Ожидание жизни

Сергей Монастырский

Ожидание жизни

«Вот, Маша, пишу тебе. Я же немой после инсульта, а сказать сейчас, когда такое случилось, хочется многое. Голова ведь работает, времени много, да и мало ли что, вдруг завтра помру! А я ведь за всю жизнь с тобой так ни о чем важном и не поговорил. Это я только сейчас понял. Все как у всех – дела, быт, заботы, иногда правда, приходила мысль, что же это мы все о мелком! Да ладно, думалось, жизнь впереди еще большая.

Да, может, она еще и большая – ведь пятьдесят четыре всего, но это уже другая жизнь. А в старой, надо понимать, много еще чего недоделанного осталось.»

Федор отложил ручку, посмотрел в окно своей больничной палаты. Там шел крупный снег, просто валил хлопьями и не таял, падая на землю.

Санитар в накинутой поверх халата куртке, катил тележку с обеденным бидоном, нарушая черными следами от колес первозданный снежный ковер. Дела не было санитару до этой снежной красоты, на которую смотрел Федор из больничного окна, как не было дела ему в этот морозный солнечный день до Федора, до прошедшей жизни, о которой писал Федор в письме своей жене Маше. Она, как всегда, придет вечером его проведать.

Но не отдаст Федор написанное сегодня письмо. Он будет писать его долго. Пока не выйдет из больницы. Или не вынесут, с усмешкой подумал он.

Будет писать, чтобы не сойти с ума от мысли, что все так внезапно кончилось. Да, жить он может и будет, но зачем? Немой, практически с парализованными ногами! Больничная палата переедет в его квартиру, а жена станет обслуживающим персоналом.

Жена, впрочем, и была обслуживающим персоналом, когда они только поженились. Медсестрой. Медсестренкой, как ее звали в больнице за маленький рост, за веселые кудряшки, да веселую улыбку.

Это было в восьмидесятых, в последнем десятилетии Советского союза. В стране, в которой они родились, в которой начиналась их молодость, и, конечно, казалось, что эта страна будет вечной, как и их жизнь.

И было счастье. Оттого что молодость, от того, что влюблены, и вообще, все на свете хорошо.

Жили они с Машей в квартире родителей Федора, в маленькой комнате, дверь которой открывалась в гостиную, куда из этой комнаты, ранее бывшей спальней родителей, они и перебрались.

Больше комнат в квартире не было. Ну и что?! Все так живут!

Правда, любовью при таком соседстве заниматься было трудно. А она требовалась почти каждую ночь, поэтому занимались тихо, по-партизански, закрывая друг другу рты ладонями. Но тахта скрипела.

Родители не выдержали. Во-первых, купили новую тахту, которую отец придирчиво проверил еще в магазине, во-вторых, взяли в привычку раз в неделю по вечерам уходить в кино.

Эти вечера были для молодых праздниками! Разнузданными, надо сказать, праздниками. Прямо оргиями любви!

Но к приходу родителей дети чинно сидели в гостиной у телевизора.

«Помнишь, Маша, как мы внезапно в то лето полюбили ездить на дачу? Внезапно для родителей. Потому что, ни кнутом, ни пряником нас было на грядки не вытащить!

А как хорошие дети, мы должны были помогать родителям.

А секрет-то был прост. Рядом с дачным домиком стояла крохотная банька. В ней то и можно было ночевать, не зажимая рот ладонями и не стесняясь родителей.

Это была наша первая собственная квартира».

Федор посмотрел в окно. Снег все валил и уже заметал следы, оставленные санитаром с кухонной тележкой.

Печальная мысль пришла Федору – вот так что-то делаешь, делаешь, выстраивая свою жизнь, и вдруг, потом в один момент что-то стирает твои жизненные следы и затягивает их вечной пеленой…

Там, за окном, где-то далеко была его прошлая жизнь. И его юность прошедшая, казалась вечной. Она была всегда и всегда будет. В той стране было все известно наперед: школа, институт, завод, где за долгие годы до пенсии, он пройдет все стандартные этапы – инженер, начальник, большой начальник и если бог даст – самый большой начальник

Или в другом измерении благополучия: сто десять рублей, сто двадцать, сто пятьдесят, и если бог даст – сто восемьдесят!

Дальше – пенсия, маленькая, но хорошая…. Жить можно. Все, как у всех. Из этого ровного ряда, мало кто выбивался.

Но можно было. Например, стройотряды. Это такая штука, когда ловкие ребята договариваются с каким-нибудь колхозом о строительстве коровника или чего-нибудь, что колхозу нужно.

Платили за ударную работу большие, даже по тем временам деньги. Наверное, и председатель колхоза в накладе не оставался. Но о том Федор не знал.

Он по великому блату числился в стройотряде простым рабочим.

Работали, конечно, на износ. И ставили коровник за месяц. Тогда как государственные строители лениво пахали месяцев восемь.

Три летних отпуска провел Федор в стройотряде. И купил самую дешевую, недавно появившуюся в стране машину – запорожец!

Иногда этот автомобиль даже ездил. Потом ремонтировался и снова ездил.

«Маш, делать мне здесь нечего, и вот почему-то вспомнил я наше первое путешествие на запорожце.

Слушай, я вот сейчас понять не могу, как мы по всей стране, по незнакомым дорогам ездили без навигатора?! Не было ведь их тогда. Была только бумажная карта, которую ты держала раскрытой на коленях, и командовала:

– Сейчас будет поворот направо, потом долго прямо…

– Сколько долго?

– Откуда я знаю, здесь километры не указаны!

И как ты угадывала, что, направо – это вот здесь? Но ведь ехали! И доехали до Прибалтики, до Литвы, которая тогда была советской, и не было ни виз, ни границ! И язык везде был только один – русский!

Помнишь, как мы в литовском маленьком городке, через который проезжали, обедали в кафе, и когда подошел официант, он спросил тебя что-то по-литовски.

– Не могли бы вы говорить на русском? – вежливо поинтересовалась ты.

Парень нагнулся к тебе и как бы на ухо, но специально громко и зло сказал:

– Почему я не только должен обслуживать оккупантов, но и говорить на их языке? Я у себя дома!

К несчастью рядом обедали четыре русских дальнобойщика. Громадные парни встали, и официант полетел через все столы. Драка была знатная, и когда всех уводила полиция, а нет, тогда называлась милиция, пожилой мужчина, стоящий в дверях, сказал, ни к кому не обращаясь:

– Нет, этой стране долго не жить!

Запорожец наш был забит под завязку. Сейчас, даже смешно вспоминать, но путешествовали тогда со всем своим.

На заднем сиденье вперемежку с вещами лежали коробки с продуктами, в основном консервы и яйца. В багажном отсеке, он, если помнишь, у запорожца был вместо двигателя впереди, а двигатель сзади. Вот там и стояли две канистры с бензином, потому что с бензином в стране было плохо, и палатка с рюкзаком, в котором помещалась посуда, в том числе: кастрюля, сковородка и чайник. Потому что плохо было и с продуктами, а уж о придорожных кафе или столовых никто не слышал. Гостиницы, конечно, были, но места в них были только по блату.

Зато было то, чего сейчас почти нет- кемпинги – такие более или менее обустроенные стоянки для проезжающих автомобилистов.

К ночи на огромной полянке кемпинга собирались сотни машин, соответственно стояли сотни палаток. Счастливчики, конечно, ночевали в деревянных домиках, но нам счастливая парковка никогда не выпадала.

Главное – там были туалет, умывальник на улице и огромный навес походной кухни, где стояли газовые плиты.

Знаешь, чему я сейчас удивляюсь? Тому, что ни о каких опасностях мы тогда не думали! Помнишь, пару раз ночь нас заставала далеко от ближайшего кемпинга. И я просто сворачивал в лес, находили полянку и разбивали свой ночлег. Палатка, костер, горящий керогаз, на котором готовили ужин – мало ли кого могла привлечь эта стоянка в лесу, вдали от дороги!

Слушай! Нам и в голову это не приходило. Наоборот, нам казалось это очень романтичным и, конечно, в палатке, освещенной лишь маленьким фонариком, мы безудержно занимались сексом! А представь – один удар топором мне по голове, и сексом с тобой занимались бы штук пять чужих мужиков! Да и запорожцы на дороге не валяются!»

***

… В далекой и несуществующей уже стране, на той далекой и переименованной уже улице дом Федора стоял напротив магазина «ковры». Там шла своя, полная трагедий и счастья, ночная жизнь. Каждый час, начиная часов с трех ночи, жителей дома будили громкие аплодисменты, потом кричали «Ура!». Это шла перекличка очереди. Народ занимал очередь с вечера за покупкой ковров, которые раз в неделю или в десять дней, завозили в магазин. И эта новость какими-то неведомыми путями распространялась в городе. Первые тридцать человек точно успевали к раздаче. На остальных ковры заканчивались.

Но в очередной вечер стояло человек пятьдесят. Стоявшие в очереди отмечались по номерам в тетради у выбранного предводителя. Потом, каждый час по открытия магазина шла перекличка:

– Иванов! Двадцать первый номер!

– Я!

И так далее. Но часов с трех, кто-то, уйдя подремать в соседний подъезд, так и не появлялся, или тот, который должен был сменить уставшую в очереди бабушку, тоже не пришел.

– Иванов! Двадцать первый номер!

Молчание.

– Иванов!

И после минутной паузы, – бурные аплодисменты! Потому что Иванов из очереди исключался, и очередь продвигалась.

Это была жестокая, но справедливая борьба за счастье!

Федор, как и все честно, выполнял супружеский долг. Проходя мимо любой очереди, немедленно становился в нее. И попросив, впереди стоящего, предупредить, что он за ним, бежал к ближайшему телефону-автомату.

– Маш, я в очереди!

– А что дают?

Федор бежал узнать что дают.

– Бюстгальтеры! – рапортовал он в трубку.

– Стой! Я сейчас приду!

… Слово «купить» в той стране не существовало. Было слово «достать».

Жизнь в той спокойной и тихой стране состояла из трех частей: рабочей, общественной и личной.

Рабочая – это самая понятная и необходимая часть: утром надо было встать и идти в свое конструкторское бюро на заводе, где работал Федор.

И вперемешку с постоянным перекуром, обедом в заводской столовой, разговорами в курилке, провести там восемь часов, за которые выдавали зарплату. И так – до пенсии.

Общественная жизнь – это обязательно – принудительная часть рабочего дня. Состояла она в основном из собраний. Мировые проблемы на них не решались. Да и не какие проблемы не решались. Но все собравшиеся в актовом зале, вяло и скучно, играя на коленках в крестики – нолики, слушали политинформацию, рекорды о трудовых успехах коллектива.

Были и более интересные собрания, на которые ходили охотно, как на спектакль.

Например, запомнилось Федору одно, где разбирали моральный облик Петьки Кузнецова, имевшего несчастье быть не только начальником одного из отделов, но и секретарем комсомольской организации конструкторского бюро.

Имел он неосторожность завести роман на стороне, хотя был уже пять лет, как женат. Когда он осознал свою ошибку, или просто любимая ему надоела, он дал осторожно понять, что все, роман закончен.

Развернулась нешуточная драма, и бывшая возлюбленная решила от отчаянья повеситься. Наверное, демонстративно, потому что из петли ее сняли. Приехала скорая помощь и милиция, и последняя возбудила дело о доведении до самоубийства! Дело, конечно, окончилось ничем, но раз в стране бурно била ключом общественная жизнь, послали представление в комитет комсомола завода с требованием обсудить, осудить, Исключить, в общем, наказать!

В президиуме сидел секретарь комитета комсомола завода – должность штатная и высокая, и секретарь партийного комитета – должность равная тому же директору завода.

Главный комсомолец зачитал представление милиции. Произнес гневную речь, и, как положено, спросил:

– Кто хочет выступить?

Зал молчал.

– Активнее, товарищи! – взывал ведущий.

Виновник торжества сидел отдельно на стуле у стола президиума.

И вдруг дверь открывается, в зал вскочила девушка, и Кузнецов вздрогнул!

– Я – жена Кузнецова! – взойдя на сцену и встав у стула Петра, громко крикнула девушка. –Петя, конечно, дурак, но я ему все простила, потому что люблю! А то, что на него девки вешаются, так это понятно – смотрите какой красавец! И не надо у всех на глазах поласкать его трусы и трусы этой девушки! Как вам не стыдно! Сами разберемся! Может, дома я ему сама яйца, оторву! Не ваше дело!

Зал грохнул от смеха и зааплодировал.

– Пойдем, Петя! – сказала девушка и, взяв Петра за руку, спустилась из президиума.

– Кузнецов! Вернись! – закричал комсомольский вожак.

Петр не оборачиваясь, показал президиуму фигу!

Зал еще раз грохнул и зааплодировал.

Жена Кузнецова работала в бухгалтерии завода. Обоих с работы уволили.

«Маш, я вот недавно подумал, а когда мы в последний раз гуляли, взявшись за руки? Когда ходили в кино? Когда до утра сидели на поляне родительской дачи, жаря шашлык, пили вино, пели песни и спорили? Оказалось, все это последний раз было в те первые десять лет взрослой нашей с тобой жизни в Советском Союзе! В настолько спокойной и ровной жизни, с ровной не очень большой, но стабильной как у всех зарплатой.

Ты знаешь, как я относился и сейчас отношусь к советской власти! Но ведь была такая жизнь! Ты конечно скажешь:

– Ты, путаешь Федь! Это была просто молодость, а молодость в любой стране – лучшее время жизни!

Да, нет! Я вот смотрю, вернее до сих пор смотрел на своих молодых коллег, им сейчас столько, сколько было нам при той жизни. Но они все куда-то спешат, чего-то зарабатывают, что-то приобретают!

Короче, мне кажется, они не гуляют, взявшись за ручки. Да нет, они не хуже и не лучше, они просто другие. Потому что время другое. И я думаю: а где лучше?»

***

Темноту позднего летнего вечера на вокзальной площади пробили мощные фары приближающегося поезда.

Таксисты, стоявшие возле своих машин и болтавшие друг с другом, оборвали разговоры, выстроились возле своих автомобилей.

Ни наклеек, ни зеленых огоньков на машинах не было. Но впрочем, каким-то чутьем, выходившие из вагонов пассажиры, безошибочно угадывали их назначение. Но, на некоторых лобовых стеклах были приклеены скотчем бумажки со словом «такси».

Подошедший мужчина тронул за плечо Федора.

– Командир, до Чугунова довезешь?

– Сто двадцать километров, – многозначительно сказал Федор.

– Сам знаю. Я тебя о рублях спрашиваю, а не о километрах!

Федор назвал цену.

– Ты, что обалдел! – заорал, было, мужчина.

– Найдите дешевле, – Федор сделал безразличный вид.

– Ладно! – заворчал мужчина, видимо уже узнал цену у других, – открывай багажник!

И поднял с земли чемодан и рюкзак. И открыв переднюю дверцу, удивленно спросил:

– А это кто?

– Охранник, – спокойно ответил Федор.

– Не пойдет! – возразил мужчина, – я люблю впереди ездить!

– Ладно, – согласился Федор, и попросил напарника – Вить, пересядь на заднее.

В заднюю дверь в это время уже втискивался другой грузный мужчина.

– Вы кто? – спросил Федор

– А это мой охранник, – съязвил мужчина. – Поехали!

Наступили лихие девяностые. Вместе со страной развалилась и вся прежняя спокойная жизнь.

За один год увял и практически закрылся громадный завод, вместе с уже никому ненужным конструкторским бюро. Люди сыпались с прежних мест, как яблоки осенью с облетающих деревьев.

Не зная, чем теперь зарабатывать, через год Федор ушел со своей машиной в таксисты. Жалко, конечно, было почти новенький жигуль, купленный с помощью родителей вместо запорожеца, но что делать?

Теперь в его машине и курили, и плевали, и мазали грязными плащами и сапогами сиденья и коврики.

Федор терпел. Надо было зарабатывать на жизнь.

А жизнь перед этим только – только начала налаживаться. Родилась дочка, и все домашние сосредотачивались вокруг нее. Умерла бабушка, оставив им их первую и настоящую свою квартиру.

Планы был немыслимые. Но уж конечно в них не входила работа таксистом и полная безработица. У жены заводская больница закрылась, в городских – по полгода не платили зарплату.

Нет! И плевки, и окурки в машине Федору нужно было терпеть.

Терпение кончилось быстро. Как-то, когда он в ожидании пассажиров, стоял на стоянке такси, в машину сели двое.

– Куда едем? – спросил Федор.

– Никуда, – весело ответил один. – Слушай и не рыпайся. Каждый день в семь вечера будешь подъезжать сюда. Твой взнос – и тут он назвал сумму, которая в лучшие дни составляла половину дневного заработка Федора.

– А это за что? – спросил Федор, хотя прекрасно знал устоявшиеся порядки.

– А за то, что мы, шеф, твоя крыша!

– И в чем мне от этого польза? – все еще надеясь по-хорошему решить вопрос,спросил Федор.

– А в том, что мы твою машину не сожжем. И тебя вместе с ней. Ты все правильно понял, мужик?!

– А если я столько не заработаю?

– Значит, на следующий день принесешь двойную сумму! Но не шути, парень! После третьего такого раза и тебя и машину найдут в кювете.

– И чтобы ты, парень, не шутил, мы пробили через ментов – и он точно назвал адрес дома Федора.

В тот же день Федор поговорил с остальными – обложили всех!

Он все еще надеялся заработать, и поэтому уходил рано утром и возвращался домой в полночь. Но добил его последний случай.

Пьяных он обычно не возил. Но теперь уж выбирать не приходилось.

И как-то вечером двое полупьяных парней и такая же девка бесцеремонно сели в машину. Что-то нехорошее шевельнулось в душе у Федора.

– Я, ребят, уже не работаю, домой еду! – скрывая волнение, сказал он.

– Успеешь, шеф!– погнали!

– Но я же сказал!

А я тебе сказал, погнали!– и один из парней треснул его кулаком по голове.

Как назло, никого рядом не было.

Ехать велели на дальние дачи. Тут Федору стало совсем нехорошо. Знал он эти дачи, находились они за городом, в лесу.

– Что-нибудь придумаю по дороге – лихорадочно думал Федор, крутя рулем уже по проселку.

Наконец, въехали к дачам. Возле одной из них велели остановиться. Окна дачи, впрочем, как и всех соседних, были темные.

– Подожди здесь! – сказал главный и скомандовал,– Валька, ты оставайся, охранять будешь! – и выдернув из руля ключ зажигания, пошел к дому.

– Не дрейфь, милый! – хохотнула девка, все время пытаясь усесться Федору на колени, -А это так, на всякий случай! – и вытащила из сумки нож. – Это если дернешься!

Прошло полчаса. Парни не возвращались. Пьяная девка громко пела песни.

– Эй, чего заскучал, – вдруг оборвала она очередную заунывную мелодию.

– Хочешь, пососу!? – и было нагнулась к его брюкам. И прежде чем полезть в ширинку предупредила, – Нож буду держать у самого твоего хрена! Если что, отрежу! Или откушу!– пьяно захохотала она.

Слава богу, в это время подошли парни. В руках у обоих были по два огромных мешка.

Федор догадался – ограбили дачу.

– Молодец, Валька! Не сбежал! – похвалил девку один из парней.

– А я ему сосала все время! – сообщила девка.

– Давай назад,– скомандовал главный.

Федор завел двигатель.

– А может мы его… того…? – вдруг обратился к нему второй.

– Не, я на мокрое не пойду! – ответил главный, – Да и парень послушный! Правда, парень? – захохотал он.

Федор не ответил.

– Не бойся, не убьем! – пообещал главный, – но если побежишь к ментам – быть тебе в яме. Номер твоей тачки нам известен!

… Это была последняя поездка Федора.

К крыше своей он приехал на следующий день. Отдал то, что должен.

– Все, больше не работаю, – сообщил он.

– И правильно! – согласился тот, – Иди к нам. Дадим тебе тачку, будешь работать пятьдесят на пятьдесят!

Федор весело поблагодарил. В бандиты он не хотел.

Начались поиски работы. О специальности он вообще не думал. Какая работа, когда все разваливается.

«Да, Маш, большая моя вина перед тобой, это те три года, который я был безработный. Хуже нет трагедии для женщин, чем вдруг понять, что твой муж ничтожество, неспособное не только защитить тебя, но и просто прокормить семью!

Самое большое унижение и для меня – представлять себя таким ничтожеством. Особенно когда я вспоминаю тот день, в который ты с утра собрала пару своего белья, тапочки и что-то из косметики и, положив все это в большую клетчатую сумку, сухо бросила:

– Уезжаю на неделю. Дочка у родителей, продукты в холодильнике, обед на три дня тебе оставила.

– И куда? – зло спросил я, считая, что это очередной скандал, вызванный нашей нищетой.

– В Польшу. Валька меня с собой берет.

– Да, твоя подруга Валька, успешно торговала на рынке привезенными из Польши вещами. Это был тогда единственный легкодоступный для женщин бизнес: «купи – продай»!

Но, чтобы моя жена! Чтобы она ехала в грязном, не отапливаемом автобусе, сформированном из так называемых туристов, которым турбюро оформило туристические визы и арендовало автобус для поездки на польские барахолки! Чтобы она ночь спала в автобусе на набитых этими вещами сумках! Чтобы она днями стояла на городском рынке, распродавая этот товар!

Нет! Даже я, безработный и никчемный такого себе представить не мог!

Помнишь, я вырвал у тебя сумку и заорал: «Никуда ты не поедешь!»

Ты села и спокойно сказала:

– Тогда езжай ты. И дай мне потом денег, чтобы я купила нашей дочери новую форму к первому сентября, чтобы каждый день мне не надо было занимать у родителей деньги на обед! Я не мог стоять на рынке. Я искал свою работу и в те дни, мне казалось, уже ее нашел.

Выслушав все это, ты каким-то потухшим голосом сказала:

– Если найдешь, следующий раз я не поеду! И уехала.

… Конечно, на рынок я не пошел. Я уже не раз говорил тебе не в плане оправдания, а в плане наших неизвестных перспектив, что если бы я пошел в челночники, встал на рынок, я бы уже не искал работу, и на нем бы так и остался. Кстати, этот бизнес через несколько лет закончился.

Маша! Я не прошу о прощении. То, что случится дальше, простить нельзя, и с этой виной я и умру! И потому сейчас, в больничной палате, я понимаю, что умереть могу не сегодня–завтра, конечно, моей вины не искупить!

Как не искупить и то, что по моей вине выпали из нашей с тобой жизни эти три года, когда мы почти не разговаривали, когда дома стоял холод, и ни тебе, ни мне вечером не хотелось туда возвращаться, когда дочка наша, не очень понимая того, что происходит, просила купить ей на том же рынке итальянские сапоги, стоившие столько, сколько ты зарабатывала за неделю!

Я думал, что мы разведемся. Но кому из нас от этого станет лучше? И какие проблемы это решит?

Слава богу, не развелись, Как-то пережили. И сейчас я хочу сказать то, что давно не говорил:

– Я люблю тебя!»

А произошло вот что.

Как-то Маша пришла домой поздно. Рынок закрывался в шесть часов.

– Ну, и где была? – стараясь быть спокойным, спросил Федор.

– Обслуживала смотрящего! – спокойно и безразлично ответила жена.

Что такое «смотрящий» Федор знал – главный в бандитской команде, под крышей которой существует рынок.

– Как обслуживала?! – похолодев, задал дурацкий вопрос Федор.

– Как обслуживают мужиков, не знаешь?! – все так же спокойно ответила Маша.

– Ты! – подскочил к ней Федор.

– Уйди! – с ненавистью крикнула Маша и ушла, закрыв за собой дверь в ванную.

Зашумел душ.

Федор большими шагами ходил по комнате, время, от времени стуча в дверь ванны.

Наконец дверь распахнулась и в наброшенном на плечи махровом халате из нее выскочила Маша.

– Стучишь?! – бешеным голосом закричала она, – хочешь узнать подробности?! Валяй!

Их было двое! И каждый в перерывах между выпивкой, поимел меня, как сучку! Очередь, если тебе это неизвестно, моя подошла. Не знаешь? Каждая, более-менее смазливая девка должна не только деньги платить за место, но и давать по очереди! Не хочешь давать? Выметайся с рынка! Желающих занять твое место – полгорода! А ты думал, мы там семечки щелкаем и песни поем! А то, что я памперсы на работу одеваю, ты не заметил?! Потому что на весь рынок две туалетные кабинки с вонючими кучами, тоже не знал?! И то, что из своего заработка бесконечно плачу то бандитам, то дирекции рынка, то кладовщику, который хранит не распроданный за день товар?! А то, что половину товара берут, как бы примерять и исчезают?! Знаешь, пошел бы ты со своими моралями! Ты хоть рубль за это время домой принес?!

…К тому времени Федор, наконец, нашел работу. Это был бизнес, который организовал бывший сокурсник, живущий в Москве и еще несколько лет назад, работавший в торговом представительстве нашей, той еще страны, в Швейцарии.

Торгпредставительство, как и все в новое время развалилось, но связи остались.

В это время европейские страны, радуясь распаду Союза и желая помочь новой России, наперегонки соревновались в такой помощи. В частности организовали благотворительные общества, которые поставляли в нищую страну разное современное оборудование даром. Потому что, в основном, оборудование было списанное. Но это у них списанное, а для страны, в которой не было ничего, это было невиданное чудо.