Врачу: исцелись сам!

Кстати, доктор Попов тоже категорически отказался от торта, заявив, что он теперь сладкого вовсе не ест из-за лишнего веса. Он вообще чуть ли не каждый месяц объявлял:

– Начинаю новую жизнь!

А ведь нет ничего труднее, чем начинать новую жизнь. Борисков однажды нашел давнюю запись в своем дневнике, где кривыми буквами было записано правило: "Никогда не употреблять крепких алкогольных напитков!" И что же? Он еще раз десять готов был повторить эти самые золотые слова, но снова и снова нарушал это правило.

В два часа заскочил в отдел кадров. Там почему-то сидел хирург Саша Коростылев, курносый, тридцати лет от роду блондин. Он собирался в ближайшее время жениться и обсуждал с опытными женщинами бухгалтерии детали свадебной церемонии.

– Даже если бы ты специально придумывал, то не смог бы найти более интересной и увлекательной для женщин темы! – сказал ему Борисков, поздоровавшись с ним за руку. Женщины действительно с энтузиазмом давали Саше советы, вспоминая свои собственные свадьбы. Одна даже свадебный альбом откуда-то извлекла. Борисков заметил, что женщины хоть через тридцать лет прекрасно помнят мельчайшие детали своей свадьбы и с удовольствием о них рассказывают.

– Сергей Николаич, – жаловался Коростылев, – представляешь, на Английской набережной с меня требуют пятнадцать тысяч только за видео и фотосъемку!

– Я считаю, что это незаконно! Это навязывание дополнительных услуг. Понятно, что все это обходится разве что в две или три тысячи, а эти деньги они потом делят, – взмутился и Борисков. – Не плати!

– В ином случае они грозятся провести укороченную процедуру!

– Это чистая обдираловка! Я тут слышал, что за вход невесты в оранжерею для свадебной съемки требуют тысячу рублей, тогда как для всех других посетителей вход двадцать!

– А еще на врачей пеняют. Там они обирают народ просто бессовестно, а потом приходят к нам и ноют: дорого! А не знаете, сколько стоит голубей выпустить? – Далее речь зашла о символическом выпуске голубей на Стрелке Васильевского острова.

Борисков оставил эту компанию за обсуждением столь важных вопросов и поднялся этажом выше – во вторую терапию, чтобы посоветоваться по одному трудному больному. Там работал его давний и хороший знакомый доктор Витя Шафаров. Молодой, лет тридцати, но уже с лысиной. Очень улыбчивый. Такая была его натура. Он всегда пытался во всем находить что-то хорошее, даже в самой что ни на есть пропащей ситуации. Однажды он вдребезги разбил свою машину и еще по ходу дела три чужих, его оштрафовали, и буквально в один момент он потерял абсолютно все деньги, что у него были, залез в долги, голодал, осунулся. Однако и тогда говорил: "По крайней мере, я получил опыт!" – больше ему и сказать-то было нечего. Пострадал-то по собственной глупости: не заметил знака: проехал на "Въезд запрещен". Находить во всем что-то хорошее видно было его прирожденной чертой. Это сказывалось и в его повседневной работе. Его натуре была присуща привычка давать ложную надежду. Конечно серьезный вопрос: правильно ли вообще давать больным ложную надежду или им надо резать горькую правду? Молодой бездетной женщине с недавно удаленной маткой и находившейся вследствие этого в глубокой депрессии, он, например, сказал:

– У вас ведь остались яичники? Значит еще не все не потеряно, в принципе вы можете иметь ребенка: можно забрать яйцеклетку, оплодотворить ее и нанять суррогатную мать…

Борисков, случайно услышавший это краем уха в ординаторской, где происходила беседа с этой пациенткой, оторопел и потом сказал Шафарову:

– Ты бы, Витя, поосторожнее давал обещания: знаешь, каких бабок стоит такая суррогатная мамаша? Считай, целая квартира! Ты хоть понимаешь, что даешь людям ложную надежду! Пусть с ней психологи работают.

Шафаров был невозмутим:

– Они живут в каком-то провинциальном городе, там у них вообще все дешевле. А в ее ситуации главное – как раз надежда. Любая. Она сейчас находится в беспросветном жизненном тупике. А я просто расковырял в этом тупике маленькую дырочку. Пусть она придет в себя, а там уже разберутся. Людям надежду надо давать всегда. Тем более в ее случае это вовсе не фантастика, а вполне реальная вещь. Нужны только деньги. А что касается ложных надежд, то нам всем всегда давали и дают ложные надежды. Ведь коммунизм тоже был ложной надеждой. А женщина вообще по жизни пребывает в иллюзиях, при этом являясь куда как более приземленным и реалистичным человеком, чем мужчина. Мы и живем-то часто только потому, что верим в ложные идеалы! Забери у нас идеалы, и жизнь вокруг нас сразу превратиться в ничто в предбанник ада. Знаешь, почему я ей это все сказал? Эта женщина ждала и даже жаждала, чтобы я ей это сказал!

Поговорив с Шафаровым и возвратившись к себе на отделение, Борисков сел оформлять выписки уже на завтра. Каждый день одно и то же.

Как-то один мужик-хирург, годами несколько постарше Борискова, сам перенесший за год до этого инфаркт, хорошо выпив на своем юбилее, посетовал ему:

– Знаешь, Сережа, я ведь целые десятилетия даже не помню, что и делал. Только работал: дежурства, операции, снова дежурства. Одно и то же. Эти годы куда-то всосались совершенно бесследно. Жизнь прожита зря. Точнее, она прошла мимо меня. Вот я постоянно работаю, вроде как бы и не бедствую, а жилья себе нормального купить не могу. Даже снять не могу. Раньше, в юности – коммуналка, сейчас – тесная хрущоба, мы просто натыкаемся друг на друга. Когда мне было двадцать, я все-таки думал, что когда-то вдруг наступит что-то такое, нечто, даже фраза такая была у нас с женой "когда мы разбогатеем, то…" и – ничего! Ничего мы не разбогатели. Она в какой-то момент даже перестала это говорить – видно, потеряла надежду. Каков вообще смысл жизни? Неизвестно в чем, но только не в ожидании завтра. Он у каждого свой. Люди все разные. Обидно: такой огромный мир и все прошло мимо меня. Дети маленькие были – работал на них и на свое отдельное жилье. Дети выросли, теперь опять работаю на них и уже на их жилье, на внуков. – Здесь он выпил большой глоток коньяку и причмокнул: – Специфика работы хирурга: привыкаешь к хорошим дорогим напиткам! Тут однажды летом в своей родной деревне попал в компанию одноклассников и совершенно не смог пить то, что они пьют… Так вот к какому выводу я пришел: своей жизни у меня нет. Я живу чужой жизнью. Пусть я врач, но я от этого ничуть не здоровее. Потому что у меня те же вредные привычки: коньяк и сигареты. Любовницы у меня и то все были на работе. Зато, правда, венерическими ни разу не болел. Ежедневная работа плюс шесть суточных дежурств в месяц, чтобы заработать дополнительные деньги. Опыт, конечно, но он, этот опыт, вовсе не означает, что ничему не надо учиться. Медицина постоянно меняется. Техника, материалы – все постоянно меняется и с огромной скоростью. Раньше меня это радовало, теперь – почему-то нет. Я уже не успеваю. И вот я прихожу к тому, что я прожил жизнь зря. Уже все заметили: что я ни говорю, то всегда начинаю: "Один больной рассказал…", а ничего своего у меня нет. Совершенно бессмысленная жизнь!

Он говорил еще Борискову о том, что в своей жизни почти ничего не видел, нигде не был. Огромный и прекрасный мир остался для него свершено неоткрытым. Он переживал о том, что острова Фиджи будут стоять без него, что у него ничего нет, и даже детям нечего будет оставить в наследство. И еще рассказал, что с год назад получил за клинические испытания довольно приличные деньги, и что у него даже возникла мысль наконец отправиться в путешествие, но на это не было ни сил, ни мужества, и ни, что самое главное, решимости. Тогда он поехал на дачу, сел вечером на веранде пить чай, и подумал: "Господи, и ничего мне больше не надо, мне и так хорошо!"

Он обожал дачу за то, что там не было телефона, и пришел в отчаянье, когда появились мобильники.

– Сколько лет я работаю? – с жаром говорил он Борискову, которому от выпитого всегда бросало в сон и он маятником раскачивался на стуле, пытаясь попасть зубчиками вилки в горошек. – Считай, почти тридцать. Из них заведующим, считай, все двадцать. И все эти двадцать лет каждую ночь я постоянно боялся, что мне позвонят из отделения и скажут что-нибудь плохое. Так, наверно, мелкий частный предприниматель боится налоговой инспекции. Всегда ведь что-то нарушено. Нет, тут хуже – те боятся только днем, они могут закрыть на ночь магазин или офис и пойти домой. Врач – не может. Только на даче две ночи спал спокойно. А тут еще, будь они неладны, появились мобильные телефоны. И все. Помнится, я действительно по-настоящему отдохнул только года два назад на Селигере, в палатке – туда не доставала сеть, и сам телефон был отключен, потому что сел аккумулятор, а электричества не было. Я там никуда не спешил, только ловил рыбу, спал, читал книги, купался и не боялся, что мне позвонят с работы и скажут, что кому-то плохо. И еще… По восточной философии существует три периода жизни мужчины: юность, зрелость и старость, и в каждом периоде есть свои ценности: в юности это – любовь, в зрелости – творчество, а в старости – покой. И только они приносят человеку счастье. В старости и зрелости любовь уже не приносит такого счастья и удовлетворения, как в юности. Так же и для юности ненормальна тяга к покою. Всему свое время…Увы!

Хирург был прав: звонки мобильного телефона действительно здорово доставали. У кого что болело, тот тут же и звонил. Что касается путешествий, то не факт, что и это дало бы хирургу ощущения счастья. У Борискова был один такой знакомый – самый что ни есть настоящий немец Оскар. Тут недавно встретил его у себя на второй работе – в медицинском центре "Парацельс", с которым немец сотрудничал. Оскар как всегда широко улыбался, но выглядел несколько усталым. Он работал на немецкую компанию, говорил на трех языках, постоянно ездил в разные страны. Его личным рекордом было сто шестьдесят три перелета на самолетах за один год. По большому счету это было просто невыносимо, но ему за это платили очень хорошие деньги. Пространство для него уже давно потеряло ориентиры. Денежные купюры и монеты разных стран (кроны, евро, доллары, рубли) перемешались в его карманах и в его бумажнике. На его руке желтела "Омега" с неизвестным временем. Он давно забыл о бедности, но и об отдыхе тоже. Просыпаясь утром с женщиной, он не всегда мог вспомнить ее имя и язык, на котором с ней говорил накануне. Это начало его несколько пугать.

Жизнь вообще у всех складывается по-разному. Борисков знал одного такого человека, который по какому-то странному стечению обстоятельств в течение жизни регулярно попадал в катастрофы и аварии: во время службы в армии он один раз падал вместе с вертолетом, а однажды у него не раскрылся основной парашют и он приземлился на запасном, однако самое страшное началось с Чернобыля – он лично своими глазами видел тот взрыв на атомной станции, но тут же успел оттуда уехать. Летом того же года он решил отдохнуть и в Новороссийске купил билет на теплоход "Адмирал Нахимов", который буквально через полчаса после выхода из порта столкнулся с грузовым судном "Петр Васин" и почти мгновенно затонул. Этому человеку опять повезло в том, что во время отхода судна он остался стоять на палубе, то есть в момент столкновения оказался наверху, и ему не пришлось выбираться изнутри теплохода. К тому же после удара на "Нахимове" сразу погас свет, потом, правда, на короткое время вспыхнул, но затем снова погас. Это произвело на всех ужасный эффект. Он постарался сохранять спокойствие, надел спасательный жилет, прыгнул в воду и отплыл подальше от корабля, где его и подняли на подошедший лоцманский катер. И еще он очень радовался тому, что был там один, потому видел, как один мужик, стиснув зубы, среди этой страшной паники пытался спасти своих жену и ребенка лет шести. Вот это было настоящее мужество. Казалось бы, все тогда кончилось хорошо, но смерть продолжала гнаться за ним. Через три года в начале лета он ехал в отпуск на поезде №311 "Новосибирск-Адлер" и под Уфой этот состав попал во взрыв газа. Большая часть этого поезда и еще другого – встречного – тогда сгорела. Вот тут он уцелел буквально чудом. На этом, казалось, все должно закончится, однако последняя катастрофа, в которой он лично участвовал, это была авария самолета в Иркутске, когда лайнер, уже приземлившись, съехал с полосы и врезался в гаражи. Этот пациент Борискова находился в задней части салона и ему удалось выскочить. С той самой аварии его начали мучить периодические поносы, и он обратился к врачу. Ему сделали эндоскопическое исследование толстой кишки, и там все оказалось нормально. Борисков считал, что это так называемый синдром раздраженной кишки, который обычно связывают с реакцией на стресс. При обсуждении этого случая гастроэнтеролог Витя Кузаков согласился с Борисковым, сказав при этом:

– У меня был один больной, у которого перед тем, как ложиться в постель с женщиной для полового акта, начинались сильные спазмы в животе и ему нужно было срочно бежать в туалет. Тут просматривается четкая психическая связь "мозг-кишечник". Классический синдром раздраженной кишки, потому что он всегда боялся, что у него не встанет и не получится вставить.

Заполнять все эти бумажки на выписку так осточертело, рутина настолько заела за год, что Борисков подумал: нужно попросить представителя какой-нибудь фармкомпании проспонсировать ему поездку в Москву на конгресс "Человек и лекарство". Хоть несколько дней не писать этих бумаг, а послушать умных людей. Год назад, весной, Борисков ездил в Москву на этот конгресс, который, по сути, представлял собой гигантскую рекламную акцию лекарственных препаратов. Однако при определенном навыке, перемещаясь из аудитории в аудиторию, заранее наметив по программе, куда нужно попасть, вполне можно было получить очень полезную информацию. Там он неожиданно встретил свого однокурсника Виталика Борзова, с которым к тому же пару раз вместе ездили в стройотряд. Среди сотен незнакомых лиц Виталик показался почти родным. Они засели там же в кафе под названием "Хохлома" и хорошо попили пива. Виталик работал хирургом в Академии, был кандидатом наук, занимался косметической хирургией и очень неплохо зарабатывал. Академия последние годы по "скорой" вообще не дежурила, главным образом, наверное, из чувства брезгливости: там очень не любили подобранных с улицы бомжей и буйной пьяни, для которых в приемных отделениях многопрофильных городских больниц обычно строят специальную клетку. Такой пьяный или наркоман запросто может носиться по отделению с матом, брызгая во все стороны кровью и размахивая сломанной конечностью как кистенем. В своей больнице Борисков такие безобразные сцены наблюдал неоднократно. Кстати, на алкоголиков и наркоманов, обычно плохо действует наркоз.

Так сложилось, что месяцем позже Борисков снова на два дня оказался в Москве уже на другой конференции. Эта другая конференция проходила уже в Доме ученых на Пречистенке – совсем недалеко от храма Христа-спасителя. Гостиница "Белград", где Борискова поселили в Москве, была довольно паршивая, хотя и очень дорогая, но зато располагалась удобно – в конце Арбата, сразу напротив МИДа, и на заседания конгресса оттуда можно было ходить пешком через переулки.

По ходу дела он тогда еще успел сходить в находящийся рядом музей изобразительных искусств имени Пушкина, где не был, наверное, лет десять. Там было довольно много картин, изображавших старую Москву. К его изумлению оказалось, что стены Кремля в 1806 году были белые, вроде как оштукатуренные, а перед собором Василия Блаженного были понастроены какие-то торговые лавки.

На другой запомнившейся из того посещения музея картине была представлена история из древности, которая Борискова очень заинтриговала. Там был изображен царь какого-то древнего племени, который помогал Риму в войне против Карфагена. И они победили в решающей битве, и там еще была жена побежденного царя, которую царь-победитель, не желая обращать в рабство, взял себе в жены. Однако римскому военачальнику это почему-то очень не понравилось, и он стал ее то ли отнимать, чтобы все-таки продать в рабство, то ли, что более вероятно, просто хотел забрать себе в наложницы. И тогда царь племени дал ей выпить чашу с ядом и тем спас женщину от унижения. Все это было нарисовано на одной картине типа комикса. История эта чем-то тронула Борискова.

Выйдя из музея, он позвонил одним московским знакомым – семейной паре. Вечером они встретились и втроем хорошо посидели в ресторане "На мельнице", где прямо в зале тек ручей и стояли клетки с живыми курами и индюшками. Эти знакомые Борискова были богатые, собирались купить дом под Москвой и рассматривали разные варианты. Ездила главным образом неработающая жена Рита, чтобы сначала подобрать то, что ей понравится, а потом уже показать мужу и тогда принять окончательное решение. Моталась вместе с теткой-риэлтером на такси, смотрела. Очень понравился Рите один дом за четыре миллиона долларов, но не устраивала маленькая площадь (всего четыреста квадратных метров). Другой дом тоже очень понравился и по площади подходил (правда стоил уже почти пять миллионов "зеленых"), жалко только территория вокруг дома была почти голая, начисто лишенная растительности. Уставшая и уже несколько раздраженная тетка-риэлтер на это резонно сказала Рите: "В чем проблема? Заплатите озеленительной фирме триста тысяч долларов и вам тут хоть корабельные сосны посадят, да еще и возьмут на абонентское обслуживание!" От резких слов тетку-риэлтера удерживала только сладкая мысль об очень-преочень больших комиссионных, потому что покупка, скорее всего, если не сегодня-завтра, то послезавтра уж точно состоится.

К полуночи пьяненького Борискова на такси доставили в гостиницу, где он тут же блаженно заснул.

Та поездка в Москву вообще складывалась очень удачно. На следующий день прямо на конференции в том же Доме Ученых Борисков встретил другого своего знакомого. Этот знакомый работал в фирме, продающей в России итальянские лекарства. Тут же пообедали уже в итальянском ресторане. Опять фирма угощала. Борисков ел молочный суп с морепродуктами и нахваливал. В этой фармацевтической компании начальником работал самый настоящий итальянец из Рима. Он считал, что, хотя в Москве жизнь и дороже, чем в Риме, все равно жить ему здесь очень нравилось. Конечно, прежде всего, у него тут была красивая русская жена, ребенок и к тому же никто из его многочисленных итальянских родственников здесь не лез в его личную жизнь и не доставал по всяким другим поводам.

Назад Борисков ехал ночным поездом. С соседями ему тоже повезло: пьяных соседей и маленьких детей в купе не было. Еще в том же купе ехал в отпуск в Петербург к подруге только недавно окончивший военное училище молодой офицер. Служить его направили под Москву – в Пушкино. Этот подмосковный городок юноше очень не нравился. У него там однажды бандиты сняли золотую цепочку, а печатку с пальца снять не смогли, и с тех пор он ее сам стал оставлять дома, чтобы следующий раз не отрезали вместе с пальцем.

Он рассказывал о своей службе:

– У нас в части никакой дедовщины нет, потому что сейчас каждый молодой, если его чуть задели, тут же пишет бумагу с жалобой!

Ехал он к своей девушке, поскольку по месту службы еще ни с кем не познакомился. В Пушкино девушка при знакомстве всегда спрашивала: есть ли у парня машина и какая у него зарплата, а если не было машины, то говорила, что вот когда заработаешь, тогда и приходи. Короче, не нравился ему этот городок.

С вокзала Борисков на часик заскочил домой, помылся и сразу же поехал на работу. И тут же окунулся с головой в те же самые проблемы: почти все его больные еще лежали. И опять понеслось каждый день одно и то же: поступление и выписка. И так целый год. Нет, точно, надо ехать на конгресс.

С этой мыслью Борисков вышел из ординаторской и чуть не был сбит с ног. Куда-то промчалась мимо него по коридору анестезиолог Любовь Павловна Андросова, даже воздухом обдала, вышибла из рук Борискова папку. Хороший она была анестезиолог. Кстати, сын ее тоже собирался стать врачом, учился на первом курсе медицинского университета. В прошлые выходные пошел в гости к девушке, а потом его нашли ночью лежащим без сознания там же в подъезде. Приехавшая по вызову прохожих "Скорая" констатировала классический "передоз" и отвезла мальчишку в наркологию, где действительно в его моче обнаружили следы героина. Парень, как только очнулся, стал просить, чтобы позвонили матери. Позвонили. Мать сразу же приехала и хотела тут же сына забрать домой, но ей объяснили, что по действующим правилам раньше десяти утра его никак не выпишут. Ровно в десять оба родителя уже его ждали у дверей. Самое поразительное, что никаких следов инъекции нигде обнаружено не было, и парень божился, что ничего себе не колол, и вообще никогда героин в глаза-то не видел. Значит, каким-то другим образом, то ли с напитками, то ли как-то по-другому, ему "герыча" накачали. Любу до сих пор трясло:

– Теперь после института я или папа тебя сразу будем забирать домой! – сказала она тогда сыну.

Тащивший какой-то прибор медтехник Лурье, который тоже был в курсе этих страшных дел и у которого тоже были дети-подростки, посмотрев Андросовой вслед, запричитал:

– Всех этих наркотов надо просто уничтожать, давить как крыс! Они заражают все вокруг себя! Всегда, конечно, жалко человеческую жизнь, но ведь это как опухоль – ее надо безжалостно удалять в пределах здоровых тканей!

Впрочем, дети у него, обе девочки, были очень благополучные. Ходили в школу, слушались родителей. Конечно, всегда был риск, что они выйдут замуж за какого-нибудь идиота, который испортит им жизнь.

Что ж, женитьба и замужество всегда есть дело рискованное. Это ведь как лотерея. Тут уж кому как повезет. Одна хорошая симпатичная медсестра с хирургии Оля Варапаева пару лет назад, можно сказать от отчаянья, вышла замуж за разведенного мужика, да еще имевшего двух детей от первого брака, и как теперь оказалось, вышла довольно удачно. И ко всему тому поддерживает, что уж крайне редко бывает, хорошие отношения с его прежней женой, у которой тоже теперь новая семья. Все они дружат этими семьями, вместе пьют чай, воспитывают детей, обсуждают новости, смеются общим шуткам. Настоящая идиллия. И муж ей очень нравится. А ведь поначалу там все было без страсти – ей тогда просто надо было срочно выйти замуж и, главное, чтобы с жильем. У Ольги так сложились обстоятельства – просто жить было негде. Брат ее как раз тогда освободился, вышел из тюрьмы, начал пить, приглашать друзей, а родительская квартира формально считалась его собственностью. Ольга же была прописана у тетки в однокомнатной, и там тоже невозможно было жить вместе с теткой, поскольку та тяжело болела и была не вполне в своем уме. Поэтому Ольге неотложно нужен был мужчина с жильем. Другие варианты ею не рассматривались. И она такого мужчину нашла и вскоре поселилась у него. И до сих пор считала, что ей очень повезло. А теперь она уже и сама была беременная. Надо сказать, что это была реально красивая женщина, и Борискову странно было слышать, что у нее вообще существовали какие-либо проблемы с личной жизнью. Борисков однажды на дежурстве просто к слову спросил ее, как складывается ее семейная жизнь. Оля ответила: "Вы знаете, у меня оказался нормальный муж! Я его не люблю, и он меня не любит! Но мы как близкие родственники". Борисков тогда подумал, что из этого,– из привычки, – потом вполне может возникнуть что-то вроде любви. А почему бы и нет? Ведь у любви разные лики и проявления. У мужчин и женщин любовь тоже разная. Например, у некоторых женщин вопли-сопли с цветами вызывают только раздражение. В юности при первой любви такая захватывающая новизна чувств, конечно, потрясает и кажется, что такого просто не может быть у кого-то еще и только ты один в мире способен так чувствовать. Любовь имеет разные лица, у нее и определения-то четкого нет. Лики любви настолько своеобразны и многосторонни, что никогда не поймешь, что в ней истинно, а что ложно – всегда кажется, что только твоя любовь – самая настоящая, а у твоего соперника – не настоящая, поскольку он просто не способен так чувствовать, как ты. А ведь это может быть вовсе и не так.

Рассказывали, что у одной молодой женщины был муж-пьяница, да к тому же отъявленный бездельник и гуляка, и ругала она его за это часто, а все равно – любила. Да ведь и привыкла к нему за пять лет совместной жизни. Привычка – это тоже вариант любви. Она предохранялась, детей у них не было, ничего ее там не держало и в какой-то момент она от него ушла и переехала жить к другому – состоятельному и положительному мужчине. Некоторое время жила уже с ним: и дом там был хороший, и шуба, и большая кухня со всеми необходимыми прибамбасами, и (это уже потом пытались разобраться) сексуальных проблем вроде бы и не было никаких (дело-то, по сути, нехитрое), вот только что детей еще не успели завести, а лишь планировали, а она думала, думала, все беспокоилась о своем пьянице и однажды взяла да и вернулась к нему. Недоумевающей своей подруге сказала: "Даже не спрашивай, я и сама не знаю, почему!" – и конечно слезы, рыдания. А что тут поделаешь – любовь! Необъяснимое чувство. Борисков не знал, чем там дело кончилось окончательно, но ситуация была вовсе не такая редкая, ему известны были и другие схожие случаи.