крепкий. Говорят, что он купцу Ержанову принадлежал, а жила в нем прислуга, ну а после революции отошел дом народу, как и сама усадьба купца Ержанова.
Там сначала клуб, библиотеку и контору сделали, потом школу, а уже в семидесятые годы предложили сделать музей.
Хотели боевой славы, в этих местах шли ожесточенные бои между местными партизанами и белыми командирами, остатками армии Колчака.
Но потом подумали и решили, что край не только боями славится, сделали просто музей, посвятив целый этаж боевой славе красных партизан.
Старуха, работая на ферме, ночами взялась присматривать за музеем, домишко ее стоял в нескольких метрах от оного.
Тихонько прибрала сама всю территорию, разбила клумбы, высадила красивые цветы.
Директором музея стал бывший директор школы, Иван Павлович, он и устроил старуху смотрительницей, отвечать за сохранность экспонатов, чистоту музея.
«Надо же, – удивлялся директор, – ведь безграмотная старуха, а знает, какую вещь и как хранить».
Так и жили тихо-мирно, словно в омуте.
Но вот начало такую большую страну потряхивать, начали слова какие-то странные доходить оттуда, с большой земли, как любили шутить местные.
Перестройка, гласность, демократия…
Начали появляться какие-то люди, молодые, борзые, сытые, холеные. Разговаривали тихо, медленно, уважительно, а глаза… злые глаза, холодные.
Разбудили однажды близлежащие улицы выстрелы. Сухие громкие, потом крик, переходящий в визг.
Пока мужики повскакивали, пока за ружья похвастались – половина охотники, а кто не охотник, так тоже обзавелся – времена странные настали.
Прозвучали еще два выстрела.
Прибежали к дому старухи, стоит, вся расхристанная, белая рубаха на тощей груди клоками висит, волосы седые по ветру, стоит и рычит, ружьишко в руках крепко держит.
– Ироды, ироды-ы-ы, треклятые ироды, выродки.
Неужто кто ссильничать старуху надумал – зашептались поселковые, потом только в утреннем тумане машину в проулке увидели и что около нее валяется кто-то, да один вдалеке за ногу держится, в сторону леса ковыляет, а двое других на кромке леса уже, сейчас уйдут.
Не дали уйти, догнали парни тех молодчиков. Раненый, что у машины валялся, в себя пришел, сказал, что ничего не знает, наняли, мол, как водителя и ранила его не старуха, а тот, что хромал, убрать свидетеля хотел, а старуха уже хромого подстрелила, по колесам предварительно пальнув и в воздух.
Те молчат, как в рот воды набрали.
Потом уже признались, что за кладом купца Ержанова лезли.
Мол, студенты исторического факультета, документы раздобыли, вроде какой-то лакей бывший рассказал, как с барином клад закапывал.
Следили сначала, а потом сделали выводы, что старуха должна что-то знать, решили припугнуть и клад забрать, а потом в Америку уехать…
– Был клад, – помолчав, сказал участковый, – Наталья Евпатьевна, когда клумбы копала, нашла, сразу и в милицию снесла, как положено.
А на причитающуюся ей долю музей отремонтировала. А вы чуть не порешили такого человека, эх вы… Что творится?
Через три года, когда старуха совсем хиреть начала, глазами слабнуть, подкатил к ее дому автомобиль большой, черный. Вышел молодой человек, огляделся и направился прямиком к домику старухи, следом шла молодая, улыбающаяся девушка.
Старуха выглянула в щель для щеколды, потом открыла дверь и упала на руки молодому человеку.
– Володя… Володя, – шепчет, – сынок.
– Я не Володя, бабушка, я его внук, твой правнук, Виктор, а это моя девушка, Синди.
Сбежались сельчане, смотрят, открыв рот.
Проводила гостей в дом старуха, калитку закрыть от радости забыла, чем сразу же воспользовались участковый и глава сельсовета – а по-новому, мэр.
Это потом уже они рассказали всю историю дивной жизни старухи.
Была она никакая не старуха, пусть и возрасте значительном, а была она дочь купца Ержанова, Марфа Савватеевна.
Замуж Марфа вышла за поручика, мелкого дворянчика из Польши. Купцу по чести было, дочь дворянкой сделать, очень гордился дочкиным титулом, но грянула революция, все перемешалось.
Марфа как раз беременная была. Приехала к родителям, там и Володю родила.
Купца пока не трогали, он всегда к людям хорошо относился, но началась гражданская война. Однажды купца предупредили, что будет погром, свои же сельчане предупредили, и сказали, что вряд ли они своими силами справятся, да и страшно против власти новой идти, она, видать, надолго…
К вечеру второго дня, когда небольшой отряд вооруженных людей ворвался гикая в село и спешился у дома купца, никого из семейства купеческого уже не было.
