скачать книгу бесплатно
– Во имя всего святого, о чем ты?
– Ты что, сам не видишь? – воскликнула Берта. – Они приглашают тебя только потому, что ты мой муж. Это унизительно!
– Ерунда! – расхохотался Крэддок. – Но даже если ты и права, что с того? Я не настолько чувствителен, чтобы обращать на это внимание. Миссис Брандертон очень любезно разговаривала со мной в прошлое воскресенье. Наш отказ будет выглядеть странно.
– Любезно разговаривала? Неужели ты не видел, что она смотрит на тебя свысока, будто на прислугу? У меня внутри все кипело, я еле сдерживалась!
Крэддок опять рассмеялся.
– Я ничего такого не заметил. Это все твои фантазии, Берта.
– Я не собираюсь идти на этот мерзкий ужин.
– Тогда я пойду один.
Берта вздрогнула, словно от удара, и побелела. Нет, разумеется, Эдвард пошутил. Он не собирался поступать так, как сказал. Она поспешила согласиться с мужем:
– Хорошо, Эдди, если хочешь, я тоже пойду. Я отказывалась только ради тебя.
– Нам следует быть добрыми соседями. Я хочу подружиться со всеми, – сказал Крэддок.
Берта села на ручку его кресла и обняла за шею. Эдвард погладил ее ладонь, а она с обожанием посмотрела на него, затем наклонилась и поцеловала в волосы. Что за глупость пришла ей в голову, будто он ее не любит!
Существовала и другая причина, по которой Берта не хотела идти к миссис Брандертон. Она знала, что Эдварда подвергнут тщательному изучению и острой критике, и от этой мысли внутри у Берты все переворачивалось. Обсуждать будут всё: и внешний вид, и манеры ее мужа, и их семейные отношения. Берта достаточно хорошо представляла, какое положение Крэддок занимал в Линхэме прежде: Брандертоны и прочие сливки местного общества знали Эдварда с самого детства и считали его не более чем просто знакомым, ограничиваясь вежливым кивком. Только сейчас к нему впервые обратились как к равному; его вводили в круг, который миссис Брандертон самодовольно именовала «первой десяткой Линхэма». У Берты действительно вскипала кровь в жилах, ее глубоко уязвляло пренебрежение, с которым к Крэддоку относились все эти годы.
«На его месте я бы лучше умерла, чем согласилась пойти, – думала она. – Эти люди столько лет считали Эдварда пустым местом, а теперь делают мне одолжение, принимая его!»
Крэддок же, казалось, начисто лишен гордости. Его не возмущало ни прежнее безразличие Брандертонов, ни их нынешнее бесстыдство.
Берту снедало беспокойство. Она гадала, кто будут остальные гости. Станут ли они насмехаться над Эдвардом? Разумеется, в открытую – нет. Миссис Брандертон, самая острая на язык, гордилась безупречными манерами. Эдвард, однако, был от природы стеснителен и в малознакомом обществе вел себя довольно неуклюже. В глазах Берты его застенчивость не была пороком и лишь делала Крэддока еще более очаровательным. Это робкое чистосердечие трогало Берту, она сравнивала его с глупой бездушностью воображаемого лондонца, чей разгульный образ жизни всегда противопоставляла добродетелям супруга. Увы, Берта знала, что злые языки по-другому назовут то, что сама она именовала прелестной na?vetе[22 - Наивность, простодушие (фр.).].
Когда наконец знаменательный день настал и Крэддоки покатили по сельской дороге в старой карете, Берта была полна решимости смертельно обидеться на малейшее проявление неуважения к ее мужу. Сам лорд – верховный судья не мог бы с большим рвением блюсти доброе имя учредителя компании, чем миссис Крэддок оберегала чувствительность супруга. Эдвард, подобно финансисту, относился к мероприятию с абсолютным равнодушием.
Для своего аристократического представления миссис Брандертон собрала знать со всей округи. Съехались гости не только из Блэкстебла, Теркенбери и Фаверсли, но и из окрестных имений и усадеб. Среди них была миссис Мэйстон Райл в великолепном черном парике и пышном платье из лилового шелка, а также леди Уаггетт.
– Всего-навсего вдова местного сэра-рыцаря, дорогая, – просветила Берту хозяйка насчет последней. – Ничего примечательного, зато добра сердцем, так что не нужно судить ее слишком строго.
Прибыл генерал Хэнкок с двумя туго завитыми дочерьми. Девицы были на редкость дурны собой, однако притворялись, что не знают об этом. Пыхтя, точно паровоз, старый вояка проковылял в залу, а его дочки (чей совокупный возраст составлял солидную цифру шестьдесят пять) задержались в передней, чтобы переобуться в туфли, привезенные с собой.
Чуть позже появился декан, кроткий и общительный старичок, ради которого пришлось пригласить мистера Гловера, разумеется, вместе с сестрой. В платье из черного, невероятно блестящего атласа мисс Гловер выглядела почти нарядно.
– Бедняжка, – сказала миссис Брандертон кому-то из гостей, – это ее единственный вечерний туалет. Бог знает, сколько она его уже носит. Я бы охотно предложила ей что-то из моих старых платьев, но боюсь, что она оскорбится. Люди ее класса до смешного обидчивы.
Возвестили о прибытии мистера Аттхилла Бэкота. Когда-то он боролся за место в парламенте и с тех пор считался авторитетом в вопросах внутренней политики. Вслед за ним явились мистер Джеймс Лицетт и мистер Молсон – одинаково краснолицые сквайры с закоснелыми убеждениями, похожие как две капли воды. Последние тридцать лет ходила шутка, что различить этих двоих могут только жены. Миссис Лицетт была худощавой, спокойной и уравновешенной леди; вместо чепца она носила на голове две тонкие полоски кружев. Миссис Молсон была так незаметна, что никто не мог описать ее внешность.
Собрание у миссис Брандертон на этот раз вышло образцовым: верх нравственности в сочетании с безупречным аристократизмом просто обязаны были дать превосходный результат. Миссис Брандертон пребывала в отличном расположении духа, ее надтреснутый голос звучал резко и пронзительно. Хозяйка позаботилась о соответствующем наряде: ее действительно недурное платье прелестно смотрелось бы на даме вдвое моложе.
Угощение, как всегда, было малосъедобным. Светская дама и модница, миссис Брандертон не признавала плотных блюд, привычных для деревенских званых обедов: супов-пюре, жареной камбалы, отбивных и жаркого из баранины, фазана, шарлотки со сливками и конфитюра. Утверждая, что следует проявлять утонченность, она потчевала гостей бульоном, entrеes[23 - Закуски (фр.).], выписанными из Лондона, рагу из цыпленка и каким-то пышно взбитым десертом, аппетитным на вид и мерзким по вкусу. Стол выглядел изысканно, однако не был сытным, что вряд ли могло порадовать почтенных сквайров со здоровым аппетитом.
– У Брандертонов вечно остаешься голодным, – возмутился мистер Аттхилл Бэкот.
– Я-то знаю старуху, – ответил мистер Молсон (миссис Брандертон, надо заметить, была его ровесницей; тем не менее этот волокита считал себя молодцом хоть куда и вовсю флиртовал с мисс Хэнкок – той из двух, что была менее дурна собой). – Да, я хорошо ее знаю и потому, прежде чем ехать сюда, всякий раз заправляюсь бокалом хереса с сырым яйцом.
– Право, вина скверны просто до неприличия, – заявила миссис Мэйстон Райл, гордившаяся тонким вкусом. – Так и хочется взять с собой фляжку доброго виски.
В отличие от угощения застольная беседа была обильна и разнообразна. Аксиома любого повествования заключается в том, что истина должна выглядеть правдоподобно, и посему для сторонников реализма безудержное преувеличение фактов всегда служит помехой. Дословный пересказ речей, которые велись на ужине у миссис Брандертон, показался бы читателю вопиющей пародией. Безусловное первенство принадлежало историям из жизни известных людей. Миссис Мэйстон Райл, специалист по рассказам о духовенстве, с большим успехом поведала о епископе Торольде-белоручке, а также о епископе Уилберфорсе и его чертовом посохе. (Это несколько потрясло дам, но миссис Мэйстон Райл не собиралась разрушить впечатление от своего повествования, пожертвовав бранным словом.) Декан рассказал про самого себя, на что миссис Мэйстон Райл ответила историей про архиепископа Кентерберийского и занудного викария. Мистер Аттхилл Бэкот поделился политическими анекдотами: сначала про мистера Гладстона и стол палаты общин, затем про Диззи[24 - Диззи – прозвище Бенджамина Дизраэли (1804–1881), английского государственного деятеля.] и работника на ферме. Кульминацией стали знаменитые истории генерала Хэнкока о герцоге Веллингтоне. Эдвард от души хохотал над каждой байкой.
Взгляд Берты был прикован к Крэддоку, она страшно переживала. Какие гадкие мысли у нее в голове, со стыдом думала она, как унизительно для Эдварда, что они вообще пришли ей в голову! Разве не прекрасен ее супруг и внешне, и внутренне? Почему она трепещет перед мнением дюжины глупцов? Берта ничего не могла с собой поделать. Как ни презирала миссис Крэддок своих соседей, она находилась в позорной зависимости от их суждения. А как чувствует себя Эдвард? Тоже волнуется? Мысль о страданиях мужа причиняла ей невыносимую боль. Когда миссис Брандертон встала из-за стола, Берта пережила огромное облегчение. Она бросила взгляд на Артура, который уже распахнул дверь, и в эту минуту отдала бы что угодно, лишь бы украдкой попросить его присмотреть за Эдвардом, но не осмелилась. Ее терзала мысль, что все эти ужасные старики будут его игнорировать и тем самым открыто унизят.
В гостиной мисс Гловер случайно оказалась рядом с Бертой в некотором отдалении от остальных дам. Сестра викария поняла, что само небо посылает ей шанс покаяться перед миссис Крэддок в том, что прежде она недооценивала Эдварда. Мисс Гловер давно переменила мнение о мистере Крэддоке и теперь чувствовала потребность извиниться, однако смертельно волновалась. Необходимость затронуть столь деликатную тему повергала ее в неописуемый ужас. С другой стороны, собственные мучения придавали мисс Гловер уверенности: чем неприятнее разговор, тем очевиднее ее долг объясниться. Однако слова застряли у нее в горле, и она начала говорить о погоде. Мысленно отругав себя за малодушие, мисс Гловер приготовилась к испытанию и густо покраснела.
– Берта, я хочу попросить у вас прощения! – неожиданно выпалила она.
– За что? – изумленно вытаращила глаза Берта.
– Я была несправедлива к вашему супругу. Считала, что он для вас неподходящая пара, и говорила о нем такое, что и вообразить стыдно. Я весьма сожалею. Мистер Крэддок – один из лучших людей, кого я знаю. Не сомневаюсь, что вы с ним будете очень счастливы.
Берта рассмеялась, но сквозь смех на ее глазах выступили слезы. Ей захотелось броситься на шею угрюмой сестре викария – в такую минуту слова мисс Гловер ее сильно поддержали.
– Конечно, я вас прощаю! Вы ведь ничего такого не думали.
– Думала, думала! – настаивала мисс Гловер, не желавшая преуменьшать тяжесть своего преступления.
– Считайте, что я уже обо всем забыла. Скоро вы просто влюбитесь в Эдварда!
– Моя милая Берта, вы, должно быть, шутите? – испугалась мисс Гловер, которая всегда воспринимала все буквально. – Как же это я могу влюбиться в вашего мужа?
Их перебила миссис Брандертон.
– Берта, дорогая, мне нужно с вами поговорить, – скрипуче произнесла она.
Берта с улыбкой села подле хозяйки, и та вполголоса продолжила:
– Я просто обязана вам это сказать. По общему признанию, вы и мистер Крэддок – самая красивая пара в округе. Мы все в восторге от вашего супруга.
– Он смеялся всем вашим шуткам, – заметила Берта.
– О да, – согласилась миссис Брандертон. Она, будто канарейка, задрала подбородок и повела головой по сторонам. – У него такой жизнерадостный характер! Знаете, дорогая, а ведь он всегда мне нравился. Я как раз говорила миссис Мэйстон Райл, что знаю Эдварда с самого рождения. Вас наверняка порадует тот факт, что мистер Крэддок пришелся всем по душе.
– Спасибо, весьма польщена. Надеюсь, у Эдварда сложится столь же благоприятное впечатление о здешнем обществе.
Вскоре прибыл экипаж Крэддоков. Берта предложила подвезти до дома викария и его сестру.
– Надо же, будто кочергу проглотила, – сказал мистер Молсон, едва за Бертой и ее спутниками закрылась дверь.
Девицы Хэнкок покатились со смеху от этой остроты, и даже декан позволил себе благожелательно улыбнуться.
– Откуда у нее бриллианты? – полюбопытствовала старшая мисс Хэнкок. – Я думала, они бедны как церковные мыши.
– Бриллианты да картины – вот и все, что осталось у рода Лей. Ее семья всегда отказывалась продать хоть одно украшение, хотя, конечно, это полный абсурд – в их плачевном положении иметь такие драгоценности!
– Крэддок – на редкость неплохой малый, – отметила миссис Мэйстон Райл своим густым, внушительным голосом. – И все же я согласна с мистером Молсоном: похоже, Берта действительно задирает нос.
– Все Леи испокон веку важничали, точно индюки, – прибавила миссис Брандертон.
– Во всяком случае, сейчас миссис Крэддок особенно гордиться нечем, – заявила старшая мисс Хэнкок. Благородных предков у нее не было, и всех родовитых людей она считала снобами.
– Возможно, она просто чуточку волновалась, – сказала леди Уаггетт, не самая знатная, но добросердечная дама. – По себе знаю, в молодости я тряслась на всех приемах как осиновый лист.
– Чушь! – отрезала миссис Мэйстон Райл. – Она ни капли не волновалась. На мой взгляд, молодой женщине не подобает держаться столь самоуверенно.
– Только представьте, что она мне заявила, – всплеснула руками миссис Брандертон. – Я хотела приободрить бедняжку и сказала ей, что мы все сочли мистера Крэддока милым и приятным человеком, а она мне: «Надеюсь, его мнение о вас будет таким же благоприятным».
Миссис Мэйстон Райл на мгновение остолбенела.
– Какая прелесть! – воскликнула она, поднимаясь с кресла. – Ха-ха! Она надеется, что мнение мистера Крэддока о миссис Мэйстон Райл будет благоприятным!
– Ха-ха! – хором повторили обе мисс Хэнкок.
Когда объявили, что карета для миссис Мэйстон Райл подана, эта важная особа пожелала собранию доброй ночи и удалилась, громко шурша лиловым шелком. Теперь можно было смело считать, что ужин окончен, и остальные гости послушно разъехались по домам.
После того как Гловеры высадились из кареты, Берта прижалась к мужу.
– Хорошо, что все закончилось, – прошептала она. – Я счастлива только наедине с тобой.
– Отличный вечер, согласна? – отозвался он. – И люди потрясающие.
– Я рада, что тебе понравилось, милый. Я боялась, ты заскучаешь.
– Я? Заскучаю? Боже милостивый! Полезно время от времени слушать подобные разговоры. Очень взбадривает.
Берта слегка поежилась.
– Этот Бэкот здорово осведомлен, не находишь? Не удивлюсь, если он окажется прав в своих предположениях и к концу шестилетнего периода правительство уйдет в отставку.
– Да уж, его послушать, выходит, что сам премьер-министр делится с ним секретами, – съязвила Берта.
– Да и генерал – забавный старик! – прибавил Эдвард. – Такую уморительную историю рассказал о герцоге Веллингтоне!
Последнее замечание Крэддока произвело на Берту странный эффект: не в силах сдерживаться, она разразилась истерическим смехом. Решив, что жену насмешил анекдот, он тоже вовсю расхохотался.
– А помнишь байку про епископские гамаши? – гоготал Крэддок.
От раскатов его смеха истерика Берты усилилась. Всю дорогу до дома в безмолвной ночи они оба вопили, визжали и сотрясались в приступах неукротимого веселья.
Глава Х
Итак, мистер и миссис Крэддок отправились в путешествие по великому пути, который именуется Законным Браком. Пришла весна и вместе с ней – новые радости. Берта наблюдала за тем, как удлиняются дни, как из-под земли выскакивают подснежники и разноцветные крокусы. Теплый и сырой февраль подарил первоцветы, позже появились фиалки. Февраль – месяц сонного томления: сердце земли налито тяжестью, оно глухо и безразлично к волнующему гудению апреля и кипучей жизни мая. Природа пробуждается от зимней спячки и ощущает в себе биение жизни – так же, как женщина чувствует под сердцем первый толчок ребенка.
Туманы, поднимавшиеся над Северным морем, накрывали Кент влажной пеленой, белой и почти прозрачной, отчего нагие деревья казались причудливо искривленными: их ветви, словно длинные руки, извивались и корчились, стараясь избавиться от оков зимы. Болота покрылись изумрудной травой, и ягнята уже скакали и резвились на ней, тонким блеянием перекликаясь с матерями. В перелесках щебетали дрозды. В мир ворвался шумный март, и облака, более пышные и высокие, чем обычно, неслись по небу, подгоняемые неистовым ветром. Они сбивались в огромные кучи, а затем вновь разлетались порознь и устремлялись на запад, в спешке наталкиваясь друг на дружку. Природа как будто отдыхала, переводила дух перед тем, как отдать все силы чуду рождения.
Постепенно Берта стала лучше узнавать мужа. Выходя за Крэддока, она знала лишь, что любит его. Обоими двигали одни только чувства: Берта и Эдвард были марионетками, которых природа свела вместе и сделала привлекательными в глазах друг друга во имя продолжения рода. Берта, обуреваемая пылким желанием, бросилась в объятия супруга. Она любила Крэддока так, как любят звери и боги. Он был мужчиной, она – женщиной, а мир – Эдемским садом, сотворенным силой страсти. Познание мужа породило в Берте еще большую любовь. Постепенно проникая в мысли Эдварда, она, к своему восторгу, обнаружила в них удивительную чистоту. С радостным изумлением Берта убедилась в совершеннейшей непорочности своего супруга. Было видно, что прежде Крэддок никогда не любил, что женщина для него – странное, почти неведомое существо. Она гордилась, что муж пришел к ней не запятнанным чужими объятиями, что губы, прикасавшиеся к ее губам, целомудренны. Супруги ни разу не затрагивали эту тему, но чутье Берты безошибочно говорило в пользу исключительной добродетели Крэддока. Его душа была поистине невинна. А если так, могла ли Берта не боготворить его?
Она чувствовала себя счастливой только рядом с мужем, ей доставляло особое удовольствие сознавать, что связующие их узы неразрывны, что она и Эдвард до самого конца, до последнего вздоха будут неразлучны. Берта с трогательной покорностью ходила за ним по пятам, как собачка; гордость ушла из ее сердца, она мечтала только о том, чтобы раствориться в Эдварде, сплестись характерами и существовать как одно целое. Она желала, чтобы он был ее единственной яркой чертой, и сравнивала себя с плющом, обвивающим ствол дуба, ведь Эдвард был мощным дубом, столпом и опорой, а она всего-навсего слабой женщиной.
Утром после завтрака Берта сопровождала мужа в обходе полей и ферм. Она оставалась дома и присматривала за хозяйством лишь тогда, когда ее присутствие могло ему помешать. Берта пробовала читать, но попытки заканчивались безуспешно, и она отшвыривала книгу в сторону. К чему ей читать? Для развлечения? Нет, поскольку она постоянно занята своим супругом, и если Берта знает, как любить, зачем нужны прочие знания? Частенько, ненадолго оставшись в одиночестве, она раскрывала ту или иную книгу, но довольно скоро опять уносилась мыслями к Эдварду и мечтала очутиться рядом с ним.
Берта жила точно в волшебном сне, который длился без конца; ее счастье было не бурным, порождающим вихри и водовороты, но безмятежным и гладким. Она обитала в раю, расцвеченном всевозможными оттенками розового, где не было ни слепящего света, ни лиловых теней. Берта парила в небесах, и единственной связью с земной жизнью служила еженедельная поездка в Линхэм на воскресную службу. Было нечто восхитительно-человеческое в этой бедной церквушке с ее сосновыми скамьями, густо покрытыми лаком, запахами помады для волос и бельевой синьки. Эдвард был одет в воскресный костюм, органист вымучивал ужасные звуки, фальшиво пел деревенский хор. Монотонное чтение молитв мистером Гловером напрочь лишало их всей красоты, служба велась сухо и прозаично. Два часа в церкви опускали Берту на землю ровно в той степени, в какой требовалось для осознания того факта, что жизнь состоит не только из высокой духовности.
Наступил апрель. На вязах перед Корт-Лейз начали распускаться листья – почки усыпали ветви мелким дождем, нежной зеленой дымкой, которая была заметна издалека, но исчезала при приближении. Коричневые поля оделись в летний наряд: буйно поднялся сочный клевер, дружно двинулись в рост посевы. Стояли дни, когда в воздухе разливалось благоухание, пригревало солнышко и сердце сладко замирало, радуясь долгожданному приходу весны.
Благодатные дожди напитывали почву водой, и бессчетные капли, свисавшие с ветвей, сверкали на солнце, которое вскоре проглядывало из-за туч. Застенчивые тюльпаны раскрывали бутоны и устилали землю цветистым ковром. Облака над Линхэмом поднялись выше, раздвинув горизонт. Птицы, робко пробовавшие голос в марте, теперь пели в полную силу и наполняли воздух звонким щебетом. В зарослях боярышника позади Корт-Лейз продемонстрировал красоту своей песни первый соловей. Повсюду поднимался густой дух земли – запах плодородной почвы и дождя, солнца и ласкового ветра.
Порой дожди заряжали без перерыва на несколько дней, и тогда Эдвард довольно потирал руки.
– Хоть бы лило всю неделю, полям обязательно нужна влага!
В один из таких дней Берта лежала на кушетке, а Крэддок стоял у окна, слушая ровный стук капель. Она вспомнила ноябрьский день, когда вот так же стояла у этого самого окна и глядела на унылый зимний пейзаж, а в ее сердце горел жаркий огонь любви и надежды.
– Эдди, милый, посиди со мной, – промолвила она. – Мы не виделись почти целый день.
– Мне нужно отъехать, – не оборачиваясь отозвался Крэддок.
– Нет, не нужно. Иди же ко мне.
– Хорошо, побуду с тобой пару минут, пока не подали двуколку.
Крэддок сел на кушетку, Берта обняла его за шею.
– Поцелуй меня, – попросила она.
Он поцеловал.
– Какой ты странный! – со смехом воскликнула Берта. – Тебе как будто все равно!
Крэддок ничего не ответил, потому что в этот момент к крыльцу подкатила двуколка, и он вскочил с кушетки.
– Куда ты едешь?
– На ферму Эрн, к старому Поттсу, договориться насчет покупки овец.
– И только-то? Неужели ты не можешь остаться со мной, когда я тебя об этом прошу?
– С какой стати? Что мне делать дома? Гостей, насколько я знаю, мы не ждем.
– Я хочу побыть с тобой, Эдди, – жалобно протянула Берта.
Крэддок рассмеялся.
