Русская мода. Фейк! Фейк! Фейк!

– «Луи Вьюиттон», – шечпет Полина, глядя в окно. – Я купила эту чертов клатч в чертовом магазине «Луи Вьюиттон» и отдала за него чертову кучу денег…

В следующий момент ее пронзает мысль. Кассовые чеки! Она точно помнит, что взяла их тогда в магазине – несмотря на спешку и приступы паники. Это всегда была ее неосознанная привычка – взявшаяся неизвестно откуда и проявляющаяся автоматически – прилежно уносить с собой чеки из магазинов и потом подолгу хранить их дома. Зачем? Возможно, для того оставить за собой право последнего хода? Вдруг, покупку понадобится вернуть? На самом деле, этого никогда не происходило и это было то, над чем всегда смеялся ее отец. «Зачем ты это делаешь, Полина? – спрашивал он. – Вряд ли здесь тебе подсунут что-то, что захочется возвращать» Это повторялось каждый раз, из года в год – когда они шли выбирать платья для походов в театр, когда они рассматривали украшения для ее дней рождения и торжеств – это всегда были магазины самого высшего класса, блистающие респектабельностью и красотой, и Полина всегда, всегда брала с собой чеки.

Сейчас они станут доказательством ее невиновности. Эти белые бумажки с выбитыми на них суммами покажут всем, что Полина оказалась всего лишь жертвой в странной игре, обстоятельств которой она пока не в состоянии понять до конца. Чеки восстановят ее репутацию. Чеки вернут справедливость и скажут, кто на самом деле был прав.

Полина бросается к своей сумочке, вытряхивает ее содержимое на стол, лихорадочно перебирает его. Под руками звенят французские монеты, шуршат скомканные посадочные талоны из аэропорта, тюбик губной помады, небрежно отложенный в сторону, падает на пол и укатывается под стул. Чеков из «Луи Вьюиттон» нет.

Полина замирает, силясь вызвать к жизни воспоминания. Где она видела их в последний раз? Брала ли она их вообще? Брала, брала, убеждает она себя, не могла не взять. В карманах пальто их тоже нет. Возможно, они находятся в багаже, который сейчас едет из аэропорта в ее квартиру.

Полина наспех складывает рассыпанные вещи обратно в сумочку и распахивает дверь кабинета. Гул в редакции замолкает, десятки глаз устремлены на нее. Быстрым шагом Полина идет по коридору к лифту – в наступившей тишине каблуки ее туфель стучат как полковой барабан при разводе войск. Она полностью погружена в свои мысли и не замечает, что вслед за ней устремляется один из бухгалтеров.

– Полина Марковна! – кричит он ей. – Подождите! Вы не сдали редакционные вещи! Вы не передали свои дела!

Двери лифта захлопываются перед его носом, в то время как Полина продолжает сосредоточенно думать. Она найдет эти чеки. И когда это произойдет, она наймет лучшего адвоката и засудит «Луи Вьюиттон». Она не оставит от компании камня на камне.

Москва, Останкино, съемки телепрограммы

Федор Глухов первый раз на телевидении. И от того факта, что уже через пару минут он получит такое паблисити, о котором недавно не смел даже мечтать, его серьезно колбасит.

Идут съемки программы «Модный слух». Федор Глухов заявлен как фотограф и эксперт.

По левую руку от него сидят персонажи из столичного глянца: две длинноногие блондинки в розовом (у обеих губы перекачаны силиконом так, что вот-вот взорвутся), начинающий дизайнер (которого прославила дебютная коллекция с явным националистическим душком), мелкий олигарх (в исключительно дерьмовом, точно с рынка, костюме) и начинающая певица (чей главный хит называется «Вдуй мне ветер»). По правую руку – череда деятелей от «глянца»: редактора отделов косметики, фотографы последних страниц, одноразовые стилисты. Федор с удовлетворением отмечает, что его посадили ближе к «глянцу». Это означает, уверен он, что его специализацию оценили правильно.

Разговор идет о громких скандалах из мира моды – благо, на скандалы тот в последнее время был щедр. Сначала обсуждают Джона Гальяно – арт-директора дома «Диор», с позором уволенного за публичные антисемитские высказывания.

Мнение Федора Глухова: «Ему нужно притормозить с коксом».

Затем речь заходит о двух русских моделях. Одна рухнула с подиума на показе «Прада» и сломала ногу, вторую обнаружили мертвецки пьяной и, возможно, изнасилованной на задворках парижского клуба «Lе Baron», где все весело отмечали закрытие недели моды. Мнение Федора Глухова: «С каждым годом «Прада» становится все убийственнее» (про первую) и «Разве девочка не провела хорошо время?» (про вторую).

Наконец разговор заходит об инциденте с Полиной Родченко, ее публичном разоблачении, унижении и отставке.

– Это совершенно немыслимо, – произносит одна из блондинок. – Занимать должность, о которой мечтают миллионы девушек по всему миру – и я одна из них, заметьте – и оказаться настолько отмороженной дурой…

Ведущий программы хмыкает, пропускает последние слова мимо ушей, и протягивает микрофон второй девице. Та высказывается в том же развязном духе, называет Полину «мытищенской лохушкой», а затем слово берут поочередно певица, редактор и олигарх. В их оценках преобладают слова «непрофессионально», «глупо» и «безответственно» – причем, после каждого массовка с энтузиазмом хлопает. Со своего места Федор Глухов не видит, чтобы людей принуждали к аплодисментам – стало быть, это их личная позиция, а не навязанная режиссером программы, решает он. То с какой легкостью Полину Родченко зачисляют в ряды мирового зла, заставляет его основательно разозлиться. В конце концов, Федор Глухов всегда нескромно причислял себя и бывшего редактора «Актуэль» к одному цеху, и ему неприятно, как быстро в его цеху герои превращаются в отработанный материал. Он ерзает на своем месте, и миллион слов роится в его голове.

Самую высокую ноту в разговоре неожиданно берет олигарх, который заявляет примерно следующее: Полина Родченко опозорила не только отечественный фэшн-бизнес, но и само Отечество тоже, а за позор последнего нужно ответить.

– Вы это что же, – интересуется ведущий. – Предлагаете сажать?

Олигарх понимает, что зашел слишком далеко, что сажать человека за то, что он не отличил настоящий «Луи Вьюиттон» от поддельного – это все же чересчур. Но сейчас сдать назад, это значит выставить себя дураком перед всеми зрителями телевизора, поэтому олигарх продолжает мчать вперед, как тот паровоз без машиниста. «Да, сажать!» – истерично выкрикивает он, а затем краснеет, оглядывает зал и садится.

После этих слов терпение Федора Глухова, «фотографа и эксперта», иссякает. Он подскакивает на своем месте, упирает указательный палец в олигарха, затем обводит им остальных собравшихся, включая массовку, и с шипением произносит:

– Вы все – фашисты, господа!

В ответ раздается всеобщий изумленный вздох.

– Да, да, да! Вы все – настоящие фашисты!

Федору не дали микрофона, поэтому, чтобы быть услышанным, ему приходится кричать:

– Посмотрите на себя со стороны! На кого вы похожи? Вы покупаете свежий глянец, часами разглядываете его и мечтаете, примеряя все это великолепие на себя. Вас гипнотизирует мир моды, он завораживает вас, а его персонажи – это объект вашего восхищения и зависти. Вы бы с удовольствием оказались среди них, перешли на их сторону и с радостью забыли бы про свою прошлую жизнь. Но вот проблема – двери этого мира плотно закрыты, а населяющие его люди не очень-то жаждут общаться с посторонними. И что вы делаете тогда? Вы начинаете слежку. Следите за каждым шагом этих недосягаемых для вас людей, и как только один из их шагов оказывается неверным, вы набрасываетесь всей стаей, заклевываете до смерти, буквально – стираете в пыль. Так произошло с Гальяно, с Полиной Родченко, с тысячами бедных модельеров, редакторов и моделей, которые сгорели как спички. Вам никогда не приходило в голову, что это из-за вас они слетают с катушек, устраивают передозировки и выпрыгивают из окон? Что это вы превращаете их жизнь в сущий ад, смакуя их промахи и громогласно осуждая их неудачи? Что это вы так подло и изощренно мстите им за то, что они красивы и успешны, в то время как вы сами – унылое, ничего не стоящее говно на палочке?

После этой речи Федор садится, а в студии повисает гробовая тишина. Он тяжело дышит, раскраснелся от возбуждения, но в целом доволен собой. «Это же телевизор, так? – рассуждает он. – А телевизору нужны яркие персоны и смелые заявления».

– Окей, – произносит ведущий после паузы. – Наша следующая тема: Ксения Собчак остригла ногти, и как вы к этому относитесь?

Сначала вяло и неуверенно, но вскоре со все большим энтузиазмом студия разражается аплодисментами…

Спустя несколько дней у себя на квартире Федор Глухов смотрит программу «Модный слух» в эфире первого канала. Он весь подался к экрану и ждет, когда покажут его эпохальную речь. Он гадает, как вырастет количество посещений его блога, когда телеэкран преподнесет его миру во всей красе. Он представляет, в какие заоблачные дали полетит карьера и как качественно изменится жизнь.

Федор Глухов мечтает о контракте с «Вог» или «Элль» – но чтобы попасть в одно из этих мест, нужно обладать репутацией. Федор Глухов полагает, что часть этой работы за него сегодня проделает телеящик. В конечном итоге, фэшн-мир падок до новых персон, как и все другие сферы жизни. Он, Федор Глухов, и есть эта новая персона – своевременная, дикая, беспощадная на язык, круто выглядящая и чертовски талантливая. Подвиньтесь, мадам и месье! В вашей тесной вселенной загорелась сверхновая!

На экране ведущий дает слово олигарху, и тот выдает свой бред про позор, нанесенный отечеству редактором «Актуэля». «Какой потрясающий идиот!», – в очередной раз радостно изумляется Федор. Вот-вот начнется его выступление – он помнит, что взял слово сразу после того, как олигарх уселся на свое место.

Олигарх садится, и ведущий после небольшой паузы произносит:

– Окей. Наша следующая тема: «Ксения Собчак остригла ногти, и как вы к этому относитесь».

Сначала Федор не понимает, что произошло, а когда понимает, то отказывается в это верить. Он досматривает программу до конца, но в ней нет ни слова из его пламенной речи.

Ее вырезали.

Вырезали при монтаже.

Полностью.

От первого до последнего слова.

– Ааааа! – Федор с криком тащит телевизор на себя, волочит его к окну и вышвыривает в московскую осеннюю темноту. Последним за окно уносится шнур, на конце которого болтается кусок розетки, выдернутой из стены. Перед тем как окончательно исчезнуть, та больно лупит Федора по лбу, оставляя там синий кровоподтек.

Гонконг, район Юньлон, швейная фабрика

– Вы еще не устали от моего монолога? Нет? Тогда я продолжу.

День уже клонится к закату, и это значит, что скоро швеи разойдутся по домам. Но молодому человеку, кажется, нет до этого дела. Со стороны складывается впечатление, что он готов молоть языком вечно – вне зависимости от того, слушают ли его, есть ли вообще слушатели в помещении, и понимают ли они хоть что-нибудь. Он, что называется, самодостаточен.

Когда он вновь, после короткой паузы, начинает рассказывать, китаянки, стоящие за станками, перебрасываются красноречивыми взглядами. Эти взгляды, эти поднятые к небу глаза, выражают одинаковое чувство. Если выразить его словами, то оно будет звучать, так: «Боже, как же он всех нас достал!».

Но как китаянки не понимают ни слова из того, что рассказывает молодой человек, так и тот не замечает – или делает вид что не замечает – их знаков. Он идет между станками с хозяйским, расслабленным видом, который – если опять же выразить его словами – говорит: «Мне глубоко плевать, если кто-то утомился от моей болтовни».

– Ну, в общем, так. На студентах МГИМО я поднялся так здорово, что мог бы и по сегодняшний день кататься как сыр в масле. Почему нет? Стряпал бы свои джинсы, открыл бы небольшой магазин и продавал бы их младшим курсам по рекомендации старших. Видимо, как раз это и называется «вести тихий семейный бизнес». Что же мне помешало, спросите вы? Чеченцы! Чеченцы стали моим персональным адом и в конце концов мне пришлось бросить МГИМО, этот прибыльный, жирный, лоснящийся кусок.

Все началось с того, что мне понадобилось придумать логотип. Это было нужно, чтобы ляпать его на джинсы – ну, знаете, я же продавал «шведскую продукцию», и штаны без бирок тут бы уже не прокатили. Поэтому мне пришлось подумать, где доставать эти бирки – и не просто бирки, а с надписью, хотя бы отдаленно похожей на шведскую. Иначе студенты МГИМО просто порвали бы меня на части, раскусив подделку. И вот я сел дома и пораскинул мозгами.

Сначала требовалось разобраться с названием, которым я хотел бы украсить свои «скандинавские» штаны. Это должно было быть что-то шведское, понимаете? Простое, емкое и с местной спецификой.

Я расколол эту задачку в два счета. Никаких проблем для парня с воображением вроде меня. Названием марки моих джинсов стало слово «ЛИНДГРЕН».

Астрид Линдгрен – ну ее-то вы должны знать? Разве мамы не читали вам на ночь книжки про толстого пацана с пропеллером на спине и про рыжую девчонку? Хотя, черт, да – я понимаю, что облажался. Какие книжки, когда вся семья, чтобы прокормиться, сутки напролет гнет спины на ниве сексуальных услуг!

Ну, в общем, Астрид Линдгрен. Это та старая перечница, которая подарила миру Карлссона и Пеппи Длинный Чулок. Я подумывал о том, что бы назвать штаны «КАРЛССОН», но это показалось мне слишком шведским, слишком чересчур – понимаете? В конце концов, я знал о Швеции не больше остальных, и «Карлссон» хоть и был соблазнительным решением, но в перспективе грозил обернуться подставой. В то время, как «Линдгрен» пришлось в самый раз. Линд-Грен. По моему, звучит просто прекрасно. Так и вертится на языке.

Проблемой номер два было найти того, кто мог бы изготовить бирки и нанести на них название. «Где в больших количествах собирается левая одежда?», – стал размышлять я. Ответ плавал на поверхности: оптовые вещевые рынки. Я решил, что стоит поискать нужных мне умельцев там.

Черт! Если бы кто-нибудь изобрел машину времени, и можно было открутить время назад. Я бы продал душу, чтобы вернуться в тот день и выколотить из себя, прошлого, глупое дерьмо. «Какие на хрен, вещевые рынки? – орал бы я себе. – Даже не смей соваться в это дьявольское место!» Но машину времени не изобрели, поэтому я отправился прямиком на рынок и стал спрашивать у каждого молдаванина и кавказца в джинсовых рядах: «Откуда, ребята, вы берете эти крутые левые лейбаки на свои косо сшитые штаны?».

Ребята по большей части молчали. Одни – потому, что не хотели выдавать секрет фирмы, другие – потому что не понимали русского, а третьи просто включали такой взгляд – знаете, будто тебя нет – и выпадали в какое-то свое параллельное пространство. Только один человек заговорил со мной.

– Все это, – обиженно сказал он, показывая рукой на свой прилавок, где одна на другую были навалены стопки тренировочных штанов. – Не косо сшитые штаны! Это – настоящий товар!

Глядя на него, я основательно разозлился. Мне казалось, что я провел на рынке уже целую вечность, и я с трудом представлял, как буду искать выход из этих бесконечных лабиринтов, но результат по-прежнему оставался нулевым.

– Дружище! – сказал я. – Где это ты видел настоящие тренировочные штаны с бирками «Бибок» и «Абибас»? Настоящие штаны называются «Рибок» и «Адидас». Скажи это подельникам, которые шьют твои треники на заднем дворе. Если они будут писать слова правильно, бизнес пойдет лучше, я тебе гарантирую.

После этой тирады он замолчал, как и все остальные до этого. Вперился глазами в пустоту и будто бы окаменел – типа, изобразил, что разговор окончен.

– Глупая дубина, – заорал я тогда. – Да пойми ты, что я не твой конкурент! У нас разные целевые аудитории!

Не думаю, что он понял последние слова, но момент получился по-настоящему драматичный. Потому что не успел я выплеснуть на него наболевшее, как увидел чеченцев. Точнее, не увидел, а почувствовал – когда тяжелая рука одного из них легла мне на плечо.

Они были огромные, оба, и больше всего напоминали какие-нибудь горы Кавказа, если вы можете вообразить себе гору, одетую в штаны с лампасами и кожаную куртку. Одного звали Азам, у него было квадратное, с перебитым носом лицо. Другого звали Мурад, он был точной копией Азама, только нос у него был не вбитый в череп, а наоборот – выдавался вперед настолько, что сам по себе напоминал отдельную маленькую гору, примостившуюся к большой горе.

Их имена я узнал позже. А тогда – обернувшись и увидев эти два лица в опасной близости от себя – я готов был обделаться от страха, честное слово. Оба были бородаты. Бородаты на тот манер, который заставляет обывателя выходить из вагона метро, если туда заходит такой вот бородатый мужик. Потому что обыватель смотрит телевизор и знает, что такая борода, без усов, лопатой торчащая из подбородка, чревата как минимум бандподпольем, а как максимум – поясом шахида, и в любом случае – скорыми жертвами.

– Надо поговорить, – сказал мне Азам и шумно втянул воздух сломанным носом.

Его рука лежала на моем плече как гиря.

– Пойдем, дорогой, – сказал Мурад и мягко подтолкнул меня в спину.

Я попытался возразить. Очень мягко – чувствуя, что если с возражениями переборщить, то рука Азама попросту раздавит мое плечо. Вслед за плечом она раздавит что-нибудь еще, потом еще, и, в конце концов, мое тело обнаружат где-нибудь на городской окраине, а потом газеты напишут, что «это была жертва криминальных разборок». Я отчаянно не хотел становиться такой жертвой. В то же время идти разговаривать с двумя парнями, которые выглядели так, будто 90-е никогда не заканчивались, я не хотел тоже.

– Послушайте, парни, – стал увиливать я. – Я обычный покупатель, хотел купить себе «треники», ищу настоящую фирмУ – короче, я вовсе не тот, за кого вы меня приняли…

– Пойдем, пойдем, – потянул меня в сторону Азам, для убедительности уперев мне в спину нечто холодное и твердое – моментально идентифицированное мной как дуло пистолета. Этот аргумент окончательно разрушил иллюзию возможного бегства – а она и без того не выдерживала никакой критики. Мне пришлось подчиниться

Они повели меня за торговые ряды. Мы шли натуральными трущобами, и я и подумать не мог, что вещевой рынок скрывает за собой целый мир. Нам попадались люди – сначала, но затем исчезли и они – остались только нагромождения вонючих картонных коробок, в которых когда-то привозили одежду. А еще бегали крысы – здоровые, должно быть по полметра длиной, настоящие тиранозавры среди крыс.

Свет блеснул, когда я уже совсем распрощался с жизнью. Одинокая лампочка болталась перед дверью шаткой лачуги, на которой – к моему удивлению – висела вполне цивилизованная вывеска. Золотыми буквами на ней было написано «ООО «Арег».

– Наш офис, – кивнул на лачугу Мурад и открыл дверь. – Заходи.

Я зашел, чеченцы зашли следом, внутри было тускло и подозрительно – но, по крайней мере, пистолет больше не упирался мне в спину. Это могло означать, что убивать меня еще какое-то время подождут.

В офисе у чеченцев не было стульев – также как не было и другой мебели. Единственным убранством помещения оказался лысеющий зеленый ковер. На нем лежали четки, Коран и какие-то металлические детали, присмотревшись к которым, я с изумлением опознал разобранный пулемет. В тот момент я в стотысячный раз проклял свою так называемую смекалку, приведшую меня на вещевой рынок.

«Мать твою, – размышлял я, стоя на пороге ООО «Арег». – Еще пятнадцать минут назад я был начинающий предприниматель, дела у меня шли в гору, а впереди мне открывался сияющий мир моды и сверхприбылей. И что теперь? Вокруг меня чеченские альфа-самцы – кажется, террористы. Передо мной – кажется, пулемет. И скоро с меня, кажется, начнут что-то требовать, причем, вероятнее всего – в жесткой форме. Почему так внезапно изменилась моя жизнь?»

– Снимай обувь, – приказал Азам, подталкивая меня в спину.

– Садись и рассказывай, – приказал Мурад.

– Про что рассказывать? – переспросил я. – Про то, как я искал треники?

– Треники, треники, – ухмыльнулся в бороду Азам. – А еще про то, зачем тебе бирки с названиями и что за бизнес втайне от нас ты здесь мутишь.

– Помилуйте, парни, – сказал я. – О каком бизнесе идет речь?

На деланное недоумение моего лица чеченцы ответили улыбками – золотозубыми, мудрыми и благожелательными. Я оценил этот сигнал правильно: улыбки говорили о том, что если я сейчас же не расскажу им все, то очень скоро с неверного белого брата снимут скальп.

– Окей, – сдался я. – Вы хотите мою историю? Пожалуйста! Дело в том, что я вожу контрабандный товар через Финляндию. Одежду. Главным образом, джинсы. Чтобы провезти такую кучу товара, какая нужна мне, и не заплатить пошлину, мои гонцы выдают это за свои собственные вещи. А для того, чтобы у таможенников не возникло подозрений, с вещей срезают все бирки и ценники. Товар не продать, если не сделать новые бирки и не пришить их на привезенные джинсы – клиенты откажутся верить, что это не подделка. Так я оказался у вас. Мне нужны крутые лейблы на мои крутые штаны.

Это была не вся правда, но всю чеченцам знать и не требовалось.

Они оставили меня, чтобы посовещаться, а когда вернулись, то выставили мне совершенно грабительский, запредельный, унижающий мое достоинство ультиматум.

– У нас есть человек, который сделает все, что тебе нужно, – сказал Азам, в то время как Мурад буравил меня многозначительным взглядом, сидя рядом и поглаживая бороду.

– Но, – Азам взял паузу, перед тем как выдать главное. – Ты отдашь нам 50% от продажи, и не меньше.

Это и было главное.

– Имейте совесть, парни, – возмутился я. – Вы буквально оставляете меня без штанов. Еще тридцать процентов просят у меня охранники в том месте, где я торгую. Еще нужно отстегивать гонцам – а это такие борзые ублюдки, что нужно еще поискать. Прибавьте к этому накладные расходы, которые растут не по дням, а по часам, и в итоге – что остается в итоге? В итоге я работаю себе в убыток.

– Сорок пять процентов, – пошел на уступку Мурад, а Азам добавил. – И мы выводим из дела охранников в том месте, где ты торгуешь.

– То есть как это «выводим»? – спросил я. И добавил. – Могу дать пятнадцать процентов и не больше.

– За пятнадцать мы сделаем тебе секир-башка прямо здесь, – Мурад приставил к моему лицу нож, оказавшийся в его руке, словно по какому-то невидимому волшебству. Здоровенный, с позолоченной рукояткой клинок заставлял думать о том, сколько всего не сделано, и в целом навевал исключительно грустные мысли.

– А выводим из бизнеса, это просто, – продолжил Азам. – Ты показываешь нам своих охранников, мы проводим с ними культурную беседу. После этого – никаких проблем. Охранники тебя больше не беспокоят.

– Ну? – потребовал Мурад, кладя лезвие мне на шею. – Договорились? Или секир-башка?

Я закрыл глаза, вдохнул-выдохнул, и произнес – шепотом:

– Двадцать пять, – и судорожно сглотнул.

Лезвие надавило мне на кадык.

– Ай-ай-ай, какой жадный белый человек! – услышал я, а затем давление клинка неожиданно исчезло.

Я открыл глаза и увидел, что Азам – кажется, я начал понимать, что в этом дуэте он за главного – нагнулся и протягивает мне руку.

– Трид-цать, – отчетливо произнес он.

– Тридцать, – подтвердил я, отвечая на рукопожатие.

– Такова была моя жизнь, девочки, и жизнь эта была сплошная торгашня, – молодой человек проходит вдоль рядов с грохочущими станками и стряхивает невидимые пылинки со своего пиджака. – Уж, что-что, а этому ремеслу я научился…

Одна из работниц – которая немного понимает русский язык – смеется и что-то шепчет подруге, стоящей за соседним станком. Та прыскает в кулак и потом долго беззвучно сотрясается в приступах смеха. Вероятнее, всего их смешит хвастовство молодого человека и забавляет, с какой легкостью они вытрясли из него лишние центы за почасовую работу.

Молодой человек в костюме не видит этого, а если и видит, то ему все равно.

– Если описать попроще то, что чеченцы сделали со мной в тот вечер, то самыми уместными словами будут «обокрали», «раздели» и «выкинули на улицу». Тридцать процентов, где это видано? Я слышал, что даже сутенеры самых страшных женщин – я, конечно, не имею в виду ваших матерей и сестер, уж они-то, я уверен, просто эталоны красоты – ну, так вот даже сутенеры самых страшных, толстых, опустившихся женщин, берут с них меньший процент. Как я должен был себя ощущать после этого предложения? Предложения, которое грозило выпить из меня всю кровь? Что ж. Я пораскинул мозгами – в который раз – и решил, что раз я ничего не могу изменить, то нужно расслабиться и получать удовольствие. И первое, что я сделал, вступив в эту унизительную сделку, это показал чеченцам охранников в моем бывшем институте – тех самых, которые едва не зарубили мне бизнес, и которые первыми продемонстрировали мне, что грабить честного предпринимателя в этой дикой стране, это норма. И я решил – раз меня все равно грабят, да еще делают это так, будто это они, а не я что-то производят, и будто это они набрели на удачную бизнес-идею, просчитали риски, организовали производство и сбыт – короче, если в этой стране вымогатели котируются круче предпринимателей, то я – предприниматель – попробую извлечь из этого выгоду.